В конце сентября 2023 года подвели итоги Международного литературного конкурса к 150-летию М.М. Пришвина «Лес раскрывается», в котором диплома третьей степени удостоился корреспондент департамента информационной политики НИУ «БелГУ» Евгений Толмачёв.
Конкурс «Лес раскрывается», который проводился Ассоциацией гуманистов планеты и Русским домом в Хельсинки, стартовал в феврале 2023 года. До окончания приёма заявок в июле оргкомитет отобрал более ста работ.
– Мы получали рассказы со всего земного шара. В проекте приняли участие авторы из России, Белоруссии, Израиля, Нидерландов, Финляндии и других стран, - подчеркнули организаторы.
В состав жюри вошли профессиональные литераторы, редакторы, представители Финно-угорской Академии наук. В длинный список включили произведения 18 авторов. В конце августа опубликовали шорт-лист из 9 имён. Спустя месяц в Хельсинки торжественно объявили победителей. Евгений Толмачёв удостоен диплома бронзовой (третьей) ступени. Отметим, что в своей возрастной категории представитель НИУ «БелГУ» – самый молодой победитель.
Публикуем рассказ победителя.
В ноябре
В короткий ноябрьский локдаун я был близок к мечте поймать трофейную щуку. Оставив заботы повседневности и выключив интернет, с родителями приехал в деревню. Погода стояла самая подходящая для рыбалки в последний месяц осени, когда всё живое готовится к скорым холодам, к долгой русской зиме. К вечеру поднимался ветер, темнело быстро, накрапывал мелкий дождь. Выходя во двор, я невольно замирал в сенцах, слушая, как капли дождя осыпаются на шифер крыши, словно скребут сотни маленьких железных коготков. Когда вечером выходишь за ворота и видишь пустынную улицу, освещённую жидким светом редких фонарей, к которым, точно руки протягивают ветви голые деревья, чувствуешь, как в чёрной вышине неба бегут на восток косматые угрюмые тучи, то откуда-то из глубин памяти приходят бабушкины рассказы про ведьм и колдунов. И так приятно засыпать в натопленной избе, слыша, как под боком посапывает чёрно-белый кот, и гудит в поддувале ветер.
Туманным сырым утром я прошёлся по облетевшему саду. Груши, сливы и яблони стояли недвижно, словно стыдясь ночного разгула. Слышно, как падает на опавшие листья холодная капля воды с ветки, горластые петухи перекликаются по деревне, где-то в тумане гогочут гуси. Пахнет сыростью. Покосившийся на левый бок летний душ глядит уныло. Тепло – градусов двенадцать. На асфальтовой дорожке, ведущей к реке, – выползки. По обочине – сухая трава, которую покинула жизнь, да бурый застарелый высокий бурьян. В такт шагам тихо погрохатывает за спиной в рюкзаке коробка со спиннинговыми приманками. Вдалеке по правую руку виднеются сухие сторчаки ольх, чуть ближе желтеет стена сухого камыша, из-под которой выступает вода. Кое-где видна жёлто-зелёная ряска, тянет болотом.
– Кра-кра, – это, как две чернильные капли среди клоков тумана, пролетели, рассекая густой воздух крыльями, два ворона. К чему? Рыбаки суеверны.
На мостке забросил золотистую вращающуюся блесну. Она шлёпнулась в холодную воду. Тычок, сопротивление, достаю маленькую – сантиметров двадцать – щучку. Отпускаю незадачливую охотницу восвояси. В этой реке щука сильнее и красивее прудовой. Брюхо белое, по бокам зелёные с жёлтым окаймлением узоры, спина тёмно-зелёная, а пятнистые плавники с красным отливом.
Мосток уходит в сухой камыш и ложится на противоположный берег. Из зарослей послышался стук сапог и сожаление:
– Забрал бы, зачем отпустил?
Синяя фуфайка, чёрная шапка и знакомый неуловимый взгляд. Это Иван Павлович. Ему за шестьдесят. Иван – гармонист, с суровым выражением играет весёлую музыку на двухрядке, работает в сельском доме культуры и в разговоре много матерится.
– Пусть живёт.
– Ну, привет поближе, – сказал Иван, протягивая руку. На тыльной стороне ладони наколото синим имя "Валя" и полукруг солнца с прямыми линиями лучей.
Несколько лет назад я был в деревне в отпуске и от нечего делать пошёл в сельский дом культуры на киносеанс. Крутили фильм «Викинг» с Данилой Козловским в главной роли. Иван сидел на соседнем кресле. Когда на экране варяги и печенеги рубили друг друга мечами, он молчал, лишь стеклянно поблескивали в темноте глаза. Но стоило шальной стреле пронзить косматую овечку, то Иван, не скрывая гнева, произнёс:
– Вот суки!
У него прозвище Желтоус. Дело в том, что его мать – старуха крепкая здоровьем, но недалёкая, желая подчеркнуть уникальность сына, родившегося в день Иоанна Златоуста, когда-то заметила:
– А Ванькя-то мой родилси на Ивана Желтовуса!
Так и зашагал он Желтоусом по жизни, загибая крепкие матюки.
Я знал его отца – деда Павла. Он приходился нам родственником. Мне кажется, что с его смертью деревня утратила одного из наиболее ярких своих персонажей. В прошлом тракторист-передовик, артист самодеятельности, он и в сединах в полотняной рубахе на Троицу во главе праздничной процессии вытанцовывал от одного края деревни до другого. А под вечер в полотняной же рубахе и с поцарапанным носом лежал пьяненький под кустом. Старик любил военную форму. Носил сапоги, галифе и гимнастёрку, купленные в советское время в военторге Новочеркасска. Берёг дорогую сердцу одежду, потому и носилась долго. Когда моя бабка подносила ему, пришедшему в гости, стакан, то дед Павло заливал:
– Приехала, значить, из района машина с рентгеном, ну и повёл я свого Иванькю сфотографироваться. Глянул врач на фотографию, да как испужается! Я спрашиваю – что такое? А ён кажить – нема у твого Иваньки, дорогой Пал Хвёдоровищ, сердца… Да как это нема? Ну, погляди! И правда нема. А как же ён живеть? Ишо раз сфотографировали, пригляделися, а сердце-то у него у правом боку!
– Щи правды? – изумилась бабка, со скрипом отшатнувшись на стуле.
– Истинный хрест!
Никогда раньше в ноябре я не бывал на этом участке реки. Здесь она неширокая – от пяти, может, до десяти метров, с глубинами до двух. Тёмно-зелёная, почти чёрная вода. Течение у поваленных деревьев образует водовороты. По берегам стоят, словно чуткие стражи, ольхи и вербы, а дальше от воды – тополя. Летом здесь можно повстречать косулю. Испугавшись, зверь захрапит и бросится наутёк длинными прыжками, что лишь белый хвост мелькает в дебрях. Бывает, что с полей нахаживают волки. Летом я видел их следы у воды. След волка отличается от следа собаки тем, что более вытянут. Складывается впечатление, что деревья в туманной тиши следят за тобой. Высокая сухая трава склонилась к земле, слушая биение её могучего сердца, под ногами мягко шуршат опавшие листья. Пахнет древесной гнилью. Забрасываю колеблющуюся блесну, похожую на вербовый лист, – поклёвок нет. На тройнике – отмершие водоросли, похожие на истлевшие чёрные нитки. Плюхи медной приманки нарушают сокровенную тишину. Неподалёку с тонким свистом машет спиннингом Иван Желтоус. Осенний воздух густ, как желе. Лесок заканчивается. Река изгибается и уходит в пространство спящего в мареве луга. Звенящий летом многоголосием жизни – мириадами насекомых, разноцветных бабочек и дурманящий ароматами разнотравья, луг будто умер. Но весной всё повторится. Лишь жизнь человека, каждый день, час, минута – невозвратимы. В бесконечность утекает она? Стрелка дедовских механических часов «Восток» показывает одиннадцать. Секунда похожа на секунду, словно капли дождя. Скатываются бесшумно в пропасть небытия…
Колебалка зацепилась. Но внезапно леска, натянутая подобно струне, режет воду влево, вправо. Трещит фрикцион катушки. Рыба давит ко дну, удилище изогнулось, гася рывки. И вот спустя некоторое время вижу заострённую пятнистую голову щуки, её широкую тёмно-зелёную спину. Подвожу к обрывистому берегу, где над водой нависла бурая осока. Один крючок тройника впился в самый край костистой зубастой пасти. Глаза рыбы свирепы и бессмысленны. В любую секунду щука сойдёт, мотнув головой.
«Как долго я ждал тебя», – промелькнула мысль.
Не могу дотянуться рукой. Полшага в осоку и проваливаюсь в воду по пояс. Студёная вода хлынула в сапоги, напитав вязаные носки, промокли штаны. На звуки борьбы бежит, стуча сапогами, Иван Желтоус:
– Поймал, поймал?
Поймал. В последнюю секунду, когда щука, звеня блесной, тряхнула головой и высвободилась, уже в воде я успел схватить холодную, скользкую руками. И взглянув на большую рыбу с устало разинутой пастью, почему-то разжал пальцы…
Когда на берегу выливал воду из сапог и выжимал носки, Иван Желтоус с горечью недоумевал, почему я отпустил.
– А щука-то килограмм пять была, не меньше, – прикидывал он на обратном пути.
Иван Желтоус улыбался, что были видны вставные железные зубы. Он жил один. Гармошка и рыбалка составляли, пожалуй, главные радости его одинокой жизни. И поговорить со мной ему было приятно.
Думая о том, почему я позволил рыбе уйти, поймал себя на мысли, что не могу вообразить, как острым ножом ей отрежут голову, как захрустит хребет.
– Плыви, щука, и никому больше не попадайся. На исходе невыносимо долгой зимы расколоти хвостом ноздреватый белый лёд, дай застоявшейся воде движение, отметай икру, и пусть жизнь под набирающим силу солнцем зайдёт на новый круг.
Евгений Толмачёв, 5 ноября 2021