— Максим Анисимович, есть слова и выражения, которые раздражают. «Что еще для вас?», «стань лучшей версией себя». Почему меня так бесит слово «активности»? Оно какое‑то неживое, хотя может означать вполне творческие занятия…
— Дело в том, что это все кальки с английского. Калька воспринимается как неправильность, а ее активное использование и мода на нее раздражают. Например, буквально переведенная этикетная формула с пожеланием «хорошего дня» людей с языковым вкусом отталкивает.
— Вы заведуете лабораторией лингвистической конфликтологии и современных коммуникативных практик в Высшей школе экономики. Изучаете, в частности, фобии, связанные с использованием русского языка. Какими языковыми страхами сегодня болеет наше общество?
— Страхи, конечно, здесь слово условное. За ним скрываются разнообразные виды недовольства — и пассивного, и активного. Наверное, самым главным является страх чего‑то нового в языке. Сюда, в частности, входят и заимствования, и молодежный сленг. Постоянно появляются призывы с ними бороться, под этот лозунг подводится и теоретическая база. Мол, это «чужое», и, используя, к примеру, заимствования, мы расшатываем свою культуру, создаем канал для чужой. Страх нового — это еще и страх необычного. Протест иногда выражается бюрократически. Скажем, формулировки закона о государственном языке часто неуклюжи и неудачны, а ведь это тоже защитная реакция.
— Почему старшее поколение часто боится молодежного жаргона?
— Молодые воспринимаются людьми серебряного возраста как агрессоры, завоеватели, пришедшие разрушить привычную культуру, правильный язык прошлого столетия и заменить их своими и новыми. О каком речевом комфорте речь, если образованный носитель языка вынужден обращаться к Интернету, чтобы понять понятное молодежи «он агрит моба изо всех сил»? Но дело в том, что живой язык не может существовать без нового. Правда, когда нового очень много, возникают дискомфорт и страх. Другой большой страх неправильного и неграмотного пришел к нам из 90‑х годов прошлого века, когда поток неграмотной речи хлынул в публичное пространство. Это страх образованных людей перед «грядущим хамом» или страх отличника перед двоечниками.
— Не прошло еще школьное представление, что ошибка — это позор…
— И появились люди — борцы за грамотность.
— Когда начали бороться с неполиткорректными словами? У меня полно детских книг, где без всякого смущения авторы употребляют слово «негр»…
— Рождение страха относится к концу 2010-х — началу 2020‑х годов. Это новое явление для русского языка, возникшее под влиянием западной и американской традиции. Защитой становится правка языка «в лучшую сторону». Часто не очень удачная: коммуникация осложняется. Речь идет о пресловутых феминитивах, но, конечно, не только. Из этого же разряда избегание различных слов, которые оскорбляют какое‑то сообщество. Это может быть связано с религией, национальностью, сексуальной ориентацией. Например, было признано неприличным и некорректным слово «гомосексуалист». Иногда слово вовсе не несет негативной окраски, но под влиянием, например, английского языка его заменяют. Так было с упомянутым вами русским словом «негр». Но поскольку сходное английское слово является грубым, то и в русском стали с ним бороться. Мы последние лет пять сталкиваемся с тем, что из языка вымываются целые пласты. Классическим примером языка, где табуированы целые области, был новояз, придуманный Джорджем Оруэллом. Сегодня это же происходит в живых языках, в результате возникают слепые зоны…
— «Спустись в каюту, айвазовский! // кричат матросы: скоро шторм! // но отвечает живописец: // — мне норм». Этот образец интернет-жанра вы взяли эпиграфом к своей лекции, которую назвали «Без нормы тоже норм». Хотите сказать, что правильно теперь говорить совсем необязательно?
— Я лишь говорил о некоторых парадоксальных ситуациях, когда спор о норме становится в некотором смысле бессмысленным. В частности, о таких вечных примерах, когда пуристы выступают за что‑то вроде бы правильное, но уже устаревшее, и считают живую речь недопустимой. Например, старые споры о слове «довлеть». Да, изначально правильный вариант его значения — «быть достаточным», но кто же его сейчас в этом смысле употребляет? Получается, как в солдатской байке «Один Петров шагает в ногу, а вся рота идет не в ногу». Такое положение должно побуждать к пересмотру норм. Их соблюдение — это хорошо, но гораздо более информативным является ее несоблюдение. Как в случае с афоризмами Черномырдина. Ошибка нам что‑то сообщает о человеке, придает речи интересные оттенки.
— В чем тогда задача лингвиста, если не следить за нарушением нормы?
— Понять и описать этот процесс. Приведу в пример смешную историю. С 1958-го по 1968 год Институт русского языка АН СССР возглавлял знаменитый «Вэ в кубе» — основоположник крупнейшей научной школы в языкознании Виктор Владимирович Виноградов. Каждый человек мог позвонить в институт и спросить: «Как правильно говорить?». Свою миссию продвижения грамотности в массы лингвисты несли по очереди.
Однажды директор института тоже вышел на дежурство. Закончив работу, он остался чрезвычайно доволен общением. Но на следующий день на институт обрушился шквал жалоб и требований убрать того «идиота», который вчера сидел на телефоне. Вместо того чтобы четко отвечать на вопрос, Виноградов рассуждал и знакомил людей с разными языковыми возможностями: с одной стороны, с другой…
— Чтобы понимать юмор, нужно владеть набором каких‑то знаний об эпохе… Наступит время, и новое поколение не поймет, к примеру, того же Виктора Степановича?
— Думаю, что «здесь вам не тут» или «хотели как лучше, а получилось как всегда» — это вне времени. Есть контекст, который не уйдет из нашей жизни.