Предыдущая часть
Метель пришла с севера и не утихала вот уже несколько дней. Хлопья снега бесконечным мутным потоком низвергались с небес, превратив день в ночь. Когда я выходил на улицу, керосиновый фонарь высвечивал ослепительный купол из мешанины снежных хлопьев. Практически на ощупь я пробирался в стойло или курятник, чтобы ухаживать за скотиной в непогоду. Казалось, метель не кончится никогда. А вот газ, судя по манометру газгольдера, кончался. Мне оставалось только надеяться, что снежное безумие вскоре закончится и весна вновь найдёт сюда дорогу.
Когда я принёс парнишку домой, он едва дышал, но был жив. Я не знал, выкарабкается он или нет, но сделал, что мог: обработал и зашил рану, как сумел, и положил на диван поближе к батарее. Антибиотики, срок годности которых истёк ещё в прошлом десятилетии, всё же работали — раненая нога имела здоровый вид, а рана чистая, без следов гноя. Это давало надежду, что бедняга выкарабкается… Но он не приходил в сознание уже три дня. Сквозь сон я поил его куриным бульоном — пришлось зарубить одну курицу — и давал лекарства. Его дыхание выровнялось, но всё ещё оставалось слабым. Хотя бы лицо слегка порозовело. Значит, кровь потихоньку восстанавливается. Может… нет, он должен придти в себя. Я уверен.
Зачем же я его спас? Вытащил из капкана и на горбу дотащил до дома сквозь ледяной ветер и жестокий снег, впивавшийся в лицо. Память о том моменте не сохранила ясной причины, хотя я точно помнил, что причина была и веская. Юноша мирно спал, укутанный сотней одеял, а я смотрел на него и пытался понять: зачем?
Вдруг его дыхание участилось, а веки мелко задрожали, затрепетали и распахнулись. Неровные тени плясали на его лице, и огонь керосиновой лампы золотой звездочкой отражался в голубых глазах.
- Где я? - раздался слабый шёпот.
Взгляд юноши блуждал и метался по комнате, силясь остановится хоть на одном предмете, а веки то и дело пытались сомкнуться, придавленные усталостью. Но мальчишка изо всех сил сопротивлялся и раз за разом сражался с забытьём.
Тогда я сказал наверно самую банальную вещь на свете:
- В безопасности.
На мгновение голубые глаза остановились на мне, но усталое тело взяло свое, и юнец снова уснул. Его дыхание снова стало ровным, но в этот раз чуточку сильнее. Хороший знак. Жить будет.
Я допил остатки молока, с глухим стуком поставил кружку на стол, вытер молочные усы и вышел наружу. На часах время близилось к ночи, самое то проведать живность напоследок, подкинуть корма в корыта и кизяка в печки. А после и самому на боковую. Там глядишь и прояснится, откуда взялся этот парень и зачем я его спас.
Метель разбушевалась, кирпичи, старые солдаты стен, стойко держали бесконечные удары ветра и снега, но всё равно казалось, что даже сквозь них и слой утеплителя в комнату пробирается холод. За полвека я не видел таких жестоких буранов в марте. Видать, когда время людей закончилось, что-то изменилось в атмосфере, и погода стала другой, вернулась к первобытным истокам. Курятник ходил ходуном, а стойло с Машкой дак и вовсе трещало под натиском метели. Я бесконечно подкидывал кизяк в печки, чтобы удержать тепло под крышами, и без устали пересчитывал его остатки. Если так пойдёт дальше, то через пару дней придётся живность переселять прямо в дом, а там и так места нет, худо-бедно отапливается одна комната.
Моя радость по поводу исцеления юнца оказалась преждевременной, ни с того ни с сего его обуяла сильная лихорадка. Пот лил ручьём, он метался в бреду, раскидывая одеяла, а я раз за разом укутывал его обратно. Не приходя в сознание, он звал родителей, а когда я поил его водой или бульоном, называл мамой меня. Сердце надсадно скрипело от звуков его тихого, вкрадчивого голоса. Казалось, что бред на миг отступает, словно страшась, что мать мальчишки и вправду здесь, а её материнская сила может не то что бред вылечить, а и вовсе вернуть сына с того света. Может, и правда её дух витал рядом. Раньше люди и в невидимых тварей, пожирающих их живём, не верили. В самом деле интересно, где его родители? Он слишком юн, чтобы самому выжить во время апокалипсиса.
Лихорадка не уходила, а нога болезненно распухла — антибиотик не работал. У меня был ещё один, сильный, но я берёг его на чёрный день. Врачей в округе не водилось, так что и надеяться я мог на себя да на свои запасы. Может, он и сам выберется, и ни к чему таблетки на него тратить?
Я потрогал его лоб — горячий, чуть не обжигающий, постель мокрая от пота, хоть выжимай, а мальчишку всё равно бил озноб. Что-то подсказывало мне, что сам он не сдюжит.
Тьфу, зараза! Гори оно всё синим пламенем! Ещё малодушничать не хватало, когда человек рядом загибается. Ничего не делать всё равно что убить. А я не убийца. Взялся спасать, дак спасай!
Злясь на самого себя, я рылся в аптечке, пока не нашёл лекарство. Сквозь сжатые в бреду зубы я пропихнул большую таблетку в рот больного и заставил его бессознательное тело запить лекарство. Теперь я сделал всё, что мог, и оставалось только ждать.
В дуэте с метелью снаружи бушевала буря в моей душе. Я два десятка лет избегал любого присутствия людей, а вот поди ж ты. Смотрю на юное лицо в обрамлении капелек холодного пота, и надеюсь, что он будет жить. Даже спустя столько лет моя душа не забыла, что такое человеческое тепло, помощь ближнему и всеобъемлющая любовь к жизни в любом её проявлении. Мало просто выжить, надо ещё человеком остаться.
Что за человек этот мальчишка, я понял в лесу — наивный ребёнок, затерянный в новом мире. Безумно жаль его, но вряд ли он видел другую жизнь, ту, что была до конца света. Не знаю, сломал ли новый мир эту невинную душу, меня он сломал давно и, уверен, сломает ещё. Даже сейчас, видя перед собой беспомощного, умирающего, горящего в бреду юношу, я ждал подвоха или какой-то подлости. Надеялся на хорошее, но готовился к худшему.
Постепенно ход моих мыслей становился бредовее, а веки тяжелее. Я крепко обнял ружьё и забылся беспокойным сном под яростное завывание метели по ту сторону стен.
Необычная тишина разбудила меня. Никто не бормотал в бреду, буря не завывала снаружи, только тихо гудел котёл, гоняя воду по контуру. Я так привык к постоянному шуму, что проснулся резко, как от толчка, и осознание приходило постепенно. Тихо. Я даже слышал гудение маленького дизельного генератора в гараже — он заводился, когда садились батареи, питающие насосы котла.
В темноте слышалось ровное и спокойное дыхание мальчишки. Лихорадка больше не мучила его, и он просто спал. Похоже, антибиотик сработал. Что ж, главное теперь самому нигде не наступить в капкан или не посадить глубокую занозу. Я зажёг керосиновую лампу и осмотрел пациента. Да, теперь за его жизнь можно не волноваться. Пот ушёл, нога приобрела здоровый вид, хотя до выздоровления ей ещё далеко — капкан пробил рану до кости. Но на молодом организме всё быстро заживёт. Я бы с такой раной полгода валялся уже. Эх, молодость… Вот и спину ломит от сна в кресле, а не на диване.
Разбитые яйца зашкворчали на маленькой сковородке, и по кухне разнёсся аппетитный запах. Уход за больным это одно, но сам себя не покормишь — никто не покормит. А если ещё и сыра нарезать...
- Где я? - раздался голос сзади, и пронзительно скрипнула половица.
Я вздрогнул и выронил нож - лезвие воткнулось возле мизинца. А пациент, похоже, пришёл в себя. Я обернулся — дома можно, дома тварей нет — передо мной стоял высокий, бледный и худой, как палка, юноша с вихрами светлых волос и заспанным лицом. Он слегка покачивался от слабости и кутался в одеяло. Когда его мотнуло в сторону раненой ноги, он вскрикнул и поморщился, с удивлением уставившись на рану.
Я решил быть с ним честным.
- У меня дома. Лёг бы обратно — на ногах едва стоишь.
- Д-дома? А где?
- В России. Название села ничего тебе не скажет. Ляг обратно, говорят тебе.
- Нет! - он решительно мотнул головой. - А… это что?
Его глаза блестели в полумраке и смотрели на сковороду с поджаренной глазуньей. Ага, почуял наконец.
- Это еда? - спросил он.
- Ты что, яичницу никогда не видел? - вопросом на вопрос ответил я.
Он обиженно покачал головой.
- Как зовут?
- Ярик, - буркнул он. - То есть, Ярослав! Но можно Ярик. Так меня родители называли…
- Родители, значит… Ну, садись, поешь хоть, Ярик, коли лечь не желаешь.
Ярик, прихрамывая и спотыкаясь, подошёл к маленькому столу и сел на крохотную табуретку. Сидя, он похож на кузнечика, изготовившегося к прыжку. Я поставил перед ним дымящуюся сковородку с яичницей и бросил вилку рядом. Ярик схватил её и принялся накалывать куски яичницы. Вилка с едой была уже возле рта, как вдруг глаза Ярика широко распахнулись, и он резко вздрогнул всем телом, словно пронзённый разрядом электрического тока. Вилка полетела обратно в сковородку, а Ярик взвился:
- Еда отравлена! Вы меня убить хотите!
- Чего? - я чуть не подпрыгнул от неожиданности. - Ты с чего это взял?
- Родители предупреждали, что снаружи полно монстров, и они хотят меня убить! И вот вы! Вздумали отравить меня!
- Тьфу! - сплюнул я и ответил: - Твои родители правы, монстров полно, но что-то себя я к ним не причисляю. На вот, смотри!
Я взял вилку, брошенную Яриком, и съел все наколотые куски. Яичница была чудо как вкусна.
- На, ешь! - я вернул вилку Ярику. - И монстров тут никаких нет, видишь?
Я встал и закружился по комнате. Ярослав немного успокоился, но в глазах всё равно читалось недоверие. Он сел обратно и громко зачавкал едой, а я молча наблюдал, как исчезала яичница, которой мне хватило бы на целый день.
- А вас как зовут? - прочавкал юноша.
- Андрей — отозвался я.
Его вид всколыхнул в памяти давно забытые чувства, и грусть разлилась по телу солёной патокой. В ушах на миг поселились далёкие звонкие голоса. Тоже чавкающие.
Ярослав доел яичницу и сытно рыгнул.
- Ой, прошу прощения! - встрепенулся он, а затем спросил. - Так это вы были в деревне? И в лесу. Это всё вы!
Я кивнул и пробурчал:
- Ну я.
- Значит... Значит, из-за вас я чуть не погиб! Из-за ваших следов, зайца. Если бы не пошёл за вами, то и не заблудился!
- Из-за меня?! Да я тебя на своём горбу тащил, пока волки за пятки кусали! Ты чуть концы не отдал, благо я тебя лекарствами напичкал, чтобы вся хворь вышла. И это твоя благодарность?
- И капкан... Тоже ваш?
- Мой. На крупную дичь ставил, да вот только задохлик какой-то попался.
Ярик обжёг меня взглядом.
- Лучше мне вернуться домой.
Он попытался встать, но со стоном уселся обратно.
- Ай! Как больно!
- Ну и куда тебе с такой ногой? Хочешь, чтобы волки доели?
Ярик молчал и держался за больную ногу.
- Тогда иди! Больно надо тебя кормить!
Я подскочил к двери и открыл её, снаружи царила ночь, и серебристые снежинки падали в полной тишине. Про себя я молился, чтобы малец одумался. Сгинет ведь. А я не хотел, чтобы он погиб. Впервые встретил человека за столько лет, а он от меня убегает, как ошпаренный.
Ярик продолжал молчать и прожигал меня взглядом. Я взял себя в руки. В самом деле, чего это я разгорячился? Он же просто мальчишка. В его возрасте я и не так чудил. Будет мне, старому, буянить.
- Останься, пока нога не заживёт. В конце концов человек человеку - друг, разве нет?
- Но мои родители… - начал Ярик, но я перебил.
- Они взрослые люди! Скажи, где их найти, я их сюда приведу. Делов-то!
А заодно узнаю, откуда он пришёл. Но мальчишка потупил взгляд и опять замолчал. Понятно, не доверяет, значит. Я бы на его месте тоже не доверял.
- Ладно-ладно. Дай хотя бы пару дней ноге зажить. Потерпи чуток, потом вместе найдём твоих родителей. Договор?
Я закрыл дверь на улицу.
- Хорошо, - вздохнул Ярик. - Договор. И спасибо. Наверное. Что спасли и… Вы и правда не похожи на монстра. А… как они выглядят?
- Никто не знает, - я помотал головой. - Кто их видел, тот уже ничего поведать не сможет. И давай уже на «ты». А то всё «вы» да «вы». Тьху! Как на приёме.
Ярослав задумчиво почесал подбородок, на котором едва пробивались первые соломенные щетинки. Юнец едва начал мужать.
- Хорошо… ты. Мама так же про монстров говорила. А папа учил ходить, не оборачиваясь, рассказывал, что они невидимы и прячутся в отражении или за твоей спиной, ждут, когда ты увидишь их…
- Да… - вздохнул я. - Зимой ещё ничего, а вот летом, когда идут дожди… хоть двери снутри заколачивай.
Ярик покивал головой и с грустью в голосе сказал:
- Я никогда не видел дождь.
Он хотел ещё что-то сказать, но внезапный зевок так забавно исказил его лицо, что я едва сдержал улыбку. Но короткая усмешка посетила губы, а Ярослав успел её заметить. Во взгляд добавилась обида, и он, прихрамывая, добрёл до дивана и лёг, отвернувшись к спинке.
- Утро вечера мудренее, - прошептал я.
Ужасно хотелось тёплого молока. Но одна мысль не давала мне покоя - он никогда не видел дождь. Пусть даже Ярослав родился после Их появления, дожди не такая редкость в наших краях. Неужели не видел даже краем глаза? Но Ярослав уже спал, и я не хотел будить бедолагу, который только что одной ногой стоял в могиле. Но что, если он не врал и в самом деле не видел дождь? Жил на подводной лодке. Или в бункере.
В бункере! А это многое объясняет. Раньше секретные части базировались в этих краях. Наверняка, не обошлось без бункеров или шахт с ядерными боеголовками. Не хватало только нарваться на дозу радиации и умереть от рака в мире, где не осталось врачей. Но теория бункера прекрасно ложилась на происходящее. Новая форма без заплат. Бледная кожа, не видевшая солнца.
Что, если в бункере есть выжившие? Живут себе где-то там под землёй, счастливые. Но я не собираюсь изменять своему правилу — остерегайся людей. Оно спасало меня столько времени, и пусть спасает дальше. Я поморщился от этой мысли — странно, но я не хотел расставаться с Яриком, прикипел к юнцу, а характером он мне напоминал кое-кого. Пускай спокойно отлёживается — не буду беспокоить его, пока не подлечится. А как всё выясню, так и решу. Чего гадать о том, что ещё не случилось.
Утро вечера мудренее.