Я плохая армянка, по всем параметрам. Никогда не жила в Армении, мало и плохо знаю о своих армянских корнях, не говорю на языке. Но второй раз в жизни я понимаю, что такое зов крови. Это когда стучит в висках от боли, бессилия и сострадания.
Первый раз это случилось во время страшного землетрясения в Армении в 1988 году. Мне, как внешнему вроде бы журналисту, но армянке, нельзя освещать события, связанные с Арменией. Предполагается априори, что я не могу быть объективной. И наверное, это правильно. То страшное землетрясение случилось уже на фоне начавшегося Карабахского конфликта. В Москве было много беженцев из Армении. Рядом с нашим домом тогда было агентство «Аэрофлота». Когда стало известно о землетрясении, армяне выстроились в очередь и сидели сутками около агентства в надежде купить билеты и полететь на родину, чтобы помочь и не оставаться в стороне.
Я отводила сына в школу, и каждый раз мы проходили мимо этих усталых людей. И вдруг он повернулся ко мне и говорит: «Ты видишь вот этих черных людей?» Я говорю: «Они не черные, а усталые, малыш». И вдруг мой ребенок мне сообщает: «Это армяшки. Пусть уезжают отсюда в свою Армению».
Я даже онемела от изумления. Понятно, что он это принес из школы, что, в общем, никак меня не успокаивало. Я наклонилась и спросила: «Фил, а я кто?» Он не задумываясь ответил: «Ты русская». Я покачала головой: «А ты кто?» Он так же уверенно: «И я русский».
Вечером дома я посадила его напротив себя и сказала: «Я армянка. Ты болгарин, но у тебя четверть армянской крови. Никогда никого нельзя называть «черным». Эти люди бежали от войны, а теперь хотят вернуться и помочь своим родным, лишенным дома из-за страшного землетрясения. Этим людям надо помогать». Он молча ушел в свою комнату. Больше мы об этом не говорили. На следующий день по дороге в школу он подошел к одному из мужчин в очереди и отдал бутерброд, который бабушка ему приготовила для школы. А через день я, не сказав никому ни дома, ни на работе, улетела в Армению. Это был зов крови.
И вот сейчас, когда я вижу фотографии бесконечной вереницы машин из Арцаха, когда читаю, что пишут люди, проделывающие или проделавшие этот путь, когда осознаю, что эти люди навсегда закрыли двери собственных домов, где родились и прожили всю свою жизнь, когда понимаю, скольких беженцев надо как-то разместить и устроить, когда вижу очень вялую реакцию в мире на происходящий трагический исход, у меня снова стучит в висках. Я не думаю в этот момент ни о политике, ни о том, что было сделано правильно и неправильно, не о том, кто прав и кто не прав, я думаю только о людях и говорю про себя: бедный мой народ. Мой народ. А мой сын мне пишет: «Читаю и плачу».“Сейчас армяне снова проходят болевой порог. Они справятся, как уже не раз справлялись на протяжении своей трагической истории”
Я знаю, что армяне все выдержат. Мне казалось, невозможно пережить и не свихнуться после Спитака — тысячи гробов, разрушенных до основания многоэтажек, похоронивших людей. Со мной навсегда мать, стоявшая над холмиком, оставшимся от дома, и сказавшая мне: иди, детка, погрейся, возьми гроб и поспи в нем, это лучше, чем на мерзлой земле. А вы? — спросила я. И она без всякой эмоции, ровным голосом ответила, указывая на холмик: «Там моя дочь и внучка. Я подожду». Я впервые тогда осознала, что такое перейти болевой порог, за которым больше нет ни слез, ни крика.
Сейчас армяне снова проходят болевой порог. Они справятся, как уже не раз справлялись на протяжении своей трагической истории. Мы все поможем. Мы уже научились собирать деньги и гуманитарную помощь, просто к Украине теперь добавится Армения.
Много лет назад в Праге я случайно оказалась переводчицей Уильяма Сарояна. У подруги, которая должна была с ним работать, был экзамен, и она попросила меня заменить ее. Я переводила чешский – английский. Когда мы пили кофе, он посмотрел на меня внимательно и спросил на армянском: «Вы армянка?» Я всегда боялась этого вопроса, потому что дальше нужно было бесконечно оправдываться за то, что я плохая армянка. И этот вопрос – то немногое, что я понимаю по-армянски. Я кивнула. Он сказал (не спросил): «И вы мне переводите чешский – английский, а не чешский – армянский, потому что не говорите по-армянски». Я снова кивнула. Он сказал: «Я вас отправлю в армянскую школу в Париже, это будет мой подарок, вы выучите язык. И когда-нибудь поймете, что это важно. Два армянина должны говорить по-армянски». И мне действительно пришло приглашение из армянской школы в Париже. Но тогда были выездные визы для людей с советскими паспортами, и, разумеется, мне ее никто не дал.
Я так и не выучила язык, хотя за эти годы выучила разные другие языки. Прекрасный писатель умер через год после нашей встречи. Я тогда рассказала подруге (она тоже армянка), которую подменяла как переводчик, об этом нашем диалоге, и она дала мне прочесть эссе Сарояна «Армянин и армянин». Я бы написала, что оно о том, как встретились два армянина в Ростове, но оно о большем. Для того чтобы понять про армян, надо прочесть это короткое эссе, оно есть в оригинале в интернете. Я процитирую его финальную часть в переводе на русский, потому что великий старец все знал и все уже написал:
«Найдется ли в мире держава, способная уничтожить наш народ, – малочисленное незначительное племя, ничтожную горстку людей: кончена наша история, все наши войны проиграны, здания в развалинах, книги не прочитаны, музыка не услышана, молитвы не возносятся.
Ну же, попробуйте уничтожить наш народ. Допустим, опять наступил 1915 год. Мировая война. Валяйте, уничтожайте Армению. Посмотрим, как это у вас получится. Угоняйте нас в пустыню. Оставляйте без хлеба и воды. Жгите жилища и церкви. Думаете, не выживем. Думаете, разучимся смеяться. Думаете, не возродимся, если вот мы двое, встретившись в пивном баре, двадцать лет спустя, балагурим и говорим на родном языке. Ничего вы не сможете с нами поделать. Ничто не помешает нам издеваться над напыщенными мировыми идеалами. Вашу мать. Двое армян в этом подлунном мире ведут беседу. Попробуйте их тронуть. (Нью-Йорк, август, 1935)».
Я беззастенчиво хочу использовать это пространство, чтобы попросить своих читателей: если можете, помогайте армянам, тем, кто остался без крыши над головой, потерял близких, кто бежит, кому сейчас очень тяжело. Здесь указаны некоторые фонды, через которые можно отправлять помощь.
Я не знаю, как будут дальше складываться отношения между Арменией и Россией, но уверена, что на человеческом уровне мы останемся близки. И эта человеческая близость бесценна. Только она и важна.
Из Википедии:
Ната́лия Павловна Геворкя́н (род. 20 ноября 1956) — российская журналистка, критик и писатель. Упоминается в прессе как биограф президента Российской Федерации Владимира Путина.
Окончила факультет журналистики МГУ в 1979 году.
В 1988—1996 годах работала специальным корреспондентом, обозревателем отдела права еженедельника «Московские новости».
.С 1996 по 1999 год — специальный корреспондент ЗАО «Издательский Дом „Коммерсантъ“». Геворкян была удостоена премии Союза журналистов России «Золотое перо России» за 1998 год.
В 1999 году — обозреватель отдела политики и экономики газеты «Время MN».
1999-2006 — специальный корреспондент «ИД Коммерсант», с 2000 года корреспондент «Коммерсанта» в Париже.
Постоянный автор аналитических материалов в интернет-издании «Газета.Ru» (1999—2013).
В 2000 году участвовала (совместно с Натальей Тимаковой и Андреем Колесниковым) в написании первой книги о Путине — «От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным».
Сотрудничала с радиостанцией «Эхо Москвы»: как автор комментариев на сайте радио, а также как гость различных передач. С сентября 2012 по март 2014 года была внештатным корреспондентом телеканала «Дождь» в Париже.
В 2012 вышла совместная книга Н. Геворкян и М. Ходорковского «Тюрьма и Воля»
Колумнист Радио «Свобода». Куратор премии «Профессия журналист», учреждённой Михаилом Ходорковским в 2016 году. Эксперт международного фонда Justice For Journalists.