Дед Афанасий вышкребся из старого, серобокого дома и подслеповато сощурился на белесое небо. Где он, дождь-то? Ох, синоптики проклятые, неужто опять набрехали? И за что им в этом телевизере плотют? Видать, придется поливать руками, из лейки. Ох-ох-ох!
За щербатым штакетником когда- то бывшим голубым, качали головами наглые, самосевом размножившиеся мальвы. С мальвами дед вел личную, собственную борьбу. Понавырастали, поганки, обзор закрывают! Дед любил на дорогу смотреть, кто едет, кто идет, к кому и когда. Жил дед бобылем, неприкаянный и нелюдимый. С соседями общаться не хотел, да и они лишний раз Афанасия Никитича не тревожили. Когда всей деревней водопровод решили провести, дед Афанасий рукой махнул, не надоть мне этих ваших штук. А теперь вот ходи меж грядами, старый дурень, лейкой воду носи.
Покряхтел дед, погрозил мальвам морщинистым кулаком и поковылял за дом, на огород, поливать. На дождь рассчитывать не приходилось. После третьей лейки между капустными грядками дед заметил легкое поблескивание. Опять, что ли, соседские паршивцы конфетных фантиков накидали? Дед наклонился рассмотреть поближе, запустил руку под капустный лист, да так и ахнул. На ладони у него лежало крошечное яичко размером с ягоду малины. Яичко переливалось радужными разводами и совершенно определенно было живым, настоящим, теплым. Что за чудо такое? Что за птица такое снесла? Дед хмыкнул и отнес находку на крыльцо, чтобы позже рассмотреть под лупой поближе.
Закончив полив, на плохо слушающихся ногах дед зашел в дом и уселся за стол с лупой. Он поднял яйцо прямо к лампочке и присмотрелся. Внутри, в голубоватом пространстве пульсировал плотный комок. Яйцо точно было живым. Дед посомневался, вздохнул, обернул его шерстяным носком для сохранности и уложил в старый треух, в котором прежде спал дедов кот, пока не издох зимой. Еще немного подумав, он растопил печку и пристроил треух в тепло.
Просунулся дед следующим утром от того, что в доме было невыносимо жарко. Видать, совсем синоптики обнаглели, ни стыда, ни совести. Где дожди обещанные, да и похолодание? А он, дурак, печь натопил! Дед подошел к печке и снова ахнул. Яйцо за ночь увеличилось вдвое и было размером с крупное перепелиное. Ишь ты, чудо какое! Плотный сгусток внутри занимал уже треть внутреннего пространства. Отступать было некуда. Дед утер застилающий глаза пот рукавом рубахи и подкинул в печь еще поленьев.
К концу третьего дня яйцо уже занимало весь треух и было размером с небольшой увесистый кабачок. Оно даже несколько раз качнулось в своем теплом логове. Теперь оно утратило свой изумительный блеск и было просто матовым, цвета старой слоновой кости.
Дед перестал выходить на улицу, теперь он неотлучно просиживал у яйца. Скоро он заметил за мальвовым экраном головы соседок. Они смотрели на Афанасиев дом и показывали пальцами на чадящую круглые сутки трубу.
- Совсем Афанасий сбрендил. – говорила Нина Михайловна, соседка деда напротив – Печку топит в такую жару!
- Да может приболел человек, знобит его, вот и топит. – возражала Лидия Николаевна, учительница, чей дом был вниз по улице.
- Сбрендил, точно. Вот свекровь моя покойная, когда в детство впала, тоже всякие фортели выкидывала. Болезнь Альцгеймера, точно. – парировала Нина Михайловна.
Скоро дом деда стал местом всеобщего паломничества. Соседи подходили к мальвам, заглядывали за забор, но войти не решались. Идущий из трубы дым определенно говорил о том, что дед жив и беспокоиться рано.
На десятый день дыма не стало. Да еще и пошел такой ливень, какого в этих местах лет десять как не помнили.
Дед снял с печки надтреснутое яйцо, которое уже лежало в алюминиевом тазу на свернутой телогрейке и водрузил таз на стол, под лампу. Теперь казалось, что вместо скорлупы яйцо покрыто плотной кожурой, через трещину в которой сочилась голубая слизкая субстанция. А погода на улице продолжала портиться. Искрились молнии, шумно и гулко, по-хозяйски раскатывался по окрестностям гром. Яйцо качалось в тазу, все больше покрываясь голубой жижей и вот, наконец, с последним ударом грома развалилось на две неровные части. В нижней части, побольше, как в колыбели лежало неизвестное деду, да и никому на Земле существо. Принадлежало оно явно больше к роду водных обитателей, чем птиц, потому что похоже было на всех водоплавающих одновременно. Сверху это могла быть и жаба, и лягушка, с круглой, покрытой чешуей головой, с перепончатыми лапами, а оканчивалось все змеиным хвостом, искрящимся и переливавшимся всеми оттенками голубого.
- Мать честная! Ты кто ж такой будешь? – изумился дед.
Существо отрыло большие темно-синие глаза в обрамлении кожаных голубых бахромок, похожих на густые ресницы и издало гортанный звук:
- Гыоыша!
- Че? Не расслышал! – опешил дед.
- Гыоыша! – громче повторило существо.
- А, ну, хорошо, пускай будет Гриша! – согласился Афанасий, начинавший соображать, чем же он будет кормить новорожденного. Червяков накопать или мышей где раздобыть?
- Ты, это, Гриша, погоди, сейчас я тебя обмою, а уж опосля решим, чем кормить тебя. – засуетился дед.
Он подхватил Гришу под лапки и окунул с размаху в ведро с водой. Почуяв родную стихию существо подняло радостной плеск и с удовольствием возилось в воде.
Дед почесал в затылке. Где такую зверюгу купать? Ведра-то маловато. Тогда Афанасий решил пуститься на преступление. За баней Нины Михайловны давно коротало свой век старое жестяное корыто, в котором купали младенцев. Дети и внуки Михайловны давно выросли, поэтому Афанасий рассчитывал, что корыта не хватятся. Он, как мог, прокрался под покровом дождя и ночи огородами и утащил корыто в себе. Все бочки были полны дождевой водой, дед моментально наполнил корыто, да еще и кипятку из чайника плеснул, чтоб не застудился малец.
- Пойдем-ка, Гриша, тут тебе посуда побольше нашлась. – и дед потянулся к ведру.
Существо вынырнуло, заморгало синими глазами и протянуло к деду лапки.
- Ишь ты, жабенок, а понимает! – умилился дед.
Корыто пришлось по нраву. Гриша плескался и подолгу лежал под водой. Оказалось, что он мог обходиться без воздуха продолжительное время. А вот вопрос питания остался открытым.
Ни червей, ни слизней, ни мясо Гриша есть не желал. Дед предложил ему хлеба, предварительно пожевав, но и хлебную жамочку Гриша выплюнул, недовольно застучав по воде хвостом, а потом и вовсе недовольно гыкнув ушел на дно.
Оставалось последнее. Дед налил в блюдце молока, капнув немного меда, памятуя, как выкармливал брошенных нерадивой матерью котят. Он поднес блюдце к краю и легонько побаламутил воду.
- Гриш, а Гриш, смотри, вкусное принес! Попробуй, а?
Гриша высунул голову, потянул воздух ноздрями-щелочками и уверенно выдвинулся к молоку. Он высунул длинный бледный язык и активно вылакал все молоко. Дед подлил еще. Насытившись, Гриша издал довольный утробный звук: «Грым», ловко выбрался из корыта и по ножке стола залез наверх, где удобно устроился в тазу на телогрейке, свернувшись по кошачьи.
-Ну, вот и ладно, поспи, поспи. – довольно сказал дед и аккуратно погладил по чешуйчатой спинке Гришу. Его тельце было горячим.
-Охохонюшки, - сказал дед, - и что теперь с тобой делать?
А дальше все шло само собой. Гриша здорово отъелся на молоке с медом. Теперь он уже не помещался в таз, а просто спал на печке, засовывая хвост в рукав дедова ватника. Плескаться его дед выносил на улицу, в бочку с дождевой водой, когда стемнеет. Сперва Гриша радостно гыкал и утробно рычал, но дед приучил его к тишине, чтобы сохранить конспирацию. Дожди зачастили, с грозами и молниями, бочки деда Афанасия всегда были полны. Огород дед забросил, потому что неугомонный Гриша ни шаг не отпускал его от себя. Обвивал ногу толстым змеиным хвостом и усаживался на плечо. Он щекотал покрытое редкими седыми волосами дедово ухо своими кожистыми ресницами и урчал. Деду становилось легко и тепло. Он трепал по кожистой голове Гришу и вздыхал.
В один из теплых августовских вечеров, когда ливанул дождь, Гриша особенно активно рвался на улицу, в бочку. Он подполз к двери, встал, опершись на хвост и скоблил лапами дверную ручку, тоскливо выглядывая через плечо.
- Ну ладно уж, пойдем, что с тебя взять, с водоплавающего! – вздохнул дед, натягивая видавший вид плащ-дождевик. Гриша привычно юркнул по ноге к деду на грудь, прямо под плащом.
Они вышли на крыльцо, прямо в самый разгар бунта стихии, когда грохот грома раздавался совсем рядом, а молнии разрезали жирные лиловые тучи прямиком на домом деда Афанасия.
- Вот тебе охота в такую непогоду плескаться! – укорил Гришу дед.
-Гыоыша! – отозвался Гриша из-под плаща.
Они осторожно спустились к бочке у угла дома и Гриша немедленно нырнул в воду с плеском, заглушаемым очередным раскатом.
В это время искрящиеся пучки молний засверкали в облаке и ударили прямо в капустные грядки в огороде деда.
- Гыоыша! Гыоыша! – закурлыкал вынырнувший из воды Гриша.
А из грядок поднимался высокий столб ослепительного света, упиравшийся куда-то очень высоко, за толстые разливающиеся дождем тучи.
- ЁК - макарёк! – крякнул дед – Гришка, а ну иди сюда! Никак шаровая молния!
И Афанасий распахнул на животе плащ, призывая любимца. Но Гриша не торопился в дедово уютное убежище. Он бил по воде хвостом и урчал.
- Да чтоб тебя! – выругался дед и потащил Гришу из бочки. Гриша упирался.
Молния, начавшая движение в капустных грядках, приближалась.
- Гришка, кому говорю, пошли! –настаивал дед.
Но Гриша выпрыгнул из бочки и извилисто пополз прямо к стремительно приближающемуся световому столбу.
Дед обернулся на свет и немедленно зажмурился. Было невозможно терпеть этот свет и жар, исходящий из столба. Ему было нужно вытащить оттуда паршивца Гришку, но он и близко не мог подойти. Столб вращался с гудением и треском совсем близко.
-Афанасий! –послышался тихий голос с шипящим пришептыванием. –Ты меня слышишь, Афанасий?
-Слышу, слышу. А ты кто? – заворчал дед.
- Мы пришли за своим. Ты вырастил дитя нашей планеты.
Столб замедлил движение и перестал слепить, и дед увидел внутри него три змееобразные фигуры, стоящие на хвостах и покачивающиеся. Две большие, выше деда, а одну маленькую.
- Гришку? – удивился дед. – Как это?
- На нашей планете из-за перенаселения произошла экологическая катастрофа. Мы не могли больше выращивать наших детей. Мы откладываем яйца в теплый песок или землю. Для них нужны тепло и влажность. На нашей планете не идут больше дожди, поэтому мы подбрасываем наши яйца на другие планеты. Ваша оказалась самой благоприятной. А ты сделал выращивание нашего малыша самым безопасным и быстрым. Мы хотим просить тебя помочь нам и растить других детей нашей планеты. Проси в благодарность все, что хочешь. Мы многое можем.
- Да вы что, смеетесь, что ли? Я старый, одной ногой в могиле, куда мне ребятишек-то рОстиь? Летите уже себе. – грустно усмехнулся дед. – Дайте вон только с Гришкой попрощаться.
- Это нечего, поправимо. Подойди сюда, Афанасий. – прошептал голос облегченно.
Дед шагнул в светящийся столб, несколько раз прокрутился в нем и сразу же был выброшен назад. Он чувствовал необыкновенный прилив бодрости, и забытое ощущение легкости во всем теле.
- Ну, как, Афанасий? А теперь что скажешь? – вкрадчиво спросил голос. – Теперь хватит сил растить детей?
Афанасий не верил себе и своим глазам. У него были молодые руки, молодые ноги и лицо, которое отражалось в луже, тоже было молодым.
- Да что же это такое? Да как же это так? Как это? – причитал дед, ползая в луже. – Как мне жить-то теперь? Пенсию ведь снимут!
- И насчет обеспечения не волнуйся. Наша планета состоит практически из платины, золота и палладия. Мы знаем, что у вас эти металлы невероятно ценятся. Мы обеспечим тебя в полной мере.
- Да что уж теперь делать, везите свои яйца, вон там корзинку поставлю, у бочки, чтоб не растерялись. И это, водопровод теперь надо для такого дела. – согласился все еще не пришедший в себя дед.
Рядом с дедом из столба приземлилось три увесистых самородка.
- Вся наша планета в неоплатном долгу перед тобой, Афанасий. А что значит Гриша?