Глава седьмая
Западная Померания
8 февраля 1945 года
После объявления тревоги, все заключенные моментально были отозваны со своих рабочих мест и построены на плацу. Эсэсовцы и надзиратели проводили поголовную проверку каждого отряда и каждого барака. Цель была одна: выяснить, кто осуществил захват бомбардировщика.
Обер-лейтенант Люфтваффе Гюнтер Хобом вернулся на базу последним из своего звена. Спрыгнув с крыла на землю, он пожал руку встречавшему механику.
- Все нормально, Курт. Техника работала хорошо, сказал он и быстрым шагом направился к вышке, где его ждал комендант авиационного гарнизона.
- Увы, Карл, твой «Густав» словно провалился сквозь землю, - доложил он о результатах вылета Грауденцу.
- Ты все осмотрел?
- Все. На максимальной скорости я долетел до берега Дании, прошел вдоль него до Швеции. И, дважды пройдясь над островом Борхольм, повернул назад. Дальше искать «Густава» я не мог - топлива в баках моего самолета почти не осталось.
- Благодарю, Гюнтер. Кажется, я знаю, в какую сторону смылись эти ублюдки.
- В какую?
- Твой самый молодой пилот доложил, что видел «Густава», летящего в облаках на юго-восток. Я связался с Вальтром Далем, он сейчас над Померанией. Даст Бог, обнаружит беглецов и уничтожит.
- Как ты намерен поступить дальше?
- Не знаю… Надо звонить в Берлин. Докладывать…
Гюнтер с жалостью смотрел на коменданта. Еще час назад, когда тот сидел за соседним столиком в столовой и размеренно жевал кусок бифштекса, казалось, будто на свете не существует причин, из-за которых Грауденц мог бы горевать и расстраиваться. Даже близость восточного фронта не могла вышибить его из седла. А теперь он стоял на краю бетонного перрона и бездумно глядел в серое небо. Бледный, потерянный, испуганный.
- Я могу идти, Карл? - спросил обер-лейтенант.
- Да, Гюнтер, ты свободен…
Отправив летчика отдыхать, Грауденц снова поднялся на вышку и принялся ждать возвращения полковника Даля. Последняя надежда оставалась именно на него…
* * *
Девятаев раз за разом выполнял резкие маневры, чтоб не попасть под пули Фокке-Вульфа. Фашист не отставал, но и стрелять почему-то перестал. Выпустив одну очередь, прошедшую рядом с левым бортом, он предпочел просто лететь рядом, либо висеть на хвосте.
Впереди уже обозначилась линия фронта - изрытая воронками, окопами и танковыми траками местность. Слева догорало большое трехэтажное здание, справа из нескольких точек в небо поднимались столбы черного дыма.
До своих оставалось несколько километров, и все товарищи Девятаева буквально прилипли к небольшим квадратным окошкам. Напрягал лишь настойчивый фашист, продолжавший выписывать фигуры вокруг Хейнкеля.
Так продолжалось до тех пор, покуда со всех сторон от бомбардировщика не начали рваться зенитные снаряды. Это дружно заработали батареи советских зенитных орудий. Кто же еще мог с земли обстреливать бомбардировщик с немецкими крестами на крыльях и фюзеляже?..
«Фоккер» как ветром сдуло - заломив крутой вираж, он умчался на северо-запад. Михаил хотел было перевести дух, но прямо по курсу разорвался снаряд, отчего самолет сильно подбросило. Выровняв его, летчик решил уменьшить высоту полета…
* * *
Фокке-Вульф пилотировал подполковник Вальтер Даль, возвращавшийся с боевого задания. Это был настоящий воздушный ас, открывший счет своим победам во Второй Мировой войне 22 июня 1941 года. На восточном фронте он одержал семьдесят семь побед, а всего на его счету к концу войны было 128 сбитых самолетов. Даль был награжден высшими орденами Рейха: Германским Крестом в Золоте и Рыцарским Крестом с Дубовыми Листьями.
Восьмого февраля 1945 года Даль выполнил разведывательный полет над Восточной Померанией. Возвращаясь на свой аэродром, он получил с земли информацию об угнанном с аэродрома острова Узедом Хейнкеле. Он только что пересек линию фронта и, заняв удобную высоту, намеревался расслабиться. Однако переговорив с комендантом военного аэродрома секретного ракетного центра, вновь сосредоточился и принялся всматриваться в горизонт.
Небо над Померанией было чистым, но ближе к Балтийскому морю стояла сплошная стена десятибальной облачности. Там обнаружить самолет будет значительно сложнее.
Летевший навстречу бомбардировщик он заметил через несколько минут, когда до береговой черты оставалось километров пять. Чуть отвернув в сторону, он пронесся мимо бомбардировщика и без труда опознал в нем Хейнкель He-111. Круто развернув истребитель, Вальтер догнал его и рассмотрел более детально.
- «Баден», я - «Сто семнадцатый», - запросил он вышку аэродрома острова Узедом.
- «Баден» на связи! - тотчас ответил Грауденц.
- Я обнаружил твой самолет с вензелем на борту. Сейчас попытаюсь атаковать.
- Атакуй, «Сто семнадцатый»! Уничтожь его! Можешь расстрелять «Густава» в упор - на борту отсутствуют боеприпасы!
- Понял…
Уточнение о том, что на борту угнанного самолета не было боеприпасов, значительно упрощало задачу. Ведь на истребителе самого Даля снарядов к четырем пушкам оставалось на одно нажатие гашетки. Поразить цель надо было с первого раза, а значит, следовало подойти к Хейнкелю как можно ближе.
Фокке-Вульф Вальтера Даля обосновался сзади и чуть ниже бомбардировщика, чтоб не попасть в спутную струю. Далее немецкий пилот стал аккуратно сокращать дистанцию…
Сто метров.
Семьдесят.
Пятьдесят.
И вот уже темный силуэт Хейнкеля заполнил весь прицел. Промахнуться просто невозможно. Сколько бы в лентах не оставалось снарядов - все они должны точно угодить в фюзеляж, разворотив на своем пути хвостовое оперение.
Одновременно с нажатием гашетки на ручке управления, Вальтер заметил, как неподвижный доселе силуэт вдруг резко заломил правый крен и отвалил со снижением в сторону.
Летчик попытался удержать цель в перекрестье, но было поздно - пушки выпустили снаряды в «молоко». Огненные точки прошли рядом с левым бортом бомбардировщика и, обогнав его, унеслись к земле.
В сердцах немецкий ас выругался. Ну как можно было промазать с такой плевой дистанции?!
Еще оставалась слабая надежда на то, что израсходован не весь боезапас. Что пара-тройка снарядов в лентах остались.
Кто бы в данный момент не управлял Хейнкелем, новичком он явно не был. Работая штурвалом и педалями, этот парень бросал самолет то влево, то вправо. То набирал высоту, то стремительно ее терял.
Но и Даль был опытным воздушным бойцом. Снова поймав силуэт в перекрестье, он надавил на гашетку.
Пушки молчали. В лентах не было ни одного снаряда.
- М-м-м… - простонал Вальтер.
Теперь он реально пожалел о том, что выполняя разведывательный полет, позарился на беззащитный транспортный самолет с красными звездами на киле. Он припомнил, как гонял его по-над рекой, как пугал его экипаж короткими очередями. И как, в конце концов, заставил плюхнуться «пузом» в чистом поле, а потом расстреливал разбегавшихся в разные стороны людей. Вот тогда он и растратил почти весь боезапас.
Глянув на топливомер, Вальтер оценил остаток топлива в баках. Через пар минут нужно было поворачивать на свой аэродром. Иначе и ему придется подбирать с воздуха площадку и плюхаться «брюхом» самолета в грязную февральскую жижу.
- Пара минут, - прошептал он. - Пара минут…
В нескольких километрах находилась линия фронта, повторно пересекать которую немецкий ас не собирался, так как это противоречило основной боевой задаче по выполнению воздушной разведки. Он собрал кое-какую информацию по передвижению советских войск в Померании, и эту информацию следовало поскорее доставить в штаб. Поэтому и решение нужно было принимать быстро.
В воздушных боях над Западной Европой Даль проявил себя мужественным и отчаянно смелым бойцом. В частности 13 сентября 1944 года он уничтожил тараном американский бомбардировщик B-17. Сейчас можно было попытаться повторить тот подвиг, но… Вальтер почему-то медлил.
«В 44-м еще оставалась надежда на победу. Еще теплился смысл приносить себя в жертву ради фюрера, ради победы рейха и будущего великой Германии, - размышлял он, удерживая свой истребитель на безопасном расстоянии от Хейнкеля. - А сейчас от нашего героизма нет никакого проку. Как нету смысла в продолжении проигранной войны. Скоро не будет ни фюрера, ни рейха, ни великой Германии…»
Оба самолета пересекали линию фронта - под крыльями лежала изрытая сражениями земля. Пожарища, черные дымы, воронки от разрывов снарядов и мин… Решиться на таран здесь мог только умалишенный. Во-первых, таран - все равно, что рулетка в казино. Ты кромсаешь винтом истребителя самолет врага и не знаешь: выживешь ли сам. Во-вторых, даже если повезет, и ты сумеешь выброситься с парашютом, то внизу тебя ожидает очередная рулетка. Попал к своим - выиграл. К неприятелю - проиграл. 13 июля 1944 года он выиграл дважды: в момент тарана потерял воздушный винт, но удачно выбрался из кабины разваливавшегося самолета и вовремя раскрыл купол парашюта. А через час уже сидел в штабе немецкого пехотного полка и за беседой с его командиром наслаждался горячим кофе. Вальтер Даль уважал холодный расчет и презирал горячий азарт. Потому всегда действовал по принципу: сорвал хороший куш - не испытывай судьбу и больше не играй.
Окончательно из задумчивости его выдернули первые разрывы зенитных снарядов.
- Линия фронта, - глянул он вниз. - Пора сматываться…
Заложив крутой вираж, Фокке-Вульф развернулся на сто восемьдесят градусов и исчез в северо-западном направлении.
* * *
О том, что линия фронта осталась позади, и Хейнкель летел над занятой советскими войсками территорией, Девятаев с товарищами догадались по нескольким важным признакам.
Во-первых, по дорогам тянулись бесконечные вереницы автомобилей и танков, обозы, пехотные подразделения.
Во-вторых, при виде немецкого бомбардировщика пехотинцы тотчас разбегались, прячась по кюветам и приямкам.
Наконец, в-третьих, по Хейнкелю регулярно отрабатывали наши зенитные орудия, отчего со всех сторон мельтешили яркие вспышки, а самолет сильно трясло и швыряло.
Величайшая радость с ликованием пилота и пассажиров сменились страхом, опасением погибнуть от рук своих же бойцов. И, словно подтверждая эти опасения, через несколько секунд один из снарядов разорвался рядом с правым бортом. По фюзеляжу застучали осколки.
Девятаев с трудом выровнял накренившийся самолет.
- Мишка, у нас раненые! - гаркнул кто-то из бомбового отсека.
Качнув головой, тот поглядел в правое остекление кабины.
Мотор, под которым разорвался снаряд, дымил; основание крыла было изуродовано осколками. Стойка основного правого шасси с изодранным в клочья колесом свободно болталась под неровными порывами набегавшего воздушного потока.
В кабину протиснулся Кривоногов.
- Двое легко ранены, - доложил он. И добавил: - Надо бы, Миша, садиться от греха. А то, не ровен час, долбанут в бензобаки и вспыхнем, как новогодняя елка.
- Мы уже, Ваня, - кивнул Девятаев в сторону правого мотора.
Из-под капотов моторного отсека вырывались языки пламени.
* * *
Выбранное для посадки поле сверху казалось ровным и вытянутым. Однако, снижаясь и подходя к нему ближе, Михаил обнаруживал одну неровность за другой. Где-то поблескивали лужи, где-то виднелись бугры и островки снега. К тому же размеры поля оказались для тяжелого бомбардировщика недостаточными.
И это были не все проблемы, с которыми столкнулся летчик перед посадкой. Главным препятствием для благополучного приземления являлась левая стойка шасси. Она при обстреле самолета не пострадала и по-прежнему торчала из мотогондолы левого мотора.
«Сломать! - твердо решил про себя Михаил. - Сломать, иначе колесо увязнет в размокшем грунте, самолет скапотирует, рухнет и убьет половину моих товарищей».
У него не было ни времени, ни возможности определять направление ветра и строить заход по всем правилам. Правый мотор горел и дымил все сильнее, мощности одного левого для полноценного полета не хватало. Он выпустил закрылки, выполнил плавный разворот со снижением и с ходу зашел на посадку на выбранное поле.
- Держитесь! Посадка будет жесткой! - крикнул Девятаев в бомбовый отсек.
Понимая ответственность момента, товарищи притихли.
Высота тридцать.
Двадцать.
Десять.
Выравнивание. Штурвал плавно на себя.
Перед самым касанием Михаил резко дает вперед левую ногу.
Нос послушно поворачивается влево, и самолет касается земли с ощутимым скольжением.
Как и ожидалось «нога» от такого грубого приземления подламывается.
Винт работающего мотора цепляет грунт; по телу Хейнкеля проносится мелкая дрожь.
Грохот. Треск.
Самолет бьется о землю брюхом и мото-гондолами, подпрыгивает и снова бьется. Успокоившись, скользит с разворотом по грязи.
И, наконец, замирает.
Где-то в районе пилотской кабины угасает тонкий гул электрического двигателя и устанавливается непривычная тишина. Воздух насыщен гарью.
Еще несколько секунд Девятаев крепко держит штурвал. Затем отпускает его, откидывается на спинку кресла, вдыхает полной грудью.
И кричит:
- Вылезайте, черти полосатые! Мы дома!..
СССР; Западная Украина
Июль-август 1944 года
Американский истребитель Bell P-39 Aircobra советским летчикам нравился. Покрышкин, Речкалов, Гулаев, Кутахов, Глинка и другие мастера воздушного боя в разные годы Великой Отечественной войны летали на P-39 и успешно сбивали на нем фашистских асов.
Мощнейшее вооружение, состоящее из пушки, двух крупнокалиберных пулеметов и четырех пулеметов нормального калибра, не оставляли немецким самолетов шансов.
Заднее расположение двигателя поначалу настораживало, так как необычная центровка порой приводила к срыву в плоский штопор. Но вскоре летчики к ней приноровились, и оценили положительный момент такой компоновки - уникальную маневренность самолета. Имелось еще несколько плюсов заднего расположения мотора: великолепный обзор из сместившейся веред кабины и комфортная температура для летчика. Ведь в том же Як-1 спустя несколько минут после взлета температура в кабине из-за расположенного впереди мотора поднималась до шестидесяти градусов. Зимой терпимо, а летом в этой бане хоть волком вой.
Неплох был и сам мотор. Благодаря его мощности истребитель развивал отличную скорость и не уступал в этом параметре лучшим немецким самолетам.
Все Аэрокобры, поступавшие в Советский Союз по закону о ленд-лизе, были оборудованы прекрасными радиостанциями, благодаря которым, как говорил Григорий Речкалов: «…Пилоты в группе могли общаться между собой, словно по телефону».
И отдельно советскими летчиками отмечалась потрясающая живучесть «американца». Самолет продолжал уверенно лететь с поврежденной обшивкой фюзеляжа и плоскостей. Нередко летчики возвращались на родной аэродром, как пелось в песне «на одном крыле».
Но был у этой машины и один серьезный недостаток: она очень не любила, когда летчик покидал ее в воздухе. Увы, но это было так - небольшой просчет в конструкции стал причиной того, что если истребитель получал в бою сильные повреждения и пилоту приходилось прыгать с парашютом, то набегавший воздушный поток с силой швырял его на стабилизатор. Удар выходил ощутимый - порой летчики ломали себе кости и теряли сознание. Подобная напасть случилась с дважды Героем Советского Союза Дмитрием Глинкой, а годом ранее с Героем Советского Союза Николаем Искриным.
* * *
Сбросив аварийным рычагом дверцу, Девятаев вывалился из кабины Аэрокобры. Подхваченный воздушным потоком, он скользнул по правому крылу самолета и… со всего маху ударился о стабилизатор. Боли и без того хватало: пулевое ранение, ожоги… А тут еще сильнейший удар коленом и головой.
Как рванул вытяжное кольцо, как болтался под раскрывшимся куполом и как приземлялся - не помнил. Сознание то покидало его, то на короткие промежутки возвращалось.
Очнулся Михаил в полуразрушенной землянке. Точнее в воронке от взрыва снаряда, прилетевшего аккурат в землянку.
Тело ноет от боли. Вокруг полумрак, странная тишина. Летчик осторожно ощупал себя. Ни шлемофона на голове, ни ремней, ни кобуры с пистолетом; пустые карманы галифе и гимнастерки. Сам он лежал на куче осыпавшегося грунта, сверху повисло несколько неотесанных бревен, ранее служивших потолочным перекрытием. Рядом с Девятаевым расположились двое незнакомых вояк. По виду - советские.
- Живой, браток? - спросил один, заметив привставшего Девятаева.
- Вроде живой. Где мы?
- В плену, браток. В плену у проклятой немчуры…
Два товарища по несчастью также оказались летчиками. Где и как приземлился на парашюте Девятаев, они не знали, потому что оба оказались в плену на сутки раньше.
Чувствовал себя Михаил неважно. Одолевала слабость от кровопотери, болели ожоги на лице и руках, пулевое ранение в плече, ушиб правого колена и головы. Товарищи по мере возможности помогли, перетянув тряпицей руку повыше раны.
Через некоторое время немцы заставили пленных покинуть землянку и под конвоем куда-то повели. Путь оказался неблизким. По дороге к пленным летчикам добавилось полтора десятка пехотинцев, несколько артиллеристов и танкистов. Через два часа по пыльной грунтовке немецкие солдаты вели уже длинную колонну израненных и измученных советских военнопленных.
Так для Михаила Девятаева началась долгая и тяжелая жизнь в плену.
* * *
Шли несколько часов. Те, кто был поздоровее, помогал ранеными ослабшим товарищам. Хромавшего Михаила вели под руки все те же коллеги-летчики. Голова у него кружилась, дыхание постоянно сбивалось. Сил не было, хотелось упасть у дороги, расслабить мышцы, перевести дух. Но шедшие рядом с колонной немецкие солдаты постоянно покрикивали и подталкивали прикладами винтовок отстававших.
В те минуты, когда становилось полегче, Михаил старался восстановить трагические для себя события: как его сбил неожиданно повисший на хвосте фашист, как он покидал горящий самолет, как спускался на парашюте и приземлялся…
Увы, в памяти образовался глубочайший провал. Всплывали лишь отдельные и очень короткие фрагменты: застывший картины рокового воздушного боя, щелчки пуль по фюзеляжу, фонарю и приборной панели, острая боль в плече, языки пламени из моторного отсека, сброс дверцы, подхвативший его тело упругий поток воздуха, удар, боль. И ничего более.
Через несколько часов изнурительного пешего перехода колонну военнопленных остановили на краю небольшой деревни. Здесь же под брезентовым навесом раненых осмотрел и оказал первую помощь военный фельдшер. Дожидаясь своей очереди к нему, Девятаев прилег на землю - стоять сил совершенно не осталось.
Это не понравилось тучному светловолосому офицеру.
- Ауфштейн! - истошно заорал он и, подскочив, начал избивать пленного летчика.
* * *
Как долго длилось избиение, Девятаев не знал - сознание отлетело после первого же удара. Да разве же мог он что-либо противопоставить фашисту, если был весь изранен и потерял много крови?..
В себя он пришел ночью, лежа на дне глубокой известковой ямы. Сверху из темноты доносился разговор на немецком языке, на краю ямы изредка появлялись силуэты сторожевых собак. Отвратительный запах, пронизывающая до костей ужасная сырость. Он попытался привстать, дабы получше рассмотреть временное пристанище, но глухо застонал от боли.
- Очнулся, браток? - послышался знакомый голос из другого угла ямы. - А мы уж думали, хоронить тебя придется.
Отчаяние сменилось радостью: рядом с ним находятся советские люди!
- На тот свет я еще успею, - тихо ответил он. - А вы кто?
- Мы ж с тобой в воронке познакомились. Не узнал? Я - майор Вандышев. Командир эскадрильи штурмовиков, - сказал тот, что постарше.
Следом за ним подполз парень помоложе.
- Лейтенант Кравцов. Мы же тебя всю дорогу на себе тащили. Забыл?
- Простите, ребята, - повинился Девятаев. - Все как в тумане не было - не людей не помню, ни того, что со мной происходило.
Лиц в темноте он не видел, но вспомнил новых знакомцев по голосам.
- Выходит, отлетались мы с вами. Несколько часов назад парили в облаках, а сейчас сидим в яме, - грустно заметил Михаил. - Плен… Никогда не думал, что попаду в плен.
- Мы тоже об этом не думали, - отозвался Вандышев. - Но раз уж так вышло, то надо вместе как-то выбираться.
Легко было сказать: «выбираться». Девятаев действительно не понимал, как в его состоянии можно сбежать из плена. Ну, Вандышев с Кравцовым еще могли на что-то рассчитывать, а он едва стоял на ногах. Колено из-за ушиба о стабилизатор распухло и ужасно болело. Простреленное плечо саднило - рука почти не поднималась. Давали о себе знать и ожоги. Немецкий фельдшер обильно смазал их какой-то вонючей мазью, однако кожа под ней превращалась в струпья и слазила. Ни прикоснуться, ни задеть.
- Ну, с твоим плечом дело ясное: сквозное ранение. Если не занесешь инфекцию, то через пару дней боль утихнет, и пойдешь на поправку, - успокоил майор. - А с поврежденной ногой согласен: далеко не уйдешь. Давай-ка посмотрю, что с ней не так…
Придвинувшись ближе, Вандышев начал ощупывать колено. Делал он это осторожно, но в какой-то момент Михаил приглушенно вскрикнул от боли.
- Да, парень, это определенно вывих, - заключил опытный вояка. - Надо немного потянуть, чтоб сустав встал на место. Потерпишь?
Девятаев уперся локтями в землю.
- Что ж делать?.. Тяни, раз надо.
Взявшись за ступню травмированной ноги, Вандышев попросил Михаила расслабить все мышцы и резко потянул на себя.
На сей раз боль прострелила так, что сознание вновь помутилось. Но в суставе что-то хрустнуло, и буквально через минуту молодой летчик почувствовал облегчение.
Майор тем временем отыскал на дне ямы короткую палку и привязал ее к больной ноге.
- Вот так будет лучше, - сказал он, устраиваясь рядом. - Постарайся до утра не тревожить сустав. Не двигай ногой. Подживет и будет порядок…
* * *
Коленный сустав и впрямь перестал болеть, но заснуть до утра так и не получилось. Из-за высокой влажности летчики не могли согреться, поэтому несколько часов до рассвета проговорили.
А утром на краю ямы возник немецкий автоматчик.
- Раус! - скомандовал он.
- Приказывает выходить, - негромко пояснил Вандышев.
Летчики поднялись, думая, что приказ касается всех. Однако немец указал стволом автомата на Девятаева и раздраженно повторил команду.
Товарищи помогли Михаилу выбраться из ямы. Остаточная боль пока ощущалась, но коленный сустав работал и позволял передвигаться. Прихрамывая, Девятаев в сопровождении немца пошел в сторону ближайших деревянных строений…
Один из домишек тянувшейся вдоль проселка деревни был приспособлен немцами под штаб летной части 6-й армии вермахта. В единственной комнате за столом по-хозяйски расположился смуглолицый подполковник с цепким ястребиным взглядом. Рядом с ним сидел молодой очкастый переводчик из нижних чинов. Михаилу приказали встать перед столом.
Впервые он оказался с глазу на глаз перед врагом. До сего дня он видел фашистов с приличной дистанции - через прозрачный фонарь своего истребителя или сквозь его прицельное приспособление. А теперь стоял перед ними безоружным и ждал вопросов. Ведь привели его сюда не просто так, а чтоб допросить, чтоб выведать какую-то информацию.
Подполковник достал из картонной папки лист бумаги, положил перед собой, разгладил…
В этот момент Девятаев заметил лежащие на столе документы.
Это были его документы! Стало быть, скрыть воинское звание, имя и фамилию не получится.
- Ты русский? - задал подполковник через переводчика первый вопрос.
- Нет, я мордвин, - ответил Михаил.
- В первый раз слышу о такой национальности, - озвучил слова офицера переводчик.
- Мало ли чего вы не слышали.
От этой фразы сначала перекосило переводчика, затем и самого подполковника. Он полистал удостоверение личности, изъятое накануне из кармана раненого летчика, и обнаружил в нем фотоснимок.
Увидев в руках фашиста карточку, Михаил весь напрягся. Это был тот самый снимок, сделанный в казанском фотоателье в день регистрации брака. С того памятного дня прошло всего полтора года.
- Кто это? - поинтересовался офицер.
- Моя жена.
- Где она проживает?
- В Казани.
- Что ж… - внимательно посмотрел подполковник на пленного, - увидишь ты ее или нет - зависит только от тебя. Если будешь с нами откровенен, то когда-нибудь снова вернешься в свою Казань. Обещаю.
Девятаев молчал, и немцы, должно быть, восприняли это как согласие.
- Нам нужна только правда и никаких фантазий! От этого зависит твоя жизнь! Вопросы будут не сложные. К примеру, нам интересны сведения о твоей воинской части и о других авиационные полках, действующих на данном участке фронта.
Нудное вступление подполковника звучало в избе еще с минуту. Затем последовал первый конкретный вопрос:
- Сколько на твоем счету боевых вылетов?
- Сто, - назвал Михаил первую пришедшую на ум цифру.
- Сбивал ли ты немецкие самолеты? - хитро прищурившись, спросил офицер. И тут же предположил: - Ты, конечно же, скажешь: нет?
Наверное, он полагал, что советский летчик будет молить о пощаде, начнет юлить и выкручиваться. Но Девятаев спокойно ответил:
- В первые два года войны я сбил девять ваших самолетов. Три из них - бомбардировщики.
Бомбардировщики всегда были дорогой и очень ценной техникой, их потеря для воюющей стороны была чувствительна и крайне нежелательна. Поэтому Девятаев и упомянул про них.
Правдивый ответ весьма удивил подполковника. Насупив брови, он продолжил допрос.
- Каково настроение в вашей части?
- Хорошее настроение. Весь личный состав уверен в скорой победе.
Поерзав на стуле, немец достал из папки газетную вырезку с портретом командира дивизии Александра Покрышкина. Развернув, показал пленному.
- Узнаешь?
Конечно же, Михаил узнал своего командира, не без участия которого был возвращен в истребительную авиацию. Тем не менее, он равнодушно пожал плечами:
- Я не знаю этого человека.
- Как не знаешь?! - взвился немец.
- В нашей воинской части я его не видел.
- Это - Покрышкин! Ты врешь, что никогда его не видел! Только его летчики летают на американских истребителях! А тебя ведь вчера сбили именно на таком! Ты не можешь его не знать!..
Девятаев настаивал:
- Воинской частью, в которой я служил, командует другой человек.
Сбитый с толку подполковник успокоился, полистал его удостоверение личности и, не найдя в нем какого-либо подтверждения принадлежности к соединению Покрышкина, пожал плечами…
С документами у Девятаева было все в порядке - ни одного упоминания, ни одной записи о принадлежности к дивизии Покрышкина внести в них не успели. В удостоверении личности он все еще числился пилотом санитарной авиации.
- Возможно, на этот участок фронта русские перекинули неизвестную нам воинскую часть, тоже летающую на американских истребителях, - проворчал подполковник. - Что ж, мы проверим данную информацию. Если ты соврал нам - тебя ждет расстрел. Какие задачи выполняла твоя часть за последний месяц?
- Я всего лишь младший офицер - откуда мне знать о задачах полка? - сказал Михаил. - Приказывают лететь по определенному маршруту - я выполняю.
- Да, но вы значитесь летчиком санитарной авиации на самолете У-2. Почему вы были сбиты на истребителе?
- В военном училище я прошел полную подготовку и могу летать на любых самолетах. Чаще приходилось выполнять санитарные задания на У-2.
Подполковник смерил пленного презрительным взглядом и потянулся за сигаретами…
Всего допрос продлился около часа. Немецкий офицер задавал вопросы, касающиеся различных областей. Ответов он либо не получал, либо Девятаев отвечал таким образом, что суть оставалась «за кадром». В результате, дважды обозвав советского летчика «дураком», подполковник распорядился закончить допрос и передать военнопленного сотрудникам военной разведки.
* * *
От Вандышева с Кравцовым немецкий подполковник также ничего не добился, и вскоре трех летчиков перебросили на транспортном самолете вглубь Германии, где разместили в одном из сортировочных лагерей.
Лагерь был необычным. Его сотрудники обходились с пленными достаточно гуманно: вернули ордена, разрешали ходить в военной форме, обходились без криков и побоев. На допросах каждому пленному обещали свободу и сытную жизнь, если тот перейдет на сторону рейха.
Однако желающих стать изменником Родины находилось немного, и постепенно отношение немецкого персонала изменилось в худшую сторону.
Вандышева и Кравцова не покидала мысль совершить побег из немецкого плена. Мечтал об этом и Девятаев, однако пока составить им компанию не мог: физическое состояние не позволяло на равных с товарищами выдерживать большие нагрузки. И действительно: из-за оставшихся болей в колене, Михаил передвигался с палкой, рука болталась на перевязи, а обожженное лицо покрывала корка из запекшейся крови.
В один из вечеров к нему подсел Вандышев.
- Мы хотим рискнуть сегодня ночью, - тихо сказал он. - Вокруг лагеря лес, охрана слабая. В общем, все условия для побега.
- А «колючка»? - спросил Девятаев. - Я слышал, что лагерь окружен забором из колючей проволоки.
Майор кивнул:
- Есть ограда из «колючки» - она спрятана поглубже в лес. Думаю, мы сумеем ее преодолеть. Ты с нами?
Михаил тяжело вздохнул и покосился на лежавшую рядом палку.
- Нет, мужики, в таком виде я стану для вас обузой. Бегите без меня, а я чуть позже - как полностью оклемаюсь…
Ночью майор Вандышев и лейтенант Кравцов незаметно выскользнули из барака. Лежа на грубых деревянных нарах, Девятаев видел их тени. Мысленно пожелав друзьям удачи, он долго ворочался и не мог заснуть, представляя, как они перемахнули через ограду и с каждой минутой все дальше уходят от лагеря.
Он до крови кусал губы и жалел, что не смог уйти с ними. А под утро вдруг заметил, как те вернулись.
Сбежать из лагеря оказалось не так просто. Добравшись до леса, майор с лейтенантом наткнулись на забор, за которым была долгожданная свобода. Выждав несколько минут, они уже готовились его преодолеть, как вдруг с внешней стороны показался патруль с двумя злобными овчарками. Спустя некоторое время за первым патрулем проследовал второй, потом третий.
Это был опасный сигнал. Оказывается, лагерь серьезно охранялся, а мнимая лояльность персонала являлась всего лишь маской, обманом.
Посовещавшись, Вандышев с Кравцовым решили вернуться в барак и более тщательно проработать план побега. А к следующей попытке, возможно, оклемается бы и Михаил.