Спустя десять лет после Великой Победы ЦК КПСС постановил создать второй испытательный ракетный полигон. Первый (Капустин Яр) был построен в 1947 году. Место для полигона выбрали в излучине реки Сырдарьи, около небольшого казахского поселка Тюра-Там и неподалеку от строящегося Ленинска – закрытого города раскаленных хрущевок на степных ветрах, пыльного казахского города имени советского вождя.
Космодром был поделен между тремя генеральными конструкторами – академиками Королевым, Янгелем и Челомеем – и состоял из множества удаленных друг от друга площадок. Одновременно для соблюдения секретности началось строительство мнимого космодрома около поселка Бойконыр. Липовый космодром охраняли вплоть до 70-х годов, и все сообщения в печати гласили, что запуск такой-то ракеты осуществлен с Байконура.
Стартовую площадку №2, с которой полетел в космос Юрий Гагарин, построили уже в 1957 году. Под фундамент был вырыт 45-метровый котлован размерами 100 на 250 м. Тот фланг, где располагались стартовые площадки для ракет «Циклон» и «Протон», был примерно за 70 км на северо-восток от Тюра-Тама, а в 50 км на юго-востоке находился другой фланг площадок, где отрабатывали ракеты академика Янгеля и запускали «Зениты».
Ближе всех к населенному пункту Тюра-Там располагалась площадка №10, где жили специалисты,обслуживающие полигон. Именно туда, в военную часть №11284, прибывали всесолдаты, которым довелось служить на так называемом Байконуре. Сюда же осенью 1962 года приехали молодые выпускники НЭТИ, а ныне – уважаемые сотрудники Института автоматики и электрометрии СО РАН, пожелавшие сохранить анонимность, которые вспоминают тяжелые времена службы с долей студенческого юмора.
И.А.: 10-я площадка – это место жительства, отделенное от основного населенного пункта колючей проволокой, подобно Академгородку, отделенному от всех прочих районов лесной зоной. Там жили офицеры с семьями и стояли памятники погибшим на испытаниях. Как раз за год до нашего приезда на 43-й площадке, где мы потом проходили практику, взорвалась ракета с группой во главе с маршалом Неделиным, которого захоронили на Красной площади, а прочих других, поменьше рангом – в братской могиле на 10-й площадке. Правда, тогда говорили, что он погиб в авиационной катастрофе, но местные, конечно, все знали.
На станциях российских железных дорог про Тюра-Там ничего не слышали. Переспросишь три раза– глазами хлопают и плечами пожимают. Только те, кто служил на космодроме, живо реагировали на это название: «Тебе в/ч 11284? Садись, доедешь».
Мы закончили НЭТИ по специальности «радиоэлектроника», и нам была безальтернативно предложена служба в ракетных частях Советской Армии. В те времена не было закона по ограничению срока службы в армии выпускников вузов. Настроения были самые унылые, поскольку срок службы мог длиться хоть целую вечность – лейтенант служил до 25 лет, старший лейтенант – до 27-ми, капитан – до 30-ти, а дальше больше. Из армии могли уволить только по сокращению штата, по болезни или за непослушание. Собственно, последний пункт тоже был фикцией, потому что такое поведение было только себе во вред, а прикидываться сумасшедшим не помогало. Некоторые бороду отращивали, рыбу в луже ловили – бесполезно. Если тыне нарушаешь правил, то ты обречен практически до пенсии. Нам всего по 22 года,а поскольку мы уже инженеры и за отсутствием квалифицированных кадров сразу идем работать начальниками радиотехнической станции, то должности у нас капитанские – восемь лет службы заказаны.
Таких«волонтеров», как нас называли кадровые военные, на космодром пригнали 300 человек со всех вузов страны – Москвы, Ленинграда, Томска, Свердловска. Были среди нас и украинцы, и ингуши. За два года мы с ними четыре раза писали письмов ЦК партии с просьбой уволить нас из армии и, в конце концов, все-такидобились своего. Эти коллективные письма передавались в Москву с отъезжающими строго секретно, чтобы те, прибыв в столицу, сбросили их непосредственно в большой правительственный почтовый ящик с гербом, а уж письма с космодрома распечатывались первым делом.
«ФЕЙЕРВЕРКИ» ВО СЛАВУ НАУКИ
И.А.:Наша военная форма называлась мобутовкой. В те времена в Конго зверствовал генерал Мобуту, и наши куртки были скроены точно так же, с коротким рукавом и, надо сказать, относились к своим владельцам не лучше, чем тот генерал – это была настоящая дерюга. Сейчас она, кажется, лежит где-то на даче.
В нашем измерительном пункте за колючей проволокой находилось два здания – кинотеатр и кочегарка. Всего в части было девяносто человек – пятьдесят нас, офицеров, и сорок солдат. У меня в подчинении, например, находился старший лейтенант 1905года рождения – как им руководить 22-летнему пацану? Климатические условия былинечеловеческие – пыль, жара, ветер. У нас был измерительный пункт в том месте,где работал академик Челомей – разрабатывал ракету, которая должна была доставитьчеловека на Луну. На восходящем участке траектории мы производили измерения координатракеты. Там был установлен осциллограф и фотокамера, регистрирующая световойпучок. Измерения, по нынешним меркам, проводились почти на коленке – обычнымифотосъемками световых пучков и составлением графиков координат вручную. Даже удивительно, как ракета порой могла попасть точно в намеченное поле.
Несмотря на такой уровень техники, советская космонавтика умудрилась опередить американцев по запуску первого спутника. Успехи нашей космонавтики были действительно значительными не на словах, но достигались они примитивнейшими средствами.Справедливости ради стоит отметить, что у американцев в те времена дела в этой области обстояли ненамного лучше. Когда мы учились в институтах, нам только-только начинали читать полупроводниковые приборы – в мире появились первые диоды. Подавляющее большинство техники, в том числе американской, было оборудовано радиолампами. В НЭТИ нас учили рассчитывать временные интервалы на точной копии засекреченной американской станции с передатчиками магнетронного типа.
Станция траекторных измерений определяла расстояние до летящей ракеты и по телетайпу передавала информацию в вычислительный центр. Вычислительный центр – так назывались пятьсот девочек с циркулями, которые измеряли расстояние на снимке и записывали цифры. На точную обработку вычисления траектории падения ракеты уходило более трех месяцев, то есть расчет завершался ко времени, когда ракета уже давным-давно упала. Падали наши ракеты, как правило, недалеко от Елизово, на Камчатке. Такие же измерительные пункты располагались и там. Те, кто служил в Елизово, говорили, что платили им вдвое больше, а год считали за два. Платили нам неплохо – по 180 рублей. Когда мы вырвались оттуда, чтобы на воле снова продолжить работать на космонавтику – тогда почти все на нее работали – мы сразу стали получать в полтора раза меньше. Впрочем, падали наши ракеты далеко не всегда – частенько и просто не взлетали, а бывало, что взрывались на месте.Нам довелось пару раз присутствовать при этом.
И.Э.:Народу на таких фейерверках гибло немало, и на каждый старт жены военных выходили смотреть: ждать ли милого? Так мы и служили – пускали слюни и ракеты,переживали, страшно было и хотелось домой. Был у нас военный Гера Юркин, который, сфотографировав однажды пуск ракеты, оставил сушиться шпионские снимки прямо у себя на кровати. Вернулся, а их уже рассматривают двое из нужного отдела. Взяли под белы руки – и к генералу. Тот почти его отстоял, но в письме Геры домой оказалось страшное доказательство всей низости его падения как гражданина и защитника Отечества, которое послужило причиной увольнения Геры с космодрома в Москву, где он поступил сразу в два вуза. Я выучил начало этого замечательного произведения наизусть и запомнил на всю жизнь: «С тех пор, как наполовину прикрытый шкурой военачальник запретил рычать в строю, порядки в армии не изменились…»
И.А.:Первые фейерверки в части у нас случились, когда произошел Карибский кризис.Внезапно вырубили свет и всем выдали оружие – пистолеты ТТ, и что с ними в темноте делать? Мы до этого такое оружие в руках-то ни разу не держали. А оно еще все в масле, как килька. Постреляли немного, но все остались живы.
Настоящий взрыв произошел позже, когда не взлетело изделие. Слово «ракета» никто на космодроме не произносил – это было государственное табу. Привезли изделие на старт. До этого прошло пять стартов, и все удачные, поэтому все как-то расслабились и решили посмотреть запуск, когда ракета уже оторвется от земли и перестанет представлять большую опасность.
Это был мой первый пуск – до этого я всегда находился в измерительном пункте за два километра от стартовой площадки. После заправки все прячутся и сидят в 70 метрах глубоко под землей, а тут решили выйти посмотреть на красоту. Я тоже вышел, но все,что успел увидеть – это летящую навстречу дверь, сорванную с петель, и облако камней. Всех нас как смыло в подвал. Посидели немного, подождали, выглянули наружу – «старта» нет. Пятидесятитонную плиту выдернуло и отбросило, вместо нее осталась яма. Куски изделия были разбросаны вокруг.
Когда ракета взлетает, через тебя проходит такое количество высоких и низких частот огромной мощности, что ты чувствуешь этот звук не ушами, а всем телом. Звук взлетающего самолета по сравнению с этим ревущим безумием похож на комариный писк. Так закончилось наше первое знакомство с ракетой 8К75. Потом были и другие фейерверки – эксперименты на реакцию аппаратуры, фиксирующей взрывы атомных бомб. Излучение на открытой поверхности составляло 25 рентген. Ярче тысячи солнц – это точное описание. Солнце действительно меркло от этих взрывов.
И.Э.:После того взрыва ракеты понадобилось срочно отвезти данные расчетов на площадку космонавтов («двойку»), где бывали все звезды-пилоты. В тот визит я,правда, никого из них не встретил. А Гагарина увидел позже, на пляже. Он вышел на берег нашей площадки: пляж «двойки» находился совсем рядом. Толпа сразу же окружила его, а у нас, кроме плавок, ничего с собой не было – ни ручки, ни бумаги. В общем, автограф у Гагарина мы не взяли. Один из наших инженеров Женя Старосельцев работал на «двойке» – вот он с Гагариным даже в волейбол играл и наверняка взял личный автограф…
А я все-таки получил автографы и Гагарина, и Титова (показывает обороты портретных снимков космонавтов). Это произошло случайно – просто фотографии с их подписями оказались вложены в книге, которую я взял в местной библиотеке. Разбрасываются такой красотой, подумал я и забрал карточки себе. Герои-то все местные – еще подпишут.
А с начальником Гагарина, полковником Кирилловым, мы попали в смешную историю.Когда было холодно, все ходили в ватниках, поэтому погон не было видно. Тут заходит к нам в бункер какой-то мужик в фуфайке, смотрит сердито и говорит: «Вы почему сидите?» – «А что нам делать?» – «Вы знаете, кто я такой? Я – полковник Кириллов!» К нам часто заходили всякие шишки, поэтому мы давно уже между собой договорились, чтобы не ходить постоянно с рукой под козырьком, что «меньше полковника не козыряем».
Один раз приехал маршал Гречко – огромный такой, двухметровый дядька. На погонах какие-то листики дубовые, ни разу не видели такого. Его свите отдали честь, как положено, а от самого отвернулись – что это, думаем, у нас тут за лесник завелся? Да и шел он позади всех. Зато потом было над чем посмеяться.
Рассказы солдат космодрома местами пугали меня своей реалистичностью и какой-то безысходной простотой. Инженеры добились возвращения домой и сегодня, 12 апреля, они поднимают свои бокалы, с романтической улыбкой вспоминая взлетающие ракеты –такими, как они выглядели с дальней площадки за 5 км, – зажженные сигары, летящие в синее небо.
Текст: Мария Роговая
