15 лет назад, еще будучи офисным работником, я съездил в Нагорный Карабах. В поездке я вел дневник. Сейчас, когда история непризнанной республики заканчивается, я публикую несколько отрывков. Думаю, это важно помнить. По крайней мере, мне самому.
У заправки на перекрестке с трассой “Север-Юг” были припаркованы внедорожник и огромная фура. Услышав, что я направляюсь из Гандзасара в Дадиванк один, водитель внедорожника нахмурился: “Как! Они отпустили тебя без провожатых!” Пришлось спешно оправдывать негостеприимных монахов и объяснять, что я сам от них сбежал поутру. В итоге я был посажен на фуру, которая подвезла меня до самого Дадиванка.
Мы неспешно ехали, на водохранилище справа от дороги резвились мириады солнечных зайчиков, а леса, покрывающие окрестные горы, сияли чистым золотом. У горного склона притулился подбитый азербайджанский танк. Башни нет, резьба поворотника завилась вверх причудливой спиралью. Еще пара десятков метров – и с другой стороны трассы мы увидели остов армянского БТР. Рядом – памятник погибшему солдату.
– Танк уничтожить легче, чем пулеметное гнездо, – рассказывал экспедитор Володя, в прошлом – заместитель комбата, воевавший в этих местах и дважды раненый. – Спрячешься в кустах у дороги и ждешь, а когда он едет мимо, быстро накидываешь бушлат на смотровую щель. И все, он твой. Залезай наверх, целься в люк – никуда они не денутся!
Володя – не уменьшительное от Владимира, а настоящее имя, записанное в метрике бравого экспедитора. В ЗАГСе родители неосторожно сказали, что хотели бы назвать ребенка Володей, и секретарь восприняла их слова чересчур буквально. В детстве это недоразумение особых проблем не вызывало, но в армии Володе пришлось туго – старшие по званию, которым он называл свое имя, приходили в ярость от фамильярности бойца. Отслужив, Володя собрался жениться, и с ужасом сообразил – его дети будут носить отчество “Володьевич”! Это оказалось последней каплей, и он, наконец, поменял имя, став обычным Владимиром.
– Это еще ничего, – закончил Владимир-Володя свой рассказ. – Сейчас мы подъедем к магазину, так его хозяина зовут Жюльверн. Отец в детстве любил фантастику.
В Дадиванк мы прибыли уже вечером. Я направился к большому двухэтажному зданию – его хозяин славился гостеприимством, и наверняка приютил бы странника. Однако добраться туда не удалось. Из ближайшего домика вылетела стайка детей, и они буквально втащили меня вовнутрь. Вопрос о ночлеге решился сам собой, без моего участия. Не без труда мне удалось убедить радушных хозяев, что угощение подождет, и сперва я хочу осмотреть монастырь. Один из тринадцати детей был отправлен со мной в качестве проводника. Неописуемо гордый своей миссией, он вышагивал впереди, и с энтузиазмом Адама в райском саду давал русские имена всему окружающему.
– Это – дом.
Черные глаза испытующе смотрят на меня. Не ошибся ли? Нет, все верно. И, с удвоенным рвением:
– Это – дерево. Это – гора. Это – учительница русского языка…
Словно из воздуха появились другие мальчишки. Короткий вопрос на армянском – и величественный жест, обращенный на меня:
– Это – Друг!
Именно так, с большой буквы. В отношении путешественника слово Друг было именем собственным. То и дело слышалось – “Друг будет жить у нас!”, “Не надо туда лезть, а то собаки покусают Друга!”, “Сфотографируй нас, Друг!”, “Идем, Друг, ужин давно готов!”. Один мальчишка взял у меня треногу, другой – треккинговую палку, и они несли мой скромный багаж, гордые ролью помощников.
Монастырь Дадиванк, названный в честь святого Дади, проповедовавшего христианство в первом веке, был, по преданию, основан сразу после смерти святого. Наивысшего расцвета он достиг в XIII столетии. Дети радостно прыгали по плитам с древним орнаментом. Тончайшая каменная вязь напоминала тканый узор – по преданию, образцом для резьбы служили покрывала, вышитые благочестивой княгиней Арзу-Хатун, основательницей монастырского собора. В полумраке потрескивали свечи, воткнутые в серый песок. Через несколько дней, в Эчмиадзине, главном храмовом комплексе Армении, я увижу тот же песок, но залитый водой, и воск невообразимо живого желточного цвета будет растекаться, трепеща, по поверхности, и проходящий монах будет гасить догорающие свечи легким и как бы ласковым побрызгиванием. Но в Дадиванке монахов не было, лишь веселые дети корчили рожи за язычками пламени и скакали по крыше монастыря и надгробным плитам усыпальницы князей Верхнего Хачена.
***
Машин почти не было, поэтому в Мардакерт я прибыл только вечером. 16 лет назад здесь были ожесточенные бои, и город не оправился от ран. В центре то и дело встречались дома со следами пуль на фасадах.
Надо было торопиться, чтобы успеть засветло выбрать укромное место для ночевки среди руин Агдама – попутчики рассказывали истории о КГБ, вылавливавшем особо подозрительных гостей города. Поэтому я взял такси. Седой таксист, удивительно похожий на Булата Окуджаву, медленно вел машину по улочкам Мардакерта, здороваясь со всеми встречными, а порой и тормозя, чтобы немного поболтать, и вдруг предложил:
– Дорога непростая, вечером ехать страшновато. Давай выпьем для храбрости и слегка перекусим! А ночевку в Агдаме я тебе обеспечу.
Я согласился, и мы поехали к нему домой. Выпили как следует, поужинали. Семья долго уговаривала меня остаться переночевать, но я был неумолим.
Вздохнув, таксист опрокинул последнюю стопку, и мы отправились в путь.
Темнело.
– Видишь свет? – водитель указал на горстку огней слева от трассы. – Это наши посты. А там, дальше мерцают уже турецкие.
Я кивнул – многие карабахцы называют азербайджанцев турками, не делая различий между этими народами.
Мы свернули на объездную грунтовку, сбоку навис корявый скелет взорванного моста.
– Наша работа, – коротко сказал таксист. – В Мардакерте было тяжело, и требовалось перекрыть туркам дорогу для подкреплений.
Внезапно нас обогнала Газель с пассажирами.
– Вот наглец! – разъярился мой спутник. – С такой скоростью по рытвинам на чужой машине гонять! Ничего, сейчас посмотрим, кто ты такой!
И он вжал педаль газа в пол.
Началась погоня. Свет фар старенькой Волги то упирался в дорогу, то взмывал в небо. Мы бешено петляли между рытвинами.
– Мины! – водитель перекрикивал рев мотора. – Их выкорчевали, а ямы остались!
Внезапно прямо перед нами возникла особо глубокая колдобина, и мы с воплями ухнули в нее. Каким-то чудом машина не оставила в яме передние колеса, выскочила, и гонка продолжалась. Спелые гранаты, подаренные женой таксиста, летали по салону, как метеоры. Я их ловил, но они упорно вырывались и норовили то расплющиться о стекло, то стукнуть меня по носу.
Водитель Газели, завидев погоню, ускорился. Грузный автомобиль скакал с грацией белого медведя, но от нас ему было не уйти. Вскоре мы приблизились вплотную, таксист прочел номер Газели и тут же притормозил. Я вытер со лба пот вперемешку с гранатовым соком.
Остаток пути мы проделали неспешно, разговаривая про войну и мирную жизнь. Я узнал, что при СССР в Агдаме был черный рынок оружия, где можно было купить все, от пистолета до миномета. Таксист сетовал, что, уходя, советские войска оставили азербайджанцам бронетехнику, а карабахцам – ничего, и нам обоим было очень жаль заброшенной земли, раскинувшейся слева от дороги. Ни азербайджанцам, ни армянам, не было выгодно, чтобы эта земля пустовала, но никто не хотел уступать ее другому.
Обещанным приютом оказалась бензоколонка у въезда в город. Единственный работник, молодой парень, принял меня как старого друга. До поздней ночи мы ели картошку, толченую с луком, пили пиво, и болтали.
– Старики рассказывали, что при Советском Союзе у въезда в Агдам один азик держал ресторан. И такой хороший! Все армяне из соседних городов к нему ездили. До сих пор этот ресторанчик вспоминают…
***
На рассвете я взял фотоаппарат и отправился бродить по Агдаму. 20 лет назад отсюда выходили толпы азербайджанцев, собиравшихся “навести порядок” в Степанакерте. Потом начались ракетные обстрелы столицы непризнанной республики. 23 июля 1993 года после полуторамесячной осады один из крупнейших городов Азербайджана был захвачен карабахскими войсками и уничтожен.
Пространство, растянувшееся на десятки километров, напоминало титанический скелет – каменные стены белели, словно изглоданные кости. Старая, человеческая жизнь была истреблена безвозвратно, и уже зарождалась новая. Между разрушенными зданиями, сквозь которые успели пробиться шиповник и ежевика, бродили полудикие кони. Где когда-то были дворы, спелые плоды граната лопались, переполненные соком, и никто не срывал их. В остове древнего автомобиля с надписью “Продукты” лежало сено для осла, в соседних руинах кто-то заткнул дыры в стенах ржавым железом и развесил на просушку белье. По проспектам без видимой цели бродили старики, и ветер, которому больше не мешали дома, ерошил их жидкие волосы.
Ближе к центру остовы зданий становились все грандиознее. Высокие ориентальные арки вели в никуда. Обрушившаяся стена многоэтажки обнажила разноцветные коридоры, а сверху на тоненьких ниточках арматуры нависала бетонная глыба. Нигде ни одного уцелевшего дома, все уничтожено. За рекой виднелись мертвые деревни.
Не верилось, что это могло быть результатом штурма города, пусть и самого жестокого. Чувствовалась планомерная, тщательная работа.
Подошли солдаты, которым было скучно и неуютно. Мы беседовали о живых городах Поволжья, где бывал один из них. Подумалось: ведь Саратов – тоже белый просторный город. Если похожее случится там, он будет выглядеть точно так же. Вскоре явился офицер. По-штатски пожал руку, проверил паспорт, предложил помощь, ушел.
Рядом с рынком высилась мечеть – единственное здание города, которое не было разрушено. Стены покрыты каракулями, многие надписи – на русском. Орнаменты изрешечены пулями. Электропроводка вырвана из стен. С минаретов виден весь город. Окна-глазницы и каменные обломки, призрачные горы на горизонте. Пейзаж после Апокалипсиса.
Возвращаясь к бензоколонке, я застопил белую “Ниву”, в которой спереди сидели двое молодых парней в униформе защитного цвета. Третий, ехавший рядом со мной на заднем сиденье, расспрашивал о моих приключениях в Карабахе. Я охотно отвечал, радуясь возможности пообщаться с живыми людьми в таком безотрадном месте, и ребята не оставались в долгу:
– В Карабахе горы высокие. Наши устраивали засады на вершинах холмов. Идет внизу конвой, надо закидать гранатами. А они не долетают до земли, слишком далеко. Вот и придумали – срываешь чеку, засовываешь верх гранаты в обычный граненый стакан, и швыряешь. Стакан падает на дорогу, разбивается, и – БАБАХ!
Попутчики предложили подождать у заправки, пока я заберу свои вещи, дабы они могли подвезти меня до Аскеранской крепости – грандиозного сооружения по обеим сторонам реки Гаргар. Я попрощался с королем бензоколонки, собрал рюкзак, и мы двинулись дальше. Несколько минут – и мы въехали в Аскеран. Впереди уже маячили стены крепости, как вдруг машина свернула в проулок и понеслась вверх по холму, в весьма неожиданном направлении.
– Только не волнуйся, – улыбнулся парень в штатском. – Мы тебя просто немножко проверим, а потом быстро отпустим.
– Где проверите? – не понял я.
Защитно окрашенный пассажир с переднего сиденья развернулся и радостно сказал:
– В КГБ.
– Спасибо вам, ребята, удружили, – пробурчал я.
– Мы, вообще-то, КГБшники, нам положено бдеть, – отозвался водитель.
А штатский все приговаривал:
– Главное, не волнуйся. Простая формальность. Мы тебя подождем.
Протянул сникерс:
– На, подкрепись.
В КГБ меня провели в кабинет номер один. Оплот безопасности был внешне неотличим от приемной руководителя небольшого предприятия. Солидный стол, телефон, стулья. Хозяин кабинета тоже напоминал директора. Благообразный, безукоризненно вежливый. Кажется, в звании майора.
– Профессия?
– Финансист.
– Национальность?
– Я – гражданин России.
– Меня интересует национальность!
В голосе майора появились металлические нотки.
– Еврей.
Все присутствующие сразу заулыбались, словно я удачно пошутил.
– Логично. Кому же еще быть финансистом! – подытожил майор. Затем прищурился:
– И все-таки мне кажется, что вы больше похожи на прибалта.
Я не сразу нашелся с ответом:
– Насколько мне известно, в местечке недалеко от Киева, откуда родом мои предки, прибалтов не водилось.
– Так вы украинец?
– Еврей я, еврей!
– И все-таки что-то прибалтийское в вас есть…
Я почувствовал себя персонажем комедии абсурда.
– Можно посмотреть фотокамеру?
Я осторожно положил верный Никон на стол. Помощник в очках начал листать кадры.
– Зачем приехали в Карабах?
– Люблю путешествовать. У меня цель – посетить бывшие республики СССР, и теперь, после Армении, остаются всего две.
Почему-то все без исключения карабахцы на эту фразу реагировали одинаково:
– Первая – Азербайджан. А какая вторая?
– Нет, первая – Грузия, вторая – Литва.
Майор поскучнел и стал рассматривать документы с удвоенным рвением.
– Азербайджанская виза осталась в старом загранпаспорте, – подсказал я.
– Зачем вы, турист, поехали в Агдам? Что там интересного?
Я посмотрел на майора с удивлением. Похоже, он действительно не понимал.
– Будь моя воля, я б сюда возил людей со всего мира. Особенно военных. Пусть знают, что может случиться.
Нависла тягостная пауза. Затем он сказал с нажимом:
– Они, а не мы начали эту войну.
Очкарик тем временем показал майору кадр с ржавым азербайджанским танком у трассы Севан – Мардакерт.
– Зачем вы это снимали?
– Интересно.
Майор взял фотоаппарат и продолжил листать самостоятельно.
– Сотрите эти снимки, – наконец, приказал он.
Я взглянул. На всех шести выбранных им фотографиях был памятник погибшим в Великой Отечественной. По крайней мере, так называли эти руины двое бродяг, бывшие жители города. Широкая аллея, по обеим сторонам которой с равными промежутками стояли стелы (вероятно, когда-то на них были надписи), а в конце возвышался монумент. Сейчас стелы походили на огромные корыта для размешивания цемента, воткнутые в землю под странными углами, а монумент с пугающе тонкими потрескавшимися колоннами мог дать фору кошмарам Дали.
– Здесь запрещено фотографировать разрушенные памятники?
Майор не растерялся:
– Это стройматериалы. Стратегически важный ресурс.
Пришлось подчиниться. Майор смотрел, как исчезают снимки, и вдруг сказал, словно убеждая самого себя:
– Нет в этих кадрах никакой исторической ценности.
