В это время карьера и значение двух де Ноайев, герцога — министра финансов и маршала Франции, и его младшего брата — архиепископа Парижского и кардинала, стремительно возросли: один занимался финансами королевства, другой преуспевал в религиозных делах. С разрешения Регентского совета герцог де Ноай, президент Финансового совета (читай – министр), начал с проведения девальвации, чтобы увеличить денежную массу в обращении и стимулировать торговлю. В это же время вводится режим радикальной экономии за счет сокращения государственных расходов (снижение финансовых ставок, отмена пожизненных аннуитетов, упразднение большого количества должностей, сокращение военных расходов и т. д.).
Эти меры не вызвали народных протестов, ведь они затрагивали самых богатых людей в королевстве. Но этого было недостаточно для погашения огромного государственного долга, поскольку государство годами жило практически в кредит. Герцог де Сен-Симон долго уговаривал Регента на объявление банкротства под предлогом того, что новый государь не несет ответственности за долги своего предшественника. Герцог отказался принять такое решение, оно потребовало бы созыва Генеральных штатов. Лучше брать деньги там, где они есть, то есть у финансистов, которые за последние годы стали еще богаче.
Поэтому была создана Комиссия по расследованию и Судебная палата, ответственные за преследование торговцев, уличенных в хищениях при обращении с государственными средствами.
(Факт неслыханный! Ничего подобного не проводилось с 1689 года!)
Ветер паники пронесся по миру финансов. Восемь тысяч финансистов должны будут отчитаться. Доносы разрешены и сопровождаются обещанием премии. Начали, разумеется, с проверки самых известных денежных мешков.
9 марта 1716 года некоего Пуассо́на де Бурвале́ забрали из его отеля на Вандомской площади, чтобы отвезти в Бастилию, а 23-го три телеги с драгоценной мебелью были вывезены из его дома, еще три, наполненные серебряными изделиями, посудой и канделябрами, были отправлены на монетный двор, (красота предметов во внимание не принималась); и уже 27-го были проданы и его лошади, и его телеги.
г-н Мьот прятался на чердаке среди тюков сена. Его нашли по указке соседского кузнеца и посадили за решетку. Вскоре к нему присоединилась его любовница, вдова советника парламента, но в соседней камере. На эту даму донес ее сын, который обвинил мамашу в том, что она хранит дома сундуки, наполненные золотом и серебром, принадлежащими ее любовнику.
И уже совсем невиданный случай произошел с другим финансистом, который отправился на поиски г-на Бувара Фурке́, генерального прокурора Палаты правосудия.
«Я пришел, месье, — сказал этот денежный мешок прокурору, — чтобы донести на человека, у которого есть пять миллионов ливров активов. Но прежде чем назвать его имя, я прошу вас заверить меня собственноручно письмом, написанным вами, что вы поступите с этим человеком так, как заверил нас наш король и господин в своем заявлении...»
Судья немедленно подписал такой рескрипт и стал ждать откровений от своего информатора, которого не нужно было ни о чем спрашивать.
«Этот человек — я, месье, у меня сейчас есть пять миллионов ливров активов, но когда я начал работать, у меня было всего восемьсот ливров. Итак, в соответствии с заверением короля, пятая часть — один миллион, принадлежит мне за мой справедливый и искренний донос. Что касается остальных четырех миллионов, то стоит посмотреть, честно или нет я приобрел их, занимаясь своим делом...».
Ошеломленный этим признанием, г-н Фурке́ сдержал свое слово.
Доносы и аресты продолжаются как в Париже, так и в провинции. Один из подозреваемых в незаконных денежных операциях покончил жизнь самоубийством еще до того, как его пригласили предстать перед судом. Петля вокруг денежных дельцов затягивается с каждым днем: 7 апреля новый приказ запрещает ремесленникам и ювелирам покупать у них золотые и серебряные изделия под страхом штрафа или телесного наказания.
Суд взыскивает миллионы, но все говорит о том, что этого будет недостаточно для покрытия дефицита в казне. Однако выясняется, что наименее виновные подвергаются самым суровым наказаниям, в то время как самые богатые, как говорят, ведут переговоры с окружением регента о возмещении им штрафных санкций. Мадам Парабер только что получила кругленькую сумму от некоего д'Эно́, обложенного со всех сторон высокими штрафами. И это лишь один пример среди многих. Такие переговоры становятся известны и оказывают негативное воздействие на народ.
Кризис в церкви волнует французов не меньше, чем денежные вопросы, потому что на кону стоит их спасение. Здесь руководит кардинал де Ноай, архиепископ Парижский, стремясь успокоить умы духовенства и верующих, расстроенных толкованием папской буллы Unigenitus. Этот религиозный вопрос постепенно становится политическим.
Янсенизм, являющийся предметом споров на протяжении более полувека, подогревает беспокойство священнослужителей, судей и всех верующих. Это движение родилось из реакции против морали иезуитов, превозносивших личность в ее разуме и ее земной деятельности. Эту мораль «честного человека» осудил Янсениус, епископ Ипра, который в своем трактате под названием Augustinus de gratia считал, что он противоречит учению отцов церкви.
Этот трактат встретил живой отклик и приобрел последователей даже за пределами церковных кругов. Он завоевал расположение части парижского высшего общества, а вскоре и провинциальных городов. Те, кого называли янсенистами, вернулись к строгому соблюдению заветов святого Августина: искать святости в повседневной жизни, и духовная жизнь стала для них императивом.
Янсенистские монастыри гордились тем, что строго соблюдали это правило, и их религиозные церемонии проходили в величайшей трезвости.
Луи XIV, считая это движение еретическим и прежде всего опасным для государства, решил подавить его. В 1709 году он приказал закрыть монастырь Пор-Рояль-де Шам и разогнать монахинь по разным провинциальным монастырям. Он требовал разрушения монастырских построек, церкви и эксгумации погребенных на кладбище тел, брошенных в общую могилу. Раздраженный масштабами, которые приняла «секта», Людовик XIV хотел окончательно искоренить это явление. Он потребовал вмешательства Папы. В 1713 году понтифик издал буллу, известную как Unigenitus Bull. Она осудила янсенистскую доктрину, назвав ее ложной, еретической и опасной.
Что касается епископов, то они не приняли буллу безоговорочно. Янсенисты каждый день находили новых сторонников на теологических факультетах, среди доминиканцев, бенедиктинцев, каноников Сент-Женевьевы, приходских священников, адвокатов, прокуроров, судебных приставов, судей парламента и верующих.
Месье Регент здесь выступил, как сторонник примирения. Вопросы религии не входят в его сферу ответственности, его не волнуют богословские раздоры, но он хочет, чтобы во Франции царил порядок. Он разозлился, прочитав одно очень хорошо написанное стихотворение, приписываемое месье Аруэ́, принадлежащего к сообществу янсенистов, в нем молодой человек сожалеет о «...зле в королевстве».
Как глава государства он не может допустить, чтобы покойного короля и его религиозную политику осуждали. Однако он не решается напрямую расправиться с Аруэ. Регент ограничился тем, что обратился к нему в садах Пале-Рояля:
– Господин Аруэ, я обещаю вскоре показать вам то, чего вы никогда не видели.
– Что же это?
– Бастилия!
А пока герцог Орлеанский стремится любыми путями утихомирить страсти. Поскольку Париж, сердце королевства, кажется ему великим оплотом янсенистов, он избрал председателем Совета Совести кардинала Ноайя, кого Людовик XIV в свое время изгнал из своего двора. Иезуиты в ярости, а янсенисты поднимают головы. Общественность увлечена этими спорами.
Война между иезуитами и янсенистами еще не окончена, и монсеньор де Ноай, кажется, уже поражен масштабами задачи, которую ему предстоит решить.
Продолжение следует... Буду весьма благодарен за подписку и комментарии. Полностью прочитать можно здесь:
- Также читайте: Блистательный век Людовика XIV
