– Я родился в 1926 году и пошел работать пастухом, когда мне было 12 лет, – рассказывает ветеран Великой Отечественной войны Иван Иванович СКВОРЦОВ. – Наша семья, всего 12 человек, жила в Алтайском крае в селе Верх-Чуманка. Отец не мог один прокормить такую ватагу, поэтому я очень рано стал вторым кормильцем. За хорошую работу колхоз давал нам премии: то овечку, то поросенка.
Через пару лет на колхозном собрании мне предложили пойти в трактористы. По паспорту я еще не имел права управлять трактором, поэтому председатель исправил мне год рождения на 1923-й. Жить сразу стало легче: за один трудодень трактористу начисляли 3 килограмма хлеба и 3 рубля деньгами. Когда началась война и все ушли на фронт, эта норма увеличилась в пять раз. Сначала трактористов у нас в селе было человек десять, а в 1941-м остался только я да один хромой мужик. Сорокалетнего моего отца тоже забрали на войну офицером строевых войск МВД на Волховский фронт. Там он почти сразу и погиб – как может научиться воевать человек, который всю жизнь ходил с плугом?
Осенью 1942-го я убрал с полей хлеб и ушел в военкомат добровольцем. Не сделал бы этого в шестнадцать, через год все равно бы отправили. С осени до марта 1943-го на озере Соленое формировали нашу 312-ю стрелковую дивизию. Это называлось офицерское училище. Закончить его у нас не было времени, но курсы ускоренного типа прошли. Полгода учились стрелять, жили в землянках взводами по 60 человек, спали на земляных нарах. Кто хорошо занимался – тот вошел в командный состав. Мне дали старшего сержанта. И вот в марте нас посадили в телячьи вагончики и привезли в Омск.
ПУХ И ПЕРЬЯ
Два дня нас отмывали от земли и отправили под Курск. Только пришли на передовую – тут же ночью поступила команда снять нас и привезти в Погорелое Городище. Оттуда наша рота (три взвода) с неделю шла пешком до села Гусаки в Смоленской области – по 80 км за ночь. Наш 3-й взвод состоял из парнишек лет по 17-18. К концу пути ремни на штанах были уже затянуты вдвое, некоторых мы вели под руки. Продовольствие за нами не поспевало, потому что дороги размыты дождем и повозки не проходили: шли впроголодь, только в пунктах сосредоточения нам несколько раз на кухне давали по селедке. Воду пить запрещали – если попьешь, дальше идти уже не можешь.
У дороги Москва–Смоленск мы заняли оборону. В наступление пошли без артподкрепления, с винтовкой-трехлинейкой: сто грамм наркомовских – и ура! У меня нет врагов, но если бы они и были, никому я бы такого не пожелал. От нас остались только пух и перья. Из 60 солдат во взводе выжило человек пятнадцать. Помогали друг другу, как могли. Порой и сам весь в крови, но если рядом у человека рука надорванная болтается, а в кармашке у каждого 10 метров бинтика, то все ему отдашь.
Когда я слышу, что сейчас в армии такая дедовщина, что людей убивают в мирное время, злость берет. За что мы воевали? За людей или за животных? Это фашисты оставляли после себя изрезанные тела русских женщин – изнасилуют, убьют и еще груди отрежут: смотреть было на это невозможно и, что видел, описывать подробно не буду, извините. А теперь, значит, в Российской Армии тоже творится фашизм?
Да и к нашему брату, признаться, сегодня никакого внимания. Побежденная нация ездит на машинах, а победители ходят с палочками. Парадокс, но сейчас к нашим ветеранам в Германии относятся гораздо лучше, чем в России. Мой знакомый Федор Ладман уехал в Германию, женился на немке. Здесь мы с ним работали на опытном заводе – золотые руки были у мужика. Уезжал, конечно, с трудом: я, говорит, и здесь не русский, и там не немец. И чем, вы думаете, он сейчас занят? Языка не знает, лежит дома на диване, рыбачит и пенсию получает. Пенсия там хорошая, так что со скуки он частенько приезжает сюда выпить со старыми друзьями. Федор делал для Сибирского отделения мощные компактные компрессоры на тысячу атмосфер. Мог бы, конечно, работать здесь еще много лет, только никому не нужен.
УЧЕНЫЙ КОМАНДИР
Командир наш, младший лейтенант Кобылинский, был человеком ученым и взводом никогда не занимался – все время писал что-то, чертил в своей тетрадке и запрещал называть себя по званию. Шинель носил самую простую, не офицерскую, и сапоги кирзовые. С самого начала он мне сказал: «Командовать взводом, Ваня, будешь ты». Доппаек свой он никогда не ел, а приказывал раскладывать для всех на палатку. Понимал, наверное, что война не для него, и чувствовал, что скоро погибнет – что зря чужой хлеб переводить? Родственников у него не было, так что могила была ему не нужна, и он попросил меня, чтобы я похоронил его где-нибудь под деревцем, в приятном месте.
Так я и сделал. Собрал все по полю – ноги, руки, голову. Документы его передал в штаб полка. Видимо, отправили его вместо кого-то как пушечное мясо. Знал он действительно много. Однажды тихонько сказал мне, что война кончится в мае 1945-го. Число, правда, не назвал. Но откуда он это мог знать? Я спросил его об этом, но он только покачал головой: «Я давал подписку о неразглашении…»
«КРАСНЫЕ НАМ НЕ ТРЕБА!»
Я получил звание младшего лейтенанта и стал командиром. Но это продлилось не очень долго. Весной 1943 года под Вязьмой меня ранило, и я пролежал без движения полгода в госпитале. Что со мной произошло, не знаю. Помню только, что забинтован был полностью, кроме глаз и ноздрей. Получил третью группу инвалидности. Хотел попасть в свою часть, но мне ответили: «И где ты будешь искать свою часть? Их уже наверняка никого в живых нет, а кто остался – расформированы кто куда. Даже не думай».
К концу лета формировалась новая артиллерийская часть Резерва главного командования в селе Камышлов Свердловской области. Я попал во 2-ю гвардейскую артиллерийскую дивизию прорыва РГК начальником снабжения боеприпасами, и с этого момента пришлось побывать на многих фронтах. Мы приезжали ночью, отцепляли орудие, выгружали боеприпасы, отгоняли машину. Отстрелялись – и обратно. Из машин до этого я ездил только на тракторе, а теперь у нас были настоящие, да еще какие! Я никогда не видел их раньше – американские «студебеккеры». А сколько было пушек! И гаубицы 122 мм, 150 мм, и «катюши», и минометы… С минометов было удобно стрелять, потому что он может бить очень близко, если высоко направить ствол. Когда расчет окружали близко, так мы и делали.
При освобождении Крыма я получил орден Отечественной войны I степени. Вроде бы защищали украинцев, а они нас, бывало, ненавидели. Пожилые украинцы говорили: «Нам красные не треба! Нам з нiмцями всегда было добро и сейчас добро». Латыши тоже, мягко говоря, большой любви к русским солдатам не испытывали. Правда, выяснять отношения было некогда.
«СТАРШИНА, ПО СТО ПЯТЬДЕСЯТ!»
Конец войны я встретил под Кенигсбергом. Он был весь окружен Балтийским морем, по краям стояли низенькие круглые форты с толщиной стены в один метр. Поговаривали, что где-то под этим морем у немцев был завод, где выпускали фауст-патроны. Сами помещения внутри фортов были под водой, а сверху все глухо: только амбразуры в приземистой бетонной стене и крепкая крыша. Вокруг них были выкопаны рвы 6 м шириной и 4 м глубиной. Чтобы попадать внутрь форта, немцы опускали мост.
Казалось, в этих неприступных сооружениях можно было жить веками. Но мы все-таки взяли их, не прошло и двух суток. Каждую ночь ровно в три часа все мы зажимали в зубах пробки, чтобы барабанные перепонки не разорвало, и открывали беспрерывный огонь. За взятие Кенигсберга я получил свой первый орден Красной Звезды. Второй, честно говоря, уже и не помню за что – надо документы смотреть, ведь столько лет прошло. Пиджак с медалями надеваю только раз в году, на 9 Мая.
Артподготовка у нас тогда была, конечно, очень мощная – выйти из этих фортов немцам было просто невозможно. Сверху их бомбили наши самолеты, с воды ночью подплывали морячки и бросали гранаты прямо в амбразуры. Один раз немцы попытались уйти по морю, переодевшись в гражданское. Но мы дали отсечной огонь, и никто из них не спасся. Форты, конечно, и сейчас стоят – разбомбить их было совершенно невозможно. Внутри зданий было особенно интересно – такие узкие коридоры, что не разминуться вдвоем, крохотные комнаты с койками, куча раций и проводов. Вот бы нам в те годы такую связь! А у нас тогда только провода по земле: бомба упала, хлоп – и нет связи. Связист побежал чинить, хлоп – и связиста нет.
Через два дня бесперебойной атаки немцы подняли белый флаг, и ночью 28 апреля 1945-го нас отправили в Латвию, в Елгаву. Едем туда, а навстречу – наша же колонна победителей. Они уже освободили Латвию, и их послали брать последний пункт – Кенигсберг. Тут мы все и поняли.
Через пару часов было официально объявлено о победе над Германией. Мы встали на большой площадке недалеко от Елгавы и отпраздновали событие. Старшина – по сто пятьдесят! Ракеты, трассирующие пули – все полетело в воздух!.. Трудно, наверное, даже невозможно объяснить сегодня современным людям, что это был за праздник!
Мария Роговая