Спустя несколько лет отметился в колонке объявлений «Ведомостей»
(1768 г., Nº 10) еще один известный мастер декоративной живописи, А. Перезинотти, выставивший на продажу «разные древних и новейших живописцов картины, представляющие баталии, архитектуру, зверей, плоды, цветы». В «Записках» Я. Штелина упомянут и «живописец Гроот» ( инициалы его не указываются), который «принял на себя запас из приблизительно 30 брабантских, итальянских и французских картин, которые купец Линдеман имел на комиссии, и постепенно продал большинство [из них] камергеру Шувалову и другим ». Следует вспомнить и о предприимчивых братьях — музыкантах императорского оркестра Джузеппе и Доменико даль Олио, регулярно снабжавших в середине века столичный бомонд кол-лекционными работами итальянской школы.
Известно, в частности, о четырех картинах Дж. Б. Питтони на сюжеты из древней истории, проданных ими Двору: «Дидона при основании Карфагена», «Смерть царя Кандавла», «Смерть Софонисбы» и «Семирамида»27. Первые две из них и поныне хранятся в Эрмитаже28 , третья — в ГМИИ им.
Пушкина?; местонахождение последней, проданной на так называемом «Николаевском» аукционе 1855 г., в настоящее время неизвестно.
Впрочем, не был чужд комиссионерству, которое являлось тогда чрезвычайно распространенным и весьма доходным занятием, и сам Я. Штелин. Из письма его к барону Г. К. Кайзерлингу в Митаву (март 1780 г.):
«Пользуясь случаем, я прошу <..> предложить Его светлости три больших превосход-ных оригинальных картины: две — Веникса и одну — Хондекутера, присланных из Бремена за бесценок, а именно за 300 рублей, и назначенных в продажу за 1000 флоринов (а в крайнем случае за 500 флоринов). Две первые картины — парные, одного размера, из них одна представляет двух зайцев с охот-ничьими принадлежностями, другая — лису (не хуже всех Гроотовых анималистических картин), а третья — павлина и много других птиц. <..> Если бы полдюжины картин таких и лучших обоих этих мастеров уже не находились здесь в императорской галерее, то эти три вещи взяли бы туда без раздумья.
Если Его светлость захочет сам осмотреть эти картины, Вы можете распорядиться, к кому я должен, хорошо упаковав, отправить их в Ригу».О том, состоялась ли сделка, в полном ли объеме, или картины все-таки остались в Петербурге, достоверных сведений не имеется. Нам же, в свою очередь, представ-ляется возможным упомянуть в этой связи картину М. Хондекутера «Птицы в парке» из собрания Эрмитажа (поступила до 1797 г.)
как вполне подходящую под одно из вышеприведенных описаний.
Торговля у наезжавших в Петербург западных торговцев антиквариатом шла по-разному. Тем, кто был способен каким-либо образом заручиться поддержкой местной элиты, было значительно проще улаживать свои дела. Прочих (или слишком не-дальновидных, или же излишне самонаде-янных) ждали немалые сложности. К числу таковых принадлежал венецианский купец Бодиссони, хотя поначалу все у него и складывалось как нельзя лучше. Первый его приезд, случившийся еще при Елиза-вете Петровне (1758 г.), дал обнадеживающие результаты — большая часть вещей была распродана по хорошей цене, а среди покупателей значились самые видные персоны (так, несколько картин приобрел за 5 тыс. руб. наследник престола Петр Федо-
рович, среди них — два полотна Г. Рени). Во второй раз Бодиссони приехал сюда много лет спустя, в середине 1775 г., и со значительно более серьезными намерениями — на сей раз ему, со слов Я. Штелина, захотелось «провести аукцион своих картин, полученных из Италии и Швеции. Он заказал напечатать их каталог, в котором 24 мая и последующие дни были назначены для аукциона. Но никто не явился, и он вновь упаковал свои картины. Ранее императрица все их видела и (по побуждению Бецкого, как подозревает Бодиссони) ничего не купила. Это, а также пренебрежение его картинами или подозрение, высказанное в его адрес двумя любителями Тепловым и Шуваловым, стали слишком из-вестны, чтобы явился кто-либо из любителей искусств. Между тем нельзя отрицать, что среди этих картин находятся превосходные
оригиналы больших мастеров. <...> В 1779 году он продал наконец князю Потемкину свои замечательнейшие картины, а именно — самый большой и прекрасный пейзаж, который когда-либо написал Воуверман, и один из крупнейших семейных портретов Ван Дейка за 14 тысяч рублей наличными
Сходным образом сложились дела и у купцов Депи и Бодуэна, привезших сюда в 1777 г. из Португалии 122 картины — «большей частью отменные оригиналы больших мастеров. <...> Вначале им предоставили целый покой в императорском Летнем дворце для развески их картин. Там они висели, пожалуй, полгода, пока Ее величество не пришла туда осмотреть их. Но так как Ее величество не выказала желания (быть может, отпугнутая назначенными слишком высокими ценами) что-либо купить, то они должны были забрать свои картины обратно и вывесили их для обозрения в неотделанном зале дома Экономического общества, после того как они через газету известили об этом и при-гласили публику». При этом о значительном коммерческом успехе им, естественно, пришлось забыть.
Еще один примечательный сюжет, живая иллюстрация к рассуждениям о превратностях судьбы, берет начало в последние годы царствования Екатерины II. В Петербурге тогда появился английский подданный французского происхождения Жан Тиоре (или на местный лад - Иван Тиорес), предложивший ей услуги по приобретению картин из знаменитой коллекции герцога Орлеанского, вывезенной в Англию во время Французской революции. Заручившись одобрением императрицы, он за собственный счет (для чего, со слов его родных, ему пришлось залезть в крупные долги) приобрел, а затем и доставил в 1796 г. в Петербург часть этого собрания, где арендовал для достойного его размещения дорогое жилье.
Случилось это, однако, совсем незадолго до смерти Екатерины, не успевшей как следует ознакомиться с картинами и решить с их владельцем соответствующие финансовые вопросы. В свою очередь, новоиспеченно-му императору Павлу 1 вряд ли было тогда
дело до живописи... Потерпев жестокую неудачу при Дворе, Ж. Тиоре попытался привлечь к своей коллекции внимание частных собирателей, открыв туда свободный доступ для всех желающих, однако в итоге картины ушли по крайне низким ценам (может быть, столь демократичный подход к делу и явил-ся тому причиной — ведь известно, что состоятельный покупатель любит, как прави-ло, товар «несмотреный», т. е. недоступный широкому зрителю). Часть картин, оставшихся не у дел, Тиоре вывез в Москву, где они понемногу в конце концов и были рас-куплены35. Среди самых заметных вещей называют «Сусанну и старцев» Рубенса, при-обретенную А. П. Бибиковым; позднее тот перепродал ее коллекционеру Ф. С. Мосолову за 6 тыс. рублей.
Вслед за этим Тиоре на несколько лет покинул Россию и, немного поправив свое финансовое положение, вновь вернулся сюда только в 1801 г., после смерти Павла I (на сей раз, минуя Петербург, сразу в Москву), и, конечно же, не с пустыми руками. Здесь, среди московских ценителей искусства, помнивших его по предыдущему времени, Тиоре еще более укрепил свой авторитет знатока западно-европейской живописи; не страдала при этом и материальная сторона дела. Вскоре возникла даже необходимость в пополнении изрядно истощившихся запасов антиквариата, и в 1804 г., успешно распродав с аукциона свое «большое и прекрасное собрание картин и эстампов», он отправился в долгую поездку по странам Запада, где на вырученные средства приобрел очередную значительную партию нужного товара. Все определенно лади-лось, но война 1812 года, пожар и разорение Москвы вновь и на сей раз окончательно уничтожили его бизнес. Больной и обнищавший, Ж. Тиоре уехал к себе на родину, в Шотлан-дию, где и закончились его дни…
(антикварно-художественный рынок России. Толмацкий В.А. Русский Ювелир. 2011.)