Я выстроил из слов поэтическую стену.
Кирпичик к кирпичику.
Стена кривая.
Вот так обляпанная гибкость прямой творческоизрыгаемой кишки соорудило двойную анаграмму..
И вот натянулась на декольтированном разрезе крохотная пуговичка – вздохнула. Остановилась, чтобы обуздать наглеца. Но, не выговорилась, пересохли губы. И так, замерев, стоя к нему спиной, дослушала всё – только сильней натянулась на кофточке крошечная пуговица.
И ночью пришла к нему. Вязкая тоска от одиночества вытолкнула её. В сердце его поцелуй, липкая похоть разлилась половодьем полей. Страсть морскими приливами рычала и клокотало, как ночное море.
Утро. Золотые кресты над синими куполами - оплёванные заборы. Брусчатка Дворцовой площади – слякоть придорожной канавы.
Контраст судьбы. Зигзаг противоречий. И как будто не было ночи. Как будто не было ничего…
(ИЗ БЫЛОГО)
Всё зародилось давно в непомерных глубинах: следующие поколения лишь пожинают ростки, и вновь соловьиная трель заливает золотую мечту и надежду в наивные, верящие души, переполняя их, подобно гелию, поднимает до небес.
Но воздух остывает, спадает мишура с восхищённых глаз, мираж молочных рек развеется, отчётливо проявив затхлое болото чувств.
Обещанная мечта о грядущем счастье, окажется погребённой в топях. В перине услад проклянётся навевавший сказочные мечты о красоте, о жизни, о красоте жизни.
… Ты хранила себя для мечты, которая не придёт, а промчится вихрем. Ты увидишь её, ощутишь на себе, но удержать навсегда её невозможно. Ведь если бы мечты сбывались, то мир давно бы рухнул.
Неглубокая могилка, образовавшаяся на кладбище любви, была одной из многих, которые ежедневно и ежечасно вырастают на этом иллюзорном погосте. А чувства всё продолжают сыпаться в ямы, сметаемые показным равно-душием. Их засыпают землёй, затаптывая в новые дороги. И вот уже другие, проходят по этим тропинкам, и даже не подозревают, что идут по разбитым сердцам и надеявшимся душам, превратившимся в пыль.
А любовь ли похоронена на этом кладбище или только её призрак?
……………………….
Тишина.
Полнолуние пропахшее виноградом и кагором.
Вкус вина и чувство вины схожи своей горечью.
Двойная горечь, разлившаяся на сознание, текла плывущей тенью по стенам.
Растекалась, как церковный кагор в грешный фужер одиночества.
Струи наливавшегося вина созвучно сливались с треском дров в грудной клетке камина.
И яркий огонь жарче украснял напиток.
Красное вино красило мир.
Понемногу он становился разноцветным, пространство расширялось.
Мужчина с поседевшими висками достал из комода бумагу, чернила.
Фатальная амплуа трактира сыграло губительную роль в судьбе этого празднописца.
Сейчас он дрожащими руками обмакнул перо в чернила и отправился, как когда-то в молодости, в волшебное путешествие строк.
Перо скипертует карт-бланшем.
Письмо он адресовал себе, но по привычке стал перебрасываться словами, словно бесформенными медузами.
"Грешен я, чего греха таить. Бывало, понесёт, только держи. Кони ретивые рвут из под копыт, удила в кровь, Кружевную вязь из суффиксов и дефисов - в стирку. Кипячу части речи в расплавленном мозге. Неуверенные многоточия выстраиваю в очередь и гусиным пером испепеляю их на веленевой целлюлозе.
И не сказал бы ей, не закрутил бы ус изворотливой каверзы, кабы не моя Вселенная с крутящимися шариками-планетами. Когда они в связке, когда они смазаны, тогда во Вселенной всё в порядке. Всё работает, как отлаженный механизм. А стоит подлить в эту карусель маслица прогорклого иль какой другой жижицы затхлой - и всё начинает гудеть, коптить, дёгтем брызгаться.
Так и с ней. Бывало нападёт на неё тихая элегия и только держи скакунов необузданных – что только от неё не услышишь… Сколько раз себе говорил, как почувствуешь что приближается хандра, раскланяйся … уйди… завтра будет, аки прежде.
Но нет же, находится та самая, неугомонная шлея, и лезу на рожон.
Мне бы остановиться, да какой там!!!!!!!!!!! Будто все мои некогда ручные планеты становятся в хоровод и, подобно игривым русалкам, начинают бесовски кружить… Мысли расползаются в разные стороны. Их бы собрать в один клубок. Ан нет. Змеи пожирают свой выводок, если из них кто-то не расползётся. У меня же наоборот – пожираю себя, когда не могу собрать думки в кучу.
Я и до этого уже пытался с ней расстаться. В тот раз была осень. Луна висела низко. Краешком касаясь верхушек деревьев. Такая луна бывает только ранней осенью. Бордовая, сытая, ещё не остывшая от лета.
Заказал экипаж, к полудню был уже у неё в имении. Сам стало быть, при параде, всё честь по чести.
«Прощай, - говорю, - Олеся Эженовна, не взыщи, мол».
А она моргает, как-то ласково и реснички такие пышные-пышные, как зонтики японские. Открываются-закрываются. Открываются-закрываются.
Стоит она, хлопает своими зонтиками, да так ласково у неё это получается.
Ласково и пышно.
Залюбовался, аж тоска обуяла…кручинушка.
И она так ласково расстегивает воротничок на моей сорочке, да как вцепится своими зубищами.
В аккурат, в шею.
Я в крик, а крик-то и не получается.
Уж не знаю, сколько это продолжалось, но ушёл я от неё, как чумной.
Год не объявлялся, забыл уже….почти.
Но в какой-то предательски-подталкивающий вечер, взошла Луна.
Та же самая.
И, также легла на верхушки деревьев. Бордовая, сытая, ещё тёплая от лета.
И сердце сжалось от невыносимо сладкой трогательной грусти… да и вампирский прикус начал действовать.
Вернулся.
Не смел рассчитывать на доброе гостеприимство.
Но, услышав «барыня просют», влетел на мягких крылышках стрекозы-любви, погрякивая тяжеленными копытами мустанга-иноходца.
Так стосковался по её наличию.
По шелесту платья.
По туфелькам-иголочкам.
По словам-булавочкам.
Невольно впадаю в изобразительный ангажемент и начинает у меня реченька литься… сказание, тобишь.
В такие моменты я её особливо любил. Она цепенела, слушала, моргала пышными зонтиками, и всё-то ей было в диковинку и в разумение.
Ах, какие у неё были глазки в эти минуты. Никогда не забуду. Наполненные глубиной внимания они сияли необыкновенной синевой Сияющая лань. С блескучими, как Сириус глазами.
Она внимала каждому слову, каждой отдельной эмоции. И вот уже онемевшая было история, раскрашивается разноцветными прядями. Она освежилась мокрым ароматом прибрежного бриза, разбудив утреннее предчувствие предстоящих событий. Фантазии заходят так далеко, что становятся реальностью. Буквы перестраивались на скаку, красные строки дёргались, краснея. Наряжаю слова в красочные платья. Мысли скачут перепутанными абзацами, обгоняют друг друга, спотыкаясь. Буквы толкаются в каждом слове. Поэтому и рассказ такой прыгучий. Все мысли, образы, герои, все подпрыгивают на батуте. Начиная синхронно, даже с элементами некоторых акробатических фигур, потом маленький отступ и вот уже разбалансировка разбрасывает кого куда, лишь натянутые канаты продолжают методично свою пружинную работу.
И опять СЛАДКО!!!
И опять бездонная глубина чувств и переживаний!
Вы, то страдаете от переживаний, то поете от счастья, то готовы пороть её пастушьим хлыстом, то ножки ей целовать!
Пусть это и безрассудство, но это безумие восхищения!..
Когда она вас любит, все окрашивается в тона ее любви. Весь мир кажется вам другим.
Только тогда вы истинно живете, только тогда вы видите, что солнышко сытое и луна багровая и тёплая!!!
И ждёшь.
Ждёшь её взгляда, писем, приглашения, улыбки.
И она одаряла взглядом, засыпала письмами, дарила улыбку с ночным поцелуем.
И пусть ты спал на другом краю Вселенной, ты чувствовал губы, взгляд с зонтиками, улыбку с Солнцем.
Вскоре эта ярмарочная карусель заканчивалась и тот же взгляд, некогда родной и такой близкий, выжигал всё внутри.
Вновь нападал осенний сплин и её дружеские советы перерастали в односложложные приказы.
В такие минуты я чувствовал себя гимназистом пред гувернанткой.
И заглядывает в душу, пристально (разве то пенсне не хватает) и жжёт…
Праздник недолговечен. Его окончание шагает под руку с одиночеством. А где одиночество, там и тоска, тоска по взаимности, которой нет в жизни. Которую желаешь встретить, но её нет и ты бросаешься во все тяжкие, скрываешься за словами, а любовь продолжает съедать время, в которое ты поместил ее, и в котором ты ждешь длительности и алчешь.