Он встречал людей и повторял, сверкая глазами: «Ох, польется кровушка... Ох, кровушки теперь прольется...» Когда наши, отступая, проходили через село, шатаясь от усталости, голодные и невеселые, и красноармейцы постучались к Михею — попросить молочка, он приподнял окошечко: «Нету, нету, родимые, советская власть всё подчистила...»
"День в день 80 лет назад". Переворачивая листы истории невольно ловишь себя на мысли, что история развивается по спирали. И те, затаённые обиды, запертые в пыльных шкафах на западе, передаются с генами потомкам. Теперь они ищут реванша сегодня...
Статья, опубликованная в газете КРАСНАЯ ЗВЕЗДА 4 сентября 1943 г., суббота:
Мать и дочь
продолжение...
Первую часть читать по ссылке:
Дни стояли томительные, знойные, безветренные. На дорогах не улеглась пыль от бесчисленных потоков машин. Медное солнце жгло сквозь пыльную мглу. Юрий появлялся в землянке редко,—худой, черный, злой, — говорил сквозь зубы до того скрипуче — надоедало слушать. Все понимали, что военная гроза близится,— немцы готовят где-то удар, и он будет жестокий...
Приехал на «антилопе» капитан — командир батареи, лицо его стало еще шире, весь он — от усов до сапог — был серый от пыли. Сел под дубочком на скамью у одноногого столика, с удовольствием снял фуражку, попросил ключевой водицы.
— Со станции заехал к тебе, — сказал он Юрию, — больно раки у вас в овраге хороши, подбрось полсотенки. — Он подозвал Валю и одобрительно помял пальцами ее округлившиеся щеки. — Веселая стала, ишь ты — глазастая... А помнишь — шоколад не хотела есть? — Он так густо захохотал, что Валя попятилась. — Теперь всё ешь? Молодчина, девка... Ну-ка — поди, натаскай мне раков пожирнее.
Капитан выпил полтора котелка студеной воды и, закурив, стал болтать о том и о сем, о чем в часы досуга говорят на фронте: о домашнем, о милом, о прошлом и о том, что уток и тетеревов развелось в этом году, как комаров, — «осенью получу отпуск, съезжу к матери на Урал, там поохочусь...» Позавидовал Юрию, что ему но службе приходится мотаться туда и сюда... «А я, как барсук, сижу на батарее, всё мечтаю: достать бы мне сочинения Александра Дюма... Читал?»
— Про немцев, что слышно? — проскрипел Юрий. — Скоро кончится эта канитель?
— Дней через пяток ждем... Заметно нервничают немчики. На моем участке сосредоточили артиллерийский полк, — передвинули. На передовой сидели у них тотальные, теперь сменены отборными частями, — ордена, медали чуть не у каждого. Языка брать — почешешь в затылке. Танков, авиации стянули ужасное количество... Ждем, ждем... Это ты точно, что надоело.
Выпятив острый нос, Юрий сказал:
— Навернутся они на нас.
— Это точно, не сорок же первый год... Духу ему дадим... Капитан с удовольствием переменил разговор, когда Валя в ивовой корзинке принесла зеленых, сердито шевелящихся раков. Капитан надел фуражку, поднялся, потягиваясь:
— В гости на батарею не зову... Шут их знает — могут они и сегодня в ночь двинуть... Мои разведчики приказ перехватили: три дня дается на окружение Красной Армии и четыре дня на ликвидацию... Мы посмеялись... Ну, прощевайте... Скоро, может быть, не увидимся...
Теперь пыль пошла не от одних колес,—грохотал и застилался черной завесой весь горизонт на западе. Ревело и, надрывая уши, выло небо от невиданного числа самолетов. И так — день и ночь, неделя и другая. Сшиблись, наконец, два многоголовых великана. Торопливо — по-муравьиному — копошился тыл, ехали и шли роты, полки, дивизии, не разбирая дорог, мчались грузовики, полные снарядов,— будто Волга, Урал и Сибирь полными пригоршнями швыряли раскаленные угли в эту громокипящую полосу земли, где немецкие армии в смертельной ярости силились пробиться сквозь русские армии и не могли пробиться и сломить их, и гибли, и новые болотно-зеленые роты, батальоны, полки и дивизии выскакивали из вагонов, с грузовиков, мчались в танках и за танками и разрывались, сжигались, обугливались, взлетали клочьями на воздух во взрывах русской артиллерии, воздушных танков и гвардейских минометов, которых ошалевшие пленные немцы называли — «сталинский орган».
В эти дни про Валю забыли. Однажды заскочил Юрий за папиросами, — ввалившиеся щеки поросли щетиной, провалившиеся глаза выцвели. Он увидел: в землянке, где уже с неделю никто не жил, было чисто подметено веником, койки прибраны, на ржавой печурке стоял крохотный желтенький букетик. Валя сидела и тихо шила из заношенного лоскута кукольную рубашку, здесь же лежала и кукла, смотанная из автомобильного тряпья, лицо у нее было из бумажки с нарисованными глазами.
— Здравствуй, Валя, ну, как — ничего — одна не боишься?
— Нет, не боюсь, дядя Юра.
— А как ты без горячего?
— Спички вышли, оставьте мне спичек, дядя Юра... Я варила и горячее...
— Ничего... Держись, Валька... Дела идут не плохо. Прощай...
Село Владимирское было захвачено так внезапно, что не ушел оттуда ни один немец. Не успело удрать даже гестапо, — огромный грузовик с черными солдатами и их командиром был перехвачен на грунтовой дороге и сожжен со всем содержимым. Фронт продолжал продвигаться на запад. Юрий вместе с «хозяйством» перебрался в рощу близ села Владимирского.
Шофер Гриша, рассказывая в сумерки после ужина всякие военные новости, о которых шоферы почему-то узнают раньше других людей, сообщил между прочим: — Наша-то Валька такая напористая девчонка, — давеча бегала в село и расспрашивала про этого самого Михея Ивановича, фамилия-то у него чудная — Непей. Вернулась угрюмая: Непей, как сквозь землю, провалился. Жители о нем говорят: «Хуже чумы у нас был, мы, говорят, живого бы его в землю зарыли, он это знает... Вот — и ушел...»
Едва только Гриша помянул про Михея — Валя появилась. Нахмуренное лицо ее было, как у взрослой, губы поджаты. Села на краешек бревна рядом с Юрием. Когда про всё отговорили и Ваня-пулеметчик, вытащив немецкую губную гармонь, начал, учась, насвистывать, Валя сказала, опустив голову:
— Дядя Юрий, найдите этого человека, кто маму мою мучил.
Тогда все обернулись и посмотрели на девочку. Юрий, подергав ноздрей, ответил:
— Мы постараемся, Валя, это сделать... Товарищи, надо бы собрать о нем сведения.
За это взялся шофер Гриша. Через несколько дней, в такой же час, он мог уже кое-что рассказать.
Михей Иванович пришел в село со стороны, лет восемь тому назад, женившись на одной колхознице — вдове, и вскорости вогнал ее в гроб. Про себя говорил, что он потомственный шахтер, но — вероятнее всего — его отец и он до революции были подрядчиками на шахтах. Был он зол и увертлив. Всегда у него в избе, — принеся закуску или за деньги, — можно было достать самогону. Одно время стал к нему ездить — пьянствовать — ветеринар, и они вот что устроили... (Узналось об этом позже, при немцах, когда Михей сам стал хвастать своей ловкостью). Накануне Покрова, рано утром, доярка пришла в коровник и увидела, — симентальская корова «Председательница», гордость колхоза, лежит на соломе дохлая, с широко оскаленными зубами. Начался переполох. Ветеринар ночевал у Михея и пришел вместе с колхозниками, осмотрел «Председательницу». «Отойдите, товарищи, — сказал веско,— есть опасение, что это сибирка». Корову со всеми предосторожностями отволокли за село, зарыли вместе со шкурой, коровник дезинфицировали. Слава богу — падежа больше не было. А Михей и ветеринар всю зиму ели солонину. Что же он сделал, чем потом хвалился? Взял он здоровенную картошку, ночью с поддельным ключом прокрался в коровник и картошку ловко засунул «Председательнице» в дыхательное горло, запустив по локоть руку ей в рот. А на другую ночь они с ветеринаром корову откопали и освежевали.
Когда началась война с немцами, Михей до того приободрился, что не мог скрыть злобной радости, и весь этот день встречал людей и повторял, сверкая глазами: «Ох, польется кровушка... Ох, кровушки теперь прольется...» Когда наши, отступая, проходили через село, шатаясь от усталости, голодные и невеселые, и красноармейцы постучались к Михею — попросить молочка, он приподнял окошечко: «Нету, нету, родимые, советская власть всё подчистила...» Когда вошли немцы — вслед за танками — Михей, причесанный с маслицем, в чистой рубашке и хорошем пиджаке, стоял у ворот, держа на вышитом полотенце каравай с серебряной солонкой. Он кланялся немцам до тех пор, покуда один из офицеров, проходя, не взял у него каравай, передал солдату и сказал: «Отлично, хвалю...»
Вскорости Михей начал ходить по дворам и заводил разговоры, присев на крылечке, постукивая палочкой и двусмысленно поглядывая на стоявшего хмурого хозяина и хозяйку с растерянными лицами:
— Не знаю,—рассуждал, — право не знаю, как жить теперь будем при новой власти, колхознички? Сгоряча-то я, сам знаешь, хлеб-соль им поднес... Но теперь, между прочим, начал сомневаться... Все-таки советская власть кое-что дала... Конечно, при немце — порядок, частная торговля, и — вообще, но хозяин он крутой... И так думаешь и эдак думаешь... Вот и хожу по людям. — И он, морщась, чесал палочкой за ухом. — Привычка... Общество... Коллектив... Гляди, —многие ведь в партизаны уходят, значит — что-то есть... Прочно ли немцы тут основались? — тоже вопрос... Ты-то как думаешь, Степан Петрович?
Солдаты немецкого гарнизона вначале — неделю, другую — будто не обращали особенного внимания на население. Жили, как на курорте, — производили учения, играли в футбол, дудели на трубах, расхаживали в одних трусах, бесстыжие, по улице. Но когда приехали черные и около школы на фанерном листе вывесили объявление с угрозой — по всякому поводу — смертной казни, — немцы показали волчьи зубы. Ограбили село организованно — дочиста, и то, что не увезли в грузовиках черные, подчистили солдатики гарнизона.
Гестапо начало интересоваться каждой семьей. Тут и поняли владимирские — зачем к ним ходил Михей точить двусмысленные речи. Ловко, подлец, незаметно выведывал между слов: у кого сын или зять в Красной Армии, кто был связан с местными коммунистами, кто дружил с учителем Веревкиным. Учитель накануне прихода немцев скрылся из села вместе с несколькими молодыми ребятами, и теперь, говорят, он в районе взрывает мосты и склады, подорвал один поезд с панцирным эсэсовским батальоном и немало сжег грузовиков на дорогах.
После страшной гибели этого эшелона (со всего хода вагоны взгромоздились один на другой и повалились с высокой насыпи) черные стали брать людей — и старых и подростков — и отводили их в школу. Брали преимущественно с тех дворов, где бывал Михей. По ночам из школьного подвала в отдушники вылетали такие раздирающие крики — слышали их далеко на конце села, и люди не могли спать, сидя на лавке, мотали головами, старики и старухи шептали молитвы... (Алексей ТОЛСТОЙ) Продолжение следует...
Продолжение читать по ссылке:
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "Красная звезда" за 1943 год. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.