18+
Пламя. Всепоглощающий огонь. Эта коварная стихия несёт смерть. Она разрушает города, выкашивает леса, а на душах выжигает клейма погорельцев.
Кухня пылала, напоминая адскую камеру для грешников, в которую вёл объятый пламенем коридор. Выход из подполья сторожил водружённый на люк массивный кухонный шкаф.
Шестеро товарищей, объединённых боем и временем, готовились проститься с жизнью и друг с другом. Тесный, как гроб, погреб обещал стать местом последнего упокоения.
Немец лежал без сознания. Лёша перевязывал раненого Юру, Агасфер пытался выбить дверцу, ведущую из подполья во двор.
Грек, руководствуясь жаждой жизни, набирал разбег, чтобы в очередной раз с плеча врезаться в маленькую дверцу. В подполье с его низким потолком это было особенно затруднительно. Он отходил к противоположной стене, уверенно стартовал и в конце, оттолкнувшись ногами, подпрыгивал, втягивая голову, дабы не ушибить её об пол-потолок. Дверца непокорно отказывалась подчиняться.
Лёша с Юрой, поднатужившись, уже в который раз пытались вытолкнуть верхний люк, но шкаф наверху, поставленный головорезами Сергея Александровича, надёжно блокировал выход. В подполье становилось теплее.
– Ну, что, – Сабиров придвинулся к Игорю, сев рядом на холодную землю, – не самое подходящее время для примирения…
– Да нет, – совершенно спокойно ответил Сурнин, – самое то.
В его голосе звучало безразличие и некоторая отрешённость – от мира, от людей, от ситуации. Он просто ждал; смирился с участью, которую остальные отказывались принять. Мудрый Сабиров это понимал. В потёмках старлей нащупал пачку сигарет в кармане.
– Огоньку нет у тебя? – спросил следователь.
– Там, – Игорь поднял палец вверх.
Старший лейтенант поднял глаза – туда, где прямо над головой бушевала стихия – и молча, не спеша убрал сигареты обратно.
– Ты пойми, – начал он, – я тебя не оправдываю, но и не осуждаю…
– Это уже не имеет значения, Саш…
– Знаешь, Игорь, я тебя понимаю, – продолжал Сабиров, – особенно сейчас. Если бы я тогда шёл до конца, то Шишкаревич, возможно, уже сидел за решёткой. Мне бы это стоило должности или даже жизни… но я бы избавил всех от реальности, которая нас окружает… Правосудие порой слепо, и ситуацию приходится брать в свои руки… Но тебе не кажется, что иногда это слишком самонадеянно? В том смысле, а что, если не нам судить? Я никогда не считал себя фаталистом, Игорь, но за всё время ни разу не усомнился в том, что у жизни есть план. Это какой-то замысел… Части какого-то пазла, понимаешь? Но мы слишком мелки, чтобы увидеть общую картину целиком… И до конца игры мы в любом случае не доживём.
Он замолчал и погрузился в глубокие раздумья. Некоторое время спустя он добавил:
– Мне правда жаль, что я ни разу не встретился с тобой после ареста. Нам многое нужно обсудить.
Почему следователь вычеркнул боевого товарища из жизни после свершённого им преступления? На данный вопрос не мог дать точного ответа даже сам Сабиров. Отношение к разжалованному капитану Сурнину изменилось: сквозь многолетнюю дружбу прорывалось чувство разочарования. Попрощавшись с их общей молодостью, старлей растворился в работе, в настоящем, оставил друга в прошлом – там, где всеми забытому Игорю было так комфортно, но так тяжело находиться запертым в своей Цитадели.
Наверху послышались звуки. Узники синхронно подняли головы; в доме кто-то был. Он шёл неторопливо, иногда мелкими перебежками и даже острожными прыжками, видимо, пытаясь найти наименее облюбованный огнём путь. Когда неизвестный оказался прямо над их головами, сердца многих ускорили свой ритм. Надежда зажглась, как вспыхнувший над головами пол.
Тяжёлый шкаф со скрипом отодвинулся в сторону и повалился на пол, оглушив грандиозным звуком падения. Дощатый пол содрогнулся. Грязь сверху осыпала невольников, а золотистая пыль, подкрашенная светом пламени, что продирался сквозь тесные щели половиц, поднялась в воздух.
Когда ненавистная дверца открылась, Каменотёсы, плотно прижавшись друг к другу, столпились под люком. Их лица обдало жаром.
Сверху на них смотрел человек. Он стоял на коленях, используя поваленный шкаф как постамент; его длинные волосы свисали вниз, частично закрывая лицо.
– Лёша? – этим человеком был Пётр Васильевич Туманный.
Он протянул руку, схватив сына за запястье и, приложив усилие, вытащил наружу. Алексей вынырнул – почти воспарил – и оказался на свободе.
Снаружи было жарко. Пол, обильно политый соляркой, горел. Пламя жадно лизало стены. Оно уже съело занавески и принялось грызть деревянные оконные рамы. Дышать было тяжело.
Следующим на поверхность подняли Немца: его тело подхватили четыре пары рук; затем были Сабиров, Игорь и Юра. Последним на перевёрнутом шкафу, дрейфующем среди моря огня, оказался Агасфер.
Бегство из горящей Цитадели было сумбурным. Многим запомнилось только пламя, которое своим обжигающим языком норовило схватить за ногу или подпалить волосы. Обувь незамедлительно плавилась на раскалённом полу, выбрасывая в воздух запах палёной кожи и резины. Пётр Васильевич шёл первым, не выпуская из крепкой отцовской руки Лёшину ладонь; Агасфер, взвалив на плечи Немца, нёс афериста; замыкал шествие Игорь.
Когда грязный весенний снег захрустел под ногами, Алексей обернулся: на его глазах Цитадель погибала. Дом покидали его последние визитёры, их ноги дымились: грек тяжело скинул тело Немца на землю, Сабиров хромал, Юра пытался затушить на своём плече огонь, который с усердием пережёвывал его куртку. У узников не осталось сил радоваться освобождению, они не могли ликовать, воспевая жизнь, которая в одночасье угрожала заключить сделку со смертью. Дурманящий дух воли ударил по мозгам, опьяняющее чувство лёгкости наполнило сознание. Хотелось просто рухнуть в снег у подножия этого исполинского костра и лицезреть, как уходит история, которая сгорает вместе с Цитаделью.
– Подождите, а где Игорь? – спохватился Лёша. – Где Игорь?! – более эмоционально переспросил он.
Игоря не было.
***
– Кто здесь? – Немец очнулся от холода.
Ему приснился странный сон, будто он отправился на Кавказ, на тайную встречу.Там его ждала красивая девушка армянской внешности. Он видел себя со стороны, наблюдал, как нежные платонические чувства перерастают в разнузданную страсть; как их ещё юные тела сплетаются вместе и в унисон сливаются в неповторимой симфонии, где каждая клеточка тела дрожит, как перетянутая струна скрипки великого мастера, под смычком которого она непременно разорвётся на последнем звонком выдохе в полной тишине зала и торжествующем молчании оркестра… но в какой-то момент что-то идёт не так и… «смычок» ломается. И вот уже Немец, обречённый и беспомощный, лежит под ножом хирурга, и ему делают рассечение крайней плоти без анестезии.
Как выяснилось, реальность была ненамного приятнее болезненных сновидений с фаллическим подтекстом. Уже стемнело. Фриц лежал прямо на снегу, в сугробе, спиной к нему сидел Лёшка и с кем-то разговаривал, а метрах в двадцати пылала Цитадель. Немец попытался подняться, но резкая боль в области рёбер остановила его. Он снова лёг на землю, уставившись на звёзды, нависшие над ним бескрайним куполом, похожим на стеклянный колпак, которым накрыл мир неизвестный бог, чтобы поставить очередной эксперимент над подопытным человечеством.
– …он какой-то нелюдимый… Ему нужно время, чтобы привыкнуть, – словно издалека доносился чей-то знакомый голос.
– Поговори с ним, пап, – послышался голос Лёши Туманного.
– Такое ощущение, будто его сознание перезагружается… Тюрьма, развод, больницы, а теперь ещё и это… Просто добило. Ресурс человеческой психики не безграничен… Я боюсь за него, Лёша. Боюсь и виню себя: что оставил его, отвернулся, забыл… Я же хотел как лучше, но мы не сошлись во мнениях, и между нами родился разлад… Хотел тебя защитить от этой черноты, ты же маленький ещё был… Мы, взрослые люди, многого не замечаем, не хотим замечать… закапываемся в свою жизнь, в работу, а до того, что происходит вокруг, нам часто нет дела… Ему повезло, что рядом был ты, сын…
Немец не знал, где находится, и ему было неведомо, куда подевался Сергей Александрович, но казалось очевидным, что больное тело ещё подаёт признаки жизни, а, значит, снова посчастливилось отделаться малыми жертвами.
– Немец? – заметив пробуждение, Алексей склонился над ним. – Ты как?
Вместе с прояснением сознания начала возвращаться боль. Она разливалась по конечностям, передаваясь от сустава к суставу, от мышцы к мышце; мозг вспыхивал тревожной сиреной, обнаруживая на теле очередной болезненный очаг. Вскоре ощущение жгучих гематом и колких переломов заполнило плоть и поглотило целиком. Язык вяло скользнул по внутренней поверхности зубов – верхнего правого клыка не было на месте.
Алексей привёл Немца в сидячее положение, и тот начал прозревать. Дом, охваченный огнём, напоминал большой пирамидальный костёр: он освещал округу, покрывая оранжевым пульсирующим светом землю. В этом зареве можно было различить людей, которые наблюдали за тем, как пожар поглощает Цитадель. Вид они имели не траурный, а скорее просветлённый: словно стоя на пороге новой жизни, провожали в прошлое старую эпоху –следователь Сабиров, отец-одиночка Пётр Туманный и Юра Кувалдин.
Немец ухватился за плечо Алексея (так крепко, что Лёша поморщился от боли) и с трудом поднялся. Он сделал первый шаг – ноги подкосились. Лёха его поддерживал, предотвращая падение, а Фриц продолжал неумело идти кривой походкой. Тело не желало подчиняться, но сквозь боль передвигалось всё быстрее, рывками выбрасывая ноги вперёд и неровно фиксируя дрожащую стопу на сыром подтаявшем снегу. Дёрнувшись навстречу Цитадели, Немец вырвался из бережных Лёшиных рук и, обессиленный, упал, тихо застонав от боли. Алексей подбежал к нему, но Фриц его оттолкнул и медленно пополз на четвереньках. Поднявшись снова, уже самостоятельно, он поковылял к горящему дому, ясно давая понять, что намерен войти внутрь.
Оттаскивать Немца от Цитадели пришлось Лёше вдвоём с отцом: у измотанного и побитого Фрица откуда-то появились силы. Он упорно сопротивлялся.
– Деньги… – прошептал он, а после крикнул из последних сил хриплым голосом, полным отчаяния: – Деньги там!
Этот инцидент привлёк всеобщее внимание, и вот уже Немца, лежащего у Лёши на коленях, обступили остальные. Аферист безуспешно пытался отбиваться и тянул руки к горящему дому.
– Пять миллионов… – беспомощно пролепетал он и, осознав своё положение, затих.
Раздробленные остатки каменотёсов смотрели на него с осуждением и жалостью. Этот бандит, который снова обвёл всех вокруг пальца, и, по сути, подставил под холодные ножи и горячие пули Сергея Александровича, чувствовал на себе тяжесть их взглядов. Немец неровно дышал и смотрел на окружающих его людей; он был жалок и ничтожен. Его аффективный приступ иссяк, а в глазах погас тот огонь энтузиазма, который присущ столь спорным личностям, как он. На место страха и трагедии потери на сумму пять миллионов рублей откуда-то из глубины его алчной души вылезало чувство вины. Оно накрывало его, как терновый венец, и неприятно впивалось в самое сердце, причиняя боль – не телесную, но всепроникающую. На этом промозглом эшафоте он, окружённый судьями, позволил себе возненавидеть самого себя.
Пятый инквизитор этой безмолвной пытки будто бы материализовался из самой ночной пустоты. Его лысина блестела в свете догорающей Цитадели, а под мышкой был зажат ковёр, свёрнутый в рулон. Слово этого человека сейчас имело самый весомый смысл. Костный от времени, угрюмый по жизни скряга-Игорь стоял перед Немцем, как всесильный царь Минас. Его лицо, залитое огненным светом, было чумазым и печальным.
– Ну вот и всё, – сказал он мрачно и бросил ковёр на землю.
Ковёр истёртым засаленным ворсом раскинулся по запорошенной снегом поверхности, и Сурнин, повернувшись спиной к остальным, молча на него сел. Образ Игоря на фоне горящей Цитадели будто бы ставил жирную точку в этой истории, подводил всему итог. Лицезрея такую картину, присутствующие понимали, что этот страдалец, закопавшийся в своём прошлом, и упорно не желающий оттуда выныривать, неуверенно ступает на новую дорогу, и если хватит сил, то наградой ему будет преображение. Нет, волосы уже не отрастут, но покой, которого так не доставало последние десять лет, станет его союзником и защитником.
Игорь сидел и наблюдал, как дом, так долго служивший ему крепостью, умирает. В этом зрелище было нечто сокровенное. Старший лейтенант Сабиров сел рядом с Сурниным. Его примеру последовали остальные, даже Немец позволил себе переползти на край ковра. Лёша расположился позади всех.
Настала тишина, которую оттенял лишь мирно потрескивающий огонь. С минуту все молчали, глядя на пламя.
Камень вины больно сдавливал плечи Немца: Фриц не был уверен, что имеет право на голос, но с осторожностью черепахи, высовывающей голову из панциря, рискнул нарушить столь деликатный момент вопросом.
– Что произошло?
Историю их злоключений поведал Алексей. Он рассказал, как его отец самоотверженно бросился на помощь сыну, оседлав свой старый байк, когда начался конец света; как он разминулся с остальными, не застав их в секс-шопе; как Биохэзард преследовал неугомонный «БМВ» и чуть не нарвался на пули Сергея Александровича; как Пётр Васильевич продирался через огонь, чудом не подпалив роскошную шевелюру; как Агасфер героически вынес Немца на своих плечах, а после поспешил навестить свою разбитую иномарку и до сих пор не вернулся; как Игорь чуть не сгорел заживо, спасая из пламени любимый ковёр.
Все снова замолчали.
– А почему Цитадель Зла? – вдруг спросил следователь.
Игорь посмотрел на него, потом обвёл взглядом остальных и, будто безмолвно дав добро на раскрытие этой тайны, продолжил наблюдение за горящим домом.
– Как-то мы с Игорем изрядно накидались… – неожиданно начал Немец, кряхтя и сопя. – Мы тогда были уже год знакомы. Помню, что я проставлялся. Мы накануне в очередной раз серьёзно повздорили, и я пришёл мириться.
Он дотронулся до гематомы под левым глазом и болезненно вздохнул.
– А что такого? Я тоже способен на широкий жест, – продолжал Фриц.
Его слова звучали мягко и даже несколько ностальгически. В дрожащем голосе чувствовалась эмоциональная теплота, которая проявлялась в Немце лишь в минуты слабости, являвшие себя, как правило, в периоды непродолжительных запоев.
– Говори в это ухо, – Сабиров повернулся левой стороной к Немцу, – у меня правое теперь плохо слышит.
– В общем, когда было уже за полночь, мы решили расходиться… А напился я тогда мертвецки и ничего умнее не придумал, как ехать домой на своей «реношке». У меня тогда был старенький «Рено Логан». Игорь находился в достаточно вменяемом состоянии, чтобы попытаться меня остановить, хоть и еле держался на ногах. Понятное дело, я человек упрямый и с этим пенсионером… – Немец бросил взгляд на сидящего спиной к нему Игоря, – совладал. С трудом вырулив на дорогу, я поехал в центр. Не помню, как это было… Даже как менты принимали – не помню. Выписали штраф, отобрали права… Но самоё стрёмное в этой истории, как мне тогда казалось, было то, что это наш доблестный старик Сурнин сообщил куда следует, и именно по его наводке меня своевременно повязали. Чувство гражданской ответственности ему не позволило поступить иначе… Мы с ним полгода после этого не разговаривали… А теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что… он был прав, что ли… Ну, вы понимаете, какие могли быть последствия… Попробуй выпей столько…
– Так, а почему Цитадель-то? – спросил Юра.
Немец на секунду растерялся, будто не понял, о чём его спрашивают, но потом вернулся к повествованию:
– В качестве мести я, выждав, пока Игорь уйдёт, пробрался к нему домой и баллончиком написал «ЗДЕСЬ ЖИВЁТ ЗЛО» на стене гаража. А потом это выражение… «Цитадель Зла» само собой родилось в разговоре… И как-то прилипло, даже сам Игорь к нему привык…
– Ты ему тогда ещё в форточку насрал, – добавил деталей в рассказ Лёха.
– Это не форточка была, он мне окно выбил, – угрюмо уточнил Игорь, не поворачиваясь к остальным.
Немец с задумчивым видом выдавил болезненную улыбку, потом продолжил рассуждать:
– Я об этом много думал… И думаю сейчас… Ты же меня предал, Игорь, а быть преданным – это настолько мерзопакостное чувство. Почему-то меня все предают… – он замолчал и приобрёл чрезвычайно грустный вид. – Но, если взглянуть на ситуацию не с позиции моего эгоцентризма, я всё больше убеждаюсь, что ты проявил заботу о людях… даже, может быть, заботу обо мне… если такое возможно, – он усмехнулся. – Видимо, не все менты – говно…
Из темноты навстречу погорельцам прорывались огни автомобильных фар. Рёв мотора становился всё ближе.
У горящего здания остановился «УАЗ Патриот», и из него вышли две фигуры: водитель был коренастым и лысым, а пассажир имел армейскую выправку, но небрежную походку.
Каменотёсы, не шелохнувшись, сидели на ковре, как на пикнике перед костром. К ним приближались капитан Андрей Шебр и мракоборец Санчес ван Хален.
– А тебе идёт эта тачка, – щуря последний зрячий глаз бросил Немец ван Халену.
– Я её реквизировал, – безэмоционально ответил Санчес.
– Шебр… – старший лейтенант тяжело, будто больной артрозом, поднялся с ковра поприветствовать коллегу. Вслед за ним встали Кувалдин и Пётр Васильевич.
– Сабиров, – капитан протянул руку следователю.
Прежде чем их ладони соприкоснулись, где-то в недрах Цитадели раздался громкий хлопок. Шебр развернулся к горящему дому, инстинктивно прикрывая левой рукой погорельцев. Пальцы правой руки непроизвольно легли на кобуру на поясе.
– Не бзди, Андрей, – глядя снизу-вверх на капитана, обратился к нему Сурнин, – это самогон в подполье взрывается.
– К тебе что, память вернулась? – сухо спросил Шебр. – Вам всем в больницу надо. С этой неразберихой сам чёрт ногу сломит, так что на машину скорой помощи не рассчитывайте.
Капитан Шебр прекрасно владел своей эмоциональной палитрой, прагматично отсекая любые чувства, вредящие работе, однако дело было не в профессионализме полицейского, а, скорее, в его личной сухости, которая выработалась с годами как необходимая приспособительная функция.
– Мне кажется, – Немец попытался встать на ноги, – у меня что-то из рёбер сломано.
Лёша с отцом помогли ему подняться.
– Что с остальными, Андрей? – спросил Сабиров прибывшее подкрепление. Старший лейтенант скинул минутную слабость победы, если выживание можно так назвать, и мыслями вернулся к разрушенному секс-шопу.
Получить ответ, который заинтересованы были услышать все, помешал прибежавший Агасфер. Киллер напоминал вылезшего из окопа солдата: его некогда изысканное пальто было порвано в нескольких местах, лицо расцарапано, а причёска растрёпана. От него пахло палёными волосами.
– Кто стрелял? – спросил он возбуждённо, будто готовый ринуться в бой сиюминутно.
– Не паникуй. У Игоря запасы спирта взрываются, – Шебр с некоторым недоверием посмотрел на грека.
– Я думал, снова началась война… – огласил вслух свои мысли Агасфер и огорчённо добавил: – Машина в дрова.
Сабиров сделал шаг вперёд. Его вид был серьёзен. Он повторил вопрос:
– Что с остальными?
Шебр и Санчес, хмурые по своей сути, выглядели особенно мрачно: было очевидно, что эти пришельцы в данном эпизоде играют роль не столько армии спасения, сколько глашатаев дурных вестей. Капитан Шебр насупил брови, уже собираясь объявить информацию с подобающей ему долей легковесного безразличия, но ван Хален его опередил, ошеломив всех неожиданной новостью:
– Арсений умер, – прозвучал его тяжёлый, почти загробный голос.
От омрачающей новости у Немца перехватило дыхание, и ноги окончательно утратили силу; мозг, поражённый внезапным эмоциональным потрясением, на миг погасил телесное чувство физической боли, но заплатил за эту кратковременную анестезию высокой ценой осознания потери живого человека, который внезапно перестал быть посторонним. Растерявшийся Лёша едва предотвратил падение обессилившего Немца. Строгий Сабиров траурно опустил глаза. Даже на лице Петра Васильевича отразилось ошеломление. Игорь, услышав о преждевременной кончине отца Арсения, погрузился в какие-то очень глубокие думы, и лишь Юра не изменился в лице, но и в его глазах промелькнула скорбь.
– Остальные живы: ушибы, сотрясения, переломы… – пояснил Шебр. – Живы, – повторил он и добавил: – чего не скажешь про Пахомовскую шайку. Вагона раскидало по всему Майтулу. Черепкова… Я, конечно, не специалист, судмедэкспертизу никто не проводил, но мне кажется, она отравилась каким-то газом, – капитан косо посмотрел на Немца. – Кто выжил – под стражей… И да! Шишкаревичей задержали по вашей наводке. Ну и устроили они там представление, конечно... Нарвались на аванпост, но куда им до наших: из-за этой чертовщины у нас вся Росгвардия на ногах – мышь не проскользнёт!
Он пошарил по карманам. Из внутреннего, в куртке, вынул хромированную фляжку с гравировкой «КГБ» и протянул Сабирову; из наружного достал помятую сигаретную пачку с последней кривой папиросой.
– Промочите горло, – сказал капитан, а потом спросил: – Закурить ни у кого нет, мужики?
Сабиров пальцем указал на горящую Цитадель Зла, и Шебр, осознав, что иного выбора нет, молча пошёл подкуриваться.
Старлей сделал один глоток – во фляжке оказался спирт – и передал дальше.
Когда фляга дошла до Немца, он жадно отхлебнул, в надежде получить дозу анестезии и заглушить боль, которая снова вернулась и надёжно пустила корни в его теле.
– Дай мне тоже, – обратился к Немцу Алексей, желая пригубить крепкий напиток.
– Уверен? – засомневался Фриц. – У тебя же давление. Опять весь покраснеешь.
***
– … мусорщик… высокий такой. Яра его звали. Вечно от него какой-то помойкой тащило, – Немец, заглушив груз вины и свыкнувшись со всепроникающей болью, рассказывал очередную историю своей неоднозначной жизни. Его ещё слабое тело слегка захмелело, а говорливый язык, не контролируемый расслабившимся мозгом, пустился во все тяжкие.
Юра и Сабиров слушали Немца, прислонившись спиной друг к другу; Пётр Васильевич устроился с краю, возле Игоря; молчаливый ван Хален сидел рядом, сложив ноги по-турецки; Агасфер стоял, заложив руки за спину; а на периферии ковра, растянувшись за чужими спинами, лежал Лёша. Где-то вдалеке капитан Шебр обходил горящий дом и оценивал масштабы происшествия.
– А мусорщик – это такая профессия, – продолжал Немец, – когда тебя работа кормит, поит, ещё и досугом обеспечивает… В общем, среди выброшенного хлама обязательно найдёшь что-нибудь полезное. Я на тот момент как раз менял место жительства, переезжал на другую квартиру… Короче, в моём новом жилье отсутствовал холодильник, и, понятное дело, покупать новый я не собирался. И тут весьма кстати подвернулся мой дружок-мусорщик, который во время очередного рейда по очистке города откопал где-то старенький, но вполне себе рабочий холодильный агрегат. В общем, мы с ним сошлись в цене (а уболтал я его почти задаром), он привёз мне холодильник прямо к подъезду, а затащить его к себе на второй этаж в одиночку, ясное дело, я не мог. Поэтому решил позвать на помощь Лёху. И тут начались приключения.
У нас тогда был мэр по фамилии Шулепов, помните, наверно, – человек крайне продажный и непорядочный. Жадность потом его сгубила: пристрастие к государственному бюджету вышло ему сроком. С администрацией нам всегда не везло… Но тут была замешана и другая сторона. Цыганской общиной нашего города в то время заправлял барон по имени Эжен Янош – старый пердун, ему тогда уже было лет сто. Этот плешивый любитель золота решил вложить деньги в строительство торгового центра «Сосна» (который, кстати говоря, сейчас благополучно процветает). Учитывая аппетиты нашего мэра, Эжену светило заплатить нехилый откат, и эти придурки договорились передать деньги на ближайшей к особняку Шулепова помойке. Мне про эти финансовые махинации потом Катя рассказывала… – Немец вдруг замолчал и вновь сделался задумчивым и печальным, но вскоре продолжил: – В общем… цыгане спрятали доллары в морозильной камере холодильника на свалке, а люди мэра должны были в назначенный срок их оттуда забрать. Мусор должны были вывезти в воскресенье, а тогда была суббота… хэх, опять суббота! Ненавижу этот день недели… Мой дружок имел знатные планы на те выходные; уж не знаю всех подробностей, да вот только мусор он решил вывезти именно в субботу, чтобы максимально разгрузить свой уикенд. Понятно, что это не входило в планы цыган. Я без понятия, каких придурков Янош послал на эту операцию, но вывоз мусора они провафлили. Когда мэр никакого холодильника на свалке не нашёл, цыгане начали бить тревогу, а мы с Лёшей уже благополучно пришвартовали эту бандуру у меня на кухне. Я не считал деньги, но их там было реально много. Лёше я ничего не сказал – зачем ему знать? Часу не прошло, как в дверь постучали…
Повествование Немца оборвалось, так как к горящей Цитадели Зла подъехал красный пожарный «ЗИЛ». Сирена была выключена, но проблесковый маячок работал, превращая диаду чёрной весенней ночи и оранжевого пламени в триколор с синим отливом.
– Это я вам ещё не рассказал историю, как деньги отмывал под именем иностранного инвестора Уильяма Вороны, – сказал Немец, поднимаясь с ковра.
К пожарным подбежал Андрей Шебр. Он оживлённо о чём-то рассказывал, сопровождая речь активной жестикуляцией.
Встав на ноги, погорельцы наблюдали, как бойцы в количестве пяти человек выскакивали из кабины один за другим и раскидывали пожарные рукава, занимали позиции; один Лёша остался неподвижно лежать на ковре. Санчес, Агасфер и Юра направились к пожарному расчёту.
– Лёха? – Немец нагнулся к другу. – Ты чего, заснул что ли? Проснитесь и пойте, мистер Фримен, проснитесь и пойте…
От нахождения в согнутой позе у Немца потемнело в глазах, его накрыл приступ головокружения, и он, потеряв равновесие, упал на колени и упёрся в ковёр руками. Когда образы вновь обрели черты, а секундная слабость сгинула, он сел, подогнув ноги под себя. Его рука, как опора, находилась на ковре. Ковёр был мокрым.
Алексей сонно открыл глаза. Скромная доза алкоголя вывела парня из строя, бросила в сон и заставила забыться. Подействовав как сильное седативное, спирт погрузил в истому уставшее тело, расслабил мышцы и облегчил мочевой пузырь.
Фриц оторвал руку от влажного ворса, поднёс её к своему лицу и, понюхав пальцы, спросил:
– Лёха, ты чо, обоссался что ли?
Игорь и Сабиров, стоявшие спиной к ковру, повернулись вполоборота и посмотрели на Алексея. Сурнин глубоко вздохнул, но свой бесстрастный вид не растерял.
– Последнее, что осталось от жены… – произнёс он, поворачиваясь лицом к Немцу и Алексею. – Эх, Лёша, Лёша…
Сказав это, он неторопливо побрёл в сторону руин Цитадели. Игорь двигался в отличном от остальных направлении, пошатываясь, будто пьяный скиталец, которого прогнали отовсюду, вынудив остаться вдвоём с занудой-одиночеством.
– Патлатый, подожди! – крикнул Немец вслед.
Поднявшись, он снова чуть не упал, но Сабиров его поддержал, и вместе со следователем они пошли за Сурниным.
Пётр Васильевич сел рядом с Лёшей и спросил:
– Ну как ты, сын?
Лёша ответил:
– Знаешь, пап, мне нужно тебе кое в чём признаться…
***
Это была ночь новой скороспелой весны. Стоял полный штиль, и тепло было не по сезону: границы времён года перехлестнулись, породив очередной климатический феномен. Жар Цитадели, обдававший своим дыханием так грозно и пылко, иссякал, улетучиваясь вместе с густым дымом. В догорающем доме агрессивно трещал шифер на крыше, лопались последние осколки стёкол, деревянные балки, вылизанные пламенем, стремительно чернели.
Отряд пожарных убивал пламя посредством своих водных орудий: огонь ворчливо шипел и ругался, но с покорностью отступал, обиженно прячась в обуглившихся перекрытиях.
Растянувшись вдоль дома, с чувством то ли утраты, то ли победы, стояли они, Каменотёсы – новоявленные, ещё не осознавшие всю значимость происходящего и неотвратимость собственной роли. Хмурый капитан Шебр – огрубелый поборник порядка; Немец – то ли преступник, то ли герой; Санчес ван Хален – воин света; грек по имени Агасфер – жертва собственной любви; Юра Кувалдин – подстреленный, но несломленный; следователь Сабиров – совесть Города N; и смурной Игорь Сурнин, чья жизнь, как и жизни многих других, изменилась навсегда. С краю ото всех стояла семья Туманных: отец и сын. Пётр Васильевич, положив руку на плечо Лёши, обняв паренька-гомосексуалиста, смотрел на языки пламени и был удовлетворён. Сегодня барьеры были порушены, слова сказаны, а судьбы, переплетённые столь причудливым образом, взяли курс на новые, доселе неведомые ориентиры.
Алексей стоял под крылом отца и думал: «Почему в жизни всё происходит так? Мы сами всё усложняем, а потом жалуемся. Неужели нет другого пути? Ведь есть же. Боимся ходить короткой дорогой, но даже если идти длинной, как мы обычно делаем, – исход один и пункт назначения неизменен. Хватит с меня длинных путей».
Позади всех, скрываясь за стволом древнего, как старик Сурнин, дуба, стоял человек. В руках он сжимал кусок материи, некогда взятый из Зелёных трущоб. Этот лоскут не так давно стягивал его запястья, но теперь эти руки были свободны: маньяк Михаил Рыбаподкоп по кличке Глонасс жадно вдыхал запах шарфа Романа Харда.