18+
Жизнь не перестаёт удивлять. Есть такое понятие – эффект бабочки, когда любая ничтожность сулит судьбоносные перемены. Эти мелочи связывают наше пребывание в мире и, если задуматься, выстраивают автостраду бытия с ухабами и выбоинами, недостроенными эстакадами, перекрёстками с чужими жизнями, обочинами и опасностями, поджидающими на очередном вираже.
Сомнительная троица – следователь, аферист и больной с синдромом Туретта – заявилась в просторный кабинет хозяина похоронного агентства «Вираж» крайне неприветливо и беспардонно. Возглавлял делегацию Сабиров, за ним с видом отъявленного рэкетира гордо вышагивал Немец, замыкал шествие понурый Елисей.
Сеня Саджиотов, вальяжно полулежавший в кресле с закинутыми на стол ногами, завидев их, изменился в лице. С мрачно опущенными уголками рта – прямой противоположностью его джокерской ухмылки – он неспешно поднялся из-за стола.
– Ты… – процедил он сквозь кривые зубы, озлоблено буравя Елисея взглядом.
Его страшное лицо с выпученными глазами напомнило мексиканского бога Тонатиу.
– Мы, я бы сказал, – заметил Немец.
– Извините, что прерываем ваше самодовольное ликование, – Сабиров чувствовал, что на этот раз переговоры будут проходить на его условиях, – но у меня сегодня очень много вопросов.
– Что этот дефективный здесь делает!? – брезгливо рявкнул Сеня, тыкая в брата пальцем.
Елисея слегка потряхивало. Он сбивчиво дышал, глаза выдавали нарастающую в нём панику. Реакция братьев друг на друга напоминала столкновение двух легковоспламеняющихся веществ, встреча которых неизбежно приводила к взрыву.
– Я ничем не хуже… – заика зажмурился, с усилием произнося последнее слово, – тебя!
– Я думал, ты уже сгнил в дурке, псих! От тебя люди шарахаются, пугало! – торгаш озлобленно брызгал слюной, широко раскрывая свой большой рот.
Елисей силился что-то сказать, но с его дрожащих губ срывался лишь глухой звук «б», упрямо повторяющийся, как старый исцарапанный виниловый диск.
– Посмотри, как тебя глючит, ты же конченый придурок!
Болезнь брала своё. К заиканию добавились двигательные тики: конечности неестественно подёргивались, будто не принадлежали Елисею. Больной хватал воздух большими глотками: от перевозбуждения и нахлынувших эмоций он задыхался. Страх перед братом завладел речевым аппаратом, парализовав его.
– В Спарте таких, как ты, убивали в детстве!
Елисей завибрировал всем телом, крепко зажмурил глаза, стараясь скрыться от реальности в своём выдуманном шизофреническом мире.
– Брат, я всегда тебя ненавидел! – выпалил наконец младший брат.
Он разомкнул веки, словно очнулся ото сна. Его раскрасневшиеся глаза были наполнены влагой. Заика дрожал, будто в ознобе. Состояние Елисея пугало: казалось, он вот-вот упадёт в обморок, не совладав с переполнявшими его эмоциями.
– Ты г-г-глумился надо мной всю мою с-с-сознательную молодость, ни во что меня не ставил! Относился ко мне как к ж-ж-животному! А я не хуже тебя! Не хуже!
Он кричал. Громко и пронзительно, высвобождая крик души, так долго томившийся в заточении.
– Мне нужна была твоя п-п-поддержка, а ты меня предал! Я был слаб! Я был один!
– У тебя на лице написано сгинуть одному, так что привыкай… – раздался равнодушный ответ.
Семён демонстрировал своё отвращение. Он уже не был тем любезным продавцом гробов, встречающим очередного клиента с распростёртыми объятиями. Его ненависть была искренней и всепоглощающей. Сеня Саджиотов – человек, быть может, способный на братоубийство; очередной приспешник тьмы, ступивший в легион преступников, вершивших несправедливый суд на выгодных им условиях.
– Ты виноват, что я такой, ты меня сделал таким! И-и-и… – у Елисея перехватывало дыхание, – изуродовал меня… Ты бабушку убил, – из последних сил выдавил он и заплакал.
Немец и Сабиров молча наблюдали за происходящим и не спешили вмешиваться в ситуацию. Первым в разговор вступил следователь.
– Спокойно, – гипнотизировал он, усаживаясь в кресло. – Я пришёл поговорить. Неучтиво ты нынче встречаешь гостей, Сеня.
Немец нахально встал рядом.
– Расскажи-ка мне, – сказал Сабиров, – что ты читаешь в последнее время?
Саджиотов опустился в кресло. Его брови грозно насупились, губы слегка дрогнули от злости.
– До меня дошли слухи, что ты интересуешься эзотерикой, – продолжал следователь.
– Зачем ты его привёл?! – возмутился Семён. – Хочешь убийство старушки на меня повесить? Она сама откинулась!
Сабиров умиротворённо улыбнулся уголком рта.
– Слышал, вы давно не виделись, вот и привёл, – старлей в душе радовался, что ему удалось вывести Саджиотова из психического равновесия. – Говорят, ты сатанизмом увлёкся?
Наступил драгоценный момент истины: Сеня Саджиотов, великий махинатор и выдающийся краснобай, не знал, что ответить.
– Какой сатанизм? Я смотритель кладбища, – из его гнилых уст звучала неприкрытая фальшь.
– Да? А Витвинов говорит иначе…
– Нашли кого слушать, этого снюхавшегося хиппи!
– Семён, где Пахом, скажи по-хорошему, – размеренно продолжал допрос следователь.
– А иначе что, убьёте меня, товарищ старший лейтенант? – Саджиотов злобно улыбнулся. – Вы раньше сдохнете…
Эмоции – бич всех людей. Источник великих радостей и бесконечных страданий, преследующих до скончания века. Причина бесконечных ошибок, за которые неизбежно приходится расплачиваться. Комбинация сработала, ловушка захлопнулась.
– Где он? – строго спросил старлей.
– Пошёл ты, Сабиров, – презрительно фыркнул гробовщик. – И вы, ментовские шавки!
– Оскорбление сотрудника при исполнении… нехорошо… Даю тебе последний шанс исповедаться.
Саджиотов бросил косой взгляд на выдвижной ящик стола слева от себя, но Сабиров, предугадав действия Сени, положил руку на кобуру и помотал головой:
– Сеня, не делай глупостей. Я прострелю тебе руку раньше, чем она схватит пистолет. – Затем, не сводя с Саджиотова взгляд, обратился к Фрицу: – Немец, предлагаю поменять тактику переговоров. Объясни ему ситуацию.
Немец довольно улыбнулся и направился к жертве. С щуплым Сеней справиться было несложно: он рывком поднял его с кресла, приставил спиной к стене и надавил предплечьем на горло, обвязанное полосатым шарфом. Гробовщик трепыхался, наносил бесполезные удару по врагу, но Фриц, превосходящий противника по весу и комплекции, сдавил глотку Саджиотова чуть сильнее, и тот затих.
– Помнишь меня, урод? – Немец ощутил власть, подслащённую холодной местью. – Четыре года назад ты меня сдал ментам.
Семён посмотрел на своего мучителя, затем на следователя. В его взгляде читалось безумие бешеной собаки.
– С огнём играете, товарищ старший лейтенант… Для вас это просто так не кончится, – хрипел покрасневший гробовщик, яростно раздувая ноздри.
Фриц схватил шарф Саджиотова и затянул потуже:
– Осторожнее на виражах, Сеня, тебя заносит. Рискуешь кончить как Дэвид Кэррадайн.
– Я решил пойти ва-банк, – Сабиров поднялся и достал из ящика стола девятимиллиметровую «Беретту», – в конце концов, когда мир разваливается на части, кому какое дело до очередного дохлого предпринимателя?
– Распутин всех вас выпотрошит, а трупы сбросит в нечистоты… – шипел Сеня, пока шарф с коварством змеи всё туже сдавливал горло.
– Кто? – переспросил следователь.
Допрос прервал глухой звук рухнувшего тела.
Бедолага Елисей лежал на полу в плену бесконечных судорог. Казалось, сам дьявол выходил из него: он закатил глаза, сомкнул губы, издавая глухой хрип, шея вытянулась, а конечности подогнулись. Первым к больному бросился Сабиров.
Он подложил ладонь под голову Елисея, придерживая её, другой рукой оборвал пуговицы на воротнике, ослабив стеснение рубашки. Растерявшийся Немец медленно ослабил хватку, выпустив Саджиотова из своих «объятий», и нетвердой походкой подошёл к конвульсивному заике.
– Помоги мне его перевернуть на бок! – скомандовал следователь.
Больной вибрировал всем телом и сопротивлялся рукам товарищей, желающих помочь. «Охрана, быстро ко мне!» – раздалось позади, но это уже никого не волновало. Трясучка сходила на нет; лежа на боку Елисей возвращался в наш мир.
Первого охранника обезоружил Сабиров, спрятавшийся за дверью: пистолет выпал из рук телохранителя, а кулак Немца отправил нерадивого секьюрити кубарем на первый этаж. На лестнице он сбил с ног своего напарника, и Сабиров, воспользовавшись замешательством второго охранника, немедленно на него набросился, однако в пылу схватки не смог предотвратить два выстрела в потолок. Вовремя подоспевший Немец ударил телохранителя в лицо, отчего нос противно хрустнул, и поверженный враг, кувыркнувшись через перила, рухнул на блестящий кафель. Сбегая по лестнице, Фриц добил распластанного на ступенях первого охранника каблуком в лоб, однако сам в спешке налетел на дверной косяк.
Напутствием беглецам послужили выстрелы из пистолета, подобранного на лестнице Сеней Саджиотовым: рассерженный Сеня с окровавленным лицом неистово кричал гадости и стрелял вслед. Когда обойма опустела, даже на улице были слышны его проклятия, которые он горланил своим противным срывающимся голосом.
Добравшись до «Приоры», Сабиров уложил Елисея на заднее сидение, а сам сел за руль.
– Ты почему не стрелял?! – возмутился растрёпанный Немец. На его лбу выросла элегантная шишка.
– Что я, бандит, по любому поводу начинать стрельбу? Не нужно доводить до крайностей. Мы не в том положении, чтобы ввязываться в перестрелку, когда у человека приступ, – он завёл автомобиль.
– Зато орудовать чужими руками у тебя прекрасно получается.
– Ничего ты не понял, Немец, – укорил его старлей. – Садись.
Немец немного помялся и ответил:
– Ты отвези калеку домой… Я схожу на разведку на старое кладбище.
– А если там Пахом?
– Испугал бомжа одеколоном, – Немец измученно улыбнулся и добавил: – Считай, что это искупление.
Сабиров поставил машину на скорость.
– Я вернусь, как только смогу. Не натвори глупостей.
Сказав последнее, он протянул Немцу конфискованную у гробовщика «Беретту». Фриц отнёсся к этому доверительному жесту со всей серьёзностью и молча взял пистолет. Сабиров захлопнул дверь и дал по газам.
***
Мартовский день медленно сменялся вечером, который вероломно отбирал право властвовать над землёй. В этот четверг сумерки сгущались неестественно быстро: казалось, Солнце кто-то торопил, и оно уходило всё дальше к западному горизонту. На улице снова стало зябко, а на душе – неспокойно.
Немец брёл среди крестов и тяжёлых бетонных глыб с ликами умерших, временами утопая в снегу; деревья вокруг него становились всё гуще, могилы – запущеннее, а свет – тусклее, оставаясь где-то позади.
Старое кладбище оправдывало своё название, будучи действительно древним. Говорят, это поросшее лесом захоронение – ровесник самого Города N, а это ни много ни мало середина девятнадцатого столетия, когда металлист-промышленник Артемий Пегай впервые заложил в этих местах индустрию по добыче никеля.
В тяжёлые периоды своей жизни, когда не только финансовое благополучие, но даже жизнь подвергалась риску, Немец брал бутылку пива и уходил в эту глушь спрятаться от мира, и однажды познакомился здесь с ДимПсом. Рэпер реализма на грани декаданса часто черпал здесь вдохновение. Порой он просто приходил отдышаться свежим еловым воздухом кладбища, будучи истомлённым общественным чувством непонимания и отравленным промышленной атмосферой города.
Аккуратные мраморные памятники сменились безликими обелисками; кроны елей стали раскидистей, а их стволы – толще; эти вековые деревья были свидетелями смены поколений, сохраняя память древних дел давно забытых времён. Их толстые корни, взращённые трупами, уходили глубоко под землю.
Кладбище давило своей гнетущей атмосферой. Немец пробирался сквозь колючие ветви, спотыкаясь и негромко матерясь. Чем больше он углублялся в заповедные места упокоения, тем мрачнее становились его мысли. Он думал о судьбе, о последствиях и реальности происходящего, но больше всего его занимало обострившееся чувство вины. Своим бессмысленным героизмом он подвёл не только Четырёхлистника, но и всех Каменотёсов, и, прежде всего, – Лёшу.
Еле заметные огоньки вдалеке казались призрачными отголосками потустороннего мира. Они манили к себе, и Немец поддался этому влечению, как наивный мотылёк. Снег предательски хрустел под ногами, ветви норовили выколоть глаз, но разведчик шёл вперёд. До уха донеслись неразборчивые голоса.
Группа людей с факелами и в балахонах, около тридцати человек, являли собой таинственное собрание у костра. Высокое пламя почти дотягивалось языками до ветвей стоявшей рядом высохшей осины, сгорбленной, как старуха. Позади чернел вековой склеп – пережиток старого города, скорбная обитель некогда позабытого знатного рода. Люди стояли спинами к Немцу, обступив огонь полукругом.
Толпа нараспев произносила текст на неизвестном наречии, напоминающем арабский язык. Казалось, она была погружена в транс.
– Сыны и дочери Еноха! – раздался противный голос.
Люди замолчали.
– Кончилось наше время прозябания! Настало время свободы, ибо дух наш волен и необуздан! Нас жестоко обманули, братья и сестры мои, как обманули нашего великого предка! Сегодня мы станем свидетелями пришествия в мир спасителя, проводника, который освободит нас и подвергнет вечным страданиям наших врагов! За веру нашу – нам воздастся, за преданность – мы будем вознаграждены!
Речь прервал человек, вторгнувшийся в ритуал из леса; в его руке был мощный фонарь. Толпа расступилась; на шее пришельца был повязан полосатый шарф.
Немец прислушался. Сгустившиеся сумерки и молодая пушистая ель успешно скрывали его от глаз дьяволопоклонников, когда до слуха донёсся странный звук. Он напоминал взмах крыльев, ошеломительно близкий, словно гигантская птица расправила оперенье прямо у Фрица за спиной. В следующий момент его бока крепко сжали, пронзая кашемировую материю пальто когтями, и тело куда-то понесли. Немец не успел испугаться и опомнился: крепкие лапы выпустили добычу, и он, выронив пистолет в ночную пустоту, упал прямо под ноги неизвестному жрецу. Нечто упорхнуло в ночь.
Лёжа на отогретой костром земле, Фриц боязливо поднял голову и увидел их: низкорослый бородатый дядька в балахоне с почти лысой головой и скверным выражением лица – «сатанист» Аркадий Пахом; неприятный мужчина с длинными волосами и шрамом на лице – художник-метамодернист Епифан Землицкий; лицо в капюшоне и очках – отец Кирилл; персона в шарфе и с широкой отвратительной улыбкой – Сеня Саджиотов.
– На ловца и зверь бежит, – издевательски произнёс гробовщик.
– Кто здесь у нас? – проскрипел Пахом.
– Я про него говорил, это он мне угрожал, – доложил Саджиотов охрипшим голосом.
– Убить его? – заискивающе спросил Епифан.
– Нет, – Аркадий щербато улыбнулся, – предоставьте это Бельфегору.
Толпу охватило неистовство. Возгласы сектантов перемешались с диким смехом женщины, выделявшейся из толпы, старой знакомой – Черепковой. Немец на четвереньках попятился назад, но чей-то сапог, поставленный на его хребет, заставил остановиться.
Епифан вынул из холщового мешка отрубленную человеческую голову и торжественно вручил её Пахому; сектанты снова затянули свою дьявольскую мантру, и мир вокруг Немца завертелся хаотичной каруселью. Жаркое пламя костра, горящие факелы, безумные лица, разрывающиеся хохотом и ритуальными песнопениями, – вакханалия, в центре которой несчастный приговорённый ожидал своего заклания.
Бородатый жрец бросил голову мертвеца в огонь, и она растворилась в нём, окутанная зелёными языками пламени. Пение стало громче.
– Я – Григорий Распутин, твой верный слуга, приношу себя в жертву, чтобы переродиться и стать вместилищем для тебя, великий Бельфегор! Мы уповаем на твоё величие и ждём спасения! Освободи нас и сделай свободным этот мир!
Сказав это, он ступил в пламя, мгновенно вспыхнув, как свеча. Костёр разросся; толпа отшатнулась от его жара, и ветви сухой осины загорелись. Объятый красно-зелёным пожаром Пахом стоял в огне, раскинув руки. Немец в ужасе прижался к земле, прикрыв голову руками; песни дьявольских приспешников слились в единый гам; земля завибрировала: врата открывались.
Горящий человек сделал шаг навстречу своим слугам. Пламя разливалось по его телу, будто лава, капли огня сыпались с его бороды и разбивались о землю искрами.
И вдруг пожар погас. Перед толпой и напуганным Немцем предстал всё тот же Аркадий Пахом. Он был абсолютно наг. В его глазницах горели красные огни. Нетронутая стихией борода дымилась, а между ног, вздёрнутый к небу, вздымался исполинских размеров мужской половой орган.
– Святой Мармок… – изумлённо изрёк Немец, – вот это елдак…
Толпа замерла в ожидании. Опешивший отец Кирилл отступил назад, Епифан насторожился, и только Саджиотов – улыбался.
– Дети мои! – громогласно воскликнул красноглазый. – Я пришёл сделать вас свободными! Дьявол свидетель – апрель не за горами!
Он простёр руки к толпе. Сатанинская свора неуверенно потянулась к своему спасителю. Пользуясь всеобщей неразберихой, Немец поспешил незаметно ретироваться из центра сатанинской мессы к периферии, проскальзывая между ног страждущих дьяволопоклонников.
– Уходит, – заметил Землицкий, обращаясь к Бельфегору.
Глаза демона сверкнули и, в очередной раз демонстрируя беззубый рот, он вскрикнул:
– Выпустите зверя!
Земля загудела, и старый склеп содрогнулся. Кирпичи его кладки судорожно выскальзывали, крыша тряслась. Склеп выжидал на пределе своей прочности, а вместе с ним ждали все. Клацанье кирпичей зазвенело каменной перкуссией, и из старой усыпальницы, пробив стену, вырвалась бесформенная масса, некогда бывшая человеком – плотоядный убийца Роман Вагон.
Неизвестно, на каких курсах повышения квалификации маньяков всё это время пропадал Вагон, но со времени последней встречи с Немцем он изрядно заматерел. Его глаза горели синим пламенем, а на лбу светилось число «666». Груди Вагона колыхались.
– Что вы будете делать? – спросил Епифан Бельфегора.
Пахом оскалился:
– Кто «вы-то»? Распутина больше нет… Я здесь один. Розберг, – обратился он к блондинке в балахоне, – сейчас.
Белокурая ведьма, похотливо улыбнувшись, взяла его за руку и начала:
– Мои предки и умершие братья, отмеченные знаком змея, пробудитесь, соедините члены…
Немец не имел ни малейшего желания дожидаться окончания ритуала, скорее наоборот – предпочитал оказаться как можно дальше от его эпицентра. Дьяволопоклонники, напуганные узбекским каннибалом, разбежались по кладбищу, и Фриц поспешил последовать их примеру. Он бежал, падая на каждом шагу – ноги не слушались, – и дьявольский смех бородатого демона преследовал его, насылая панический трепет.
Последний раз Немец упал насильно – его толкнули. Он лежал на заснеженной могиле под тяжёлым каменным крестом с изображением извивающегося змея, а над ним склонялся враг – бесчестный мерзавец Сеня Саджиотов – и надменно улыбался.
– Знаешь, когда я служил в армии, – он поставил ногу Немцу на пах, – у меня старшина отобрал книжку по оккультизму... Кто же знал, что всё так обернётся?
Глаза Сени сверкнули, и Саджиотов улыбнулся в последний раз. Громадные руки оторвали его от земли. Обезумевший Роман Вагон, прошедший нечеловеческий апгрейд, схватил Семёна одной рукой за поясницу, другой – за шею. Всё произошло быстро. Гигантская человекоподобная туша разорвала гробовщика на части, обрызгав его кровью несчастного Немца. Голова Сени упала рядом с лицом Фрица, выражая оксюморон смерти: полные ужаса глаза и самодовольную застывшую улыбку.
Вагон хищно смотрел на обречённого Немца и готовился одним шагом втоптать его грудную клетку в землю. С отвратным чавканьем он отхватил кусок плоти от Сениной ноги. Синее пламя его глаз превращало воздух вокруг них в марево, число зверя на лбу пульсировало. Фриц дёрнулся в сторону – безуспешно: правую ногу что-то держало.
Каннибал раскинул руки, демонстрируя свою мощь, и Немец приготовился принять кончину от рук этого монстра. Быть растоптанным, а затем съеденным этим чудовищем… Какая смерть может быть ужасней?
Не иначе, сама богиня Фортуна была покровительницей удачливого афериста, который не раз ускользал из лап смерти, дразня эту ворчливую старуху. Кости судьбы велели жить, а значит, партия продолжалась.
Раздался выстрел.
Вагон оглушительно взвыл, а его рука, отстреленная по самое плечо, упала на снег. Отвратительное месиво из крови и жира окатило Немца. Чудище пошатнулось и, заливая снег ярко-алой жидкостью, попятилось назад.
Беспомощный Фриц, вымазанный чужими останками, тяжело дышал, и пытался собрать воедино осколки помутившегося сознания. Обессилевший, он на секунду опустил веки, которые мгновенно слиплись от чужой крови. Немец лежал, будто пригвождённый к могиле: тело утратило волю, а разум – способность сопротивляться. Нечто холодным хомутом держало его голень.
– Вставай, – раздался знакомый бархатный голос, и чьи-то руки помогли ему принять сидячее положение.
Он открыл глаза. Перед ним стоял отец Арсений. Поверх лёгкой куртки был накинут патронташ с перекрестием ремней на груди, на боках висели кобуры с пистолетами – справа и слева. В голове Немца всё перемешалось: месса, Пахом, Арсений, кладбище, конец света, кровь, плоть и он сам в центре этого бездонного водоворота событий, который закручивается всё сильнее.
– Обращаться умеешь? – священник протянул двуствольное ружьё.
Голос отца Арсения доносился будто издалека, словно сквозь пелену пронзительно реального сна. Немец с трудом понимал, что происходит, но инстинктивно взял оружие дрожащей рукой. Католик ударил каблуком по хомуту, державшему ногу Немца – то была сгнившая человеческая кисть. Пальцы костлявой руки рассыпались, и культя мертвеца скрылась под мёрзлой землёй.
Где-то позади раздался выстрел. Какая-то тварь с гадким рычанием подбежала к ним; Арсений поднял руку и прицельно выстрелил из крупнокалиберного револьвера марки «Смит энд Вессон» – тварь разлетелась на куски. Мимо прошёл плечистый лысый мужчина в чёрном плаще. В его руке был дробовик. Тяжёлой поступью в армейских ботинках он продвигался вперёд, буксуя в рыхлом снегу, и картечью кромсал врагов, которых становилось всё больше.
Эти твари – ожившие мертвецы – действовали без какой-либо тактики. Их разложившийся вид давал понять, что они умерли много десятилетий, назад: почерневший скелет представлял собой хлипкую конструкцию, полуистлевшие высохшие мышцы, прикрытые лоскутами похоронной одежды, были сухими и ломкими; некоторые кости отсутствовали. Мертвецы были быстры и проворны, но, как и любая гниль, – хрупки.
Отец Арсений бросился в бой, оставив Немца наедине с ружьём. Тот стоял и наблюдал странную картину: двое вооружённых людей отстреливаются от ошалевшей нечисти, поодаль криком сотрясает воздух необъятное покалеченное тело – Роман Вагон; возле костра стоит фигура коротышки с огромным членом. И всё это на кладбищенской земле. Если это не абсурд, то что тогда?
Из плена раздумий Немца вырвал мертвец. Набросившись из ниоткуда, он вцепился остатками гнилых зубов в покалеченное пальто. Отбившись прикладом, Фриц расколол его череп надвое и неуверенно двинулся в сторону костра. Вражеские силы окружали.
Лысый громила крошил вурдалаков из своего гладкоствольного дробовика, отец Арсений отстреливался с двух рук, даже Немец прикончил пару упырей, а они всё надвигались и бесстрашно бросали в бой свои разложившиеся тела.
– Отступаем, – низким голосом скомандовал «Рэмбо» в плаще.
Он побежал обратно, поминутно оборачиваясь и отстреливая мёртвых преследователей. На его спине, настойчиво цепляясь за плащ, висел вурдалак с отсечёнными ногами. В этой сцене Немец смог рассмотреть своего неожиданного спасителя: на вид ему было около тридцати пяти лет, череп был обрит, лицо выражало обыденное спокойствие, а своим видом он напоминал всех брутальных супергероев американских боевиков одновременно.
Сделав последний выстрел, этот «Ван Хельсинг» схватил Немца за плечо и поволок вон с места битвы. Загнав очередную пулю калибра 10,9 мм в череп зомби, к ним присоединился отец Арсений.
Побег с кладбища Немец запомнил смутно. Было ещё много стрельбы по пути, а сил оставалось всё меньше. В какой-то момент отец Арсений со своей лысой подмогой буквально волокли Немца под руки. Потом герой с дробовиком отстал, прикрывая отступление остальных.
Сабиров встречал участников бойни на дороге возле машины и нервно курил. При виде Немца он выронил сигарету изо рта.
– Что случилось? – спросил он отца Арсения.
Священник молча проверил наличие патронов в барабане револьвера.
– А где этот лысый? – спросил следователь снова, усаживая обессилевшего Немца на заднее сидение.
– Заводи, – отрывисто ответил священник.
Сабиров послушался.
Вскоре из леса показался лысый. Он сел рядом с Немцем, от чего машина накренилась – да, этот парень был тяжёл.
Белая «Приора» с пробуксовкой рванула с места, оставляя кладбищенский ад позади.