Из дневника читателя
Но какая тут может быть связь между знаменитым полярником Иваном Папаниным и сумрачным гением, создавшим недоброго человекоподобного монстра Франкенштейном. Связь эту можно обнаружить, если внимательно вникнуть в причудливую и не во всём однозначную судьбу Ивана Папанина. И тут надо начинать издалека. Юная англичанка Мэри Шелли опубликовала в 1818 году свой первый роман под названием «Франкенштейн». Он стал мгновенно знаменит. Содержание его известно теперь каждому. В основном по экранизациям, которых не менее десятка. Коротко содержание романа и фильмов сводится к следующему. Гениальный хирург и учёный-биолог Виктор Франкенштейн решил посоревноваться с Богом. Он собрал из разных частей человеческих тел, украденных на кладбище, идеальное, по его мнению, существо. Но просчитался по отсутствию божьего опыта. Безымянное существо, исполненное злобы и ненависти, вышло из под его контроля. Франкенштейн понял, что оно не пощадит ни его, ни близких ему людей. Им двоим, искусственному чудищу и его создателю тесно стало на земле. Весь роман это, в сущности, история бегства и преследования. Последний раз затравленного Франкенштейна видят исследователи северных широт, отправившиеся на научном судне к Северному полюсу. Здесь он ищет спасения от своего прошлого, гениального, неразумного и преступного. Здесь, доведённый до психической невменяемости, хочет он избавиться от этого своего прошлого, в котором таится гибель.
Ровно через сто лет эта невероятная история и повторилась с Иваном Папаниным, одним из тысяч дезертиров, мародёров и романтиков разбоя, которых гениальный подстрекатель Ленин объединил для собственных целей идеей пролетарской власти.
«Ленинская правда, — вспоминал потом Папанин, — была настолько понятной, доходчивой, что народные массы — и я с ними — не могли её не принять».
Из того, что о тех днях написано Троцким, можно понять суть той ленинской правды, которую так легко понял и намертво усвоил матрос с незаконченным низшим образованием, который станет вскоре академиком, адмиралом и дважды героем:
«Газеты особенно ухватились за слова “Грабь награбленное” и ворочали их на все лады: и в передовицах, и в фельетонах.
— И далось им это “грабь награбленное”, — с шутливым отчаянием говорил раз Ленин.
— Да чьи это слова? — спросил я. — Или это выдумка?
— Да нет же, я как-то действительно это сказал, — ответил Ленин, — сказал, да и забыл, а они из этого сделали целую программу. — И он юмористически замахал рукой».
Сцена эта произошла в то время, когда грабёж и убийства стали главным смыслом революции, и этому смыслу большевики и их правительство следовали с величайшей страстью. Дремучей жутью отдают эти дважды повторённые слова о веселье Ленина при судорогах умирающего организма великой страны. Страшные шутки выпадали на долю русского человека...
Папанин в это время обретался в Крыму. В Крыму, ставшем тогда самым жутким примером убийственного вдохновения творцов нового мира, задумавших, как и доктор Франкенштейн, создать нового человека из того, что останется под рукой после тщательной кровавой чистки.
Много лет спустя, будучи заслуженным учёным и значительным в советской номенклатуре лицом, собравшим почти полную коллекцию всяческих советских и зарубежных героических наград, Папанин напишет об участии в крымских делах лишь то, что ему поручено было охранять запасы с вином, да «поддерживать в городе революционный порядок».
Всё это, мягко говоря, неправда. Это тем более очевидно, что Папанин и сам себе противоречит в обширной книге мемуаров, которую выпустил он под заголовком, не лишённым монументальной лирики — «Лёд и пламень».
Есть у Константина Тренёва довольно ловко ко времени сочинённая пьеса «Любовь Яровая». И фильм есть, поставленный по этой пьесе, ставший классикой революционного кино. Лучшие актёры играют в этом фильме разных видных участников крымской кровавой эпопеи. Знаменитый Кирилл Лавров играет там матроса Швандю. А Швандя этот списан с тогдашнего матроса Папанина. Так что он, понятное дело, был среди самых заметных персонажей той крымской истории. Весёлый и юморной был этот матрос Швандя. Он с улыбкой шёл на смерть и с улыбкой глядел на смерть других. Сам же Папанин говорил о себе тогдашнем так: «В меня стреляли, и я стрелял». Это и всё, о чём захотел он сказать.
Но, после тех дней символом Крыма стали не только бочки с вином, но и великие потоки крови стали таким символом… И никоим образом невозможно представить, чтобы потоки этой крови все текли никак не задевая будущего академика-героя…
9 декабря 1920 года в Крыму было создано местное подразделение Всероссийской ЧК — Крымская чрезвычайная комиссия (КрымЧК). Её комендантом и назначили Ивана Папанина.
Увы, это назначение не оставляет ни малейшего повода сомневаться в истинной роли Папанина в тех давних делах на Крымском полуострове. В обязанности комендантов (их также называли «комиссарами смерти») входило приведение в исполнение приговоров и руководство расстрелами. Это следует из любой типовой для всех чекистских организаций должностной инструкции, допуск к которым в соответствующих учреждениях теперь вполне открытый.
Да и то, что итогом чекистской карьеры Папанина стало награждение его орденом Красного Знамени, равным которому вскоре станут орден Ленина и Звезда Героя, говорит о том, что времени даром он там не терял. И с врагами не церемонился.
По воспоминаниям современника, с падением Симферополя «в Крыму воцарился большевизм в самой жестокой, разбойничье-кровожадной форме, основанной на диком произволе местных властей, не поставленных хотя бы и большевистским, но всё же — правительством, а выдвинутых толпой, как наиболее жестоких, безжалостных и наглых людей. Во всех городах лилась кровь, свирепствовали банды матросов, шёл повальный грабёж, словом, создалась та совершенно кошмарная обстановка насилий и разграбления, когда обыватель стал объектом перманентного грабежа».
В дневнике Ивана Бунина есть запись от 8 февраля 1918 года: «…Приехал Д. — бежал из Симферополя. Там, говорит, “неописуемый ужас”, солдаты и рабочие “ходят прямо по колено в крови”. Какого-то старика полковника живьём зажарили в паровозной топке».
«В Симферополе, — писал в своих воспоминаниях другой свидетель, живший в то время в Крыму, известный политик, публицист и общественный деятель, князь Владимир Оболенский,— тюрьма была переполнена и ежедневно из неё вызывали людей на расстрел пачками».
Всё это давно известно, конечно. Единственно новым тут было для меня то, что всеми этими зверствами руководил и лично в них участвовал бравый матрос Иван Папанин.
В моих поисках попался мне документ, который ясно подтверждает, что в бытность свою комендантом, будущий советский полярник не только приводил в исполнение смертные приговоры, но ещё и обучал этому жестокому ремеслу начинающих чекистов. Один из его прилежных учеников, Александр Журбенко, впоследствии сделал недурственную карьеру в системе карательных органов, и стал большим начальником. Возглавил Управление НКВД по Москве и Московской области. Когда в 1938 году его арестовали, он из камеры написал письмо Сталину, в котором, пытаясь разжалобить вождя, подробно рассказал о своей многолетней работе чекиста, начавшейся в комендатуре Крымской ЧК, где он, под руководством ставшего теперь знаменитым на весь мир Папанина, своей «ещё юношеской рукой непосредственно уничтожал врагов».
Тренировал своих подопечных Папанин не только в стрельбе по живым мишеням в подвалах Симферопольского ЧеКа. Мелкого роста, но удивительно жилистый и обладавший громадной силой он упражнялся при подчинённых своих вот уж действительно зверской забавой. Ещё не начиная допрос, он на спор отправлял в глубокий нокаут с одного удара правой всякого, кто представал перед ним.
— Ну что, братишка, допрыгался?
Местные создатели и хранители чекистского чёрного юмора называли этот приём «наркозом Папанина».
«Служба комендантом Крымской ЧК, — написал Папанин в помянутых мемуарах, — оставила след в моей душе на долгие годы. Дело не в том, что сутками приходилось быть на ногах, вести ночные допросы... Работники ЧК были санитарами революции, насмотрелись всего. К нам часто попадали звери, по недоразумению называвшиеся людьми. Разговор с ними был короткий: следствие, суд и — к стенке».
Что это были за «звери», можно узнать опять же из мемуарных записей того, кто этих зверей ставил к той смертной стенке: «Ходил хлопотать ко мне за <…> задержанных студентов высокий, темноволосый молодой человек с ясными глазами. Он горячо доказывал, что головой ручается за своих друзей. И приходилось мне поднимать их дела, идти к следователям. Я забыл об этом “ходатае” и никогда бы не вспомнил, если бы через три с половиной десятилетия в коридоре Академии наук не остановил меня всемирно известный учёный.
— Иван Дмитриевич, помните ли вы, как по моей просьбе из тюрьмы студентов выпускали?! — спросил он и засмеялся. Это был Игорь Васильевич Курчатов».
Продолжу цитировать Папанина: «В ЧК рекомендовала меня Розалия Самойловна Землячка. Было это в ноябре 1920 года. Говорят, у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Не знаю, у кого как, но у меня такой ангел был — Розалия Самойловна». Крестная мать от Сатаны.
О Розалии Землячке, дочери известного киевского купца Самуила Залкинда, теперь тоже всё известно. Я напомню только немногое.
Её кличка времён подполья была отнюдь не ангел — Демон. Замечено историками революции, что из женщин, добровольно ставших карателями в большевистских черезвычайках, восемьдесят процентов были с больной, на почве сексуальных расстройств, психикой. Розалия Залкинд, несомненно, относилась к этой категории революционерок. Рассказывают, что расправы над мужчинами, попавшими в застенок, она частенько чинила лично. Выбирала для того здоровяков и красавцев. Пытала опять же лично, со страстью и вожделением. Убивала потом с воплями и конвульсиями, которые совершенно недвусмысленно указывали на тайный патологический смысл её служения революции.
Главная её заслуга перед большевиками заключена в следующем. Крымский ревком и обком партии ко дню 1 Мая 1921 года объявили вдруг широкую политическую амнистию всем, кто скрывался до сей поры от Советской власти. В это время в Крыму, как известно, находились десятки тысяч белых солдат и офицеров, рискнувших не покидать родину. Был издан приказ, в котором всем бывшим военнослужащим царской и Белой армий предлагалось зарегистрироваться. В обмен на жизнь и амнистию. Так было выявлено место жительства будущих главных жертв Землячки и иже с нею. Красный террор начался в Крыму и только потом покатился по всей России. Расстреливали без всякого суда — прямо по тем регистрационным спискам. Точного числа убитых русских солдат и офицеров нет. По разным данным их было от шестидесяти до трёхсот тысяч. Говорят, что, устав от бумажной работы, Розалия любила посидеть за пулемётом. Отвести душу и утолить революционную похоть.
«Ямы за Воронцовским садом и оранжереи в бывшем имении купца Крымтаева были полны трупами расстрелянных, слегка присыпанных землей, а курсанты здешней кавалерийской школы (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм выбивать камнями золотые зубы изо рта казнённых, причем эта охота давала всегда большую добычу».
Лучшую характеристику Розалии Залкинд дал уже в наши дни небезизвестный А.И. Солженицин, назвавший её «фурией красного террора». Уничтожение принимало кошмарные формы, приговорённых грузили на баржи и топили невдалеке от берега. Именно Землячка решила: «Жалко на них тратить патроны, топить их в море». Привязывали камень к ногам обречённых, и долго ещё потом сквозь чистую морскую воду были видны рядами стоящие мертвецы. Морское течение тревожило их, и казались они живыми и продолжавшими молиться о растерзанной России. «Такой была удивительная женщина, чей прах покоится в Кремлевской стене… Розалия Самойловна была для меня вроде крестной матери». Это я в конце своего краткого рассказа о Розалии Землячке цитирую опять Папанина. Опять он о ней твердит, как о крестной матери. Он о подлинной её сути он, конечно, так и не сказал ни слова правды. Тогда бы и о себе надо стало говорить не так, как записано у него: «Завершили же разгром банд мы летом 1921 года. И я с удвоенной энергией взялся за работу, но быстро попал в больницу. Приговор врачей был: полное истощение нервной системы». Больница эта была психиатрическая. Непрерывная жуть убийства не прошла даром.
Клиника для душевнобольных мало помогла и именно это обстоятельство, по всей видимости, стало началом беспримерных метаний Ивана Папанина по земле, приведших его, в конце концов, на полярную льдину и к полюсу. Гениального безумца Виктора Франкенштейна на таком же, примерно, пути преследовало жуткое чудище, опрометчиво созданное им самим. Говорят, что Папанина гнала в северное безлюдье не совсем растраченная совесть и страх подступающего умопомешательства. Непомерный кошмар прошлых дел не давал ему остановиться. Он сам создал своё прошлое, в котором были смерть и ужас. Они, казалось ему, готовы были догнать и поглотить его. Многие его сослуживцы уже сами попали под жернова времени. Революция, как известно, нередко и с большим удовольствием пожирает своих детей.
Уже в двадцать пятом году он оказался в Якутии. Строит радиостанцию на берегу Алдана, притока великой реки Лены. Через четыре, примерно, года его следы обнаруживаются ещё дальше на север, на Земле Франца-Иосифа. Сначала он пробивается туда на ледоколе, в качестве простого радиста. Остаётся там, на неопределённое время, уже в качестве начальника полярной станции в бухте Тихая на одном из островов обширного архипелага. Через короткое время он уже на мысе Челюскин. У неграмотного матроса обнаруживаются неожиданные качества. Он не без успеха руководит несколькими научными экспедициями, и это, в конце концов, решает его судьбу…