Помню, когда мне исполнилось сорок, я сильно переживала: всё-о-о, по меньшей мере, половина жизни прожита, а я ещё ничего не успела сделать, уже сорок лет, какой кошмар, почти старуха... Правда-правда, не рисуюсь, долго страдала, хотя выглядела на десять лет моложе, была семья, любимая работа. Но это р-роковое число так на меня подействовало... Стала подводить итоги, вспоминать — вроде много всего было, но уже целых четыре десятка лет пролетело! Господи, так и вся жизнь пройдёт — не заметишь.
Нужно было что-то предпринять, чтобы избавиться от уныния. А у меня тогда была одна любимая группа в университете, у которой я вела занятия по нескольким предметам. Порядки в вузе в то время были попроще, чем сейчас, никто нас особо не стеснял и не контролировал. Я предложила студентам вместе отметить мой день рождения, они с радостью согласились, и вот мы после занятий собрались в аудитории, организовали чаепитие. Пока девочки накрывали на стол, я писала на доске всякие занимательные задания, чтобы было познавательно и интересно. Помню, там была задачка, которую я взяла из книги «Лингвистические задачи»:
Расшифруйте фразу и объясните принципы шифровки:
Шыр-пир ю пяпюжгы зэлэмъгый гёсрыг, фёд гяг, фёд гяг, зэлэмъгый гёсрыг.
А ещё я не стала называть свой возраст, а зашифровала его в загадке:
Мне столько, да в квадрате столько, да три раза столько, да ещё столько, да полстолька, да четверть столька, да ещё один.
Для решения раздала листочки и ручки с карандашами, ребята и девчата бросились делать расчёты. Математики из них были так себе. Наконец один паренёк подошёл и неуверенно, тихим голосом спросил: «Сорок?» — «Да!» — засмеялась я.
У нас было много всего интересного в тот вечер, даже хороводная игра «Ручеёк» в коридоре и песня-игра «Каравай», мы болтали-танцевали, шутили-веселились и разошлись часа через три в прекрасном настроении. Я примирилась с моим сорокалетием и стала жить дальше.
Следующая веха на моём жизненном пути, когда я остановилась и стала переживать из-за возраста, — 55 лет, выход на пенсию.
У нас ещё соседушка такая была... Никак не старше меня, то есть тоже молодая пенсионерка, но сидела вечно на скамейке в каком-то тряпье, в галошах, с платком на голове, повязанным, как при зубной боли, скрючившись каким-то комом, и это прибавляло ей лет двадцать. Только увидит нас, как кричит: «Куда пошли, дедушка с бабушкой?»
Ну ладно, старички, ничего, надо привыкать: перешли в другую возрастную категорию. Муж так лет с сорока мечтал о пенсии, хотя ещё был активен, силён, ироничен, громко хохотал, много работал, его голос рокотал в аудиториях, как прибой. Но дома он часто говорил: «Поскорее бы на пенсию, лежал бы на диване и ничего не делал». Меня это возмущало: как, хотеть растительного образа жизни? Ты с ума сошёл! Я, наоборот, желала быть активной до смерти, всё время работать, быть полезной, вести интересную жизнь.
Кстати, чем старше становлюсь, тем больше начинаю ценить свой возраст. Отчасти это связано с моим ранним детством: родилась-то я восьмимесячной, слабенькой, мама говорит, что из роддома меня принесли синенькую, ручки маленькие, пальчики сжаты, как коготки у птички.
Жили мы тогда в деревянном доме, и вот соседки-старушки пришли на младенца посмотреть и в один голос стали каркать: «Не жилец. Нет, не жилец». Причём им явно понравилось молодую мамочку пугать, потому что бабушки-соседушки ещё несколько раз приходили и сразу с порога, не раздеваясь, не разуваясь, устремлялись на младенчика посмотреть: ещё дышит али уже нет. «Не жилец, ой, не жилец».
Видимо, считали себя большими знатоками в вопросах жизни и смерти. А это тайна великая, несмотря на все достижения медицины. Иной и слаб, и на ладан дышит, а вдруг невесть откуда силы возьмутся, и живёт человек дальше, и долго живёт. Другой силён и, кажется, здоров как бык, а в одночасье умирает.
...Смерть и так своё возьмет. Вот хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и не долго жил, и помер; жена его теперь убивается о муже, о детках малых... Против смерти ни человеку, ни твари не слукавить. Смерть и не бежит, да и от неё не убежишь; да помогать ей не должно...
Это цитата из рассказа Тургенева «Касьян с Красивой мечи» (из цикла «Записки охотника»). Там есть такой диалог между рассказчиком и главным героем:
— Скажи, пожалуйста, — начал я, — мне послышалось, мой кучер у тебя спрашивал, что, дескать, отчего ты не вылечил Мартына? Разве ты умеешь лечить?
— Кучер твой справедливый человек, — задумчиво отвечал мне Касьян, — а тоже не без греха. Лекаркой меня называют... Какая я лекарка!.. и кто может лечить? Это всё от Бога. А есть... есть травы, цветы есть: помогают, точно. Вот хоть череда, например, трава добрая для человека; вот подорожник тоже; об них и говорить не зазорно: чистые травки — Божии. Ну, а другие не так: и помогают-то они, а грех; и говорить о них грех. Ещё с молитвой разве. Ну, конечно, есть и слова такие... А кто верует — спасётся, — прибавил он, понизив голос.
— Ты ничего Мартыну не давал? — спросил я.
— Поздно узнал, — отвечал старик. — Да что! Кому как на роду написано. Не жилец был плотник Мартын, не жилец на земле: уж это так. Нет, уж какому человеку не жить на земле, того и солнышко не греет, как другого, и хлебушек тому не впрок, — словно что его отзывает... Да; упокой Господь его душу!
А я назло соседушкам выжила. С тех пор моя мама время от времени шутит: надо же, «не жилец», а дожила до сорока лет, до пятидесяти, до пятидесяти пяти и так далее.
Значит, о пенсии я не думала (неинтересно это было), а когда до неё осталось несколько месяцев, всё-таки стала задумываться. Меня как-то раздражало само слово «пенсионерка», как будто крест на мне ставили, даже хотела отказаться от пенсии, чтобы не сидеть на шее у государства. Мысли эти стали меня раздражать, настойчиво биться в моей голове и однажды вылились в стихотворной форме.
Скажу прямо: я не поэт. Так же как и не писатель. Я просто человек читающий, пишущий и, хочется верить, мыслящий. В юности, когда часто влюблялась (это была просто такая потребность, состояние духа, когда можно было влюбиться в героя книги, актёра, раз увиденного мальчика, вымышленный образ), из меня вдруг полезли стихи. Я их записывала в тетрадку, потом её выбросила. В самих стихах, когда они были только написаны, ещё немного билась, трепетала та стихия, что овладевала моей душой, пока я помнила это состояние, а после тексты становились просто корявым набором слов, и читать их было неловко. Однако предчувствие поэзии, что-то тонко натянутое внутри, томление, ожидание, ощущение ритма, музыки стиха — всё это было каким-то особенным счастьем, сладким и слегка болезненным ощущением творения. И тогда я часами вдохновенно мучилась, подбирая словесные эквиваленты внутренним ощущениям, чтобы они совпали. А иногда — о чудо! — стихи рождались почти мгновенно. Повзрослев, стихов не писала, кроме нескольких исключений.
Когда пятидесятипятилетний возраст настиг меня, уже не было прежней уверенности в том, что хватит сил и здоровья прожить без помощи государства, но всё ещё были переживания по поводу перехода в эту малоприятную, как я тогда думала, категорию. И как люди смеются у «бездны мрачной на краю», чтобы победить страх смерти, так и творчество помогает изжить боязни, комплексы, тревоги или хотя бы смириться с ними, сжиться, сначала художественно, а потом и реально. Пусть слово «творчество» звучит слишком помпезно в сравнении с моими стишатами, но я его оставлю. Раз сама придумала, сотворила, значит, уж какое ни есть, а всё творчество.
Вот она, моя «Песнь о пенсии»:
Раньше слово «пенсия» так меня пугало...
Прожила полвека я, только всё мне мало.
Вот уже за пятьдесят, а я всё порхаю,
Молодой прикидываюсь и стыда не знаю.
Год назад казалось мне: пенсия для слабых,
Кто застрял навеки на жизненных ухабах.
Ну а я-то сильная, лошадь ломовая,
Пахать я буду дó смерти, устали не зная.
Откажусь от пенсии — покажу характер.
Пусть продлится молодость, пусть хотя бы нá людях.
Но в последний год меня как-то подкосило:
И здоровье уж не то, и иссякли силы.
Зарабатывать на жизнь с каждым днём сложнее,
И, как ящерка зимой, что-то цепенею.
Чаще хочется лежать, на работу не бежать,
Углубляться лишь в себя и о прошлом вспоминать.
И теперь уж ПЕНСИЯ зазвучала ПЕСНЕЮ,
Песенкой-чудесенкой, песенкой прелестною.
Деньги с неба падают — пусть капелькой, не ливнями —
Но это ж чудо чудное, но это ж диво дивное.
«Быть бы нашим странникам под родною крышею,
Если б знать могли они, что творилось с Гришею».
Некрасов современный, ты у меня спроси:
«Кому живётся весело, вольготно на Руси?»
И я тебе отвечу, пиит мой дорогой, —
Лучше всех — пенсионеру, пока ещё живой!
А теперь мне 60. Всё в порядке, так и надо. Вообще, здорово: я дожила до шестидесяти лет! Ура! Вот тебе и не жилец.
Помните, в романе Салтыкова-Щедрина «Господа Головлёвы» сыновья Порфирий (Иудушка) и Павел приезжают к матери в имение и застают отца дряхлым стариком, который почти не встаёт с постели. А старику-то как раз лет шестьдесят...
— Не хорош он у вас, добрый друг маменька! ах, как не хорош! — воскликнул Порфирий Владимирыч, бросаясь на грудь к матери.
— Разве очень сегодня слаб?
— Уж так слаб! так слаб! Не жилец он у вас!
— Ну, поскрипит ещё!
И я тоже намерена ещё поскрипеть. Моей маме восемьдесят один год, она бодра и энергична, а её стойкости в борьбе с болезнями можно только позавидовать, как и её жизнелюбию. Мне шестьдесят, и я хочу ещё хотя бы двадцать лет быть активной, приносить пользу людям, никого не обременяя, так, чтобы самой ходить, самой говорить. По крайней мере, я могу рассказать о себе и о других, о тех, с кем свела меня судьба, об интересных людях и неожиданных происшествиях, о знакомцах и питомцах, о времени, в котором мы жили, а ещё о любимых книгах, которые помогли мне стать тем, кто я есть.
