От автора
События, описываемые ниже, происходили давно. Многие и не знают, что были такие времена. А они были! Те, кто родился позже, могут и не поверить – уж больно необычные вещи происходили тогда. А кто пережил то самое время, просто вспомнят что-то свое.
***
Переверзев болел. Уже восьмые сутки болел, да так сильно, что не знал что теперь день, или ночь... И вот именно ночью, когда оглушенный алкоголем мозг начинал хоть как-то обрабатывать приходящую из окружающего мира действительность, рождая мысли более или менее трезвые, Переверзев осознавал свое ужасное положение; скорбел о себе, ругал себя самыми последними словами и ругал то, вроде бы искренне, тем не менее не мог дождаться того часа, когда пройдет ночь, когда придет время и откроют винные магазины, когда можно будет "поправить здоровье".
В эти невыносимо долгие часы он честно пытался понять, каким же это образом он, как-то вот так сразу, дошел до всего этого? Ну, выпивал… культурно же выпивал, а чтобы так, на восемь дней, без просыпу!
Эти жуткие дни сильно изменили его. В последнюю ночь его начали преследовать кошмарные сны, да такие яркие, что Переверзев серьезно боялся того, что он в квартире один. Только-только начиная забываться тяжелым сном, он иногда видел сквозь полузакрытые веки, что на диване у стены в бледном свете уличного фонаря, задрав косматую бороду кверху, лежит отвратительный старик в засаленной телогрейке грязных штанах и в сапогах с неестественно огромными подошвами. Переверзев приподнимался на кровати, чтобы разглядеть того старика, старик также приподнимался и вперивал в него свои жуткие, горящие как уголья глазищи, хищно улыбался. Переверзев стоном будил себя, зажигал свет и долго не решался лечь. Когда же отваживался, старик появлялся опять!
"Делирий, алкогольный делирий!" – ворочалось у Переверзева в мозгу вычитанное где-то страшное медицинское слово.
Когда начинало светать, постепенно вырисовывалась обстановка квартиры. Все раскидано, как будто из кошмаров Переверзева повылазили бандиты и учинили погром. Постепенно приходя в себя, он вспоминал, что на кухне в раковине уже давно начали плесневеть кастрюли. Он закрыл туда дверь, пить ходил в ванную.
В последнее утро, когда он размышлял о кухне, на кровать к нему прыгнул пушистый черный кот. Переверзев ясно ощутил его нежную теплую тяжесть.
"Откуда он взялся? – не мог понять Переверзев, – Я никогда не держал кошек!"
Кот ласкался приятно тычась мокрой холодной точкой носа в шею. Переверзев поднял руку, чтобы погладить кота, но тот вдруг зашипел, выгнул спину и острыми, как иголки, зубами вцепился Переверзеву в палец… Переверзев вскочил, пытаясь сбросить, мерзкое животное, но странно, сбрасывать было некого – Переверзев был один!
"Ну вот, пожалуйста, - ужаснулся он, - допился до черных кошек!"
***
...Уже привычной за эти дни тропинкой Переверзев шел в то место, которое ненавидел и считал себя лучше других, потому что пока еще ненавидел.
"А все-таки опоздал, – почти в слух простонал он, – живешь, черт знает как, ни времени не знаешь, ни числа. Да ведь сегодня же, наверное, суббота! – вычислял Переверзев, – вот идиотизм, алкоголь раньше начинают продавать, ведь давно уже опохмелиться то можно было! Теперь вон, очередища какая, без очереди не взять."
Переверзев окинул длинный хвост людей, выискивая возможных знакомых, никого не увидел, болезненно поежился, встал в конец. Он стоял, сильно сгорбившись, и смотрел на свои грязные ботинки. Распрямиться ему показалось невозможно, а главное не имело смысла распрямляться.
"Как все же скверно устроен человек, – почти не подвигаясь вперед, размышлял Переверзев, – везде, даже здесь, хочется выказаться с лучшей стороны. Вот мы стоим тут, такие разные все, некоторые вон о высших материях говорят, кандидатскую защитить можно, как хорошо говорят! Есть тупые как пень, есть модно одетые, есть оборванные совсем, а вряд ли один выше или скажем умнее другого. Тут неважно, кто красивее говорит. Кто ближе – вот что здесь важно!"
Лениво, от нечего делать, Переверзев изучал очередь. Он узнавал тех кто бывает здесь каждый день, как, в сущности, и он теперь. Еще не потеряв интереса к жизни, он наблюдал за людьми. И видел он, как нетерпеливо входили в дверь, над которой рекламно дешевым анодированным алюминием значилось "ПИВО", как выходили очень радостные, отирая от пены горловины всевозможных посудин. Чего только не было здесь: молочные бидоны, канистры всех мастей и банки, банки... Кто-то приспособил пузатую трехлитровую химическую колбу отличного (Переверзев по старой своей профессии знал) тугоплавкого стекла с притертой пробкой. Он оплел ее тонким цветным проводом, вывил косичкой ручки – получилось красиво.
Постепенно двигались вперед – пропорционально вырастал хвост сзади.
Здоровенный верзила, небритый без шапки и в рваном тулупе, могучими легкими шумно выдыхая винные пары не то философски серьезно и задумчиво, а может просто тупо, отсутствующе, с еле заметным удивлением созерцал, как величиной с его ботинок гладкошерстная шавка в своем собачьем экстазе, выпучив неестественно огромные глаза, как-то особенно странно харкала в него злостью. И это продолжалось долго, пока она совсем не охрипла от бесполезной натуги, и, победоносно оглядываясь, умчалась за угол палатки, оставив верзилу все в той же позе стоять немного поодаль от очереди.
Впереди ссорились мужики, сзади кто-то громко, не стесняясь, хохотал.
– Бабке то, бабке помогите, падает ведь! – раздалось совсем близко.
– А чего лезет?..
– Бабка стояла...
– А ты чего орешь? Ты сам-то за кем?..
– А я для восстановления справедливости...
– Чего?! Я те восстановлю щас! Умник какой...
– Да бабка то упала! Чего прете-то так?..
– Банку, банку то ее... банку...
– Да разбилась ее банка...
– О, Господи!
– Гриша, ты тама?
– Здеся я...
" Как меня все это угнетает!" – мучился Переверзев. Особенно раздражал его маленький старичок, стоящий прямо за ним с лицом бледным и каким-то неживым. Казалось, что это маска, и не говорит она вовсе, а нелепо шевелит тонкими губами.
Направо и налево – всем старик рассказывал пошлые, поразительно глупые анекдоты, которые Переверзев в этой очереди слышал уже несколько дней подряд. Рассказывал старик с жаром, забористо, очень громко, кашляя в кулак, обильно пуская туда слюни. Когда кулак набирался полный, он засовывал руку в карман, засаленный и оттопыренный и вытирал руку о стенки кармана. Переверзеву почему-то подумалось, что в этом кармане, в табачных крошках, могло лежать большое красное яблоко для внучки.
"Да, все тоже самое, – сокрушался про себя Переверзев, проходя еще на несколько человек вперед, – и так каждый день? Всю жизнь?"
Эта мысль не испугала его и не удивила. Она была просто неприятной, и от нее захотелось отмахнуться как от назойливой мухи.
Когда он был почти у самого входа, кто-то очень сильно надавил сзади. Переверзев оглянулся. Все тот же верзила, навалившись грудью на толпу и, без особого труда, двигая десятка полтора людей, басом попа орал какому-то Коле, пытаясь узнать, стоит тот или нет. Писклявым голоском Коля ответствовал, что стоит.
Подавая бидон, Переверзев изучал содержимое своего кармана. Вынув последние деньги, какие остались от аванса, как раз на бидон пива, он подумал, что зарплата еще черт знает когда, что после аванса прошло еще совсем мало дней, и ему сделалось очень и очень скучно.
"Боже праведный! Да когда же это я все пропил то? А может быть потерял где?"
Походило на правду. Он испугался этой версии.
"Да нет же, все пропил, конечно, ведь вчера еще одну «ноль-семь» водки брал..."
На душе стало сразу как то спокойно, как будто в кармане прибавилось что-то.
И вдруг у стойки он заметил бородатого старика, того самого, который посещал его ночью. Переверзев не был суеверным, но увиденное было столь неожиданным, что он застыл, удивленно глядя на старика. Старик глянул ему в глаза – Переверзев вздрогнул, но страшный старик, равнодушно скользнув взглядом, казалось, вовсе не интересовался им. Переверзева грубо толкнули, и он очнулся от оцепенения.
"Да нет, показалось, конечно, – успокаивал он себя, – тот другим был, и в сапогах... А как похож!"
Переверзев, защищая драгоценный бидон от толкающихся людей, отошел от очереди к стене. Он сильно устал – отстоять такую очередь нешуточное дело и для здорового человека, а он… Стоя в небольшом, относительно свободном у стены пространстве, он отдыхал.
Прошло немного времени. Медленно соображая, он вспомнил о бидоне в его левой руке. Отпив с пол-литра прямо в магазине, постояв немного, как бы вслушиваясь в то, что делается в желудке, Переверзев протиснулся к выходу.
Идя к дому, он почувствовал, что стало легче. Только теперь, когда дурнота не то чтобы прошла, а как бы отошла на второй план, Переверзев стал замечать, что вокруг весна и совсем тепло. Безоблачное небо поражало своей глубиной. Жаркое солнце оплавило наледь на ступеньках его подъезда, сверху капало.
"Можно поскользнуться, надо бы поосторожнее", – мелькнуло в сознании, когда он делал шаг на ступеньку, но было поздно. Что произошло, Переверзев понял не сразу – отравленный алкоголем мозг соображал медленно. Он увидел перед собой очень неестественно вывернутую ногу в грязном ботинке – свою собственную ногу, лужу желтого как моча, только более вонючего, шипящего и пенящегося пива, быстро впитывающегося в ноздреватый снег, странно валяющийся пустой бидон с крышкой на шнурке от ботинка и уже с двумя выбоинами, понял все и только уже потом ощутил сильную боль в колене.
– О-о-о-ох! – громко простонал Переверзев и захныкал как школьник. Он ободрал левую руку, сильно болело колено, но не этим был разъярен Переверзев, а той ужасной несправедливостью, которая его постигла. Сидя на мокром от тепла и пива снегу, он услышал над собою детский голосок.
– Дяденька, вы плачете, вам больно?
Над ним стояла девочка лет семи, восьми.
– Да, больно, ка же... – гнусавил Переверзев.
– Не плачьте, давайте я вам помогу.
Девочка подняла его бидон (о, господи, совсем пустой), попыталась помочь Переверзеву встать, но тот отяжелел и тупо глядел на ребенка. Ему вдруг захотелось, чтобы этот маленький человечек жалел его, сочувствовал ему, и взрослый Переверзев всхлипывал как дитя. А девочка стояла и растерянно смотрела на него, не зная, что ей делать. Он неуклюже поднялся, очень тяжело вздохнул, молча выхватил из ручонок девочки свой бидон и, хлопнув дверью, скрылся в своем подъезде.
Гремя крышкой о бидон, болтающейся на шнурке, он поднимался на третий этаж в свою холостяцкую квартиру. Выпитые пол-литра пива еще действовали. Это утешало, но слабо.
Скинув с себя верхнюю одежду и швырнув на кресло бидон, он бессильно бухнулся на расхристанную кровать. Какое-то время Переверзев лежал совершенно неподвижно, обиженно уставившись в потолок. Ему хотелось не шевелиться, не думать ни о чем, вообще уснуть, но сон не шел – Переверзев был сильно возбужден.
"Да что же, черт возьми, со мною случилось то? – рассуждал он, как в больничной палате, вновь и вновь изучая детали потолка, так надоевшего за восемь дней лежания, – Ну вот я разлил пиво, и как будто помер кто. Ведь ерунда же! Со мной то, что же со мной-то сделалось? Неужели я уже, того, отпетый? Но как же так... Есть же хорошие друзья, есть родные... Главное – ведь я же не пил так никогда!"
Переверзев вдруг отчаянно понял, в каком жутком положении он оказался. Он как бы посмотрел на себя с высоты того, почти забытого состояния, когда он был нормальным. Ему сделалось до боли грустно и обидно за себя.
"Нет, так нельзя! – терзал себя Переверзев, – А девчонка эта, она такая маленькая, а я такой огромный, и мне помогать. А ведь помогала то она мне искренне, по по-детски наивно, но искренне, как человеку. Все равно какому, но человеку. Черт возьми, ведь я же человек! И что же, у меня совсем силы воли нет, что ли? Ведь я же смог бросить курить когда-то! По-настоящему бросил!
Нет, надо и это зло кончать! Надо кончать и бесповоротно, совсем, иначе я не смогу. Ни капли и никогда! Пока не поздно, пока я только лишь прикоснулся… К чему? К Дьяволу! Пока он еще не схватил мою руку своей волосатой лапой!"
Решение Переверзев принял твердо, настроился на это. И на душе посветлело, как будто солнышко заглянуло в темный и сырой подвал. Как будто кто простил ему страшную вину. Жизнь обретала смысл.
Пиво, которое он успел выхватить, переставало действовать. Вновь подступала дурнота. Он понимал, что с каждой минутой ему все труднее и труднее будет подняться. Он медленно встал, сгорбившись и ежась от озноба, походил немного по комнате, с трудом распрямился и пошел на кухню трясущимися от слабости руками отмывать засохшие кастрюли.
"К вечеру будет легче, дурнота пройдет, может быть появится аппетит, – успокаивал себя Переверзев, – к вечеру будет легче..."
Легче ему стало на пятый день! Непривычный к таким жестоким ударам, отравленный организм долго не мог восстановиться. Четыре долгих дня, мучаясь от слабости, температуря он бесцельно слонялся по городу, далеко обходя те места, где винные магазины и пивные хищно расставляли свои длинные, черные лапы очередей.
На пятый день Переверзев занял денег, занял немного, чтобы только дожить до зарплаты.
Как долго он потом будет вспоминать эти кошмарные дни и ночи, разлитое пиво и девочку, которая так искренне пыталась ему помочь и ведь помогла чем то. А пока очень медленно нормальная человеческая жизнь возвращалась "на круги своя".
Была весна!
© Сотсков Евгений Анатольевич