Лель

Бывает в наших краях явление – летом перед грозой, когда небо потемнеет, а духота давит тягостно, отчего и на сердце тоска – с высокого обрыва замечают люди две легкие тени над речной водой. Словно бы двое бегут, взявшись за руки: парень и девушка. Считается, не к добру это…

***

Говорила Наташе мать: не ходи одна на реку, не спи на берегу. Не ходи одна в поле, не засни на лугу. И в саду не ложись днем. Берегись, доченька, Леля-пастуха! Похитит он глупое девичье сердце. Не впервой ему девушек губить. Заберет себе – и поминай, как звали!

Ой, Лель, ладо-Лель, злой колдун Лель…

Только как не ходить, как не гулять Наташе, когда такое привольное жаркое лето течет? Облака в небе играют, ветерок в поле зной прогоняет. Всех вокруг любит Наташа – бежит по лугу, раскинув руки, смеется, падает в душистую тяжелую траву и замирает от восторга: синий купол небес раскрылся над нею, и будто сам боженька, улыбаясь, глядит на девушку, протянув ей свои теплые и ласковые шершавые ладони…

Течет жаркое лето.

Ручьи обмелели; обессилев, река раскинулась расплавленным серебром. Ветер в роще лениво перебирает зеленые пряди берез. В сладкой истоме клонятся тяжелые травы. Гудят шмели над клевером. Звери попрятались. Птицы не поют, не показываются.

Разморила Наташу жара.

- Ой, Лель, ладо Лель… - зашептали сами собой сухие Наташины губы. - Ладо - звонкая свирель…

Спит Наташа и видит себя во сне.

Будто бы стоит она перед зеркалом нагая, придирчиво вглядывается в отражение. Поворачиваясь то влево, то вправо, напевает про себя.

- Ой, Лель, ладо Лель…

Поглаживает ладошкой смуглый живот с ямочкой пупка, округлое бедро. Смотрит, как выступают при вздохе ребра. Взвешивает на руке белую грудь. Вздрагивает и ежится, случайно коснувшись розоватого соска.

- Не шути, пастух, со мной,

Не невестой, не женой…

Ой, Лель, ладо Лель…

- Кто ты, девушка? Экая ты красавица… - шепчет кто-то рядом.

- Я Наташа, - отвечает девушка. - А ты кто?

- Ты сама меня позвала, что ж теперь спрашиваешь?

- Лель?! Ах!

Играет песни Лель, в поле гуляет. Разбегается по небу его белое стадо, а синие глаза пастуха смеются. Выгорели на солнце волосы Леля, капли пота - будто роса на его плечах и пахнет он терпко: полынью и белым донником.

- Уйди… - шепчет Наташа, но руки ее против – держат сильнее. Одна рука на его голове, треплет белые волосы, другая гладит крепкую шею и не хочет отпускать. Пропала Наташа.

Ох, Лель… Говорят про тебя девушки плохое. Ласково смотришь ты на них, но ни одну не жалеешь. За твою улыбку готовы они все отдать. Но недолго счастье твоих избранниц – ой, Лель-ладо! Слишком скоро выходит твое время. К августу высохнешь ты, пылью белесой припорошатся ясные глаза. К сентябрю посмурнеешь, исплачешься, истощишь последние силы. А зимой – кому нужен ты будешь, ладо? Кто вспомнит о тебе, Лель-пастух? Ни к чему станут твои хмельные песни, ласки и утешения. И на зов седовласого старца никто не откликнется, дид-Ладо.

- Люби сейчас. Люби, пока любится… Любишь?

- Люблю…

- Будешь моей?

- Буду, буду! Только твоей… Уведи меня в лес, спрячь за тенистым холмом. Спой мне песни свои, Лель-ладо!

Крепко обнимает Наташу Лель – только он умеет так жарко обнять. Целует девушку вишневыми губами…

Крикнула птица рядом – очнулась Наташа, огляделась по сторонам. И только и успела заметить, как мелькнула за березами белая встрепанная голова, да синий мотылек взлетел над опушкой. Растаяла в дрожащем мареве улыбка Леля.

- Ой, Лель-ладо,

Ой, лели-лели!

Беда, беда. Влюбилась Наташа. Сладкий хмель от поцелуев Леля остался у нее на губах, истома в сердце.

***

- Айда, Натаха, на реку! Айда венки плести!

Прибежали подружки, со смехом потянули за собой Наташу. Гурьбой слетает девичья стайка по тенистой лесной тропинке на берег реки. С визгом, с разбегом прыгают в реку, а вода в ней – парное молоко.

Вьются длинные косы в волнах, словно водоросли, русалочьи плети.

Наплавались девушки, накупались, улеглись на солнцем нагретый песок – смуглые, золотистые, стройные – в рядок, как рыбки на кукане.

Щебечут, смеются, передразнивают друг дружку. Венок сплетут - по воде пустят. Гадают на суженого.

- Мой женишок – по морям плавает. Ему пошлю весточку - полынную веточку! – приговаривает одна.

- Заплела я иван-чай – жених Ваня, не скучай! – говорит другая.

- Пусть поймает мой венок городской паренек. Чтоб жену любил, в дом деньги носил. Потуже заплету – побогаче найду.

Зацвела река: плывут по ней девичьи венки - васильки, кашки-ромашки, иван-да-марья, горицветы, львиный зев, голубые колокольчики, розовый душистый горошек, белый лабазник.

Одна Наташа не смеется, не гадает о женихе. Притихла, перебирает цветы в венке и глядит задумчиво на далекие поля. Лель, милый Лель гуляет там. Синие глаза, белая челка… Слышит Наташа его песню, жарко волнуется ее кровь.

- Эй, Натаха, ну, а ты что же? – подталкивают подружки. – Давай, погадай на любовь!

- А? – очнулась Наташа. Махнула рукой: - Да на что мне эти ваши женихи! Мне такого счастья не надо. Да и вы не о любви гадаете – а о богатстве, да сытости.

- Что?!

- Эвона ты какая!

Вскинулись девушки, загалдели, замахали руками. А высокая черноглазая Марина, поджав губы, брякнула:

- А что нашей Натахе гадать? У ней уже полюбовник есть! Да, Натаха?

- Что ты такое говоришь?! – вскинулась Наташа.

- Ага, покраснела! Глядите на нее, девчата. Покраснела!

- Потому что ерунду буровишь!

- Да ты ж малиновая вся!

Подружки заливаются хохотом, давятся смешками, а Наташа стоит, ни жива, ни мертва.

- Нет у меня никого…

Ой, Лель, ладо-Лель...

- Ну, а раз нет - так давай не мудри, кидай скорей свой венок.

Марина подскочила, выхватила у Наташи недоплетенный венок и зашвырнула в реку.

- Зачем ты?!

Вскочила, бросилась к воде. А венок уж на середине реки. Завертелся… и утонул.

- Стало быть, за водяного замуж пойдешь! – засмеялась коварная Марина. – Не грусти, подруга. У водяного утопленниц много – в компании будешь!

Побледнела Наташа. Девушки притихли, ошеломленные.

И вдруг - будто дикая птаха на крыло встала – бросилась от реки Наташа. Только ее и видели.

Ой, Лель, ладо Лель. Ревнуют злые девушки твое сердце.

***

- Натаха, здесь ты?

На закате в комнату вошел отец. С грубым голосом, с руками черными от работы. Весь день по жаре он сено косил, солому возил, косу отбивал, после до вечера на лесопилке доски строгал. Мрачные мысли вместе с мужиками на завалинке вином заливал. Хмурится, сердится отец.

Едва успела Наташа голову от подушки поднять, смятый подзор на кровати расправить – вошел отец. И мать вошла. Встала в дверях, головой качает, глаза на мокром месте.

- Ой, Наталка, доченька!..

- Погоди, мать, не вой, - цыкнул отец. – Такое дело, Наташа. Пришло твое время. Посватался к тебе Павел Чугунов. Папаша его, Сергей Иванович, приходил ко мне говорить. Дом у них новый для сына готов, машину к свадьбе пригонят. Все расходы на себя берут, потому как с нас – сама знаешь - какой спрос? На Покров и венчание обещали. В храме Михаила Архангела…

- Пашка Чугунов?! – вскидывает голову Наташа. – Да я с этим малахольным в жизни слова не сказала!

- Почему малахольный? Нормальный. В самом соку парень. Бугай. Косая сажень…

- Ну да! Сила есть – ума не надо. Ржет как конь, и всегда на поводу у своих дружков...

- А вот выйдешь за него – охомутаешь, у тебя на поводу пойдет, - молвила мать.

- Ежели у самой ума хватит, - добавил отец.

- Батюшка, матынька! Да вы не шутите, что ли? – испугалась Наташа. -

Неужто взаправду?! Что за дичь придумали?!

- Поговори мне! – замахивается отец. Рука его черна, а глаза и того чернее – не смотрят на дочь.

- Наталка, доченька! – лепечет мать и теребит платок. Руки у нее дрожат.

- Да что ж вы меня не спросили? Может, у меня уже есть суженый?! – кричит в отчаянии Наташа.

- Кто? Какой еще?! С кем снюхаться успела?!

- Да не верь ей, мать! Врет она все. Постоянно на глазах, только школу закончила. Какой там суженый! Ты у меня, Наташка, поговори! Привередничать будешь?! – громыхает отец. – У нас на селе женихов не много, а лучше Павла никого нет! У Чугуновых - магазин, две лесопилки. Самые богатые люди в округе. Тебе ж все девки на селе завидовать станут!

- Наталка, доченька! Сергей Иванович обещал отца выручить - долги наши заплатить. А ведь сестренкам твоим, Оленьке и Сашеньке, и расти, и учиться еще… Да и тебе хорошо: ведь как сыр в масле кататься будешь!

- Что вы говорите такое, матынька?! Не люблю я его. Не надо мне вашего Пашку. Он же зверь, животное…

- А ну цыц, Наталья! Подумай головой-то. В институт мы тебя не отдадим – ни денег у нас, ни связей. Лучший здесь жених Чугунов. Или ты хочешь бобылкой на селе остаться?! Ни себе, ни людям. Да на что мы тебя с матерью и растили тогда?! На что старались?

- Ох, Наталка, доченька… Ведь если откажешь – не простят нам Чугуновы. Сергей Иваныч, Пашка, дружки его. Кто нас защитит? Отец инвалид. Сестренки. Куда денемся?

Хмурится отец. Плачет мать. Слезы катятся по серым ее щекам, протачивают новые морщинки. Больно от этих слез Наташе. Больно, что отец в лицо ей не глядит. Но сердце в груди полыхает – жжет его несправедливость. Как же птице крылья терять, как любящему сердце в чужую неволю идти?!

- Смотри, Наталья. Ежели заартачишься – не дочь ты мне больше! И мать тебя проклянет, и я на порог не пущу. У нас выбора нет. Завтра сваты придут – готовься!

- Запродали вы меня… - шепчет Наташа. – Запродали, родненькие… Только я не дамся!

Метнулась Наташа, выскочила в окно.

- Стой, куда?! – кричит отец.

Бежит девушка от родного дома, как от гадючьего логова.

Горят ее сухие глаза, щеки алеют.

Ой, Лель, ладо Лель, ой-ой…

***

- Ох и жарища нынче! – обмахиваясь листом лопуха, вздохнул Иван. – Уже и солнце зашло, а все не легчает… Женьча, чего сидишь? Неси еще пива!

Тощий белобрысый Женьча поднялся, подошел к мосткам, заглянул в сетку, закинутую под берег.

- А нету больше-то! Выдули все.

- Пашк, а Пашк! – Иван толкнул в бок лежащего на песке ничком приятеля. – Слышь, че? Пиво-то кончилось!

- Водку пей, - проворчал Пашка, не поворачиваясь.

- С водки-то по жаре развезет быстрее, - ковыряя травинкой в зубах, высказался Тарас. – А мож, сгоняем к твоим еще за пивком?

- Неохота, - откликнулся Пашка.

Парни переглянулись.

- А ты чего смурной такой, Пал Сергеич? – ерничая и подлаживаясь, спросил Иван, тыкая в плечи лежащего Пашку.

- Закрой пасть! Ничего не смурной. Ящик пива халявного выдули и все мало вам?! Ишь, прорва! – отпихнув Ивана, заорал Пашка. Все вздрогнули. Набычившись, Пашка повернулся к приятелям. Глаза, налитые кровью, обожгли злобой мелкого Женьчу:

- Сказал же - водку пить! Давай, тащи сюда! А ты, – указал он на Тараса, – разливай!

Парни послушно выпили по стакану. Всех четверых быстро развезло. Похрустывая соленым огурцом и похихикивая, Иван сказал:

- А я знаю, чего у нас Пашенька такой злой…

- Чего? – отчаянно стараясь собрать глаза в кучу, спросил Тарас.

- Ему Наталка Якименко гарбуза дала!

- Врешь ты! Врешь, сука!! – заревел Пашка, поднимаясь. Хмельные ноги слушались плохо. Но он все же сумел встать и, выписывая кренделя, двинулся на Ивана. Тот отскочил. И завопил, подначивая:

- Гарбуза дала! Я сам слышал… Дала гарбуза!

- Не дала! – ревел Павел, гоняясь за Иваном. – Ах ты, сука!

- Дала! Не хочет за тебя идти…

- Не дала!

- А не дала – так даст. Мужики на лесопилке говорили, что сватов твоих погонят!

- Не даст!

Красный, распаленный злобой Пашка по пути схватил нож.

- Я сказал – не даст!

- Не даст? Да уж, конечно, не даст! Вот этого тебе не даст! -

сделав непристойный жест, крикнул Иван, отбегая от Пашки. На пути ему попался Женьча – он оттолкнул его и тот угодил прямо в руки нагонявшему Пашке.

- Не даст! – с глупой ухмылкой повторил Женьча прямо в лицо рассвирепевшему Пашке. - Не даст!

И тут же ухмылка сползла с его лица, сменившись гримасой боли. Пашка отбежал, и парни увидели, что в боку у Женьчи торчит нож – крепкий охотничий нож, которым полчаса назад они по очереди резали колбасу, хлеб и сало.

- Не даст, - сказал Женьча, побледнел до зелени и рухнул в песок.

Иван с Тарасом остолбенели. А Пашка, неловко загребая ногами, кинулся бежать и скрылся в зарослях ветлы.

***

К вечеру потемнело небо. Набрякло грозой и тучами. Душно, тесно. Все замерло и умолкло – ни сверчки, ни птицы не поют. Лишь высохшая трава шелестит, словно губы мертвецов. Темная вода стоит мутным зеркалом. Ничего в ней не видно. Бродит в роще Наташа потерянная, печальная.

Где ты, Лель, ладо-Лель?! Сладки были твои посулы, куда ж пропал ты теперь? Что делать твоей подруге? Услышишь ли, легконогий пастух, как зовет, как ждет тебя твоя суженая? Плачет Наташа, горькие слезы точит и вдруг…

- Наталка! - окликнул кто-то из темноты. – Не меня ли ждешь?

Зашуршали ветви деревьев, человек выступил на тропинку, подошел ближе.

- Пашка?!

- Он самый. Павел Сергеевич Чугунов… Нареченный твой.

- Забудь об этом. Если и жду, то уж точно не тебя! – сказала Наташа и хотела уйти, но Пашка остановил: обхватил по-медвежьи за шею и, дыша в лицо перегаром, обиженно заревел:

- А кого?! Кого тебе ждать здесь, дура?! Я один тебя люблю! С шестого класса… по тебе сохну! Кого ты найдешь лучше меня?! Да я за тебя… Человека за тебя убил, дура!

- С ума сошел?! Напился до чертей… Отпусти, отпусти, гад! – отбивалась Наталья.

- Что, не веришь?! – удивился Пашка. И отпустив, вытянул перед Натальей руки:

- На, смотри! Вот этими руками… За тебя убил! Видишь, кровь?

Наташа с ужасом глянула – и правда, руки перепачканы, и рубаха разодрана, в чем-то темном.

- Причем тут я? Иди, проспись. Несет, как от козла! - сказала Наташа и бросилась бежать.

- Что?! – заревел Пашка, кидаясь вслед и трезвея от обиды. – А ну, стой, шалава! Ерепенишься?!

Он поймал ее на тропинке, ведущей к обрыву, обхватил за шею.

- Ты моя! Моя!!!

- Нет… нет… - бьется Наташа мотыльком о раскаленное железо, а Пашка зверем ревет:

- Я люблю тебя, дуру! Света белого не вижу из-за тебя, гадина!

- Пусти! Пусти!!!

- Моя!!!

Рыча, он швырнул ее на землю, придавил своим телом так, что у нее дыхание перехватило. Пригрозил:

- Не трепыхайся, хуже будет!

И полез рукою под платье.

- Все равно… моя… будешь…

- Нет! Нет!

- Молчи… сука… Добром не хотела… Силком возьму… Вот так… Вот так… Вот так… Аааа… Шалава…

Когда Наташа вскрикнула, он закрыл ей рот рукой, придавил и перед глазами у нее все поплыло. Руки, ноги стали тяжелыми, не своими.

Из последних сил, царапая землю, схватила Наташа подвернувшийся под руку камень и ударила им насильника по голове.

На мгновение Пашка обмяк. Наташа выбралась из-под него и, шатаясь, побрела вверх по тропе, не видя, куда идет, словно в кровавом тумане.

Вывела ее тропинка на высокий обрыв. Внизу река черным серебром змеится. В лиловом небе тучи толпятся, наступают. Душно, жарко.

- Лель… - шепчут Наташины сухие губы.

- Ты теперь порченая. Никому не нужна! – злорадствует Пашка. Притащился незаметно за ней. Рукой разбитую голову придерживает и уговаривает:

– Покорись, Наталка. Я тебя любить буду. Все дам, чего захочешь. Ты ж моя теперь.

- Не купил – не твоя, - повторяет Наташа.

- Да ты послушай. Я ж все-таки замуж тебя зову. Но будешь такая упрямая – еще и передумаю! А кто другой тебя здесь возьмет? Кому ты нужна-то?

Гроза созрела, наконец. Полыхнула в сухом воздухе синяя зарница, распорола лиловое брюхо беременной тучи. Налетел ветер.

Стоя на краю обрыва, покачнулась Наталка. Черно внизу. Черно вверху. В глазах тьма.

- Забери меня, Лель! – крикнула Наташа.

Рассекла молния от края до края небеса и ударила в реку. Ливень жахнул, гром громыхнул. Прыгнула Наташа вниз с обрыва. А внизу – омут.

***

Унесла Наташу черная река. Тела ее не нашли. Пашку нанятый родителями адвокат от всего отмазал. Приятелей уговорили дать показания, что Женьча Рыжий по пьяной лавочке сам на нож напоролся. Только Пашке его свобода счастья не принесла: спустя год он на мотоцикле разбился, на мокрой дороге, в грозу. Недалеко от того места, где Наташа в реку прыгнула.

В наших краях всегда засухи летней боятся. В самую жару перед Троицей девушки приходят, по обычаю, на берег реки – венки плетут, песни поют, провожают вечернюю зорьку.

А под утро, пока еще не рассвело, соберут на лугу слезные росные травы, положат в домах за иконы, молиться будут. Просить дождей, чтоб хлеб уродился.

Вот пришло тёпло лето,

В маков цвет разодето.

Во лугах травы в пояс,

Во полях зреет колос.

Ветерок-голубочек

К нам принёс дожь-дождочек.

В небесах грозы-зорьцы,

Гром гремит в колокольцы.

Мы Земли чадо-чадо.

Ей дарим Ладо-Ладо.

Но на том месте, под обрывом, никогда не ходят. То место проклято. Там Наталка-мавка в омуте живет, щиплет молодых ребят, тащит их за собой на дно. А безумный Лель в роще бродит – сам рыдает и людей с ума сводит.

Но хуже всего, конечно, когда эти двое вместе сойдутся – тогда уж точно беды не миновать.

Ой, Лель, ладо-Лель, злой Лель.

***

А здесь можно послушать рассказ. Читает Александр Авгур.