Следующий мой педагог по специальному фортепиано, Олег Моисеевич Кример, с большой неохотой и даже предубеждением согласился взять меня
в свой класс: ведь его учениками были признанные виртуозы,
лауреаты Международных конкурсов, талантливые юные пианисты,
учившиеся у него в классе с самого начала.
Наверное, поэтому Олег Моисеевич занимался со мной без особого интереса и желания.
Я всем своим сердцем чувствовала, что я абсолютно чужая в этом классе,
и что Олег Моисеевич нисколько не расстроится, если в конце учебного года мне поставят по фортепиано низкую оценку и предложат покинуть стены музыкального лицея.
У моего папы моя творческая судьба начала всё больше и больше ассоциироваться с судьбой известного персонажа из знаменитой сказки Андерсена, которую он мне в детстве неоднократно читал. Этого персонажа поначалу никто не любил, все его презирали, щипали, унижали, всячески издевались над ним, изгоняли из стаи…
Я тоже вскоре начала ощущать себя этаким гадким утёнком, которого могут после очередного пристрастного летнего экзамена по фортепиано
«выгнать из своей стаи» — исключить из музыкального лицея.
Тем более что у нас с папой были опасения, что если членами экзаменационной комиссии будут те две преподавательницы, которые во время моего первого прослушивания в лицее столь категорично и безапелляционно провозгласили меня бездарной из-за отсутствия у меня, по их авторитетному мнению,
всяких музыкальных способностей. Их вердикт потерпел тогда фиаско.
Но что если они в угоду своему уязвлённому самолюбию захотят отыграться, — будут стремиться к тому, чтобы восторжествовало, подтвердилось,
хотя и с опозданием, их негативное суждение обо мне как пианистке!?
Так бы, наверное, и случилось. Но мне, как я теперь прекрасно понимаю, очень повезло, что с самого начала, когда музыка стала для меня главным занятием, главным смыслом моей жизни, рядом со мной всегда находился мудрый советчик, терпеливый наставник — мой папа.
Годы своей молодости он целиком посвятил своему духовно-интеллектуальному самосовершенствованию, так называемому познанию самого себя.
Творческие результаты этого своего духовно-интеллектуального эксперимента над самим собой он в 1991 году рискнул обнародовать, опубликовав их за свой счёт в издательстве «Наука и техника» Академии наук Республики Беларусь в виде небольшой брошюры, озаглавленной им «Лабиринт самоосознания: Исповедь разума в афоризмах».
В данном сочинении использовано 909 оригинальных (не заимствованных) мыслей и афоризмов моего отца.
Уделяя теперь большое внимание мне, моим творческим проблемам,
он весь свой жизненный опыт, все свои знания использовал на то,
чтобы помочь мне осмыслить, понять сущность таких творческих явлений
в Искусстве, как вдохновение, талантливость, артистичность, гениальность…, — всего того, без чего музыканту невозможно успешно продвигаться по пути творческого самосовершенствования.
Он почему-то был убеждён: всё то, что присуще художнику, поэту, музыканту в его творческом самовыражении, не может и не должно оставаться тайной
за семью печатями; что любые, даже высочайшие, высокодуховные, способности индивидуума — будь то талант, гениальность или испытываемое вдохновение — не даруются небом, как это принято считать, а приобретаются им самим посредством активной работы мысли, профессионального самосовершенствования и целеустремлённого воспитания в себе необходимых личностных качеств и способностей.
Поэтому все мои обращённые к нему бесчисленные вопросы
по интересующим меня творческим проблемам вызывали у него неистребимую, азартную потребность отыскать оригинальные, логически выверенные ответы, сформулировать истины, которые были бы мне понятны и которые бы наилучшим образом способствовали повышению моей духовной зоркости, моей так называемой профессиональной компетентности.
В процессе наших с ним постоянных философских собеседований
рождались новые творческие идеи, мысли, откровения, умозаключения, которым мы старались придать краткую форму и затем записывали их
в виде афоризмов — своеобразных заповедей — в наш Дневник,
названный нами «Творческая лаборатория музыканта».
Этот Дневник мы ведём до сих пор.
Помню, ещё в начале этих наших с папой литературно-философских опытов, когда я была ещё маленькой, он меня как-то неосторожно спросил: «Люба, а тебе не трудно понимать, постигать все эти премудрости
о музыке!?».
Я тогда очень обиделась на папу. Насупившись, я молча отошла в сторонку, постояла там некоторое время в задумчивости, потом подошла к папе
и с упрёком произнесла: «Папа, ну как ты не понимаешь: возраст уму не помеха!».
У папы вдруг, неожиданно для меня, блеснули слёзы на глазах.
Он ничего не сказал, только посмотрел на меня, нежно обнял и поцеловал.
В классе Олега Моисеевича среди его блестящих учеников я ощущала себя всеми покинутой и, как мне казалось, всеми презираемой Золушкой.
Мой папа — единственный, кто видел постепенно формируемые во мне качества будущей Принцессы.
Мне так хотелось, чтобы эти его ожидания побыстрей воплотились в жизнь!
Занятия со мной Олег Моисеевич по-прежнему проводил вяло, с неохотой. Папа, присутствовавший на каждом моём занятии по специальности,
был крайне обеспокоен этим обстоятельством. Он ясно понимал,
что я нахожусь на пути к неминуемой пропасти, что я могу уже сейчас
начать приучать себя к мысли, что летом мне придётся распрощаться
с музыкальным лицеем.
Однако было удивительно то, что моральное унижение,
которое я испытывала, но с которым не могла примириться,
рождало в моей душе стойкое, непреоборимое, страстное желание трудиться, совершенствоваться и достичь самых высоких уровней исполнительского мастерства.
Это моё состояние мне объяснил в несколько шутливой манере отец:
«Чем сильнее сжимают пружину, тем с большей энергией она потом распрямляется».
Надо сказать, что учиться в нашем учебном заведении было ни для кого не просто. Если учащийся на переводном летнем экзамене по фортепиано получает, например, оценку ниже «5-» (по пятибалльной системе),
то его, вследствие этого, исключают из музыкального лицея
как профессионально непригодного.
Некоторые учащиеся остроумно окрестили наш музыкальный лицей
из-за слишком строгих требований, предъявляемых к нам,
«творческим концлагерем».
Нам с папой срочно нужно было что-то придумать.
Папе каким-то образом удалось добыть информацию о предстоящем в марте 1997 года Международном конкурсе юных пианистов, который должен был состояться в Словакии, в городе Кошице.
Мы с папой твёрдо решили, что я непременно должна участвовать в этом конкурсе.
Мы тщательно продумали, с учетом требований Регламента конкурса,
мою конкурсную программу и явились с целью её обсудить и получить разрешение на моё участие в конкурсе к Олегу Моисеевичу. Нас переполнял энтузиазм.
Однако педагог охладил наш пыл: он отнёсся к нашему творческому предложению крайне пессимистично. Он мрачно произнёс, что на этот конкурс ехать бесполезно, потому что там пристрастное, необъективное жюри;
там не любят детей-пианистов из Белоруссии. Сколько раз туда ни приезжали самые одарённые, самые талантливые юные пианисты из нашего музыкального лицея, ни одному из них они не присудили ни одного лауреатского места;
всегда наши юные музыканты возвращались из Словакии ни с чем.
Потом он добавил безапелляционным тоном: «Я туда не поеду!».
После этого мы с папой ещё несколько раз возобновляли наши попытки упросить Олега Моисеевича изменить принятое им решение не ехать на этот конкурс. Мы его умоляли, убеждали, объясняли ему, что от этого конкурса зависит вся моя дальнейшая творческая судьба.
И каждый раз Олег Моисеевич отвечал нам категорическим отказом.
И в подтверждение своей непреклонной позиции последний раз даже похвастал:
— Я очень упрямый!
Папа не выдержал и в ответ произнёс:
— Упрямство — антипод здравомыслия.
Олег Моисеевич посмотрел внимательно на него, подумал, но ничего
не сказал.
С тягостным чувством мы вышли из класса Олега Моисеевича. Мы не знали, как нам выбраться из очередного тупика, в котором оказались.
Дни проходили за днями, недели за неделями, наступил декабрь. Осталось всего несколько дней, в течение которых, согласно регламента конкурса,
мы могли бы ещё успеть отправить наши документы с заявкой на моё участие в конкурсе.
Тогда мы с папой решили "пойти ва-банк":
предварительно обо всём между собой договорившись,
в очередной наш приход к педагогу на занятия по фортепиано мы заявили ему следующее (говорил папа):
— Уважаемый Олег Моисеевич, мы с Любой посоветовались и всё-таки твёрдо решили поехать в Словакию на Международный конкурс юных пианистов. И должны поставить Вас в известность, что если мы поедем туда
без Вас, то Люба займёт на этом конкурсе третье лауреатское место(!),
но если мы туда поедем с Вами, Люба займет на этом конкурсе первое место!!!
Олег Моисеевич на какой-то миг даже остолбенел от такого нашего дерзкого и наглого заявления.
Он немного помолчал несколько обескураженный, потом, под воздействием какого-то внутреннего порыва, сказал:
— Ладно, давайте попробуем!
В Словакию, в город Кошице, мы приехали втроем: я, папа и Олег Моисеевич.
Наступил день конкурсных испытаний. Как только они начались,
Олег Моисеевич поспешил в зал, чтобы послушать всех участников первого тура. Я дождалась своей очереди и по приглашению секретаря конкурса пошла на сцену играть произведения первого тура. А папа быстренько направился
в зал, — ему хотелось самому оценить моё выступление.
После того, как я сыграла свои произведения, я поклонилась членам жюри
и публике в зале и ушла со сцены.
В холле меня уже ждал папа. Он скупо похвалил меня, произнеся лишь одно слово: «нормально», и мы сели на стулья, находившиеся в дальнем углу холла,
и стали тревожно ждать: когда же выйдет мой педагог и что он мне и моему папе скажет?!
Когда все участники первого тура конкурса закончили своё выступление,
к нам в холл наконец-таки вышел мой педагог. Он молча приблизился к нам
и неожиданно сурово, как мне показалось, потребовал:
— Люба, дай мне свою руку!
Я испуганно протянула свою правую руку Олегу Моисеевичу и с тревогой ждала, что же будет.
Он крепко пожал мою руку и сказал:
— Люба, ты — настоящий боец!
После второго тура произошло то же самое: Олег Моисеевич, подойдя ко мне
и пожав мою руку, произнес всё те же слова:
— Люба, ты — настоящий боец! — потом добавил: — Конечно, я не знаю,
как тебя оценит жюри конкурса, но ты — молодец!
Работники Словацкого телевидения, присутствовавшие на конкурсе,
не дожидаясь объявления решения жюри, пригласили меня срочно пройти вместе с ними в отдельную комнату, где стояло фортепиано, и попросили сыграть на нём перед включённой видеокамерой последнее произведение, которое я только что исполняла в конце моей конкурсной программы.
Я поняла, что это касалось «Токкаты», виртуозного произведения, сочинённого современным израильским композитором Паулем Бен-Хаимом.
Ксерокопию нот этого произведения нам прислал из Израиля по нашей письменной просьбе маэстро Тадеуш Кернер, превосходный пианист, профессор музыкальных факультетов университетов в Израиле и США, президент музыкального общества имени Фридерика Шопена в Тель-Авиве.
Года полтора-два назад, в своём сольном концерте фортепианной музыки, проходившем в Камерном зале Белорусской государственной филармонии
(мы с папой присутствовали на его выступлении), он наряду с другими произведениями исполнял также и эту «Токкату», музыка которой нам с папой уже тогда очень понравилась.
И вот примерно за два месяца до нашей поездки на конкурс в Словакию
мы узнали у работников филармонии адрес маэстро Тадеуша Кернера
и направили ему письмо с просьбой прислать, если это возможно, ксерокопию нот этой «Токкаты», которую я очень хотела бы включить в мою конкурсную программу.
Через три недели у нас уже были ноты этого прекрасного произведения.
Вечером того же дня, когда проходил второй тур конкурса, жюри объявило результаты: Первая Премия присуждается Любе Стариченко.
Мне вручили премию, диплом и, что было для меня особенно почётно и приятно, отпечатанное в виде Грамоты ПРИГЛАШЕНИЕ выступить в моём сольном концерте в зале Филармонии словацкого города Кошице в сентябре того же, 1997, года. На этот концерт я должна была приехать вместе с педагогом.
По приезде в Минск я сразу же начала усердно готовиться к моему сольному концертному выступлению в Словакии.
Олег Моисеевич со мной теперь много и добросовестно занимался, а папа,
в свою очередь, очень скрупулёзно контролировал выполнение мною всех указаний педагога.
За лето я очень хорошо подготовилась к предстоящему концерту.
Но «чтобы не ехать в Словакию с пустыми руками», как выразился папа,
он предложил издать наши с ним избранные мысли и афоризмы о музыке,
об искусстве, о совершенствовании творческих способностей юного музыканта в виде небольшой книжечки, которую можно было бы привезти в виде прекрасного оригинального подарка устроителям моего концерта
в филармонии города Кошице.
Так мы и сделали: с помощью друзей опубликовали в августе 1997 года
в Минском издательстве «АРТИФЕКС» нашу первую книжечку —
«50 ЗАПОВЕДЕЙ ЮНОМУ МУЗЫКАНТУ».
К большому нашему огорчению и разочарованию, мы получили в конце августа от руководства Филармонии города Кошице уведомление,
что «…в связи с резко ухудшившейся политической и экономической ситуацией в Словакии» мой концерт отменяется.
Продолжение следует.
