Геннадий Игоревич был необычайно разносторонен и фантастически плодовит: «его перу» принадлежат такие хиты как «Ничего на свете лучше нету», «Я на солнышке лежу», «Уно моменто», "Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк»". Гладков написал музыку к таким киношедеврам, как «12 стульев», «Джентльмены удачи», «Обыкновенное чудо», «Собака на сене», «Формула любви», «Человек с бульвара Капуцинов». Писал симфонии, классические квартеты, оперы, балеты.
Композитор в последние годы неважно себя чувствовал, в 2014 году перенес инсульт, но, тем не менее, до последнего сочинял симфонические пьесы и музыку для театра и кино.
Светлая память!
Предлагаю самые яркие фрагменты нашего интервью.
«МАРИХУАНА ДЛЯ ДЕТЕЙ»
- Геннадий Игоревич, про вас и про вашего друга детства Василия Ливанова шутят, что вы познакомились чуть ли не в роддоме.
- (Смеется.) Конечно, не совсем. Но мы дружим, страшно сказать, сколько лет! (80 – авт.) Со второго класса школы. Между прочим, в нашей 170-й московской мужской школе учился и Андрей Миронов. Но он намного младше, и мы с Васей были для него «дедами».
После седьмого класса я из школы ушел. Отец с матерью развелись, и нужно было зарабатывать. Пришлось идти в химический техникум, где платили стипендию. А заодно я стал музыкой подхалтуривать: играл с ребятами на танцах в институтах, на заводах, рынках. Даже в пионерлагерях. И не считал это зазорным – любой опыт тоже школа. Именно там первые мелодии сочинял. Считаю, во многом только благодаря этому, музыкальную школу закончил на «отлично» - и как теоретик, и как композитор. Потом – консерваторию, аспирантуру.
- Как же получилось, что выпускник композиторского отделения консерватории стал сочинять музыку к мультфильмам и кинофильмам?
- Василий Ливанов, закончивший высшие режиссерские курсы, в качестве дипломной работы делал сказку «Самый-самый-самый-самый» по собственному сценарию. Ну и кто музыку писать? Конечно, его друг. Тем более, что я уже писал музыку к его актерской дипломной работе «Три толстяка» по Юрию Олеше. Он меня и привел в мультипликацию. Мне понравилось. А все потому, что мы с друзьями всегда очень весело жили: ни пионерских, ни комсомольских песен никогда не пели. Всю жизнь делали только то, от чего получали удовольствие. Точно также и «Бременские музыканты» родились. Там ведь мощная и веселая команда собралась – замечательный поэт Юра Энтин, с которым мы очень подружились, Олег Анофриев, режиссер Инесса Ковалевская.
- Мультфильм стал сенсацией 1969 года, пластинка была издана рекордным 28-миллионным тиражом. Тем не менее, критики обвиняли создателей в подражании Западу, называли «марихуаной для детей». За что?
- Успех был неожиданно бешеный! Начальство сначала не сообразило, какая там заложена бомба. Мы-то делали все интуитивно, а потом оказалось, что на экране чуть ли не программные заявления по подрыву устоев – про «дворцов заманчивые своды», «нам любые дороги дороги» и так далее. Нас ругали в основном за песни, которые бременские музыканты пели, изображая заезжую группу иностранных гастролеров. А мы вместе с режиссером отвечали чиновникам: «Ну что вы, ведь эти песни исполняет осел. Разве можно к нему серьезно относиться?» Спасло только то, что пластинки раскупались как свежеиспеченные пирожки. Но, несмотря на успех, от продолжения - «По следам бременских музыкантов» - тоже камня на камне не оставили.
- Что инкриминировали на этот раз?
- Власти разглядели в мультфильме политическую подоплеку: глупый Король – генсек Брежнев, Принцесса – его дочь Галина. Мы это не планировали. «Петь для детей про разбойников и покойников - это слишком!» - говорили нам «наверху». Исполнителю главных партий Муслиму Магомаеву тоже досталось по полной. Даже из ЦК звонили: «Как же мог певец такого уровня опуститься до столь низменных вкусов?»
Да и потом в нашей жизни почему-то так получалось, что даже лучшие фильмы никогда не имели молниеносного успеха. Нас всегда много ругали. Даже «Двенадцать стульев» Марка Захарова в свое время совершенно истоптали.
- Интересно как к вашему творчеству относились в Союзе композиторов?
- Даже когда я пришел работать на «Мосфильм» и стали выходить музыкальные картины, были сняты «Пропажа свидетеля» (продолжение «Хозяина тайги»), «Джентльмены удачи», все равно достаточно косо смотрели на все эти забавы. Особо не ругали, но ворчали: мол, вместо того, чтобы писать сонаты, посвященные великим стройкам коммунизма, Гладков «занимается всякой ерундой». Словом, с самого начала у меня в Союзе композиторов была такая… подпорченная репутация. (Смеется.) Однако при этом там знали, что бороться со мной бесполезно. Я всегда делал то, что хотел. Что-то поощрялось, что-то нет. Бывало, что и договоры не подписывали, и денег не платили, и за границу не пускали. Но я - упрямый.
«Я ВЫРОС СРЕДИ ШПАНЫ»
- Говорят, вы не только упрямый, но еще и страшный драчун. Это правда?
- Конечно! Я же на улице вырос среди дворовой шпаны, а там без этого было не выжить. К тому же я очень вспыльчивый, безумно раним к оскорблениям. Поэтому, особенно в детстве и юности, если кого-то из моих друзей трогали, сразу лез драться. Из-за этого в 16 лет получил сильнейший удар ножом... Жена моя первое время даже боялась со мной ездить в транспорте: не дай Бог ее толкнут. Я же набрасывался как фокстерьер, сколько бы их не было. Меня дедушка так учил: “Всегда бей первым. А если их много, бей и беги!”
- Невероятно это слышать из уст первого лирика и нежнейшего романтика от музыки…
- В наше время высшим пилотажем считалось – одновременно быть отличником и драчуном, писать стихи, музыку и петь девочкам серенады. Всеми этими «искусствами» мы владели сполна.
- Не было случая, когда вас могли посадить в тюрьму?
- Помню, в питерском ресторане один человек страшно обидел меня. Я тут же швырнул ему стакан в лицо, тот разбился, было море крови. Алиса Фрейндлих от ужаса, что у него вместе с кровью вытекают мозги, а меня сейчас посадят в тюрьму, упала в обморок...
- Ваш самый сумасшедший поступок в жизни.
- Мы поспорили на ящик шампанского с актером Анатолием Равиковичем, что я вместо него сыграю роль дедушки в спектакле ленинградского театра имени Ленсовета. Я вышел на сцену - без грима, сорокалетний “дед” в модном костюмчике, не зная ни текста, ни сюжета, понятия не имея, что вообще там надо делать. А до этого мы прилично выпили, поэтому я к тому же был не очень трезв... Первым меня увидел радист Валера. По залу пронесся его истошный вопль и страшный грохот, потому что он упал. Вторым - актер Розанов, который сидел на сцене, читал газету и ждал появления Равиковича. Он оторвался от газеты, лицо пошло пятнами, глаза вылезли из орбит. “Только молчи, - прошептал, - не единого слова. Умоляю!” Тем временем я начал ходить по сцене, делать какие-то нелепые телодвижения. Когда я перепутал бабушкину спальню с внучкиной, зал стал «реагировать». Вдруг вижу: уже владею публикой. Слышу, как за сценой просто лежит от смеха Алиса Фрейндлих. Помреж Лена Майорова за кулисами в истерике. После первой сцены она, зная, какие кары ее в последствие ждут, взмолилась: “Только больше не пей! Еще четыре выхода!” Закончилось все тем, что, выйдя на прощальный поклон, я чуть не свалился в оркестровую яму. А зал посчитал это очередной необычной задумкой режиссера и аплодировал стоя. Короче, я победил. Шампанское в тот день лилось рекой.
«Я ДОЛГО ЖИЛ НЕПРАВИЛЬНО»
- В 70-80-е годы один за другим выходили фильмы с вашей музыкой. Вы чувствовали себя богатым человеком?
- В советские времена у меня были огромные заработки. В среднем за месяц я получал по 5-6 тысяч рублей авторских, то есть сумму эквивалентную стоимости «Жигулей».
- На что тратили?
- Да ни на что! Пил, гулял, покупал вещи... В моей жизни только один раз было совсем плохо материально: когда в 1991-м Гайдар с Чубайсом обобрали меня как липку. В тот год, помню, если мой сын резал колбасу толще, чем лист бумаги, у меня сердце екало, потому, что завтра ее не на что было купить. Я бегал по каким-то радиопередачкам, брался за любую работу...
Сейчас композитор Гладков живет нормально. Но я в принципе не люблю деньги - они жгут руки. Знаете, почему русские так гуляют? Потому что у нас в крови: от «презренного металла» срочно нужно избавляться. Ведь, например, как кутили наши купцы! С цыганами, пьют всю ночь, все побьют, переломают... Я однажды приценился: сколько стоит перебить зеркала в ресторане. Мне сказали: “Вообще-то недорого. Только милиция придет, вас судить будут”. (Смеется.)
- Поэт Геннадий Шпаликов сказал о вашем поколении: “Мы все ушиблены Хемингуэем”, имея в виду, что все главные герои его романов только пьют и дерутся. Вас это коснулось?
- Признаюсь: я долго жил неправильно - буянил, скандалил. Понимаете, бурный композиторский успех, постоянные банкеты... Что живу, как свинья, я понял в 43 года. Тогда все разом навалилось: у меня умер отец, сгорела только что построенная дача вместе с любимым роялем, купленным у аккомпаниатора Ростроповича. Не перенеся этого, я впал в черное пьянство - пил с утра до ночи. И думал: все, пришел конец. Спас Василий Ливанов - он отвел меня к хорошему психиатру. Тот за неделю так капитально “прочистил мне мозги”, что 15 лет я не брал в рот даже пива. Стал читать книги умных людей, перечитал всю русскую классику, “серебряный век”. Потом русскую философию - Соловьева, Флоренского, Аксакова. Чуть позже - Библию. Сегодня без творчества, книг, друзей, хороших умных собеседников и семьи я своей жизни не представляю.
«НЕТ ЖЕЛАНИЯ СВЯЗЫВАТЬСЯ С СОВРЕМЕННЫМ КИНО»
- Геннадий Гладков - азартный человек? Бега, карты, казино.
- Нет! Пробовал, но сразу понял, что хочу принадлежать только самому себе. Я хочу все время быть в рабочем состоянии. Ведь годы идут.
- Может, тогда - авантюрист?
- Я авантюрист - в творчестве. Например, мой любимый писатель Гофман никогда не был в Италии, но так ее описывал, как будто прожил там всю жизнь. Вот и я тоже обычно сижу у своего окна и фантазирую. Я же сочиняю с пяти лет. Если мне не нравилась какая-то советская музыка, а нравились слова, я всегда ее «подправлял».
- Помните герой Сергея Мартинсона в картине «Антон Иванович сердится» говорил: “Музыку нужно не сочинять, а изобретать”. Каков ваш рецепт?
- Обычно я тихо сижу дома и работаю. Главное - поймать волну, которая идет не от меня. То есть я как приемник, если я поймаю эту волну, возникнет что-то интересное. Вот и все. А изобретать можно что угодно, хоть велосипед. Можно научиться переставлять ноты, но это уже будет не искусство. Здесь такая же разница как между обоями и высокохудожественной картиной. Музыка пишется либо сразу, либо никогда! Она приходит свыше.
- У вас есть любимая песня собственного сочинения?
- Самая-самая - из “Собаки на сене”: “Настанет день и час, любовь к тебе придет...”, которую поет Миша Боярский. Люблю “Давайте не громко, давайте в полголоса...” из “Обыкновенного чуда”. Когда я их слушаю, порой кажется, что они и не мои вовсе. Вот сейчас вспомнил, как однажды в зале Чайковского симфонический оркестр играл мою сюиту из балета «12 стульев», и во время исполнения номера "Мадам Грицацуева", народ смеялся. Согласитесь, редко бывает, чтобы на балетную музыку так реагировали. Значит, мне удалось передать юмор. Было приятно. Но больше всего я люблю слушать чужую музыку, если хорошая - аж мороз по коже...
- Сейчас для кино пишите?
- Нет. Пока меня нет никакого желания связываться с современным кино. По разным причинам. В том числе потому, что оно не очень мне нравится. На экране сплошные кровь и насилие, герои озлобленны. Не хочу, чтобы все это было под мою музыку и счастлив, что я в этом больше не участвую.