Об этом весёлом и на редкость позитивном мужичке можно рассказывать бесконечно. От него словно исходил какой-то свет – столько доброжелательности и какой-то особой милоты было в этом немолодом уже работяге, который по причине своего недуга редко спускался из квартиры на втором этаже.
Василия мучила грыжа, причём уже не первый год. Видимо, операцию следовало сделать уже давно, но вы же знаете, как все мы любим оттягивать такую необходимость. Плюс материальная составляющая, которую, судя по всему, не мог потянуть скромный пенсионерский бюджет. Словом, Василий вынужден был избегать лишних движений, и даже когда под звуки разрывов все бежали в укрытие, он оставался на своем балконе. Сколько прилётов он пережил на этом «посту», подсчитать трудно. Но Василию везло – даже когда летало и свистело прямёхонько над ним, он каким-то образом умудрялся не получить ни одной царапины. И всякий раз на вопрос, не страшно ли ему, неизменно отвечал одно и то же: я, мол, неубиенный!
На самом деле, я думаю, ему, как и всем нам, бывало не по себе. Просто он никому в этом не признавался, стойко перенося и боль, и страх. И лишь иногда Василий мог потихоньку от своих домочадцев постучаться в нашу дверь и попросить таблетку ношпы. И только мы видели, как больно ему бывает. К чему я всё это? Да к тому, что этот самый обычный и уже не слишком молодой человек был прямо-таки образцом самообладания. Впрочем, этим качеством могли похвастаться многие из «засевших» в Артёмовске. Только благодаря этому мы и выжили.
КРОВАВЫЙ РЕПОРТАЖ
Это может показаться странным, но с некоторых пор меня раздражают журналисты. Нет, не все (учитывая, что я тоже имею к ним отношение – это было бы, как минимум, странно), а только те, которые таскались по артёмовским улицам, пытаясь взять интервью у жителей города. Впрочем, бесили эти «товарищи» (в том числе иностранные, из дальнего зарубежья) не только меня. Они бесили всех без исключения.
До белого каления доводили вопросы типа: «Почему вы не уезжаете?». Что мы должны были им отвечать? Что нам некуда ехать? Что здесь наш дом? Что наша надежда на лучшее жива до тех пор, пока мы остаёмся в городе? Тупые иностранцы элементарно не понимали, о чём вообще речь. Так что вести разговоры на эти темы было бесполезно. Но самое «замечательное» – в том, что эти представители «второй древнейшей» профессии были предвестниками всяческих неприятностей. Если они где-то появились – с камерами и в бронежилетах, это означало, что туда сейчас прилетит. А потом эти стервятники станут беззастенчиво пялиться на разрушенные дома, на останки погибших и мучения раненых, приставая с дурацкими вопросами (вроде «А что вы сейчас чувствуете? Да, вот именно сейчас, стоя возле груды мусора, которая час назад была вашим домом?») к ошалевшим от происходящего людям.
Эту схему (журналисты – прилёт – опять журналисты) артёмовцы осознали практически сразу. И, встретив толпу с камерами (поодиночке они никогда не ходили – видимо, боялись), мы спешили поскорее уйти куда подальше от «проклятого места». Они-то, похоже, точно знали, когда обстрел начнётся и когда закончится.
Но наступил момент, когда эти подонки стали приходить чуть ли не в наши дома – то есть, бежать нам было попросту некуда. Тогда обозлённые люди, наученные горьким опытом, просто гнали этих, с позволения сказать, журналистов, со своей территории. Причём делали это весьма агрессивно, спуская с цепи сторожевых собак и бросая вслед непрошеным гостям всё, что попадалось под руку. Неудобно признаваться, но лично я гоняла одного своего бывшего коллегу (которого даже в лучшие времена почему-то стабильно выгоняли из всех местных редакций) с кочергой в руках. Вот как топила буржуйку, так и выскочила из дома, увидев в окно, как люди в брониках с надписью «пресса» зашли к нам во двор.
Я ВЕРНУСЬ...
В один не самый прекрасный день я почти случайно узнала, что мне всё-таки придётся уехать. Позвонивший «связник» (старый знакомый, находившийся в Кривом Роге, через которого я иногда передавала привет родителям) огорошил меня новостью:
– А ты вообще в курсе, что твой отец в больнице с двухсторонним воспалением лёгких?
Ничего себе! Такой диагноз – это уже само по себе очень плохо, а в солидном папином возрасте – ещё и очень опасно. Конечно же, мне срочно нужно ехать к родителям! Но доехать до них можно только через Европу – пять дней пути на перевозчике за бешеные (по нашим меркам) деньги – триста евро. Кое-как я наскребла нужную сумму, а несколько дней спустя, с тяжёлым сердцем уже садилась в машину.
Меня провожали все соседи. Даже Василий со своей грыжей. Придерживая руками ноющий живот, он всё-таки спустился по лестнице. Я не ожидала такого внимания, поэтому чуть не уехала, не попрощавшись.
– Лена, Лена! – стучал Василий в окно автомобиля. – Счастливо тебе... Хорошей дороги!..
Другой сосед, Серёга, только вздыхал: мол, ну, куда ты собралась! Тут же сейчас самое интересное скоро начнётся!..
Кто же тогда знал, что всё «самое интересное» лично для Серёги и начнётся, и закончится в гараже, где его накроет снаряд. И что последний приют он обретёт прямо на газоне, во дворе, где его наспех зароет кто-то из сердобольных соседей. Правда, случится это немного позже, когда российская ЧВК будет контролировать уже значительную часть Артёмовска.
А пока мы прощаемся. И я даже не осознаю, какая тяжёлая дорога мне предстоит. Только почему-то вспоминаю своего деда, прошедшего по этой дороге с автоматом в руках – давно, в сорок пятом. Он дошёл до Берлина, а умер, когда мне исполнилось всего три месяца. Я, конечно же, его не помню. Но его медали и немецкий кожаный бумажник (один из немногочисленных трофеев, привезённых с фронта) бережно хранятся у меня до сих пор. Иногда, рассматривая эти реликвии, я пытаюсь представить себе деда. Говорят, я очень на него похожа. И вот теперь – надо же! – мне, возможно, предстоит пройти где-то рядом с теми дорогами, по которым шёл он.
– Ну, ладно, – кто-то из соседей прерывает мои мысли, – лишние проводы – долгие слезы. Машина трогается. Я в последний раз оглядываюсь на наш двор: «Домик, миленький, ты только меня дождись, я вернусь!..».
ВАГНЕР!
До пункта назначения я добралась почти благополучно. Папа, слава Богу, поправился. Но с этого дня я стала бояться новостей. Мне всё время казалось, что однажды в каких-нибудь развалинах, показанных в очередном репортаже из зоны боевых действий, я узнаю свой дом. Но о том, что нашего дома действительно больше нет, мне сообщила наша соседка Нина, супруга того самого страдавшего от грыжи Василия. После моего отъезда они продержались в пылающем городе ещё месяца два, до последнего цепляясь за родные стены. Упрямо убирали снег с разбитой, залепленной клеёнкой крыши, топили буржуйки в опустевших квартирах и сбивали сосульки с балконов. А потом стало прилетать так основательно, что всё-таки пришлось перебраться в подвал и сидеть там круглыми сутками, благо воды и еды мы в своё время натаскали туда немало.
Но однажды в подвал пришли ВСУшники и «попросили» уступить им место. Пришлось уходить в соседний дом – он тогда был ещё цел. Но как-то раз сюда тоже пришли люди с автоматами. И этот день пенсионерка Нина Ивановна запомнит надолго – если не навсегда. Кто они? Сразу как-то не разглядели. Но опасаясь, как бы эти люди (они, понятное дело, были в форме) не приняли их «не за тех», сидевшие в подвале принялись отчаянно кричать:
– Не стреляйте! Не стреляйте! Здесь только мирные!..
И тут человек в форме устало переложил автомат из одной руки в другую. И сидевшие в подвале увидели на рукаве российский флаг. И череп – тот самый! Господи, да ведь это Вагнер! Да ладно! Неужели? И тут кто-то из горожан заплакал – впервые за все эти трудные месяцы. А человек с автоматом обвёл глазами «детей подземелья» и спокойно сказал:
– Ну, что ж, значит, будем вас выводить...
Потом из рассказов Нины Ивановны и других земляков, эвакуированных бойцами «Вагнера», я узнала, что настоящего ужаса мне всё-таки удалось избежать. Настоящим ужасом было как раз то, что пережили те, кто остался. Мне расскажут, как, выбравшись из подвала, и, оглянувшись туда, где были наши дома, они увидели груду кирпичей. Как путь в пару километров занял двое суток – под обстрелами приходилось передвигаться мелкими перебежками. В городе к тому времени оставались практически одни только старики, и это создавало военным особые трудности. Например, один вагнеровец взял под руку какую-то бабульку и сказал:
– Так, бабушка, а теперь со мной, нога в ногу!
– Ой, сыночек, разве же я так смогу? – возразила стурушка.
– Сможем, бабушка! Надо! – пробормотал боец и потащил бабульку за собой.
Им предстояло пройти мимо здания, на крыше которого сидел снайпер. Сидел и стрелял по уходившим мирным жителям. И бабулька, конечно же, не смогла пройти мимо этого места так быстро, как требовалось. И тогда молодой парень прикрыл её собой. И остался лежать там, на площади, перед зданием бывшего центра культуры и досуга – одного из самых красивых в городе...
Лично я с той спасённой бабушкой не разговаривала – не имела такого счастья. Но те люди, на чьих глазах всё это произошло, в один голос утверждают, что бабулька жива-здорова и теперь молит Бога за того мальчика. Думаю, такой мальчик, прикрывший собой кого-то из мирных, был не один.
ЖИЗНЬ ОБНУЛИЛАСЬ
Группу, в которой были наши соседи, вывели без потерь. Потом их отвезли куда-то в Ростовскую область, где для них началась уже другая жизнь. Василий, наконец, избавился от своей грыжи, вечной ноющей боли и живота, который приходилось придерживать руками. Абсолютная свобода движений подарила ему новые ощущения. А ещё пару месяцев спустя официально объявили, что российские военные полностью контролируют Артёмовск. К этому времени город превратился в сплошные руины – слишком уж жарко было в этой «бахмутской мясорубке».
Жизнь для нас обнулилась. От всего, что мы создавали долгие годы, остался только штамп в паспорте, где в графе «место жительства» значится дорогой моему сердцу артёмовский адрес. Теперь я точно могу сказать, что означает виртуальная реальность. И что Артёмовск – это и есть тот самый город, которого нет. Я думала, таких городов не бывает – ну, если только в песнях. Увы, оказывается, бывает. Что будет дальше? А Бог его знает. Но я вернусь...
Елена ТИХОНОВА.