Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
А, знаете, - я даже рад, что впрягся в этот "безумный проект". Давно уже отойдя от написания беллетристик, давал себе зарок, что более никогда уж не засяду за прозу. Хорошенького - понемножку. Неперспективно. Да и времени попросту жаль: его уж и так перестало хватать. Однако, глаза боятся, а пальцы по клавиатуре бегают... Даже самому интересно стало - как я буду выпутываться? И что же там произойдёт с Иваном Яковлевичем Рихтером, назначенным в "главные герои"? И почему же это ежемесячные обязательные "пол-серии" - и есть "самый лучшiй историческiй сериалъ"? Впрочем, давайте "смотреть" дальше...
Полностью и в хронологическом порядке с проектом САМЫЙ ЛУЧШiЙ ИСТОРИЧЕСКiЙ СЕРИАЛЪ можно познакомиться в каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
"ВОДА ЖИВАЯ И МЕРТВАЯ"
СЕРИЯ ПЕРВАЯ ЭПИЗОД 2
Допожарная Москва... О, как глупы и несведущи люди, дерзнувшие называть её "большою деревнею"! Я сам, признаться, ребёнком, попавшим из псковской глуши в огромный этот город, именно так и полагал, оглушённый и ослеплённый, пока, будучи натурою любопытной и более тяготеющей к наукам естественным, не постиг некоторых законов её существования и движения. Так, верно, энтомолог, каждодневно наблюдая за жизнью муравейника, приучается видеть в копошении глупых существ и смысл, и порядок, и ритм. Как же не хватает мне её теперь - той Москвы, с доживающими свой век екатерининскими былыми петиметрами, проповедовавшими в кругу себе подобных вольтерьянство, опальными вельможами, с её состарившимися вечными барынями, нигде кроме своих поместий и Первопрестольной не бывавших - по достаточности и предпочтительности именно такого образа жизни, с её чудаками и оригиналами, обитавшими только в Первопрестольной и навсегда сгинувшими в Небытие вместе с пожаром 1812-го!.. Надменная молодая столица, будто скованная морозом и тесным по всему телу мундиром, принуждённая существовать по законам Двора и Регламентов, никогда в понимании моём не сравнится со старою Москвой - с её своеобразным, едва не демократическим толкованием обо всём, с её публичными лекциями в Московском университете, на который, вообразите, хаживали и дамы (да-да!.. Можете себе подобное представить в Петербурге начала нынешнего столетия?!), с её балами по вторникам в Благородном собрании, на которые съезжались до нескольких тысяч дворян из самых незавидных уголков Империи, с её бескорыстным завидным хлебосольством и традицией на открытые столы, наконец!..
Будучи выпущенным на свободу из пансиона Горна пятнадцатилетним юнцом с совершеннейшею кашею в голове и знаниями, скорее, никакими обо всём, я явился в один прекрасный день пред строгие очи благодетеля своего дядюшки Андрея Карловича в полной растерянности от отсутствия даже самого малого понимания дальнейшей своей судьбы, застав там - к удивлению своему - папеньку Якова Антоновича с полным выводком провинциальных Рихтеров, представленных братьями Ильёй, Петром и сестрицей Аннушкой. Понятно, что такая изрядная ассамблея, приключившаяся с известном своею строгостью доме генерал-майора и особливо его супруги, не могла быть сугубой импровизацией со стороны провинциального моего батюшки. Позже выяснилось, что вообще-то приглашён был один Яков Антонович, но, рассудив по-своему, тот предположил, что не лишним будет хотя бы попытаться пристроить на иждивенье к двоюродному брату и остальной выводок, обречённый влачить по недостатку средств самое убогое существование в деревне до конца дней своих. В качестве материального подкрепления своих надежд папенька привёз с собою целый провиантский обоз из плодов природы, деревенского хозяйства и рукотворных, включающих в себя обширный перечень из яблок, ягод, солений, варений, мочений, настоек, домотканых полотен и даже плетёных корзин. По лицу супруги Андрея Карловича - Авдотьи Алексеевны - поминутно пробегала целая гамма чувств - от еле сдерживаемого раздражения до внезапно нахлынувшего умиленья при виде и в самом деле весьма трогательной пятилетней Аннушки, самым сурьёзным образом исполнявшей отведённую ей заранее роль ангелочка и провинциальной бедняжки. На всегда невозмутимой, подобно каменной маске египетского Сфинкса, физиогномии Андрея Карловича не читалось вообще никаких эмоций от столь бесцеремонного истолкования моим отцом своего приглашения.
Оставив нас, детей, одних на попечение Авдотьи Алексеевны, генерал увёл отца к себе в кабинет, где, пробыв взаперти не менее пары часов, оба вышли, наконец, к давно уже затевавшемуся обеду. За столом мой бедный Яков Антонович выглядел явно растерянным, ел мало, всё более будучи занятым пополнением лафитничка, и даже неловко макнул обшлагом потрёпанного своего мундира в соусницу. Братья мои, коих я, искренне полагавший себя совершенно оперившимся и готовым к самостоятельной жизни, нашёл ещё более поглупевшими, чем когда изрядно лет назад оставил их прозябать в псковской глуши на попечение маменьки, переговаривались едва не шёпотом, нависшее над столом молчание лишь изредко прерывалось отдельными фразами Авдотьи Алексеевны да - в самом конце - хныканьем раскапризничавшейся от усталости Аннушки, великодушно отправленной с прислугою почивать.
Когда молчаливая трапеза была завершена, генерал, неторопливо утерев рот салфетом, вдруг скрипучим своим голосом сломал аршин нависающего над столом льда обращением ко мне:
- Ну что, Иван, и каково же ты теперь видишь дальнейшее своё предназначение?
Угадав - по замершему лицу отца, единственно верную тактику своего поведения, я, придав голосу как можно более убеждённости и звону, отвечал:
- Дядюшка, памятуя об и без того достаточных благостях, коими вы и Авдотья Алексеевна незаслуженно осыпали меня эти годы, вижу предназначение своё в бескорыстном служении отечеству по статской части на родине своей, в Псковщине. Тако же и родителям помогать надобно...
Грохот оброненной отцом вилки прозвучал как эпитафия его, да и моим надеждам на самую возможность изменить что-то в судьбах семьи Рихтеров, заранее обречённых на коротание Вечности в своих трогательно-сиротских Липицах. Вероятно, нечто вроде этого обдумывал и генерал-майор Андрей Карлович, не спуская с меня цепкого взгляда холодных, по-немецки светлых глаз. Казалось, прошло целое столетие, прежде чем он торжественно, будто перед полком, произнёс:
- Племянник мой. За то время, что ты проходил начальный курс своего образования, я отметил твоё несомненное послушание, прилежание, с коим ты, не имея многих дарований, относишься к предметам, даже далёким для твоего разумения, и почтение к старшим. Это - достойные всякого юноши добродетели, с которыми, полагаю, приложив старания и вооружась терпением, можно прожить достойно. Слава Богу фамилия Рихтеров в Москве что-то, да значит, и есть много значительных лиц, не смогущих отказать мне в обустройстве дальнейшей твоей судьбы. Тётушка твоя, Авдотья Алексеевна, считает так же. В ближайшее время я подумаю, к кому обратиться за протекцией, но... Ежели ты захочешь трактовать наше доброе к тебе отношение как индульгенцию, чтобы жить в праздности и повесничаньи, то хочу упредить сразу: этого не будет, и на славный род Рихтеров никогда не ляжет ни единого пятна позора или хотя бы скандальёзных сплетен. Я не для того служил честно пять десятков лет, чтобы стать посмешищем, да... Коли ты согласен с моими условиями, то можешь оставаться в нашем доме до тех пор, пока не сможешь содержать себя самостоятельно.
Итак, участь моя была решена! Уловив торжественность момента, я встал из-за стола и с самым почтительным выражением лица поклонился, молвив:
- Я никогда не забуду вашей, дядюшка, и вашей, тётушка, доброты. Более сказать мне нечего, кроме, разве, того, что вам никогда не придётся краснеть за меня.
- Ну, вот и славно! - Генерал, улыбнувшись одними глазами, оборотился к отцу моему, безмолвно наблюдавшему за этой сценой, достойной героев греческой трагедии, и продолжил.
- Также, принимая во внимание некоторые затруднения вашего, Яков Антонович, семейства, я принял решение оставить у нас Аннушку и дать ей воспитание, достойное фамилии Рихтеров. Вот и Авдотья Алексеевна меня о том попросила. Дочери наши, как вы знаете, уже выпорхнули из отеческого гнезда, и мы полагаем, что можем себе позволить подобное... обременение...
Уколов отца этим "обременением", генерал дал понять, что и так сделал для двоюродного братца даже более, чем должно было бы, и что отныне облагодетельствованные сверх всякой меры псковские Рихтеры обязаны ему всем и навеки. Ухватив на лету этот прозрачнейший намёк, батюшка мой, позабыв о хромоте, кинулся было к генералу обниматься, но, увидя, как тот невольно отстранился от него, припал неловко ввиду старинной хромоты на одно колено и поцеловал руку Андрея Карловича. На следующее утро отец с двумя моими братьями уехали в свои Липицы. На прощанье он, перекрестив меня, велел слушаться дядюшку во всём, не прекословить, и, озираясь, передал потрёпанный "четвертной", бог знает, как и на чём сэкономленный. Забегая основательно вперёд, скажу лишь, что более мы не видались... Я же, спустя всего какую-то неделю, был приписан в ничтожнейшем, ныне совершенно забытом уже и выведенном из обращения чине коллежского юнкера к канцелярии московского главнокомандующего генерал-фельдмаршала Ивана Васильевича Гудовича.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ СЕРИИ
- ОТ АВТОРА. Ну, вот мы и закончили... Всё оказалось не так уж и страшно. По хронометражу - с учётом вступления, когда немолодой Иван Яковлевич начинает свои мемуары, - запросто минут 50 наберётся. Правда, судить о том, насколько представленный материал годен для "самаго лучшаго сериала" уже всяко не мне. Удаляюсь на месяц для обдумыванья дальнейших перипетий в жизни нашего Ивана Яковлевича: ведь дело хронологически идёт прямиком к наполеоновскому нашествию, и на фу-фу с вымышленным генерал-майором Рихтером тут уже не прокатит. В качестве ремарки относительно возможности визуализации сегодняшнего текста добавлю, что без изрядных компьютерных эффектов тут уже точно не обойтись: ведь допожарная (или "допотопная" - как иронически, но очень тепло назвал её умница и непосредственный свидетель Эпохи князь Пётр Андреевич Вяземский) во всей её самобытности и оригинальности может быть показана на экране лишь таким образом - под закадровый монолог главного героя, голос которого, разумеется, крайне важен для всего сериала. Это должен быть очень выразительный голос: неторопливый, завораживающий, и непременно с еле заметным оттенком самоиронии, присущей многим талантливым мемуаристам столетия: от Вяземского и Вигеля до Ивана Ивановича Дмитриева. Как музыкальную виньетку осмелюсь предложить Вальс №19 Шопена ля-минор: есть в нём что-то ностальгическое, манкое... Жмите на ссылку смело, всё проверено!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ИЗБРАННОЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании