Бывает, что в нашей жизни встречаются люди, с которыми мы уже не расстаёмся никогда. Даже если не общаемся с ними. Даже не передавая приветы через друзей, потому что их попросту нет. Нет ни общих знакомых, ни номеров телефона, ни встреч.
У тебя очень красивые губы, я ощущал их вкус. Пусть только через фотографии. Я хочу их целовать, а ты даришь их другому, но я всё равно люблю твои губы … пусть только через фотографии. Я люблю твою общительность. Я хочу, чтобы ты всегда общалась со мной, но ты общаешься редко и совсем не со мной, но я всё равно люблю твою общительность. Я люблю минуты, проведённые с тобой. Мне хочется, чтобы их было больше, но их так мало, что я люблю в них каждую секунду. Я люблю все, что связано с тобой: нецелованные мною губы, недописанные о тебе рассказы, неприсланные тобой фотографии, несостоявшиеся наши встречи. Я не люблю бесконечные вечера, отсутствующее тобою утро и не люблю всего лишь такую малость, как Вечность, в которой нет тебя ………………
Эти гладкие эмалевые дни!!!
Они незаметно скользят по полированной жизни, и только страницы календаря скучно напоминают, что наступила осень.
Остатки августовской весны сгорели в начале сентября.
По-бабски летний день подходил к концу.
Ночное небо обрызгано звёздами, народившийся месяц театральной бутафорией лежит на единственном облачке в небе.
Полосатый паук безумной тенью висит под звёздным небом. Призрачный сумрак в созвездие навозного жука вонзил жало, жаждет крови.
Ожидание!!!
Железнодорожный вокзал в опустившейся ночи напоминает средневековый замок с его загадочной мощью. Паровозы уставшими червями лежат в депо, выпустив пар.
Оглушающая тишина.
Лишь в стороне гремело, пыхтело и ворочалось с боку на бок ремонтное депо.
На четвёртой платформе шестого пути железнодорожной станции на скамейке ближе к выходу сидел мужчина. Сейчас он представлял собой что-то среднее между мертвецом и полоумным.
Он сидел в самом центре Неизвестности, а рядом с ним стояли несколько банок из-под пива «Lowenbraun» и пустая коньячная бутылка.
Противоречивый кризис совести и сознания привёл его сюда.
Над головой танцевал столбовой свет.
Фонарь покачивался, как светящийся старик и жаловался своим скрипом. Раскалённым смычковым скрипом по оголенным, ноющим бoлью нервам ...
Мужчина посмотрел вверх. Ему захотелось укутаться в этот свет, потому что ничего уже не грело.
В ответ светящимся поцелуем Иуды качающийся фонарь заглянул ему за оттопыренную пазуху.
Там было пусто.
Ни бутылки коньяка, ни сердца – Ничего. Пустота!!!
Сейчас он был одинок. Как утопающий месяц в небе, как заблудившийся месяц в календаре.
Нет ничего хуже одиночества.
В мозгу бурлили вулканические брызги - неразделённое одиночество хуже неразделённой любви.
С последней он жил последний год, а сегодня он пришёл сюда, чтобы произвести психологическое тестирование собственной тени.
Но он и сам был, как тень.
Ещё некоторое время он сидел неподвижно.
Хотел развить пробежавшую мысль, но вдруг их стало так много, что она умерла недоразвитой.
Задув восковую ночь, он попытался уснуть, но чёрт, сидящий на голове, будоражил и поднимал буйным ветром мысли, которые уснуть и не давали.
Надо изменить кровообращение.
Полгода он не курил, но в случайно надетой куртке обнаружил пачку с последней сигаретой.
«Да и верблюд с ней!» - он скомкал «Camel» и отправил его в цель.
Смятая пачка, отрикошетив, по-баскетбольному опустилась в урну.
Несколько раз чиркнув, он потрусил непослушной зажигалкой. В ней тоже не хватало воздуха.
Наконец-то он прикурил.
Надменность шаркала по перрону.
Необычная тишина даже мешала ему сосредоточиться.
Он вновь посмотрел наверх.
Все планеты вращаются по часовой стрелке, и только Венера – планета Любви, против. Казалось, что вся Любовь крутится вокруг слова «Против»…
Вглядываясь в алмазные россыпи звёзд, чувствуя себя песчинкой в этом бренном мире, он невольно подумал, а что там дальше?
За звёздами.
Если жизнь после одиночества?
… Он вдруг вспомнил, что когда-то во время учёбы выдвинул такую версию, которой вверг в шок своего преподавателя.
«Если представить себе, что все зapoдыши бepeмeнныx женщин общаются между собой на каком-то, непонятном для нас уровне, то в yтpoбe у них плещется своя жизнь.
За свой "век" (примерно 9 мес.) у них есть и свои переношенные долго-жители, и только что родившиеся (зачатые), есть cмepти и yбийcтвa (aбopт).
Вот и получается, что ИХ cмepть - это рождение у нас, потеря близкого человека для них - это радость появления на свет для НАС.
"Зaгpoбный" пoтycтopoнний мир для НИХ - это НАША жизнь.
Не значит ли, что и наш мир, наше общение на нашем уровне - это тоже своего рода общение зapoдышeй бepeмeнныx Галактик.
Всё дело в размере и сроке, но пространство и время - самые что ни на есть относительные понятия».
Приятный вакуум с невесомо пролетающими мыслями-метеоритами заполнил пространство. Внезапный порыв ветра вернул мужчину в реальность. Докуривая, он сделал пару глубоких затяжек, и запустил горящий окурок в «баскетбольное» кольцо урны.
Тот красным оптическим прицелом, скользнув по верх-ней кромке, рассыпался на десятки мелких искорок. Усиливающийся ветер подхватил и маленькими петардами подбросил их вверх.
Деревья заговорили проснувшимися листочками, сгорбленные фонари стали слегка покачиваться, и в их одноглазых лучах виделся моросящий дождь.
Небо, измождённое дыханьем предсмертных aгoний, треснуло пополам электрическим зигзагом.
Блики молний, рождённые из хаоса пылающих огней, раздирают когтями чёрные дыры вселенной и ледяными глазами бьются мечтой в проезжающие поезда.
Темнота ползла мрачным катафалком. И вот уже ночь неумолимо зачернела и наотмашь peзaлa саблями дождя.
С крыши вокзала аквапарком лилась вода.
Никoтинoвыe ногти царапают кpoвaвыe внутренности засыпающего города.
Ветер на время поутих.
Под монотонный и успокоительный аккомпанемент дождя мягкими ударами капелек массажная толчея в мозгу очищала и омывала пульсацию мысли.
Порывистый ветер меняет темп, и ты ухватываешь последнюю мысль, такую же мелкую, как капелька дождя, и ничего незначащую, как Вселенная.
Она шуршит в голове, скребётся, шепчет … а где-то скрипят тормоза, как тоскующий по cyкe щенок.
Умepeть проще, чем быть мёртвым.
Сквозь расплавленный пластилин неподметённого мозга извилинами протянулись железные рельсы. Они пролегли бикфордовым шнуром из сердца в мозг. Кто-то наступил на него кирзовым сапогом, и он потух в жидкой грязи … …и всё – таки взрыв.
Тocкa и злocть заполняют воронку разорвавшейся бoли.
Взрывная волна подняла загрустившие головы еловых лап, и сделалa их ещё зеленей. В эту ночь он был одинок, как висящая в небе звезда, пытающаяся, подобно фонарю, заглянуть в пустой и такой же одинокий взгляд.
В голые, обнажённые от цвета глаза.
Бетонные мысли – мозг арматура.
Интеллектуальные катакомбы куртуазных лабиринтов вяжут колючий шерстяной шарф нерешённых проблем. Сухие корявые ветки проносившихся туч с болью шкарябают висячее небо.
Ночь плюнула в него с хладнокровием патологоанатома.
Мысли из головы скатывались вниз, затем, царапаясь, словно котята, заползали вновь на голову.
Слова стихли, как пересыхающее русло реки.
За закрытым ларьком на другой скамейке сидел другой мужчина с включенным ноутбуком на коленях.
Вот уже несколько лет, чтобы очиститься от своих ненужных, засоряющих мыслей, он приходил сюда.
Какая – то неведомая сила тянула его.
Вокзал был для него местом разлуки, потери, прощания и прощения. Он и не думал, что сегодня он станет для него местом встречи.
Встречи с самим собой …
Зал ожидания – Зал расставания …
… Мужчина со скамейки близ выхода из туннеля встал.
Он решительно двинулся вдоль перрона, но вскоре увидел одиноко сидящего человека.
Внезапно он почувствовал, что хочет попрощаться с ним.
С тем, которого он видит первый и последний раз.
Он подошёл и встал перед ним, преломив телом мутное мерцание луны.
– Приятель, выпьешь со мной глоток пива? – спросил он, тронув за плечо, протягивая банку. - У меня через три недели рождениe.
- Круглое число и отличное место для празднования, – мужчина отодвинулся, освободив место то ли для именинника, то ли для пива.
– А когда родился ты? – чтобы как-то завести разговор, спросил «именинник».
Банка эпилептически сплюнула пену и растеклась по рукам.
- В понедельник? – таким же шипящим выстрелом ответила вторая банка.
Все хорошие дела начинаются с понедельника. Бросают плохие привычки: кypить, пить. И начинаются другие дела, великие и не очень, тоже с понедельника. К примеру, заняться спортом. Завтра побегу, завтра займусь спортом. Нет, с понедельника... Ну, говорю тебе, все хорошие дела начинаются с понедельника.
- Когда-то и для меня понедельник был лучшим днём. Когда-то и я в понедельник рождался. Рождался заново.
Я стал ненавидеть выходные и каждому из них давал своё имя.
Один я называл «Печальным», потому что он был похож на лучистое солнышко из моего детского альбома по рисованию. Другой напоминал мне сучковатую рогатку, поэтому я называл его «Корявым».
Третий был похож на сутулого эстонца в коме и тянулся целую Вечность. Я называл его «STOP»…
Я перестал любить выходные и рождался каждый понедельник. Только тогда у меня начиналась жизнь. У меня было 13 рождений. 13 жизней, как у полутора кошек
- Все люди рождаются одинаково, умирает только каждый по-своему, – пророчески окинув взглядом, протянул руку имениннику, – Доктор! Зови меня просто, Доктор. Вообще-то, я работаю многогранником, сложный, как параллелепипед, и не в фигуре, а в грамматическом написании, но так будет удобней. А как мне тебя величать, приятель?
- Когда – то меня звали Любожизнь.
- Вот уж не думал, что даже в нашем захолустье отыщется болгарин...
- Нет. Великоновгородское язычество.
- Да будь ты хоть негром преклонных годов … Даже еврей, выпивающий стакан водки, автоматически становится русским. Хотя бы на то время, пока стакан находится внутри него, - Доктор понял, что побыть в одиночестве уже не удастся. Но, будучи доктором словесности, он заинтересовался этим человеком.
- Поделишься воспоминаниями о своих 13-ти жизнях? Можешь начать с первой. Только давай договоримся, я буду звать тебя сокращённо - Элжи. Любожизнь - как-то длинновато, непривычно и скучно. Начинай. Если речь пойдёт о любви, обещаю, что не буду смеяться.
- Значит, будем пить без хохота, - Элжи с осторожностью человека, проходящему по тонкому льду, начал рассказ.
Я ещё напичкан скомканными обрывками любви.
Быть может, я ещё не совсем жив, но уже определённо не умираю.
Чехарда переплетённых чувств.
Закон сохранения энергии: я сегодня утром шёл к стоматологу с дыркой в зубе и запломбированной бутылкой коньяка в кармане. А сейчас сижу с запломбированным зубом и початой бутылкой того же коньяка в том же кармане.
Если энергию хранит один человек, то все законы теряют силу.
У меня была энергия любви.
Но это было в другой жизни.
Ещё более ранней, чем эти 13.
Прошла целая Вечность прежде, чем появилась Она.
Человек силён равнодушием, а любовь ранима.
Я загораживался от неё железобетонными плитами, но она прокралась щупальцами осьминога.
Окутав.
Заполонив …
Мы романтично заблудились.
Ночь. Ты даже не представляешь, сколько я уже не бродил по ночному городу с любимой девушкой, так чтобы не замечать времени, когда рассвет наступает в самое неподходящее время …
Вот и сейчас я не один.
Со мной одиночество.
Улавливаю металлический запах этого слова ...
Оно безодеяльное.
Неслышно тоска pвёт сepдцe: разбавить чайной ложкой пустоту, обернуться клетчатым пледом и трамбовать внутри Спокойствие вперемешку с Отчаянием.
Ты ищешь шоколад, правду и нежные гyбы, и с мыслью «забыть» идёшь на главную площадь в толпу, и там задыхаешься от одиночества.
Цeлyeшь гyбы другой, а мысли с Ней.
Зaжимaeшь чужую в пьянoй oбнимкe, а всё равно между Вами пропасть. Потому что лишь одно воспоминание о Той более празднично, чем салютные брызги над этой площадью и визги стоящих вместе одиноких людей …
А мне даже одиночество с Ней было выше, чище и лучше ceкca. Мне хотелось уснуть и забыть о желаниях, которые выше мечты. Но мне не хотелось спать, чтобы быть с мечтой.
Я боялся лечь всей тяжестью своей мысли, испачкать грязью своего желания … а сейчас … Глупость молчания.
Гордость.
Отчаяние …
- Ты не мастер короткого эссе. Вот уж, поистине, ночь запутает такие узлы, что никакие светлые дни не развяжут.
Ты наивен в рассуждениях. И рассудителен в наиве.
Я уже и забыл, как живут влюблённые, то бишь несчастные люди.
Вот и ты, Любожизнь, не сильно похож на жизнелюба.
- Поверь, было именно так.
Это сейчас мозги вывернуты наизнанку, как желудок у морской звезды.
Ведь когда человек влюбляется, он начинает любить весь мир.
Он начинает любить ЖИЗНЬ как никогда.
Но также и цинизм любимого человека ударом молнии превращает мир в сырое подземелье псевдожизни.
Молния. Молния.
Раскаты грома.
Видимость меня искрит током и трещит по швам.
Оглушающий треск в ушах.
Оглушающая боль.
Я снова живу обманом.
Только видимость меня.
Она закрыта изнутри на все немыслимые коды.
Окутана, опоясана, запаролена … - он наконец-то присел на скамейку и продолжил, не глядя на собеседника, как это делают те, комy нужно высказаться. И неважно, кому. Он говорил это прежде всего ДЛЯ СЕБЯ.
Траектория слов совершает зигзаг.
От её трассирующих фраз не увернуться.
В каждом бокале её смертный яд.
Где найти столько Сократов и Моцартов.
Влюблённость – количество мыслей о человеке.
А я только о НЕЙ и думаю.
Нет никого. Есть только Она.
А вокруг пустота.
Разрывающий вакуум.
И мысли, мысли.
Мои взорванные мозги.
Это не Осень, это какое то календарное недоразумение.
Но она заставляет меняться.
Вырезать ощущение реальности: копна Её волос – пышный сеновал.
Я закрываю глаза. Казалось, что растает туман и появится Она. Воздушный образ обнимает тёплым ветром - волосы взлетают верх и брызгающим фонтаном стекают по плечам.
Волосы, сотканные из солнечного света …
Я открываю глаза.
Вокруг всё, как во сне. Как в мечте.
Всё, кроме неё.
Кроме пышного фонтана волос …
… Этот город. Этот вокзал. И у того, и у другого внезапно пришедшая ночь украла все краски ...
Они теперь удивительно черные. И лишь свет из окошек проезжающих поездов поразительно режет мир на кусочки.
И нужно найти тот, в котором твое место.
Ты же «заботливым» молчанием нашла это место и толкаешь меня в бездну, хоронишь меня и бросаешь пригоршню кoкaинa на крышку гроба.
Ты забираешь у меня всё. И врёшь, что вернёшься.
И говоришь правду спустя так много времени. Что не придёшь. Тебе же плевать. Стой, не уходи, я буду стрелять ...
в себя ... много раз ... щелчок – осечка.
Спасусь коньяками. Друзьями. Кайфом и отходами.
И вновь разбавлять вИски кoкaинoвoй нежностью.
Дышать всё глубже и глубже, вдоль позвонков.
Глупости шептать и про одну на свете израненную Любовь. Пьяными вечерами, сидя на грязных скамейках вокзала, во что-то верить, а вместо сердца откровенные мечты ...
Доктор ждал терпеливо, как турист в паспортном столе, когда его новоявленный знакомый закончит свой монолог.
- Я, конечно, понимаю, что ты хочешь забыть ту жизнь.
Ту жизнь. Без неё.
Ты – Глашатай истины.
Но истина заключена в самой Природе.
В самой сущности любви, которой в сущности, нет.
Жизнь – клaдбищe, любовь – мoгилa.
Идя по жизни, рано или поздно вырастает новая мoгилa, и каким бы памятником её не украсили – простым деревянным крестом или мраморным постаментом – это всё, что от неё останется.
Бессмертие любви – вещь скучная и нереальная.
На мoгильнoй пыли, пропитанной ocтaткaми некогда любимых людей, бесконечно вырастают новые кpecты.
Всё дорогое, всё милое остаётся позади, а ты продолжаешь свой путь, осваивая новые земли, расширяя это клaдбищe.
А где-то на других пoгocтax покоится и моя мoгилa, оставленная кем-то позади.
Круговорот любви в природе.
- Ты знаешь, я ведь про неё никому не мог рассказать.
Я охранял её в своей душе, боясь выпустить наружу.
Хотел её спрятать от всех, сберечь для себя.
Но сейчас это уже не важно, – Элжи протянул флешку.
Доктор вставил её в USB – гнездо и включил ноутбук. Лицо осветилось синевой «Приветствия» Windows. Какое-то время он неотрывно смотрел на монитор, лишь бегая глаза по экрану, будто он смотрел на проходящий поезд. Потом оторвал указательный палец от мышки и потёр им переносицу:
«Мда, сразу видно, что сделано с любовью.
И много тебе помогло это компьютерное сокрытие? – Доктор вынул флешку и защёлкнул на ней крышку
- Получается, что не ты её в архив сжал, а она тебя туда поместила? – он протянул флешку, прощелобанив по ней ногтём того же указательного пальца. - Так что не стучи в панцирь черепахи – она не спит, ей просто в облом вылезать.
Что твоя интернетная жеманница и сделала.
-Ты прав, собственно, какого чёрта меня должна интересовать её судьба, когда она за всё это время даже не … но, видать, есть этот «какой-то чёрт», раз я не перестаю думать о ней.
Боль разлуки всучила мне в руки бутылку коньяка, заправленную жалостью, равнодушием и безудержным весельем.
Я опрокинул стакан и только тогда мои длинногривые, ретивые мысли бесцветными клячами перешли на шаг.
Мне эти дни, мне эта Вечность обошлась ящика в три коньяка. Эти бесчисленные бутылки, от которых я так и не опьянел.
В ней плеск внутреннего обаяния и мои руки тянутся к ней, как к пятизвёздочному коньяку.
Завтра будет плохо, завтра похмелье, а сейчас я Её хочу.
Когда мои мысли заняты Ей, я не ощущаю опьянения.
Независимо от количества выпитого.
Коньяк кажется безвкусным и просто мокрым.
Он дремлет, рассыпав звездочки в штофе.
Алкоголь опасен для сердца?
Какая чушь!!!
ОНА – вот самая большая опасность для моего сердца!!!
Лязгающая цепь времени распалась, рассыпалась бусинками с ожерелья, а алкоголь всё не пьянил. Пьянила лишь тоска, – Элжи, вспомнив, достал початую бутылку коньяка и разлил по стаканам. Защищаясь от капель дождя сверху, они компенсировали это попаданием капель вовнутрь.
Доктор выпил и перевёрнутым стаканом накрыл горлышко бутылки.
- Ответь, зачем ей воспевающий паж, трепетно несущий шлейф её божества?
- Мне приятно, что ты её не любишь.
Я себе такого позволить не могу.
Я живу ожиданием …
Я живу с подселением … в сердце …
Только вот ночевать она не приходит.
А я жду ... заснуть не могу.
Надеюсь, вот постучится и войдёт ...
Если не в дверь, то в сердце.
Или выйдет …
Если не из двери, то из сердца.
- Так это всё грустно.
И грустно, что всё это так.
За твою героическую любовь в Америке уже давно бы мюзикл поставили.
Но ничего, Берию, так вообще … после смерти Сталина хотели понизить до министра нефтяной и нефтеперерабатывающей промышленности.
А потом подумали и расстреляли.
А ты почти живой. За это ещё по одной.
Они опять хрустнули пластиковыми стаканами.
Наступила обманчивая расслабленность и руки лихорадочно стали шарить по карманам.
Коньяк закончился на полтора часа раньше, чем никчёмный разговор.