Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Завершая третий сезон цикла очаровательной ретро-фантазией современного художника Владимира Жданова, я поздравляю всех читателей канала с зимою - временем года, пожалуй, самым безобманным в своей белоснежной откровенности. Здесь нет лукавства сентября, на поверку оказавшегося затянувшимся продолжением августа, как нет и коварства ноября, решившего вдруг стать зимою. И едва ли от зимы придётся ждать неискренности марта, давно уже переставшего быть весной - разве что в сугубо календарной трактовке. А стало быть - пушкинских "мороза и солнца" нам всем.
Прежде чем заглянуть в Одессу к автору этих строк, надобно заметить, что декабрь - месяц триумфа "Бахчисарайского фонтана". Все его хотят, требуют, просят, читают и восхищаются. Нетерпеливый Александр Иванович Тургенев бомбардирует друзей письмами, называя, правда, "фонтан" "ключом": "Присылай или вели прислать немедленно..." "Ключа" от отца Пушкина ещё не получал..." Ироничный Вяземский поправляет его: "Что за ключ? Во дворце — фонтан, а ключа быть не может, разве в замке". Откликается Жуковский: "Бахчисарайский фонтан" - прелесть". Тургенев, получив наконец поэму, читает её Карамзиным: "Это очень, очень красиво". "Прекрасная поэма... уже печатается в Москве" - отзывается Александр Бестужев во "Взгляде на русскую словесность в течение 1823 года". Поразительное единодушие! Давайте вспомним - хотя бы начало? Когда вы в последний раз перечитывали "Бахчисарайский фонтан" - в самом-то деле?
Гирей сидел потупя взор;
Янтарь в устах его дымился;
Безмолвно раболепный двор
Вкруг хана грозного теснился.
Всё было тихо во дворце;
Благоговея, все читали
Приметы гнева и печали
На сумрачном его лице.
Но повелитель горделивый
Махнул рукой нетерпеливой:
И все, склонившись, идут вон.
Один в своих чертогах он;
Свободней грудь его вздыхает,
Живее строгое чело
Волненье сердца выражает.
Так бурны тучи отражает
Залива зыбкое стекло...
Да, читателей образца 1823-го понять можно! Это - новый русский язык, доведённый поэтом до совершенства. Как раз в декабре выходит статья Ореста Сомова "О романтической поэзии", в которой сравниваются "высокий штиль" Державина, "пангерманская" природа творчества Жуковского и... Пушкин - "в вымыслах и мечтах его, в языке и способах выражения больше раскрываются черты народные русские". Да, это победа! Однако, что же он сам?
Да всё то же... Сетует на безденежье. Получив жалованья "двести двадцать пять рублей 60 коп. сер", торопит Вяземского с изданием "Бахчисарайского фонтана": "Печатай скорее; не ради славы прошу, а ради Мамона" (мы, конечно же, помним - хлопотами князя Петра Пушкин в следующем году разживётся неслыханными для него тремя тысячами). Ждёт писем ото всех сразу: ленивого братца Лёвушки, пропавшего с его горизонта окончательно Жуковского. "Жуковскому грех; чем я хуже принцессы Шарлотты, что он мне ни строчки в три года не напишет". В черновиках его всё так же рисуются портреты Элиз Воронцовой и Амалии Ризнич (заметим справедливости ради - первая изображается теперь куда чаще!) В декабре в Одессу приезжает Вигель. В разговоре с Пушкиным - к явному удовольствию последнего - Филипп Филиппович отмечает сходство Воронцова с Отелло, а Александра Раевского - с неверным другом Яго. Демонстративная служебная бездеятельность Пушкина не остаётся незамеченной Воронцовым: тому же Вигелю он предлагает воздействовать на состоящего с ним в дружеских отношения Пушкина, чтобы тот "занялся чем-нибудь путным". Звоночек... Динь-динь! Уж не "Яго" ли Раевский приступил к осуществлению своего демонического замысла? Заинтересовавшись - через письма Вяземского, с которым они сближаются всё более, - Грибоедовым, Пушкин спрашивает: "Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чаадаева". И... всё та же тоска по живому общению... Вот оно, сдержанно, но всё же прорывается:
- ...Что если б ты заехал к нам на Юг нынче весною? Мы бы провели лето в Крыму, куда собирается пропасть дельного народа, женщин и мужчин. Приезжай, ей-богу веселее здесь, чем у вас на Севере
Когда же они виделись в последний раз? Особенно, если учесть, что с 1817 года Вяземский - с редкими отпусками - проживает в Варшаве. Возвращается оттуда в 1821-м. Впрочем, в конце 1818-го князь Пётр, соскучившись, испрашивает у Новосильцева отпуск и едет сперва в Москву, а оттуда - в начала 1819-го - в столицу. Там-то и сблизились. Давненько... Да и были это тогда совсем иные люди - оба!
Как вы, дорогой читатель, полагаете: сколько дней в 1823 году шло письмо из, скажем, Парижа до Санкт-Петербурга? Можно сколько угодно закатывать глаза к небесам, шевелить губами, высчитывая в уме вёрсты, помноженные на среднюю скорость почтовой упряжи... Точнее почт-директора Константина Яковлевича Булгакова, удостоенного в декабре 12-го числа беседы с Императором, всё одно никто не ответит.
- «Я уже долго не имел удовольствия видеть вас». – «Государь, я долго был лишен сего счастия». – «Отчего же так происходит, что я вас так редко вижу? Я вас видел в воскресенье на набережной». – «Государь, я могу выходить на прогулку только поздно. В воскресенье я возвращался от обедни у князя Голицына, это мой рекреационный день». – «Нет, я вас встречаю редко, потому что у вас много работы, и вы ее хорошо делаете. (Поклон.) Это невообразимо, как у вас все это работает, не говоря уже об иностранной почте, которая приходит удивительным образом; теперь у нас еще одесская почта показывает чудеса. Приходит на седьмой день. Все эти благоустройства – величайшей полезности, я подлинно доволен». – «Государь, мне не остается ничего желать, кроме как заслужить продолжение ваших милостей и чтобы быть всегда достойным вашего одобрения». – «Ваша манера служить вам это гарантирует». (Поклон.) – «Эти исполненные доброты слова, государь, придадут мне новых сил». – «У вас очень много работы, вы очень заняты». – «Государь, это можно выдержать, и я уверяю вас, что этого и не замечаю, лишь бы дело двигалось». – «Нельзя и желать лучшего. Сколько мы выиграли по времени из Парижа?» – «Восемь дней для писем, которые идут туда, и от четырех до пяти для тех, кои к нам направляются. Я представил князю Голицыну сравнительную таблицу для того, что почта выиграла в быстроте в нынешнем году в сравнении с 21-м годом. Основные города Европы там отмечены, со всеми возможными указаниями. Все видно вплоть до часов, в какое время почта приходит». – «Это чрезвычайно хорошо и интересно». Кое о чем еще поговорили. Все это сопровождено было ангельской улыбкою, которую ты знаешь. Вот тебе разговор мой с государем на балу 12-го числа, мой милый друг
Как видим, образ очаровательного великосветского сплетника - лишь современная иллюзия. На самом же деле столичный Булгаков - отменный организатор, действительно, много сделавший для усовершенствования российской почты (тонкий намёк на почту нынешнюю!) Да-с, не стоит судить о людях по их письмам, иной раз нелишним было бы аттестовать их по делам!
О прочем, коего в декабрьской переписке Булгаковых немало! Героиня последних осенних выпусков "Однажды 200 лет назад..." принцесса Шарлотта (упоминаемая выше и Пушкиным в контексте с нерадивым до общения Жуковским) всё собирает букеты почитания от восторженных подданных.
Принцесса Шарлотта получила имя Елены Павловны. Много было, но мне удалось видеть, как она прикладывалась к образам и приобщалась... Нагляделся я на новую нашу великую княжну и нахожу, что она прекрасна, а особливо очень приятна, ловка. Всех пленяет, кто ни имеет счастие с ней говорить. Все от нее в восхищении...
Описывает Константин Яковлевич и удивительный поступок Государя Александра Павловича, в очередной раз ярко характеризующий образ человека, изрядно заретушированный сегодня - и стихами Пушкина про "плешивого щёголя", и сценой из "Войны и мира" про бросаемые в толпу бисквиты.
- Государь был на похоронах у Шувалова. Мне не удалось быть. Он к церкви адмиральской приехал верхом, народу была толпа. Слезая с лошади, задел как-то шпорою мальчика-сироту, живущего у нашего почтового чиновника, приласкал его, спросил, не ушиб ли, приказал отвести его во дворец, осмотреть доктору и подарил 500 рублей. Мальчик на другой день в той же церкви отпел молебен за здравие нашего ангельского государя
Если вспомним, что в октябрьской, кажется, публикации упоминался случай на манёврах, когда неловкий офицер-всадник ушиб лошадью Императору ногу и был одарен новым конём (!!), то... совершенно иной человек предстаёт перед нами, да! Для самых любопытных отмечу: в современной валюте 500 подаренных Государем рублей ассигнациями (едва ли это было серебро) равняются полумиллиону. Щедро!
Кстати, об упокоившемся Шувалове. Речь идёт о 47-летнем генерал-лейтенанте и генерал-адъютанте Павле Андреевиче. Участник Италианского и Швейцарского походов Суворова, кампаний 1813-1814 годов, отличник сражений под Кульмом, Лейпцигом, славный очевидец взятия Парижа, любимец Государя, личный конвоир Наполеона при эскортировании последнего на Эльбу... и - вдруг умер! В столь нестарых ещё годах!
- Здесь в семье Шуваловых внезапное и печальное происшествие… В субботу генерал-адъютант Шувалов немного занемог, велел приготовить себе ванну и только поднял ногу, чтоб влезть в неё, повалился и отдал Богу душу. Говорят, что у него был полип в сердце, но конец все-таки сделал ему удар. Он был добр, счастлив, богат до чрезвычайности; смерть его всех поразила и всех огорчила, особенно бедных
Мемуары Филиппа Филипповича Вигеля, правда, по обыкновению несколько разжижают щедрые краски с палитры Булгакова:
- Он был человек добродушный, благородный и храбрый, один из любимцев императора — и должен бы был быстрее шагать на военном поприще, если бы смолоду не имел несчастной, совсем не аристократической привычки придерживаться хмельного...
Ну, да - кто не пьёт на Руси? Думается, покойный Павел Андреевич был всё же человеком выдающихся достоинств! Кстати, описывается интересная сцена того самого эскортирования пленённого Наполеона Шуваловым. Оказывается, Шувалов... спас Императору жизнь! Да-да. Дело тут в том, что при известии о проезде Наполеона через Фонтенбло нашлось некоторое число враждебно относившихся тогда к низвергнутому Императору соотечественников, задумавших оного убить. Выручил именно Шувалов, пересадивший пленника в свою карету и одевшего Наполеона в свою шинель, чем дезориентировал злоумышленников совершенно.
Напоследок - занятное происшествие, произошедшее в Москве второю половиною декабря. Не всё же о печальном?
- Ввечеру были мы у графини Бобринской, где очень весело провели время: граф тоже туда приехал и забавлял нас разными рассказами. Приехал туда из театра Иван Александрович Нарышкин и рассказывал происшествие, там случившееся. Давали балет «Калиф Багдада». Есть сцена, представляющая калифа на охоте с колчаном и стрелами. Танцовщик Ришар, то есть калиф, натягивает лук, – видно, делал это неосторожно, стрела сорвалась и прямо в ложу. Сидел тут лейб-гусар офицер Рахманов, только что успел отбить удар рукою, однако же стрела попала в вишенку Бартеневу, но ее почти не ранила. Она брюхата и вместо испугу захохотала. Надобно, чтобы с нею случались такие приключения! Смешнее всего то, что Ришар нимало не сконфузился и продолжал свою роль как ни в чем не бывало. Можно бы его и пошколить за это. Долго ли бы и глаз кому-нибудь проколоть! Говорит, что князь Дмитрий Владимирович только сказал: «Как же легкомысленны эти французы! Он принял мадам Бартеневу за кабана или оленя»
Славные времена, ей-богу! Государям ушибают ноги, те раздают детям бешеные деньги, на театре чудом что не ранят зрителей, а зрители в ответ... лишь хохочут.
А 26 декабря - под занавес уходящего года - объявляется в Казани несколько лет пропадавший в Сибири лицейский странник Фёдор Матюшкин. Он отправляет небольшое послание (в отличие от прежних, более напоминавших детальные развёрнутые многостраничные отчёты) любимому своему наставнику Егору Антоновичу Энгельгардту. Не зная ещё, что тот уже с месяц как отставлен от прежней должности с почётным пенсионом. Впрочем, кажется, у них ещё будет время пообщаться лично! Удивительно трогательная привязанность, ежели не сказать более - дружба.
- Наконец, наконец я выехал из этой Сибири. — Наконец я в России, на Волге, в Казани. — Давно, давно уже, Егор Антонович, нет от Вас ни одной весточки, но зато, бог велит, скоро свидимся, месяца через 2, 3 я в Петербурге (ибо должен дождаться барона Врангеля в Москве). Кланяйтесь от меня Марье Яковлевне, всем Вашим домашним и всем лицейским старикам. Я остановился в Казани пообедать, поотдохнуть час или два и, воспользовавшись почтою пишу к Вам хоть несколько строк, чтобы Вы знали, что я жив и следственно все тот же Federnelke, правда маленько постарел — 4 года и 4 года в Сибири. Из Москвы более и гораздо более — я тот же Plaudertasche ("болтун" - нем. "РРЪ") , что и был, но только Ваш адрес — я теперь в большом затруднении, не знаю, куда и как надписать. Прощайте, Егор Антонович, любите меня по-прежнему
В последнее время "Санктпетербургскiя вѣдомости" используются нами исключительно как справочный материал для выяснения погодных обстоятельств 200 лет назад. Не стану оправдываться, скажу лишь, что связано это не с авторской ленью, а исключительно ради экономии времени, которого, как известно, не хватает никогда. Точно так же поступлю и сегодня. Разве что - в преддверии Нового года - мы узнаем, что творилось в столице, сразу за два дня - в начале и конце декабря.
Итак, в воскресенье 2 декабря, представьте, в Петербурге стояла удивительно незимняя погода: к полудню было +1 градус по Цельсию, правда, пасмурно. Ежели судить по данным двух предыдущих дней, непрестанно шёл снег... мокрый, понятно. Этого добра и у нас - спустя 200 лет - хоть отбавляй, правда, много морознее... В последнем в уходящем году нумере ведомостей от 28 декабря приводятся данные за "середу" 26 числа. Однако!! Вот так декабрь! ...+ 2 градуса днём!!! А у нас всё принято считать: мол, вот раньше на Руси были зимы - так зимы! Как видим - ничего подобного! Нынешний ноябрь`2023 - тому лишнее доказательство. Сегодня лишь 4 декабря, а у меня уж такое впечатление, что зима длится месяца полтора.
А поэтично закольцует наш месяц (да и год тоже) Николай Языков своей "Элегией", написанной 24 декабря 1823 года. Вещь мало того, что остроумно сочиненная, так ещё и непосредственно приуроченная к Рождеству. Мне же останется после неё лишь присоединиться к словам поэта и пожелать, чтобы "деньги, деньги" водились в карманах читателей "РУССКАГО РЕЗОНЕРА" почаще.
О деньги, деньги! для чего
Вы не всегда в моём кармане?
Теперь Христово Рождество
И веселятся христиане;
А я один, я чужд всего.
Что мне надежды обещали:
Мои мечты – мечты печали.
Мои финансы – ничего!
Туда, туда, к Петрову граду
Я полетел бы: мне мила
Страна, где первую награду
Мне муза пылкая дала;
Но что не можно, то не можно!
Без денег – радости людей,
Здесь не дадут мне подорожной,
А на дороге лошадей.
Так ратник в поле боевом
Свою судьбину проклинает,
Когда разбитое врагом
Копьё последнее бросает:
Его руке не взять венца
Ему не славиться войною,
Он смотрит вдаль – и взор бойца
Сверкает первою слезою.
Таким (или примерно таким) увиделся мне декабрь 1823 года, а уж хорош он был или плох - судить всяко не мне. Узревших в тексте какие-либо аллюзии с современностью прошу развеять свои подозрения - вам лишь показалось!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Однажды 200 лет назад", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу