1909 год. Санкт-Петербург. Редакция журнала "Аполлон"
Сергей Маковский, по прозвищу Папа Мака, учредитель и главный редактор журнала, с гордостью держит в руках его первый номер и в очередной раз читает список поэтов, уже начавших сотрудничать с новым литературно-художественным изданием. Сплошные звëзды! Имена, которые впоследствии дадут право назвать это время "Серебряным веком": Николай Гумилёв, Сергей Городецкий, Александр Блок, Максимилиан Волошин, Михаил Кузмин, Осип Мандельштам, Иннокентий Анненский, Валерий Брюсов... Но как досадно, что столь блистательный список, увы, состоит из одних мужчин! Ах, как могли бы его украсить имена талантливых поэтесс и писательниц!
Но Анна Ахматова была тогда всего лишь 17-летней Анечкой Горенко, и до выхода ее первого стихотворного сборника было еще целых три года. А начинающая поэтесса Марина Цветаева только через год выпустит свою первую книгу стихов, причём за свой счёт.
И вдруг в редакцию пришло письмо. На дорогой атласной бумаге с траурной рамкой, а в рамке - необыкновенно талантливые стихи, подписанные Ч. де Габриак. Стихи очень личные, очень женские и очень искренние. А в конверте ошарашенный поэзией Маковский обнаружил несколько засушенных веточек полыни. Стихи неизвестной поэтессы так потрясли главного редактора, что были напечатаны в следующем же номере "Аполлона". А потом... потом все буквально сошли с ума по незнакомке, открывающей свои тайны по чуть-чуть в каждом письме с новыми стихами.
18-летняя красавица-испанка, золотые косы, зелёные глаза. Истинная католичка, обречённая совсем скоро стать монахиней. А пока - живущая затворницей при непрестанной слежке отца, у которого торговые дела в Санкт-Петербурге, и монаха-иезуита, личного духовника. И стихи, и письма Маковскому - ее единственная связь с миром.
В быстро сдёрнутых перчатках
Сохранился оттиск рук,
Чёрный креп в негибких складках
Очертил на плитах круг.
В тихой мгле исповедален
Робкий шёпот, чья-то речь.
Строгий профиль мой печален
От лучей дрожащих свеч.
Я смотрю игру мерцаний
По чекану тёмных бронз
И не слышу увещаний,
Что мне шепчет старый ксёндз...
Тайна имени под единственной буквой "Ч" была раскрыта незнакомкой только через несколько месяцев и стала рождественским подарком не одному редактору "Аполлона", но уже широкому кругу поклонников. А потом Черубина начала изредка звонить отчаянно влюбившемуся Маковскому по телефону и читать свои стихи несравненно чарующим голосом. Он умолял ее о встрече, боялся обидеть хоть какой-то неосторожной мелочью в своих письмах или телефонных разговорах, и - печатал, печатал, печатал её чудесные поэтические творения, в водоворот обаяния которых попал весь культурный Петербург начала ХХ века. И млел под чарами "таинственной испанки" почти два года!!!
1909 год. Коктебель
По круглой комнате хаотично построенной дачи, сильно припадая на правую ногу, металась и рыдала в полотняный платок невысокая полная девушка. Несмотря на удушающую августовскую жару, она была одета в тёмно-коричневое платье из грубой материи и стоптанные башмаки. "Почему, ну почему я не родилась красивой? - всхлипывала она. - О, какое упоение - быть роковой женщиной, сводить мужчин с ума одним только взглядом! Кому, ну скажите, кому из вас, мужчин, нужна наша душа? О, вы видите лишь то, что само бросается в глаза... Вы так ленивы и не любопытны!" И зарыдала снова. Столь горькие и по-своему справедливые слова были обращены к мужчине великанского роста и истинно богатырского телосложения, с пышной шапкой непокорных кудрей на голове, увенчанных венком из полевых цветов. Вся эта могучая фигура была облачена в белую тогу наподобие римской, образ завершали кожаные сандалии на босу ногу. Он подошёл к девушке, оказавшейся ему едва ли не по пояс, успокоительно приобнял и прогудел: "Вы правы, дитя, безусловно правы. И, поверьте, мне очень хочется вам помочь...
1910 год. Чёрная речка в окрестностях Санкт-Петербурга
Два русских поэта - Максимилиан Волошин и Николай Гумилёв - стреляются на месте дуэли Пушкина. Повод к дуэли - более чем серьёзный и непростительный с точки зрения благородства: публично оскорблена честь женщины. Вызов последовал за пощёчиной оскорбившему, и назначенные секунданты - неслыханное дело! - не сделали ни малейшей попытки к примирению литераторов. Единственное, на чем жёстко настоял секундант Алексей Толстой, стреляться не с пяти (как требовал Гумилёв), а с 25 шагов. Однако уже на следующий день дуэль на столь знаковом и горьком для русского народа месте весь Петербург называет не иначе как фарсом. Оба противника опоздали к месту дуэли: автомобиль Гумилёва застрял в снегу, а Волошин потерял галошу и долго ее разыскивал. Пистолет Гумилёва не выстрелил, потому что был неправильно заряжен, а Волошин промахнулся. Ко времени второго выстрела порох в обоих пистолетах отсырел из-за погоды, и пришлось разрядить их в воздух. Итак, единственный урон - потерянная Максом в грязи и так и не найденная галоша. А над дуэлянтами долго ещё потешались, награждая обидными прозвищами, и совершенно забыв о восстановлении доброго имени той, ради которой и прозвучал этот "благородный" вызов.
По иронии судьбы, это была последняя в истории дуэль между русскими поэтами.
1909 год. Санкт-Петербург. Редакция журнала "Аполлон"
В кабинет главного редактора литературно-художественного журнала "Аполлон" вошла, стараясь хромать не так заметно, бедно одетая девушка. Впав в ступор от окружавшей её роскошной обстановки, а ещё больше - от лощёно-щегольского вида хозяина кабинета Сергея Маковского, она едва смогла прошептать, что принесла в первый номер "Аполлона" свои стихи.
Маковский был истинным мужчиной, а значит - как все мужчины "любил глазами", и как всякий мужчина переносил впечатление от внешнего вида на внутреннее содержание. Бросив на незнакомку беглый взгляд, редактор мгновенно отметил про себя, что зацепиться в её внешности абсолютно не за что. И фигура совершенно не женственная, и ростом не удалась, и черты лица могли бы быть, как минимум, поизящней. В общем, уже через минуту Маковский сделал вывод: у такой убогой особы и стихи, должно быть, такого же убогого содержания и формы. Дурнушку тактично и быстро выпроводили вон, не прослушав и строчки. А зря...
1907 год. Франция. Париж
Под полосатым тентом летнего кафе на богемном и культовом Монмартре сидели за столиком худощавый юноша с едва пробивающимися, но весьма ухоженными усиками, и девушка в слишком скромном для парижского шика наряде. Лёгкий ветерок играл мелко исписанными страницами маленького блокнота, пытался приподнять подол её платья, а уже через мгновение трепал тщательно уложенную прическу молодого человека.
Шло время, был выпит кофе, унесены услужливым гарсоном чашечки и сахарные щипчики, а разговор то затихал, то вспыхивал вновь. Юноша брал руки девушки в свои, прижимал их к губам и явно умолял о чем-то очень важном. Она же лишь отрицательно качала головой, смотря в его глаза с искренним сочувствием. Наконец он поднялся, в последний раз поцеловал ее руку и быстрым шагом пошел по бульвару вверх. А она достала из маленькой сумочки карандаш и стремительно начала писать на чистой странице блокнота узнаваемые стихотворные строки.
Где б нашей встречи ни было начало,
Ее конец не здесь!
Ты от души моей берешь так мало,
Горишь еще не весь!
Таковы "осколки" самой романтической и самой трагической мистификации ХХ века.
Девушку, плакавшую навзрыд в круглой комнате хаотично построенной дачи, звали Елизавета Ивановна Дмитриева. Она была из обедневшей дворянской семьи, но прекрасно образована: гимназию в Петербурге окончила с золотой медалью, а в Императорском женском педагогическом институте получила две специальности: "средневековая история" и "французская средневековая литература". При этом параллельно слушала лекции в петербургском университете по испанской литературе и старофранцузскому языку. И даже обучалась в Сорбонне, во Франции. Преподавала однако в казенной женской гимназии в начальных классах всего лишь чистописание, но сочиняла прекрасные стихи. Судьба обделила её не просто красотой, а элементарной привлекательностью.
Непропорционально большая голова с вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы, желтоватая нездоровая кожа и коренастая, довольно полная, абсолютно лишённая женских очертаний фигура.
Плюс к этому после перенесённого костного туберкулёза и девяти лет неподвижности в жёстком корсете одна нога у Лили (еë домашнее имя) оказалась короче другой, и хромота была очень заметной. И, словно этого было мало, судьба продолжила испытания на прочность - оставила 13-летнюю девочку без любящей семьи и надежды на женское счастье: её любовь к мужчине, которого она боготворила, оказалась ему ненужной и безответной.
Мужчина в тоге и венке был ни кто иной, как знаменитый русский поэт Максимилиан Волошин. Он называл себя Жрецом Солнца и устраивал в Коктебеле языческие празднества, больше похожие на вакханалии, чем и заслужил в "порядочном" обществе прозвище "Безумный Макс". Волошин считал главным смыслом своего существования "эпатирование буржуа", или - по-русски - "ошарашивание мещанина". Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно в его пышнокудрую голову пришла идея столь дерзкой мистификации. Лизу Дмитриеву с ним познакомил влюблённый в неё Николай Гумилёв - единственный мужчина, сумевший разглядеть за непривлекательной внешностью прекрасный внутренний мир.
Они встретились в Париже, и 19-летний поэт был так очарован умом и стихами Дмитриевой, что сделал ей предложение руки и сердца. Лиза, как ни странно, попросила время "подумать". И думала долгих два года. Они вели переписку: она - из Франции, он - из России. А когда встретились вновь, Гумилёв привёз Елизавету в Коктебель, на дачу Волошина, где каждое лето собирался стихийный кружок литераторов, музыкантов и художников. И это событие стало началом конца их отношений. Лиза влюбилась в Волошина. Влюбилась страстно, безнадёжно и навсегда. Вот так знаменитый поэт нечаянно "увёл" возлюбленную у юного собрата по перу Николая Гумилёва. И создание "Черубины" - единственное, чем он мог отплатить несчастной девушке за её бескорыстную, безответную со своей стороны любовь.
...Хотите, я могу сделать из вас ту самую роковую красавицу? Хотите, чтобы мужчины влюблялись в звук вашего голоса? Чтобы угрожали застрелиться, если вы не примите от них цветы?" Дурнушка в стоптанных башмаках подняла на него заплаканные глаза и завороженно кивнула...
Развязка мистификации была неожиданной и жестокой. Черубину - Лизу Дмитриеву - предал друг - переводчик Ганс Понтер, считавшийся её единственным доверенным лицом. Именно он раскрыл тайну Черубины Гумилёву. Из каких соображений, мы уже вряд ли узнаем. Отвергнутый же влюблённый, узнав при этом и о роли Волошина во всей этой грандиозной мистификации, просто взбесился и вызвал того на дуэль.
А что же Сергей Маковский, потерявший покой и сон от невозможности увидеть юную зеленоглазую красавицу? Узнав, что Черубина - русская, а не испанка, он даже испытал некоторое облегчение, в надежде, что за православной девушкой будет легче ухаживать с самыми серьёзными намерениями. Он назначил "Черубине" свидание, на которое пришла Елизавета Дмитриева. Что из этого получилось, лучше самого Маковского не скажет никто.
Она была на редкость некрасива. Или это представилось мне так, по сравнению с тем образом красоты, что я выносил за эти месяцы? Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность. И сделалось до слез противно и вместе с тем жаль было до слез ее, Черубину…
Итак, всё кончено. Черубина "умерла", Лиза Дмитриева опозорена. Гнев тех, кто ещё вчера умолял принять в свои ручки букет и хотя бы оставить в прихожей, обрушился на ту, чьи поэтические строки не стали хуже ни на одно слово, ни на самое малое движение чувств. Бедной дурнушке не простили смелости надеть маску красавицы. Тем самым в очередной раз доказав, что стихи для падких на несчастных, таинственных красавиц мужчин - всего лишь часть развенчанной легенды, и отдельно от Черубины никакой ценности не представляют.
Где Херувим, свое мне давший имя,
Мой знак прошедших дней?
Каких фиалковых полей
Касаешься крылами ты своими?
И в чьих глазах
Опять зажег ты пламя,
И в чьих руках
Дрожит тобой развернутое знамя?
И голосом твоим
Чьи говорят уста, спаленные отравой?
Кого теперь, кого ведешь за славой?
Скажи мне, Херувим.
И чья душа идет путем знакомым
Мучительной игры?
Ведь это ты зажег у стен Содома
Последние костры!
И нет печальней тайны в этом мире, чем тайна о несчастной Черубине.
P.S. Сергей Маковский всё-таки проявил некоторое благородство после разоблачения Черубины и напечатал её последнее стихотворение "Встреча" под подлинным именем поэтессы. Публикация осталась "незамеченной"...
----------------
" Тайна сломанной розы" - здесь.
"Примите тайное посланье" - здесь.
"Тайна дамы без собачки" - здесь.
"Тайны астраханских набережных" - здесь.