1 октября, в Международный день музыки, в Карельскую филармонию на один день приехал знаменитый пианист Борис Березовский. Между репетицией и выступлением нам удалось задать музыканту несколько вопросов, и из ответов маэстро мы узнали, отчего у артиста кружится голова, бывают ли концертные залы «тяжелыми» и «легкими», зачем великому пианисту слушать других великих пианистов и многое другое.
- Борис Вадимович, настоящая слава пришла к Вам очень рано: 1988 год – невероятный успех в лондонском Вигмор-холле, на следующий год Вам аплодирует публика концертного зала Лувра в Париже, еще через год – Первая премия и Золотая медаль на IX Международном конкурсе Чайковского… А ведь Вы тогда были очень молоды, можно сказать – подросток. Голова не закружилась от успеха?
- Нет, тогда голова не закружилась. У меня были очень хорошие преподаватели: Элисо Вирсаладзе, Александр Сац… Так вот Александр Игоревич мне как-то сказал, что я должен понять разницу между исполнителем и композитором и разницу между композитором и Богом. В том смысле, что нас – исполнителей - много, а композитор – один. Помните, как в очереди в советском гастрономе: «вас много, а я – продавщица - одна»? Когда придет осознание своего места в этой цепочке, тогда головокружение не грозит. А голова у меня закружилась, когда я первый раз выпил.
- Вы только что репетировали с нашим оркестром. Какое у Вас впечатление: зал Карельской филармонии «тяжелый» или «легкий» в смысле акустики?
- Мне трудно это понять, потому что я на сцене. Но, если есть проблемы, то они решаются с помощью техники. Зал с хорошей акустикой – это замечательно, но если этого нет, то всегда можно сделать грамотную подзвучку, воспользоваться другими современными технологиями. Стоит, насколько я знаю, это не дорого, и в вашей филармонии вполне можно добиться хорошего звука в концертном зале.
- Для Вас самый «легкий зал» - это?
- Зал Чайковского Московской филармонии. Он такой уютный, домашний, очень люблю в нем выступать. Меньше нравится Большой зал Московской консерватории: там висят портреты композиторов, которые как-то подозрительно смотрят…
- Пианист вынужден садиться за тот рояль, который имеется в концертном зале. Для Вас имеет значение инструмент, на каком Вы играете?
- Сегодня на репетиции был очень хороший инструмент, хотя меня почему-то предупредили, что он плохой. На самом деле не очень хороший рояль – это небольшая проблема. Конечно, до определенных пределов, например, если клавиши западают. А вообще я сейчас вспомнил, как изумительно играл мой педагог Сац у себя дома на жутко расстроенном инструменте… Конечно, есть легендарный Steinway с его знаменитым ровным звуком, но бывают совершенно потрясающие по своему звучанию рояли Yamaha. На разных инструментах играть интереснее.
- В одном из интервью Вы сказали, что женщина не может стать великой пианисткой. Вы до сих пор так считаете?
- Женщина может быть прекрасным музыкантом, но пианистом – никогда. Гринберг, Юдина – удивительные музыканты, уникальные. Или современная пианистка Юджа Ванг – потрясающая техника, виртуозность, чувственность, но большого звука нет. И здесь нет какой-то снисходительно-унизительной оценки – у женщин физиология другая. Мужчины, они всегда были охотники, они до сих пор копья бросают дальше. Ведь никого не удивляет, что соревнования по копьеметанию проходят отдельно для женщин и отдельно для мужчин. Я сейчас преподаю и вижу, насколько ловчее играют мальчики, у них и пальцы быстрее бегают… Но это совсем не главное в музыке.
- Борис Вадимович, вы сделали прослушивание великих музыкантов частью Вашей профессии. Почему?
- Время идет, интерпретация произведений меняется, и когда не уверен в собственной трактовке, надо слушать великих. Первым таким идеалом был для меня пианист Владимир Горовиц. Я тогда думал, что, когда он умрет, я не переживу этого. Сейчас много потрясающих пианистов, которых, к сожалению, знают немногие. Такие маяки, они просто необходимы. Если нет ориентиров, то не к чему и стремиться…
