Горыныч страдал от того, что не знал, чем бы себя побаловать к чаю.
Это ведь, сами понимаете, очень серьезно, когда чего-то хочешь, а чего именно, не знаешь!
Вот когда знаешь…тогда всё просто! Тяп, ляп, и всё сляпается. И слопается. Но что же может быть хуже неопределенности?! Ох!
Вот он и страдал. Чего то хочу, а чего не знаю. К тому же приходится учитывать, что страдания у него утраивались.
Каждая голова страдала в свою сторону.
И вдруг что-то давно, давно забытое, но очень, очень милое и приятное обнесло сразу три головы.
Воспоминание из детства.
Он, тогда ещё малюсенький Горынышек, приехал к бабулечке Горынулечке на каникулы. Ах, как сладко было просыпаться в мягкой кроватке, зная, что впереди целые каникулы! И любимая подружка, Ягулюся ждет погулять!
Эх! Ностальгический вздох вырвался из всех трёх пастей нежным дымком.
Это ещё больше напомнило о…ну, не совсем удачном опыте, его собственном, но теперь-то он взрослый! И у него всё получится!
Горыныч подорвался и полетел в лавку.
Мешок муки. Канистра масла. Бидон кефира. Упаковка сгущенки. Пять литров клубничного варенья. Варенье вообще было отменным, его варила бабушка лавочника, и уверяю вас, у старой ведьмы это очень вкусно получалось!
И варенье тоже.
Ой! Чуть не забыл соду! И уксус! Так как он редко готовил в своей пещере, то…короче, покупать надо было всё.
И сковородку. Предыдущая сломалась. Так получилось… Бывает, знаете ли, когда не того, точнее не ту, украдешь.
Довольный закупками, Горыныч влетел в свою пещеру, вихрем пронесся на кухню, и начал затворять тесто для оладушек.
И нет бы ему сначала муки немного куда-то отсыпать! Он так спешил, что подняв мешок, начал сыпать прямо так, из горлышка.
Мука недовольно взвилась, и коварно окутала Горыныча легким, но плотным облачком.
Все три головы, вдохнув это дело, расчихались от всей души.
От чиха на среднюю голову упала люстра, вместе с мирно спящей на ней летучей мышью.
Мышь не поняв, что вообще происходит, завопила нечеловеческим басом, и вцепилась в левую голову.
Горыныч махнул лапой, пытаясь смахнуть, то, что полностью закрыло ему левые глаза, и смахнул бидон с кефиром. Бидон задел канистру масла.
Всё это свалившись на пол, радостно потекло во все стороны.
Горыныч изящным балерунским движением взмахнул обеими лапами, и …покатился! Прямиком в кладовую.
Кладовая была пуста. Но не совсем. Поселившиеся там пауки, крайне негативно высказались хозяину по поводу нарушения их личных границ. И шустренько опутали его паутиной.
Выпутавшись из всего этого счастья, спустя всего два часа, Горыныч горестно вздохнул, глядя на то, во что превратилась кухня, потом оптимистично выдал:
- Зато у меня осталась сгущенка, варенье, сода и уксус!
И подхватив озвученное, отправился к Яге.
Та, увидев облепленного мукой в кефирно масляных разводах Горыныча, только руками всплеснула.
Омыв бедолагу, обработав большущую шишку на правой голове, вытянула все подробности, вздохнула, чтоб не оскорбить смехом, и пошла к печке.
Налила сначала кефира в ковшик. Добавила кипяточка. До теплого состояния. Сыпнула соды, сначала её загасив, не любила она содовый привкус, страховалась.
Влила чуток маслица, растительного, без запаха.
И начала потихоньку всыпать просеянную муку. Мешая тесто другой рукой. Ложкой в другой руке.
До тех пор, пока тесто не стало густым, но льющимся. Гуще чем на блины, жиже, чем для пельменей.
Разогрела сковороду, и с секретным словом, но вам-то его сказать можно:
«Как в детстве вкусно!»
Начала печь оладьи.
Горыныч чуть всё вокруг не закапал, всеми тремя пастями, пока ждал.
А потом они пили чай. С оладушками, вареньем, сгущенкой и сметаной.
Баюн сказал, что ему можно сметаны, и даже без оладьев, и тоже присоединился к ним.
А Горыныч думал, что сам он больше никогда. И на за что. Лучше к Бабусе слетает.
Потому что оладьи у доброй, вечной подружки, были такими же вкусными, как у его бабушки.
А всё почему? Так слово правильное сказала:
Как в детстве!