В массовом сознании термин «макиавеллизм» нередко служит синонимом для обозначения политики, принципиально игнорирующей нормы морали, руководствующейся лишь принципом политической целесообразности и проповедующей абсолютную вседозволенность в средствах, сторонника тирании того самого макиавеллистского «государя». В частности, образ Никколо Макиавелли как убеждённого аморалиста и проповедника аморализма создал в своей пьесе «Мальтийский еврей» знаменитый английский драматург елизаветинской эпохи Кристофер Марло:
Напрасно отвергать мои писанья —
Они читаются, чтобы достичь
Престола папского; а если нет —
Я передам свой яд ученикам.
Религию считаю я игрушкой
И утверждаю: нет греха, есть глупость.
Иль птицы в небе обличат убийство?
Подобный вздор мне было б стыдно слушать.
Что говорить о праве на корону?
И Цезарь сам на власть имел ли право?
Трон силой утверждается, закон,
Как у Дракона, крепок только кровью.
Кто крепко держит власть, тот дольше правит,
Чем то указано условьем грамот.
Но соответствует ли истине нарисованный Марло (и множеством других обличителей «макиавеллизма» — он был далеко не одинок в них) портрет Никколо Макиавелли — или же флорентийский мыслитель второй половины XV — первой трети XVI века в действительности в своих произведениях продвигал совсем другие идеи?
Самое знаменитое в наши дни (хотя, как я покажу далее, настоящие свои взгляды Макиавелли выражал не в нём) произведение «Государь» часто рассматривается как проповедь идеи ничем не ограниченной власти «государя», прибегающего к сколь угодно морально сомнительным средствам для расширения своего политического влияния. Однако в настоящее время этот взгляд был поставлен под сомнение. Так, исследовательница Эрика Беннер в своей работе «Государь Макиавелли: новое прочтение» (Machiavelli’s Prince: New Reading) рассматривает её как политическую сатиру убеждённого республиканца Макиавелли на монархический по сути своей режим Медичи, установленный в 1512 году (от которого сам Макиавелли пострадал — в 1513 году он был арестован по обвинению в заговоре против них и подвергся пытке, вскоре после чего и начал работу над «Государем»). Приведу краткий пересказ её работы, излагающий основные её тезисы:
«Исследователь обращает внимание, что «Государь» резко отличается от всего остального творчества Макиавелли. До и после этого труда флорентинец в своих работах был крайне критичен к методам, которые использовали правители, чтобы прийти к власти и расширить ее за счет других владений. В своих ранних поэмах он описал, как неразборчивые методы и амбиции жадных до власти пап и правителей государств разрушили Италию; позднее в «Рассуждениях» он открыто встанет на сторону республики и предостережет Медичи от попыток ее уничтожить <…>
В литературе уже отмечалось, что выбор Макиавелли исторических примеров в «Государе» был для его эпохи откровенно провокационным и даже интерпретировался как признак иронии. Если намерением автора было польстить новым властям Флоренции и добиться, чтобы они позволили ему вернуться в политику, то избранные для этого средства выглядели очень странно <…>
Особенности использования примеров из истории Древнего мира, пишет Беннер, усиливают подозрение, что не все так просто, как кажется многим. Любой, кто полюбопытствовал сравнить изложение Макиавелли каких-то моментов с тем, что о них писали Ксенофонт, Саллюстий, Полибий, Ливий и Плутарх, окажется в сложном положении, поскольку эти авторы описывали избранные флорентинцем примеры гораздо более критично, нежели это делал он. В некоторых случаях его изложение отличалось от них столь сильно, что объяснить этот феномен можно только иронией. Например, характеристика Филиппа V Македонского столь же невероятна, как и похвалы в адрес Чезаре Борджиа. Иногда предполагают, что Макиавелли хотел попросту подорвать все суждения древних авторов. Более вероятной целью было обнажить испорченное мышление тогдашних итальянских государей, когда суждения были настолько извращены, что действиям непорядочных и склонных к насилию древних правителей подражали и восхищались <…>
Что до содержания, то есть серьезные проблемы, когда нужно связать большинство общих стандартов «Государя». Если мы попробуем идентифицировать несколько базовых критериев многочисленных максим и примеров книги, то текст, который сначала выглядел однозначно и понятно, начинает выглядеть неопределенным. Почему-то считается, что Макиавелли был приверженцем идеи «цель оправдывает средства». Но что в «Государе» является приемлемой целью? Временами речь идет о личном величии, репутации и существовании самого государя. В других случаях, пишет Беннер, Макиавелли предполагает, что власть государя может быть обеспечена только в том случае, если он будет отдавать приоритет стабильности, безопасности и благосостоянию народа над собственными амбициями. Эти цели не всегда конвергируются».
Но даже если не рассматривать «Государь» как политическую сатиру, то, обратившись к тексту данного произведения, можно обнаружить в нём пассажи, резко расходящиеся с популярным образом Макиавелли как «проповедника безнравственности».
Вот Макиавелли рассуждает об использовании насилия в управлении государством:
«Жестокость применена хорошо в тех случаях — если позволительно дурное называть хорошим — когда ее проявляют сразу и по соображениях безопасности, не упорствуют в ней и по возможности обращают на благо подданных; и плохо применена в тех случаях, когда поначалу расправы совершаются редко, по со временем учащаются, а не становятся реже. Действуя первых способом, можно, подобно Агафоклу, с божьей и людской помощью удержать власть; действуя вторым — невозможно. Отсюда следует, что тот, кто овладевает государством, должен предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом, а не возобновлять изо дня в день; тогда люди понемногу успокоятся, и государь сможет, делая им добро, постепенно завоевать их расположение. Кто поступит иначе, из робости или по дурному умыслу, тот никогда уже не вложит меч в ножны и никогда не сможет опереться на своих подданных, не знающих покоя от новых и непрестанных обид. Так что обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше».
Стоит обратить внимание не только на то, что «жестокие» рекомендации Макиавелли здесь в действительности призваны минимизировать насилие в политике и не допустить взаимного отчуждения власти и подданных, но и на то, что он и не думает скрывать, что описываемые им средства являются злом, пусть и необходимым во избежание ещё худшего зла (постоянного террора со стороны власть предержащих вместо ограниченного, «дозированного» насилия). Он заключает: «Однако новый государь не должен быть легковерен, мнителен и скор на расправу, во всех своих действиях он должен быть сдержан, осмотрителен и милостив, так чтобы излишняя доверчивость не обернулась неосторожностью, а излишняя недоверчивость не озлобила подданных».
Макиавелли предостерегает правителей от покушения на имущество подданных; интересно, что здесь он прямо пишет, что соображениями политической целесообразности всегда можно оправдать ограбление подданных, но это — путь к катастрофе:
«Чтобы избежать ненависти, государю необходимо воздерживаться от посягательств на имущество граждан и подданных и на их женщин. Даже когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества. Тем более что причин для изъятия имущества всегда достаточно и если начать жить хищничеством, то всегда найдется повод присвоить чужое, тогда как оснований для лишения кого-либо жизни гораздо меньше и повод для этого приискать труднее».
Макиавелли вовсе не призывал современников к аморализму — скорее он указывал на то, что у правителя не всегда есть возможность следовать морали, и что такое следование может поставить в затруднительное положение его подданных (а именно забота о благе подданных, по Макиавелли — признак хорошего правителя, ведь лучше быть недостаточно щедрым, чем расточительным грабителем по отношению к подвластным):
«Если государь захочет приобрести между людьми репутацию великодушно-щедрого, ему необходимо будет не пренебрегать никакой роскошью; это приведёт его казну к неизбежному оскудению и, для поддержания репутации, он вынужден будет отягощать свой народ чрезвычайными налогами, заводить фиски и одним словом употреблять всевозможные способы для увеличения своих доходов. Это отягощение послужит первой причиной народной к нему ненависти и вместе с его обеднением начнёт расти к нему и неуважение. Таким образом, возбудив своей великодушной щедростью негодование большинства и удовлетворив только весьма не многих, он дойдет до того, что всякое ничтожное затруднение станет для него опасным и всякое недоразумение может послужить причиной его гибели. Поняв ошибку, он конечно захочет её исправить, но первые же меры в этом направлении навлекут на него обвинение в скупости. Следовательно, государь не должен быть великодушно-щедрым в такой степени, чтобы эта щедрость приносила ему ущерб, и, если он мудр, — не должен бояться прослыть за скупого, так как с течением времени он будет выказываться всё более и более щедрым, имея возможность при помощи своих доходов и своей казны вести войны, как оборонительные, так и наступательные, не отягощая народ налогами.
<…>
Следовательно, всякий государь, не желающий, в случае неизбежной защиты, быть поставленным в необходимость разорять своих подданных для того, чтобы не остаться без средств и не потерять вследствие этого уважения к себе, — чтобы отстранить от себя всякий повод к грабежу своих подданных, должен не бояться обвинения в скупости, так как скупость один из тех пороков, благодаря которым он может поддерживать свою власть. Если мне скажут, что Цезарь достиг верховной власти, благодаря великодушной щедрости, и что качество это служило причиной весьма значительного возвышения очень многих лиц, — я возражу на это: сделался ли ты уже государем, или ты ещё только стремишься к власти. В первом случае великодушная щедрость положительно пагубна, во втором, для достижения целей, необходимо казаться великодушно-щедрым. Цезарь прославился своей щедростью ещё в то время, когда стремился к власти, но если бы, по достижении её, он продолжал быть щедрым и не ограничил своих расточительных издержек, он погубил бы Римскую империю».
Наиболее полно свои истинные взгляды Макиавелли выразил позднее, в работе под названием «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», содержащий его анализ Тита Ливия. В ней он снова выступил как сторонник дозирования насилия в политике (хорошее государство для Макиавелли — сводящее к минимуму насилие в отношении сограждан); более того, он выступает как открытый республиканец, прямо заявляющий, что политическая свобода и политическая конкуренция могут послужить этой цели:
«Я утверждаю, что осуждающие столкновения между Знатью и Плебсом порицают, по моему, то самое, что было главной причиной сохранения в Риме свободы; что они обращают больше внимания на ропот и крики, порождавшиеся такими столкновениями, чем на вытекавшие из них благие последствия; и что, наконец, они не учитывают того, что в каждой республике имеются два различных умонастроения — народное и дворянское, и что все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями между народом и грандами. В этом легко убедиться на примере истории Рима. От Тарквиниев до Гракхов — а их разделяет более трехсот лет — смуты в Риме очень редко приводили к изгнаниям и еще реже — к кровопролитию. Никак нельзя называть подобные смуты губительными. Никак нельзя утверждать, что в республике, которая при всех возникавших в ней раздорах за такой долгий срок отправила в изгнание не более восьми — десяти граждан, почти никого не казнила и очень немногих приговорила к денежному штрафу, отсутствовало внутреннее единство».
Более того, Макиавелли предстаёт в этой работе как моралист — республиканский строй, по его мнению, питает доблесть и добродетельность граждан:
«И уж вовсе безосновательно объявлять неупорядоченной республику, давшую столько примеров доблести, ибо добрые примеры порождаются хорошим воспитанием, хорошее воспитание — хорошими законами, а хорошие законы — теми самыми смутами, которые многими необдуманно осуждаются. В самом деле, всякий, кто тщательно исследует исход римских смут, обнаружит, что из них проистекали не изгнания или насилия, наносящие урон общему благу, а законы и постановления, укрепляющие общественную свободу <…> Добродетель и благочестие народа очень хорошо видны в Германии, где они все еще очень велики. Именно добродетель и благочестие народа делают возможным существование в Германии многих свободных республик [вольных городов], которые так строго соблюдают свои законы, что никто ни извне, ни изнутри не дерзает посягнуть на их независимость».
Напротив, монархия для Макиавелли — следствие развращённости народа, который утрачивает навыки политический организации и становится лёгкой добычей для тирана:
«Однако нет более убедительного примера этому, чем тот, что дает Рим: после изгнания Тарквиниев он сумел сразу же обрести и удержать свободу, но после смерти Цезаря, после смерти Гая Калигулы, после смерти Нерона и гибели всего Цезарева рода Рим никогда не мог не только сохранить свободу, но даже хотя бы попытаться положить ей начало. Такое различие в ходе событий, имевших место в одном и том же городе, порождено не чем иным, как тем обстоятельством, что во времена Тарквиниев римский народ не был еще развращенным, а в более поздние времена он был развращен до крайности. Ведь тогда, для того чтобы поддержать в народе твердость и решимость прогнать царей, достаточно было заставить его поклясться, что он никогда не допустит, чтобы кто-нибудь царствовал в Риме; впоследствии же ни авторитета, ни суровости Брута со всеми его восточными легионами не оказалось достаточным для того, чтобы побудить римский народ пожелать сохранить ту самую свободу, которую он вернул ему, наподобие Брута первого».
Хотя Макиавелли нередко приписывают принцип «кто силен, тот и прав», в этом своем труде он прямо пишет, что преуспевший тиран много хуже неудачливого (в данном случае он приводит в пример Цезаря, которого считает губителем свободы Рима):
«И пусть никого не обманывает слава Цезаря, как бы сильно ни прославляли его писатели, ибо хваливших Цезаря либо соблазнила его счастливая судьба, либо устрашила продолжительность существования императорской власти, которая, сохраняя его имя, не допускала, чтобы писатели свободно о нем говорили. Однако если кому-нибудь захочется представить, что сказали бы о Цезаре неутесненные писатели, пусть почитает он, что пишут они о Катилине. Цезарь заслужил даже большего порицания; ведь больше надобно порицать того, кто причинил, а не того, кто хотел причинить зло. Пусть почитает он также, какие хвалы воздаются историками Бруту; поскольку могущество Цезаря не позволило им ругать его открыто, они прославляли его врага».
Макиавелли восхваляет республиканское правление, отождествляя его с добродетелью, и порицает тиранию, отождествляя её с пороком, насилием и произволом:
«Невозможно, чтобы люди, как живущие частной жизнью в какой либо республике, так и те, кто благодаря судьбе и собственной доблести сделались в ней государями, если бы только они читали сочинения историков и извлекали драгоценные уроки из воспоминаний о событиях древности, не пожелали — те, что живут частной жизнью у себя на родине, быть скорее Сципионами, чем Цезарями, те же, кто стал там государями, оказаться скорее Агесилаями, Тимолеонтами, Дионами, нежели Набидами, Фаларисами, Дионисиями, ибо они увидели бы, что последние страшным образом поносятся, а первые превозносятся до небес. Кроме того, они узнали бы, что Тимолеонт и другие пользовались у себя на родине ничуть не меньшим авторитетом, чем Дионисий и Фаларис, но жили в несравненно большей безопасности <…>
Пусть тот, кто сделался государем в республике, посмотрит, насколько больше похвал воздавалось в Риме, после того как Рим стал Империей, императорам, жившим согласно законам и как добрые государи, по сравнению с теми из них, которые вели прямо противоположный образ жизни. Он увидит, что Тит, Нерва, Траян, Антонин и Марк не нуждались для своей защиты ни в преторианской гвардии, ни во множестве легионов, ибо защитой им служили их собственные нравы, расположение народа и любовь Сената. Он увидит также, что всех западных и восточных армий не хватило для того, чтобы уберечь Калигулу, Нерона, Вителлин и многих других преступных императоров от врагов, которых порождали их пороки и злодейская жизнь <…>
Кроме того, прочтя историю римских императоров, государь увидит, как можно образовать хорошую монархию, ибо все императоры, получившие власть по наследству, за исключением Тита, были плохими; те же из них, кто получил власть в силу усыновления, оказались хорошими; пример тому — пять императоров от Нервы до Марка; когда императорская власть стала наследственной, она пришла в упадок <…>
Он увидит пылающий Рим, Капитолий, разрушенный собственными гражданами, древние храмы оскверненные, поруганные обряды, города, наполненные прелюбодеями; он увидит море, покрытое ссыльными, скалы, залитые кровью. Он увидит, как в Риме совершаются бесчисленные жестокости, как благородство, богатство, прошлые заслуги, а больше всего доблесть вменяются в тягчайшие преступления, караемые смертью. Он увидит, как награждают клеветников, как слуг подкупают доносить на господ, вольноотпущенников — на их хозяев и как те, у кого не нашлось врагов, угнетаются своими друзьями. Вот тогда-то он очень хорошо поймет, чем обязаны Цезарю — Рим, Италия, весь мир».
Макиавелли не исключает диктатуру и насилие как политическое средство — но лишь для того, чтобы обеспечить преобразования, нужные для свободной и безопасной жизни:
«Следует принять за общее правило следующее: никогда или почти никогда не случалось, чтобы республика или царство с самого начала получали хороший строй или же преобразовывались бы заново, отбрасывая старые порядки, если они не учреждались одним человеком. Напротив, совершенно необходимо, чтобы один единственный человек создавал облик нового строя и чтобы его разумом порождались все новые учреждения. Вот почему мудрый учредитель республики, всей душой стремящийся не к собственному, но к общему благу, заботящийся не о своих наследниках, но об общей родине, должен всячески стараться завладеть единовластием. И никогда ни один благоразумный человек не упрекнет его, если ради упорядочения царства или создания республики он прибегнет к каким нибудь чрезвычайным мерам. Ничего не поделаешь: обвинять его будет содеянное — оправдывать результат; и когда результат, как у Ромула, окажется добрым, он будет всегда оправдан. Ибо порицать надо того, кто жесток для того, чтобы портить, а не того, кто бывает таковым, желая исправлять. Ему надлежит быть очень рассудительным и весьма доблестным, дабы захваченная им власть не была унаследована другим, ибо, поскольку люди склонны скорее ко злу, нежели к добру, легко может случиться, что его наследник станет тщеславно пользоваться тем, чем сам он пользовался доблестно. Кроме того, хотя один человек способен создать определенный порядок, порядок этот окажется недолговечным, если будет опираться на плечи одного единственного человека. Гораздо лучше, если он будет опираться на заботу многих граждан и если многим гражданам будет вверено его поддержание. Ибо народ не способен создать определенный порядок, не имея возможности познать его благо по причине царяших в народе разногласий, но, когда благо сего порядка народом познано, он не согласится с ним расстаться. А что Ромул заслуживает извинения за убийство брата и товарища и что содеянное им было совершено во имя общего блага, а не ради удовлетворения личного тщеславия, доказывает, что сразу же вслед за этим он учредил Сенат, с которым советовался и в зависимости от мнения которого принимал свои решения <…>
Поистине государь, ищущий мирской славы, должен желать завладеть городом развращенным — не для того, чтобы его окончательно испортить, как это сделал Цезарь, но дабы, подобно Ромулу, полностью преобразовать его».
Тут, конечно, можно усмотреть (особенно в оправдании Макиавелли совершенного Ромулом братоубийства) тот самый принцип «цель оправдывает средства», который Макиавелли часто вменяют (хотя все политики в той или иной степени им руководствуются во все времена). Однако не стоит забывать, что для Макиавелли как республиканца взаимосвязаны республика (и связанная с ней свобода) и добродетельные нравы — и, таким образом, предлагаемые им аморальные средства (заметим, что Макиавелли нигде не пытается представить их как благие сами по себе) служат препятствием для ещё большего зла. Как отмечает Макиавелли в том же самом произведении:
«Из всех прославляемых людей более всего прославляемы главы и учредители религий. Почти сразу же за ними следуют основатели республик или царств. Несколько ниже на лестнице славы стоят те, кто, возглавляя войска, раздвинули пределы собственного царства или же своей родины. Потом идут писатели. А так как пишут они о разных вещах, то каждый из писателей бывает знаменит в соответствии с важностью своего предмета. Всем прочим людям, число которых безмерно, воздается та доля похвал, которую приносит им их искусство и сноровка. Наоборот, гнусны и омерзительны искоренители религий, разрушители республик и царств, враги доблести, литературы и всех прочих искусств, приносящих пользу и честь роду человеческому, иными словами — люди нечестивые, насильники, невежды, недотепы, лентяи и трусы».
Макиавелли критики, обвиняющие его в аморализме, часто предъявляли дежурное обвинение в безбожии. В наши дни отношение к религии (или атеизм) — личное дело каждого человека, но стоит отметить, что в случае Макиавелли это обвинение было откровенно несправедливым — напротив, он отмечал упадок религиозности в его эпоху:
«Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии с предписаниями, установленными ее основателем, то христианские государства и республики были бы гораздо целостнее и намного счастливее, чем они оказались в наше время. Невозможно представить большего свидетельства упадка религии, нежели указание на то, что народ, находящийся ближе всех к римской Церкви, являющейся главой нашей религии, наименее религиозен. Тот, кто рассмотрит основы нашей религии и посмотрит, насколько отличны ее нынешние обычаи от стародавних, первоначальных, придет к выводу, что она, несомненно, близка либо к своей гибели, либо к мучительным испытаниям».
Нетрудно заметить, что это предсказание Макиавелли блестящим образом сбылось ещё при его жизни — после начала Реформации. А вот он рассуждает далее:
«Так как многие придерживаются мнения, будто благо городов Италии проистекает от римской Церкви, я хочу выдвинуть против этого мнения ряд необходимых для меня доводов. Приведу два из них, чрезвычайно сильных и, как мне представляется, неотразимых. Первый: дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии, что повлекло за собой бесчисленные неудобства и бесконечные беспорядки, ибо там, где существует религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать обратного. Так вот, мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле».
Неверно говорить, что Макиавелли отделил политику от морали. Гораздо точнее было бы сказать, что для Макиавелли — в том числе с моральной точки зрения — важнее было пресечь общественное зло, чем гордиться личной незапятнанностью и неучастием во зле, ставя их превыше всего, в условиях развращения окружающих:
«А если наша религия и требует от нас силы, то лишь для того, чтобы мы были в состоянии терпеть, а не для того, чтобы мы совершали мужественные деяния. Такой образ жизни сделал, по моему, мир слабым и отдал его во власть негодяям: они могут безбоязненно распоряжаться в нем как угодно, видя, что все люди, желая попасть в рай, больше помышляют о том, как бы стерпеть побои, нежели о том, как бы за них расплатиться. И если теперь кажется, что весь мир обабился, а небо разоружилось, то причина этому, несомненно, подлая трусость тех, кто истолковывал нашу религию, имея в виду праздность, а не доблесть».
Наивно полагать, что Макиавелли «учил аморализму» западноевропейскую аудиторию в эпоху, когда жили такие политические деятели, как итальянские семейства Борджиа, Медичи и Сфорца, Людовик XI Валуа, Генрих VII Тюдор; все «аморальные» рецепты «Государя» вовсе не изобретены им, а обобщены из современной ему политической практики (по-настоящему аморальной). Напротив, Макиавелли в «Государе» предлагает рецепты, ограничивающие злоупотребления современных ему монархий и тираний. В действительности, как показывают «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» он — не сторонник неограниченной монархии, в качестве которого он выступает в «Государе», а республиканец. Более того, в «Рассуждении о первой декаде Тита Ливия» созданная им политическая теория вовсе не отрицает мораль, а как раз исходит из того, что различные политические формы правления (республика, аристократия и монархия) тесно коррелируют со степенью наличия у населения общественных и частных добродетелей.
Автор — Семён Фридман, «XX2 ВЕК».
Вам также может быть интересно: