Я был одним из многих журналистов, работавших в Нагорном Карабахе во время 44-дневной войны. Для нас тогда открыли большой пресс-центр, в котором день и ночь кипела работа. Мы выезжали на места обстрелов, на первую линию, общались с пострадавшими и покидающими свои дома людьми. Вряд ли мне когда-нибудь удастся забыть изуродованные снарядами жилые районы, сгоревшие автомобили и детские площадки. И глаза прячущихся в подвалах карабахских детей и женщин. С тех пор прошло три года. Нет больше Карабаха. Нет и Федерального агентства новостей, от которого я освещал события тех страшных дней. Но остались записи, воспоминания, фото. Этот репортаж из потрепанного, но еще живого и надеющегося на лучшее Карабаха я написал в декабре 2020 года.
Большой упор в нем был сделан на отношении местных к России и миротворцам. Сегодня читать репортаж особенно горько.
БОЛЬНО, НО ТЕРПИМО
Последний раз я был в Мартуни в начале октября, когда оставаться долго на одном месте было смертельно опасно. Именно тут - в самом центре города - осколком от снаряда ранило журналиста газеты Le Monde. По Мартуни тогда неистово били «градами» и «катюшами», а турецкие беспилотники не давали сирене ни минуты покоя.
Сегодня об этом напоминают лишь многочисленные следы бомбежек и растерянность на лицах людей, которые просто не понимают, как им жить дальше. В остальном все вроде терпимо. На въезде в город стоят российские миротворцы, а значит местным жителям ничего не угрожает.
Конечно, до полного восстановления ещё далеко. Банки не работают, магазины открылись лишь частично и ассортимент там весьма скудный. Но иногда раздают бесплатную еду. Особенно членам семей, оставшихся без кормильца.
Школы и детские сады отданы под нужды армянского полка. Дети учатся дома, домашние задания учителя передают по телефону. Жизнь продолжается.
ПОСТ МЕЖДУ ВОЙНОЙ И МИРОМ
- Конечно мы благодарны, - говорит житель Мартуни Роберт Асрибабаян. Он и его семья не стали эвакуироваться даже в самые страшные дни войны.
- Теперь не стреляют и слава Богу. Ни разу не выстрелили. Кто захочет с русскими связываться? - продолжает мужчина, помешивая мясо в сковородке на печи. Газа в доме пока нет, и когда будет - неизвестно.
- Подружились хоть с миротворцами?
- Ещё как! Каждый раз, когда хожу мусор выбрасывать неподалёку от поста, подхожу к солдатам, общаемся. Интересуюсь, как кушают ребята, что пьют. Спрашиваю: «водку пьете?» Смеются, говорят - бывает, когда командир даёт стаканчик. Отличные солдаты, молодые, сильные. Угощаем их постоянно. И знаете, люди они тоже замечательные - как не пройдём мимо, убираются, подметают. Мы их просим остановиться, не надо ничего убирать, мы сами можем. Нет, говорят, надо, чтобы на посту было чисто.
ОТЧАЯНИЕ
Люди в Карабахе добрые, простые и наивные. Пожилые карабахцы, когда узнают, что перед ними журналисты из Москвы, просят передать привет Путину. Спрашивают, когда Арцах станет частью России? Пожимаю плечами, отвечая вопросом на вопрос:
- Ну а вы сами-то чего хотите?
- Мы на все согласны, - Роберт аж встал. - Тут все мечтают иметь российский паспорт. Если бы не русские, азербайджанцы и турки точно в Мартуни заехали. Тут бы всех убили. Но разве мы нужны России? Кому мы вообще нужны в этом мире? Никому.
ПОКА НАШЕ
Ситуация в Карабахе настолько сложная, что местные с трудом могут сказать, какие территории на данный момент контролируют армяне, а где уже обживаются азербайджанцы. Поэтому на вопрос: «это чьё?», несколько раз мы услышали: «пока наше».
Люди живут сегодняшним днём. И о завтрашнем думать хотят не все. Слишком больно, потому что завтра будет хуже чем сегодня. Так, уже сегодня азербайджанской стороне передают Лачинский район. Недавно в интернете появились фото и видео, на которых видно, как покидающие эту территорию армяне сжигают свои дома, предварительно вынеся из них все, что можно увезти с собой.
Горечью потери тут пронизано все - служба, работа, быт.
- Это растение называется Пюки, - говорит Роберт, накрывая стол. Показывает на зелёные стручки. - Такие у нас в горах растут. Точнее росли. Теперь это уже не наши горы. Поэтому ешьте наш Пюки пока есть.
ЭТО КОНЕЦ
Виолетта Сагиян прожила со своим мужем Паргевом 50 лет. Война постоянно дышала им в спину. В 90-х они похоронили двух сыновей. Ещё два сына и дочь пережили страшную Первую карабахскую. Им казалось, что все несчастья остались позади. Что они нахлебались горя на много поколений вперёд. Но как бы не так.
Дом был отстроен, родились внуки, раны затянулись. Виолетта продолжала жить. Муж всегда был рядом, дарил любовь, поддерживал. А потом его не стало. В их жилище угодил снаряд, и дома тоже не стало. После чего «не стало» и самой Виолетты - только бледная тень бродит по развалинам, ищет семейные фотографии и уцелевшую посуду. Говорит, слёз больше не осталось. Вообще ничего не осталось, и жизнь потеряла всякий смысл.