Светло-голубое, линялое, как старое покрывало, небо. Расплавленное солнце, по-восточному чинно и неторопливо спускающееся в сторону запада, дышащего жаром недалекой каменистой пустыни, словно из разогретого непрерывной работой кузнечного горна. Мелкосопочник, небрежно, без выдумки. раскрашенный унылыми грязноватыми цветами, утомлял взгляд однообразием. Лето выжгло все в округе, а ранней весной здесь такое буйство всей палитры веселого художника – душа поет, словно под удары звонкого бубна, задорные вскрики басовитых древних карнаев, под гортанное пение бродячих артистов… Но это повторится только на следующий год – для тех, кто доживет до этого времени. Ветер взметнулся в небо, и зазмеились по склонам ручейки песка, сухая трава, тронулись с мест колючие шары перекати-поля, вечные странники безбрежных степей и дремлющих пустынь.
Граница здесь была – как граница. Спокойная, относительно мирная. Пограничным нарядам, если по-казачьи - бекетам, разъездам и засадам, довольно регулярно удавалось перехватывать мелких контрабандистов в одиночку, караванами и группами перетаскивающих туда и обратно кустарные изделия из серебра и полудрагоценных поделочных камней, ткани, металлические промышленные изделия. Все то, что было в изобилии по одну сторону границы и недоставало на другой, имело разную товарную ценность и спрос, а мелкие авантюристы в хурджинах и вьюках своих невзрачных лошадок, ишаков и мулов, а то и просто – в заплечных мешках, старались компенсировать вот такой историко-географический дисбаланс с выгодой для себя. С незапамятных времен, еще до той поры, когда над Туркестаном распростерлась мощная длань Российской империи, изменившая уклад и порядок, контрабанда была здесь чем-то вроде профессии, постоянным видом добывания насущного хлеба, из поколения в поколение. Большую ценность имели и русские золотые монеты царской чеканки – полновесные, с высоким содержанием золота, с минимумом добавленных сплавов.
Согласно своему статусу, Отдельный корпус пограничной стражи, созданный по императорскому Указу при настойчивой подаче министра финансов, подчинялся министерству финансов и изначально и был предназначен для обеспечения экономической безопасности государства. Для того, чтобы стимулировать рвение всех категорий личного состава Корпуса, сразу же было введено положение, согласно одному из пунктов которого четверть от перехваченного товара на границе товаров и ценностей реализовывалась пограничниками на месте, или соответствующему командованию перечислялись суммы, равные его стоимости, которые потом и распределялись среди личного состава застав и комендатур по определенной схеме участия.
Поэтому пограничники слыли если и не богатыми, то очень обеспеченными людьми. Денежное содержание вахмистра вместе с премиями значительно превосходило денежное содержание армейского капитана, а солдаты, увольняясь вчистую после четырех лет службы, возвращались в свои станицы и села почти Крезами, богатыми и завидными женихами. Способствовало еще накоплению и то, что тратить-то то эти деньги было особенно некогда – ибо служить приходилось – чаще всего – У – Черта - на – Рогах или где-то чуть дальше, где тратить было особенно некогда. А отслужившие все восемь лет унтер-офицеры освобождались даже от возможной мобилизации, как полностью отдавшие свой воинский долг Отечеству в боевых условиях, и покупали себе целые имения, доходные дома, заводили солидное дело в избранных краях.
Чаще всего пограничные наряды, конные бекеты и секреты, захватывая контрабандиста-неудачника, отбирали у него товар, иногда даже не весь. Казаки были с понятием, без причины не злобствовали, просто делали свою работу. Они знали, что тому тоже надо кормить семью, начальству не сдавали – там могли присудить бедолаге отсидеть некоторый срок в «холодной» в ближайшем городе. Поэтому ему отвешивали пару отеческих оплеух, затем просто разворачивали лицом к его дому по ту или по сию сторону границы и отвешивали впечатляющего пинка. Таковы были правила игры.
Полученная таким образом дополнительная прибыль чаще всего делилась между собой и безжалостно пропивалась. Действовала круговая порука – вместе выпить – одно дело, а вот припрятать деньги – это уже другое. Кто из зависти, кто из бахвальства проболтается - начальство узнает, и всем может достаться.
Были еще отголоски старых, практически средневековых обычаев и традиций со времен былых эмиратов и ханств, еще совсем недавно рассыпанных по Туркестану и приведенных под правящую щедрую и милостивую руку Российского императора, Белого Царя, во время кауфмановских походов и прочих войн русской армии в этих бескрайних степях и песках.
Конечно, колонизация так или иначе захваченных земель – это все-таки всегда колонизация, политика в интересах митрополии, всерьез и надолго, где жизнь туземного населения подчиняется новым законам. Какая бы там благородная причина не выдвигалась в целях политического обеспечения военного вторжения в более слабую страну, все-таки главная цель - захват территории и ее подчинение в жесткой или более мягкой форме.
Колонизаторы никогда не были белыми и пушистыми, они вели себя по законам своего времени, и любое сопротивление всегда каралось – жестко и наглядно.
Англичане, имевшие громадный опыт порабощения народов во всех частях света, обоснованно считали, что восточные народы должны чувствовать силу и жесткую руку в стальной боевой рукавице. Доброе же к себе отношение они склонны расценивать как слабость власти и требовать расширения рамок дозволенного. Это касалось не только простого народа, но и национальной интеллигенции, промышленно-финансовых и торговых кругов региона или народности, с которой пришлось иметь дело путем военной силы. Поэтому снисходительность и терпимость власти, как правило, дорого обходились Российской империи, расплачивающейся жизнями солдат и казаков.
Русская администрация особо не лезла в управление на новоприсоединенных землях, здраво полагая, что сами лучше разберутся. Иногда все-таки приходилось реагировать на возмущения народонаселения, чаще всего спровоцированное местной аристократией и богатеями, направленных на русских поселенцев, казаков и чиновников, специалистов.
А иногда казакам и пограничникам приходилось всерьез разбираться с конокрадами, угонщиками стад и табунов, с кровавыми жертвами, с захватами жителей с целью продажи в рабство, захватами заложников с требованиями выкупов от родственников. Причем, относились они к этому, как к обычной работе – словно в поле выйти урожай собрать, или там дорогу мостить за уговорную плату.
Вот и сейчас - налетела на мирный аул туркмен-скотоводов шайка лихих людей. Размахивая кривыми саблями, потрясая старыми кремневыми ружьями, они перепугали до смерти, захватили несчастных туркмен, связали между собой арканами, перебили всех аульных собак, пытавшихся защитить своих хозяев и свои убогие дома, подожгли убогие кочевые юрты, зарезали и бросили в песках скот, который не могли угнать с собой.
Стариков и старух ставили на колени у ямы, наспех вырытой в песке, и перерезали горло – спокойно и деловито, как будто обычную работу делали. Они не дойдут, вымрут по дороге и будут сдерживать ход полона, так лучше уж – сразу. Сейчас бы сказали – гуманней. С детьми поступали по разному – но чаще уводили за собой. И воины всегда нужны для будущих войн, и работники в аулах и племенах люди не лишние, и часто растили их, как своих родных – убыль в людях всегда была большая…
За границами Российской империи еще вовсю процветало дикое рабство, существовали полулегально и даже легально невольничьи рынки, и захват невольников был вполне прибыльным и уважаемым делом. Даже в вассальном эмирате Бухаре, в Хорезмском ханстве, верноподданном Белому Царю, такая торговля процветала – без особых, конечно, вывесок и рекламы. Просто все знали, к кому обратиться, кому заказать «живой товар» с определенными качествами для разных целей.
В цене были здоровые мужчины, мастеровые, дети–подростки, красивые женщины. Впрочем, женщины годились любые – в хозяйствах всегда нужны были рабочие руки, а рабы долго здесь не жили, они высыхали от непосильной работы, сгорали от разных заболеваний и просто от истощения. Словом, как и сто, и двести, и триста лет назад – традиции и эти шли из самого дремучего средневековья.
Летучие сотни казаков, а потом – и отряды ОКПС, пытались пресечь эти грабительские налеты, пограничники перехватывали эти аламаны (аламан – бандитский рейд, налет, как форма жизни и «хозяйственной деятельности» степняков – туркмен, узбеков, да мало ли еще кого? Как русские мужики на огород или охоту, так эти - за рабами и чужим скотом) на границе, да куда там! Никаких сил не хватало.
Но – постепенно эти степные ураганы затихали, боевые сшибки с казаками даром с рук не сходили, в приграничье успешно работали отделения ОКЖ – отдельного корпуса жандармов, постепенно обрастая агентурой среди местных племен. Этому способствовала и традиционная вражда между племенами, межродовые распри и элементарные общечеловеческие слабости - зависть, жажда наживы, тяга к власти и мелкая жадность. Как везде, как всегда… Других народов как-то не делали пока… Да и впредь не предвидятся…
Говорят, об основах вербовки и оперативной агентурной работе написано еще в древних списках Библии. Книга-то для людей на все времена писалась!
Два дня назад налетела банда старого, хитрого Болта-бека (князь-топора в переводе). Удача с ним была постоянно, и к нему шли молодые джигиты, с лихвой пополняя неизбежные людские потери.
Казачья сотня есаула Мартынова рванулась было за ним, да потеряла среди камышовых зарослей, сопок да барханов. Разведка сбилась с ног – а поди сыщи иголку в стоге сена, а конного джигита – в бескрайней степи, где сам черт ногу сломит среди пещер, скал и прочих естественных природных лабиринтов.
Пограничники выступили к границе, стараясь перекрыть пути на сопредельную сторону.
Разбойникам после удачного налета главное было безнаказанно удрать в Афганистан или Персию. Болта-бек щедро делился с местными чиновниками своей добычей, а те закрывали глаза на этих разбойников, тем более, что сами лихие люди в этих странах сидели себе тихо-мирно, не нарушая порядка и не особо бедокуря.
В своем доме не гадят! Болта-бек был суров, имел свою личную «карманную гвардию», среди которой была и пара-другая умелых палачей, быстро и неумолимо выполняющие волю славного бека к тем, кто проказничал вопреки его запретам. Второй раз он никому не повторял и отсрочки не давал – все это прекрасно знали и могли наглядно убеждаться. Впрочем, такие случаи уже давным–давно сошли на нет.
И оставалась погоня ни с чем, и запутывали российского пограничного комиссара в клейких нитях восточного славословия, коварства сладкоречия. Обещавшего содействия… Все это знали, да вот поди поймай за язык этих средневековых сатрапов, просто-таки вылезших из старых арабских сказок, как черти из расписной механической табакерки.
Но – не сейчас. Штабс-ротмистр (Уже штаб-ротмистр! Идет время!) ОКЖ Карл Юльевич фон Гнейзенау хлеб свой есть даром не умел, а вот уж работать умел, и всё время этому учился. Ни один дервиш на базарах по обе стороны границе не выглядел натуральнее его, он пел и танцевал на тоях разных местных господ и аристократической элиты, когда у тех развязывались языки под воздействиям кумыса, и не только…
Он принимал подаяния и щедрые награды в разных запретных местах для избранных, он был то - нищим, то – купцом, щедро сорящим своими деньгами, обладал обширными связями.
А потом эти его друзья бывали ужасно удивлены сваливающими на них неприятностями. Прямо, как «из рога изобилия».
Вот и сейчас, Гнейзенау точно указал, где и когда будут джигиты Болта-бека, и не было необходимости в утомительном и неэффективном преследовании.
Всадники вытянулись в колонну по одному, ибо по-трое, по-конному, двигаться было неудобно. Тропа узкая, шла серпантином по сопочнику, то зигзагом сбегая вниз, то круто взлезая к вершинам, огибая скалы. Впереди строя, аршин за сто-сто пятьдесят, шли следопыты – сухой и тощий, как осенняя арча, туркмен в черном, свалявшемся тельпеке и в коротком полосатом халате. Тот о чем-то оживленно переговаривался с темноволосым хорунжим, похоже, что из ведомства Гнейзенау.
Белохлебов дал себе обещание, что изучит местный язык – с туркменами приходилось общаться часто. А, кроме того, – был у него какой-то дар к языкам, он сам чувствовал это!
В своей станице он вполне сносно объяснялся на чеченском и ингушском, в Грозном он быстро выучился азербайджанскому, татарскому, через пень-колоду умел объясняться с кистинцами и тушинцами, частыми гостями на городском базаре среди изобилия всех мыслимых и немыслимых товаров, изделий, овощей, фруктов, вкуснейших сыров, скота и птицы.
«Ничего, я еще заговорю на вашем языке! Я что вам – дурнее Гнейзенау и его помощников?» - нагло рассуждал он, сплевывая сквозь зубы.
Жандармов он не любил, по простоте душевной, пока еще не делая особой разницы между ними и городскими Держимордами, полицейскими, городовыми, от которых он уже вдоволь хлебнул неприятностей. Наверное, это было у казаков в крови….
Начальник казачьей заставы сотник Бобылев вел своих пограничников вперед и вперед, а куда – даже не думал делиться. И не то, чтобы он не доверял своим подчиненным, а просто служебная привычка. Бывалые казаки тоже вопросов не задавали – за лишнее любопытство здесь и язык отрежут. Да и зачем – приведут, покажут, укажут, а уж там – вывози кривая – у каждого своя судьба.
Бобылев сверился со своей картой и поднял вверх руку, раскрыв ладонь.
- Стой! – протяжно скомандовал вахмистр, – Слезай!
Казаки спешились в распадке между трех сходящихся сопок со скудной растительностью. От долгого сидения в седлах затекли ноги и спина, конники стали разминаться. А здесь, внизу, была купа деревьев, образуя тенистую рощу, даже родник был, робкий такой. Кто-то когда-то расчистил вокруг него песок и камни, заботливо обложил плитняком в виде крошечного колодца.
Сотник спешился, достал карту из полевой сумки и, крадучись, поднялся на сопку, но не на вершину, а на один из каменистых склонов.
- Если вылезти на самую лысину, то засечь могут – у них тоже дозорные будут – ответил вахмистр на немой вопрос Белохлебова – опять же всякие гады и гнусь тоже туда лезут.
- Порфирий Анисимович, возьмите четыре казака, пойдете в бекет, вот на эту сопку, с восточной стороны устроитесь наблюдать. Ваш сигнал – днем три взмаха платком, ночью фонарем. Должны быть они сегодня, здесь пройдут – деваться им некуда!
Черемисин еще раз осмотрелся и подозвал урядника Строева.
- Возьми двух старослужащих, и засаду здесь, у родника, организовать. Могут сюда сунуться – если местные, то знают о нем, а воды всегда не хватает. И чтоб тише воды, ниже травы!
- Да не впервой, ваш-бродь! – дерзко возразил урядник.
Пограничники маскировали следы своего пребывания, тщательно замели следы коней, двое, аккуратно водили по белесому песку длинными ветками, придавая ему первозданный вид.
Выставив охранение, бывалые туркестанцы устроились на отдых – лишняя суета и движения способствовали потере воды организмом, а это было нельзя. Вода ценилась здесь дороже патронов.
Бекет вахмистра Долгопятого устраивался недалеко от места, где конная контрабандистская тропа разделялась на две и уходила на сопредельную территорию.
- Вот там – уже граница - показал Белохлебову на мрачную сопку Порфирий Анисимович. Из молодых пограничников вахмистр взял с собой только его. Казаки привычно оборудовали себе дневку. Выкопав лопатами себе убежище глубиной с полтора аршина, они прилаживали над ним толстые ветки, на них – полог из серо-зеленого рядна. Под таким пологом гулял ветер и было не так жарко, вполне терпимо. Второй пограничник обложил укрытие двойным кольцом волосяного полосатого аркана туркменской работы. Это от визитов ядовитых гадов, на всякий случай…
Воду экономили - с собой было по стеклянной фляге в войлочном футляре, и еще по одной в конских кобурчатах. В подсумках было по тридцать трехлинейных патронов к кавалерийскому карабину. У всех были шашки, а у вахмистра еще и кинжал-бебут за поясом, и наган в кобуре, передвинутой на живот.
Заняв удобное положение в кустах саксаула, прикрывшись пыльной травой с узкими бледными листьями, опытный пограничник, проведший за свою долгую суровую службу сотни часов в засадах и секретах, участвовавший ни в одной серьезной схватке с разными отчаянными бандитами и авантюристами, он был спокоен.
Бинокль, отличный, цейсовский, по – видимому, трофей одной из таких схваток и захватов, лежал рядом в аккуратном футляре сафьяновой кожи, явно работы местных восточных мастеров.
- А чего он в бинокль-то не смотрит? – Белохлебов задал вопрос вслух, не столько казакам, но больше самому себе
- Дурында! – спокойно, почти ласково ответил усатый казак со шрамом на щеке – а если вдруг стеклышко блеснет на солнце - позору не оберешься!
Стали донимать назойливые мухи, которых отгоняли сломанными веточками. Небольшой ветерок, гулявший под тентом, несколько облегчал положение казаков.
За второй отсюда сопкой среди барханов спряталось городище. Когда-то здесь был город с базаром, с большими каменными домами, городскими стенами и воротами. Время, ветры пустыни и жестокое солнце начисто выбелило древние стены, щедро засыпало блестящим песком входы в эти дома, по самые глазницы узких стрельчатых окон выросла колючая степная трава с узкой, бледно-зеленой листвой. Посреди города был старый высокий и глубокий колодец. Наверное, из его зева даже ярким днем видны были далекие звезды.
Место было укромное. Мало кто стремился приблизиться к нему. Этот город охраняли древние легенды, одна страшней другой. Кроме того, все были наслышаны о бандах неуловимых разбойников, промышляющих в этих местах. Здесь же подвалы и развалины домов просто кишели змеями и ядовитыми насекомыми, вызывающими страх у добрых купцов и других путешественников.
Солнце медленно скатывалось к западу, из пылающего белого круга постепенно становясь красным. Жара схлынула, дышать стало легче.
-
Продолжение следует .
-
Виктор Белько