Интересно сейчас читать материалы по поводу жизни релоктантов и эмигрантов. Пишут много и по-разному, это понятно. С одной стороны волна обвинений в предательстве и стяжательстве, помните, что таксист в «Брате говорит Даниле Багрову. Вот это самое и есть – где вкусно пожрать, да сладко поспать, там и Родина. С другой стороны волна обратная. Думающая и прогрессивная Россия уехала, оставив прозябать в мрачной и тягучей хтони аморфное население с безумными кормчими.
Есть небольшая рябь от людей, которые стараются быть, как бы это поточнее сказать, аполитичными. А, нет, точнее будет, которые дружат с миром. Голоса их слабы, но артикуляция понятна. Назовём их наблюдатели. Надо же быть не ангажированным, как мне объясняли.
«Для тех, кто стал врагами РФ, вероятно, вряд ли найдется место в России», — заявил пресс-секретарь президента Дмитрий Песков. Количество этих «врагов» не преувеличивать, отметил «рупор главы». Большинство остальных эмигрантов вернутся на родину, уверен Песков. Ностальгия, по его словам, будет усиливаться по мере того, как трудовой рынок России будет все привлекательнее «на фоне негативных экономических тенденций во многих странах».
России такой опыт знаком. Проходила страна его сто лет назад. Среди уехавших были как мировые звёзды, так и скромные труженики пера и пишущей машинки. За прошедший бурный век они проложили все возможные траектории для русского интеллигента на чужбине. Сегодня этот опыт достали с полки вновь.
Март 1930 года. Михаил Булгаков пишет в правительство СССР письмо, в котором жалуется на то, что все его произведения запрещаются. Романы не издаются, пьесы не ставятся, все культурные учреждения «с необыкновенной яростью доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать», писал их автор. Писатель решил, что причиной гонений стало то,что главной чертой его творчества было «упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране». За это советская власть выдала Булгакову «аттестат белогвардейца, врага, а, получив его, как всякий понимает, может считать себя конченным человеком в СССР». Писатель просил руководство страны немедленно выслать его из страны вместе с женой, ведь «невозможность писать равносильна для меня погребению заживо».
Прошло несколько дней и писателю позвонил Сталин.
— Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда — Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели? — спросил Иосиф Виссарионович писателя.
Булгаков занервничал , ещё бы! - и ответил, что, по его мнению, русский писатель вне родины жить не может. «Вы правы. Я тоже так думаю», — ответил Сталин. И предложил ещё раз подать заявление на работу в Художественном театре. «Мне кажется, они согласятся».
Состоялся своего рода плутовской разговор, и оба собеседника это понимали. На тот год десятки крупных русских писателей жили вне родины. Одни не приняли новую власть и уехали сами. Некоторые даже сражались против нее с оружием в руках. Другим просто вручили билеты на «философские пароходы» и отправили за пределы социалистической Отчизны. Третьи были друзьями новой власти, но жить предпочитали в Италии или в Америке. Параллели между той эпохой и современной ситуацией заставляют вспомнить поговорку «В России за год меняется всё, а за сто — ничего».
Пятнадцатого сентября в Берлинской государственной опере прошла первая из четырех запланированных постановок оперы «Макбет», в которой партию леди Макбет исполнила Анна Нетребко. Конечно же, возник скандал. У здания театра прошел довольно крупный митинг протеста, организаторы которого называли певицу частью российской мягкой силы. Нетребко припомнили, что она была доверенным лицом президента Путина, после 2014 года жертвовала деньги на «восстановление оперного театра в Донецке» и фотографировалась с лидерами пророссийских движений. Это, конечно, передёргивание и подтасовка.. Нетребко после 24 февраля попыталась дистанцироваться от политики российского государства и даже перестала выступать на родине. Но в то же время не разрушает мосты. Каждое слово в ее редких интервью западным СМИ тщательно редактируется, чтобы «не нанести ущерб карьере» певицы. Сама она утверждает, что «да, я хочу усидеть на этих двух стульях или даже на трех, если потребуется».
Она не одинока в своём желании. Максим Горький стал одним из символов русской революции, но жить долго предпочитал в фашистской Италии. Он не во всем соглашался с большевистским режимом — осуждал «красный террор» и заступался за диссидентов. Горький ходатайствовал за Николая Гумилева, а после его расстрела на долгие годы уехал из Советской России. Там он, например, протестовал против судебным процессом над партией эсеров. Но по чётным дням протестовал, а по нечётным активно общался с Советской властью. Как бы сейчас сказали представители «креативного класса» - дружелюбный писатель. Например, по просьбе руководства СССР, собирал деньги на помощь голодающим Поволжья. Именно через Горького молодая страна Советов транслировала свою идеологию на европейских интеллектуалов. И довольно успешно. Горький издавал в Европе журнал «Беседа», в котором публиковались советские авторы. Правда, распространять это издание в СССР власти запретили. В 1922-м он подписал с советским торгпредством в Германии договор, в соответствии с которым все права на издание сочинений Горького переходили к Госиздату. Взамен писатель получал крупные гонорары, позволявшие вести роскошный образ жизни. В конце 1920-х Горький после многих лет эмиграции приехал в СССР. Советское правительство предоставило ему особняк Рябушинского на Малой Никитской улице, дачи в Крыму и в Горках. Родной для писателя Нижний Новгород в честь его возвращения переименовали в Горький, хотя самому пролетарскому писателю это не понравилось.
Стул пришлось выбрать один. В 1933 году Нобелевскую премию по литературе получает Иван Бунин, хотя фаворитом несколько лет подряд считался Горький. Горький всё понимает и возвращается в Союз, чтобы фактически возглавить писательский цех. Он организовал 1-й Всесоюзный съезд советских писателей и выступил на нем с главным докладом. Написал очерк «Соловки», в котором хвалил систему «перевоспитания» заключенных, и редактировал главные книги советского идеологического аппарата: «Историю гражданской войны» и «Беломоро-Балтийский канал имени Сталина». На его похоронах урну с его прахом несли главные вожди СССР Сталин и Молотов. Почти мгновенно Горький становится культом, обязательным для всей страны.
Коллега Анны Нетребко по жанру Федор Шаляпин, тоже сидевший на двух идеологических стульях, проделал обратную эволюцию. Певец принял революцию. Революция приняла Шаляпинв – он получает звание народного актера республики и должность художественного руководителя Мариинского театра. Но что-то пошло не так. В 1922 году Шаляпин уехал на гастроли в США и не спешил возвращаться. В СССР обиделись.
Или жить вам,
как живет Шаляпин,
раздушенными аплодисментами оляпан?
Вернись
теперь
такой артист
назад
на русские рублики —
я первый крикну:
— Обратно катись,
народный артист Республики!
Это Владимир Маяковский, стихотворное письмо к Горькому. Подтекст понятен. Как гворится, вы или крестик снимите, или трусы наденьте.
Похожие чувства испытывают и сегодня многие деятели культуры, оставшиеся в стране и поддерживающие события последних полутора лет. Дмитрий Певцов, например, называл коллег по цеху, уехавших из страны, клопами и требовал ни за что не давать им «второго шанса». «Гражданам России, открыто и публично выступившим против священной специальной военной операции, необходимо запретить какую-либо публичную деятельность», — говорил Певцов. Власть предпочитает действовать более мягко.
Дмитрий Песков вызвал бурю критики со стороны «патриотов», поцеловав руку Алле Пугачевой, когда та приехала из Израиля на похороны Валентина Юдашкина. «Как вы? Я очень рад вас видеть», — сказал он примадонне, давая понять, что на родине ее врагом не считают, несмотря на критику сами знаете чего.
В прошлом подобная умеренность приносила плоды. Сталинскому руководству удалось вернуть в страну целый ряд «инженеров человеческих душ».
«Красный граф» Алексей Толстой. «В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства», — вспоминал писатель. Но, хлебнув горькой эмигрантской жизни, он стал менять взгляды: «Жизнь в эмиграции была самым тяжелым периодом моей жизни. Там я понял, что значит быть парием, человеком, оторванным от родины, невесомым, бесплодным, не нужным никому ни при каких обстоятельствах».
Советское правительство не стало припоминать Толстому старые разногласия. На родине графа тепло встретили, обласкали должностями и привилегиями. И он до конца жизни был одним из самых сильных рупоров советского государства в мире культуры.
Уехавших звезд на фоне общего числа релокантов мало. Сам Песков оценил число потенциальных «врагов» всего в 160 человек. По сравнению с миллионом уехавших из страны это капля в море. Но само «море» относительно однородно в социальном смысле. Большинство эмигрантов новой волны составляет интеллигенция. По сравнению с предшественниками можно считать, что она находится в привилегированном положении. Примерно четверть релокантов владеют востребованными профессиями. Глава Минцифры Максут Шадаев, например, оценивал число уехавших из России айтишников в 100 тыс. человек. Сопоставимое число людей сумеет встроиться в академический мир — университеты, колледжи, исследовательские структуры. Сто лет назад бежавшим из СССР пришлось работать грузчиками, официантами, продавцами, а то и проститутками. Востребованных на Западе специалистов среди них было очень мало, это и понтяно, время новых высокотехнологичных профессий «без границ» ещё не наступило. За следующие несколько десятилетий в СССР построили мощнейшую образовательную систему, которая сделала следующие волны эмиграции существенно более конкурентоспособными.
Всё же десяткам и сотням тысяч сейчас очень трудно. Гуманитарии - журналисты, медийщики, рекламщики, маркетологи и прочий «еркативный класс».. Многие из них сожгли мосты для возвращения — участвовали в протестных митингах, поддерживали политиков, внезапно оказавшихся террористами и экстремистами, писали или снимали материалы, «дискредитирующие» российское что-нибудь. Вне пределов России они оказались в подвешенном состоянии. Их главная компетенция связана с языком и культурой, которую с собой не вывезешь. «Выезжать» приходится по кривым траекториям, до боли знакомым из книг и фильмов о русской эмиграции.
Вот журналисты «Медузы», признанной в России иноагентом и «нежелательной организацией». В сентябре выяснилось, что на телефон издательницы и основательницы «Медузы» Галины Тимченко была установлена шпионская программа Pegasus, созданная выходцами из израильских спецслужб. Кто следит за российскими оппозиционными журналистами, неясно, но в редакции предполагают, что заказчиком могло стать одно из европейских правительств или их спецслужб. «Даже в Европе мы не в безопасности», — пишет главный редактор издания. После того как скандал вышел на поверхность, еще несколько русскоязычных журналистов рассказали, что их телефоны также были заражены «Пегасом».
Достаточно быстро стало понятно, что полной свободы слова нет нигде. Ну, может быть в Антарктиде. Как и в прошлом веке, выяснилось, что в неустойчивой ситуации самым надёжным оказывается работа на бюджет. Некоторые либеральные журналисты, годами писавшие о том, как российская власть опирается и одновременно манипулирует «бесправными бюджетниками», влруг оказались на их месте. Только бюджет иностранного происхождения. Сотни российских журналистов работают в крупных государственных СМИ, таких как «BBC» или «Deutsche Welle» (внесена в реестр иноагентов). Все «траблы» работы в бюджетных структурах знакомы. Только теперь они зеркалят реальность российских медиа.
В условиях конфликта «бюджетные» СМИ на Западе не будут сокращать. Но ценность журналистских коллективов, теряющих связь с родиной, падает. Источников информации становится меньше. Возможности работы в поле нет совсем. Журналистика эволюционирует в колумнистику и теряет свою значимость. По уровню погружения в материал русские журналисты с каждым месяцем приближаются к западным коллегам, в то же время не приобретая их навыков и профессиональной свободы.
Но в глазах большинства других релокантов-гуманитариев «бюджетники» выглядят счастливчиками. Их карьерный потолок куда ниже. Преподаватель престижного вуза работает в Париже смотрителем при младших классах, наблюдает за порядком на переменах. Учёный-историк почтальон, таких примеров масса.
Все это уже однажды было. Все это оказалось даже в куплете: «Ведь я институтка, я дочь камергера, / Я черная моль, я летучая мышь... / Вино и мужчины — моя атмосфера, / Приют эмигрантов — свободный Париж». И все с поразительной настойчивостью повторяется вновь. Скитания на чужбине сделали эмигрантов первой волны большими патриотами далекой родины. Новые эмигранты, кажется, учатся этому чувству еще быстрее.
Думается, что обучение будет успешным. Можно будет сказать «Отлично! Все свободны».