Я ни минуты не сомневался, что начинать разговор о ветеранах нашего флота следует с капитана Октавиана - Октавиана Витольдовича Андржеевского. Как говорится, капитана божьей милостью. Человека неординарного, наделенного природой всеми необходимыми для капитанства качествами: физической силой и выносливостью, смелостью и решительностью, сердечностью и вниманием к подчиненным.
Сын капитана дальнего плавания, ходившего на парусных клипперах, Октавиан родился в Одессе 21 июня 1915 года. В том самом городе у моря, где каждый мальчишка мечтает о дальних странах. Мечтает каждый, но не каждый поднимается на капитанский мостик. Вскоре семья Октавиана перебирается на Дальний Восток. Отец становится капитаном Петропавловского морского порта. Здесь он перегоняет из Америки сухогрузы Акционерного Камчатского общества, а сын с тринадцати лет начинает плавать юнгой на этих судах.
После смерти отца в 1930 году семья перебирается на постоянное жительство в город на Неве, и юный моряк поступает в Балтийское морское пароходство. Вот как выглядит послужной список Октавиана Витольдовича в этом пароходстве - плавал в составе палубной команды восемь лет, в должности помощника капитана - двенадцать лет и в должности капитана - двадцать пять лет. Как же складывались все эти сорок лет?
Были многочисленные дальние и каботажные рейсы на разных судах. Пять сквозных арктических рейсов по Северному морскому пути. Дважды пришлось зазимовать в Арктике на теплоходах «Моссовет» и «Петровский». 18 июля 1941 года был мобилизован с теплохода «Старый большевик» и направлен на Белорусский фронт, а в августе этого же года из распределительного полка был отозван на подготовку командиров тральщиков Краснознаменного Балтийского флота.
Плавание в конвое
В декабре 1941 года О. В. Андржеевского направляют с Балтики в Архангельск для плавания на судах Северного пароходства. И здесь капитан попадает в состав союзнических транспортных конвоев, перевозящих через кишащую пиратскими фашистскими подводными лодками и бомбардировщиками Атлантику боевую технику, боеприпасы и продукты для истекающей кровью Родины. В четырех конвоях принял участие Октавиан Витольдович. Многие из его боевых друзей остались навечно на дне Атлантики и Баренцева моря, но ему было суждено остаться в живых. На скромном знаке, украшающем капитанский китель,- стальной отблеск хмурого неба, корабль в окружении водяных фонтанов от сыплющихся с «юнкерсов» бомб и надпись: «Участнику плавания в конвое 1941-1945». Шестнадцать боевых и трудовых наград у капитана, но этим неброским знаком он дорожит больше всего.
В 1944 году Октавиан Витольдович возвращается в Балтийское пароходство. Война заканчивается, начинается мирная трудовая жизнь. Где только не побывал капитан, плавая на судах БГМП, в каких только странах. В 1963 году заочно закончил Ленинградское высшее инженерное морское училище имени адмирала С. О. Макарова. А в январе 1970 года был переведен по запросу в ААНИИ, на НИС «Профессор Зубов». Пошли рейсы в Антарктику и в знакомую по конвоям Северную Атлантику. Восемь антарктических рейсов сделал на «Профессоре Зубове» Октавиан Витольдович. В 1974 году участвовал в спасении попавшего в ледяную ловушку дизель-электрохода «Обь».
Знакомство со знаменитым капитаном
Впервые я познакомился с капитаном Октавианом во время Тропического эксперимента и при довольно комичных обстоятельствах. Дело было так. Работал я на «Профессоре Зубове» аэрологом в ночную вахту, а днем отсыпался, благо тропики, прямо на палубе. И вот однажды лежу я себе на матрасике на солнышке и вдруг чувствую, что тень набежала. Открываю глаза, а надо мною капитан стоит при полной парадной форме. Стоит и смотрит, и вдруг говорит: «Ну, вот он, самый главный «сачок», ишь какой черный, словно сенегалец!». А я и на самом деле загорел здорово, аж до синевы. Ну, конечно, стерпеть я таких слов не смог и сразу же по форме, но не без эмоций, докладываю, что, мол, работаю я по ночам, а днем, естественно, отдыхаю. Усмехнулся Октавиан Витольдович и сказал: «Да ты не обижайся, я ведь пошутил, знаю, что всем, а особенно вам, аэрологам, работы хватает». Так вот и состоялось мое личное знакомство со знаменитым капитаном. Хотя и до того наслышан был я о нем достаточно. Как во время дружеского визита «Профессора Зубова» в Лондон англичане, знавшие Октавиана Витольдовича с военных времен, доверили ему самостоятельно, без лоцмана подняться вверх по Темзе - одной из капризнейших рек в мире, до самого центра города - Тауэр-Бридж. О том, как, узнав, что «Профессором Зубовым» командует капитан Октавиан, аргентинское и бразильское портовое начальство до минимума упрощало обычно очень сложные таможенные процедуры.
Сюрпризы шоколадного капитана
http://www.proza.ru/2010/05/05/766
Сергей Воробьёв
ТРИЛОГИЯ
I. Купание между Африкой и Южной Америкой
Если спускаться по двадцатому меридиану на юг, – а в 73 году мы как раз и спускались по этому меридиану, – и немного перейти двадцатый градус южной широты, откуда до Южного тропика рукой подать, то можно оказаться как раз посередине Атлантического океана. Далеко справа будет жизнерадостная Бразилия со своими феерическими карнавалами, которые как раз и проходили в ту февральскую пору, когда лето в нижнем полушарии в самом разгаре. А слева на таком же расстоянии – жаркая Намибия, народам которой было не до карнавалов: они стойко боролись тогда с белым апартеидом (до полной независимости оставалось ещё 13 лет).
Мы остановились как раз в точке посреди дуги большого круга, соединяющей такой известный всем город, как Рио-де-Жанейро и менее известный Винхук – столицу Намибии. В этой точке, – в самом пупе Атлантики, – месяц назад, в канун православного Рождества, наш белоснежный красавец НИС «Профессор Зубов» поставил буйковую станцию и сейчас, выйдя на старые координаты, собирался её снимать. Каково же было наше удивление, когда застопорив машины и став в дрейф, мы обнаружили, что наше судно окружило громадное стадо дельфинов. Они большим ровным кольцом, будто очерченным гигантским циркулем, опоясали выбранную нами акваторию и оказывали нам признаки всяческого внимания, которые заключались в том, что вся стая, как по команде, всплывала на поверхность, после чего каждая особь, приняв вертикальное положение, почти наполовину высунувшись из воды, начинала клацать своими челюстями. Звук был громким и напоминал частый стук друг о друга деревянных колодок. Всё это они проделывали одновременно и слаженно, как в дружном сыгравшемся оркестре.
«Морды» дельфинов были добродушными, создавалось впечатление, что все они улыбались нам и в порыве беспричинного счастья приветствовали своих собратьев по плаванию в столь отдалённых от берегов водах. Конечно, они были здесь радушными хозяевами, а мы случайными гостями. Они были у себя дома, а мы – в отрыве от привычного места обитания. Но они давали понять, что рады нам и, как бы, приглашали в свой хоровод.
Наш капитан именно так и понял их поведение:
– Так они же, черти, зовут нас купаться! От такого приглашения отказываться нельзя. Главное, что они уберегут нас от акул. Где есть дельфины, акулы не сунутся. Это факт. Они между собой старые враги и нас они в обиду не дадут. Думаю, нужно для страховки спустить шлюпку и объявить команде – купаться. Это надолго останется в памяти.
– Октавиан Витольдович, рискуем всё-таки, – усомнился первый помощник, – может, не стоит?
– Я беру ответственность на себя, – парировал капитан, – во всяком случае, возможность уплыть за границу здесь исключается.
Ему хотелось сделать что-нибудь приятное для своего экипажа. И вот, случай, место и обстановка предлагали такую возможность. Наш кеп, старый морской волк, одессит и потомственный моряк знал морскую службу с тринадцати лет, когда ещё юнгой начинал ходить на судах Акционерного Камчатского общества, он старался облегчить нелёгкую жизнь подопечных ему моряков и, если позволяла обстановка, делал им неожиданные сюрпризы.
На воде уже болталась моторная шлюпка, быстро спущенная со шлюп-балок. Она дефилировала в импровизированном бассейне под руководством старпома, с которым находилось несколько опытных матросов. Откинули на талях парадный трап и, не опуская его вниз, создали таким образом импровизированную площадку для ныряния. Ниже, из лоцпорта, сбросили шторм-трап, по которому можно было забраться обратно на борт.
После всех этих приготовлений третий помощник объявил по судовой трансляции:
– Желающим окунуться в воды Атлантики подойти на правый борт к парадному трапу. Объявляется всеобщее купание. Всем – за борт!
Капитан зарядил ракетницу и положил в карман светло-бежевых тропических штанов несколько резервных патронов на случай, если дельфины вдруг пропустят в круг какого-нибудь опасного хищника. С касаткой им, конечно, не совладать. Да и ракетница – больше для того, чтобы напугать. Главное – соблюсти все меры безопасности. На большее мы были не способны и делали ставку на то, что всё пройдёт без происшествий. Хотя купание посреди Атлантики уже своего рода происшествие.
Услышав объявление по трансляции, народ стал сбегаться к правому борту в полной боевой готовности: кто в трусах, кто в плавках, женский персонал, соответственно, в купальниках. Прыгали в воду в основном головкой. Женщины – солдатиком, чтобы не попортить причёску. Отдельные смельчаки поднимались палубой выше и уже оттуда торпедой уходили в синеву океана. Мы с охотой отдавались во власть океанской стихии. Только погрузившись в неё, почувствовав переливы контрастных слоёв водной массы, которые обдавали то приятным теплом, то не менее приятным холодом, ощущалась живая переменчивая жизнь воды.
Минут через десять весь экипаж, – а было нас вместе с научным составом около 140 человек, – оказался за бортом. На палубе оставались только капитан с первым помощником, который зорко следил, чтобы мероприятие в своих основных аспектах не расходилось с политикой партии и правительства. Машинная и ходовая вахта, – а это ещё восемь человек, – тоже не могли покинуть борт. Но остальные не удержались от соблазна погрузить своё тело в первооснову видимой материи, из которой, предполагают, всё и вышло. Это было своего рода крещением в океанской купели в охранении наших дальних (а, может быть, не таких уж и дальних) сородичей дельфинов, которые даже сузили свой круг оцепления и не менее зорко, чем наш первый помощник, наблюдали за нами своими лукавыми глазами.
Капитан поигрывал ракетницей и был доволен, что всё идёт гладко и народ весел, аки малые дети. Шлюпка покачивалась на мерной волне, наши головы тоже колтыхались на поверхности, как рыболовецкие кухтыли. А наш красавец-теплоход почти недвижно стоял рядом, готовый принять нас обратно в своё уютное чрево.
Прежде всего, мы были благодарны капитану. Это его идея и его решение. Ходили слухи, что в давние времена он, решив потрафить экипажу, истратил так называемые «общественные» деньги, положенные исключительно на культмассовые мероприятия за границей, на покупку английского шоколада, который и распределил на всех поровну. Дело, конечно, в какой-то степени даже благородное. В наших скучных магазинах не было тогда изобилия, к которому мы так напряжённо стремились, и лишние несколько плиток добротного английского шоколада для детей и жён моряков тоже было своего рода сюрпризом. Ведь неистраченные по целевому назначению деньги всё равно пропадали. Правда, при этом нарушалась финансовая дисциплина. Но кто же мог вынести сор из избы, если все понимали, что подведут капитана, который сделал добро, использовав для этого положенные всем безналичные деньги, обратив их в наличные, а потом в реальный продукт. В пароходстве всё-таки узнали об этом случае. Кому-то было невтерпёж поделиться информацией. По-видимому, шоколад оказался не очень сладким. Факт нарушения выявили. В итоге нашего капитана перевели в каботажный флот, на неопределенное время закрыв визу. Весть разнеслась по всему флоту, и он получил заочное прозвище «Шоколадный Капитан». Насколько была правдива эта история, трудно сказать. Но слухами мир полон.
Вдоволь накупавшись и нанырявшись, команда постепенно стала выходить из вод, карабкаясь по шторм трапу в лоцпорт. Когда акватория импровизированной купальни очистилась, начальники подразделений доложили о наличии своих подчинённых на борту. Слава Богу, все были на месте. Подняли рабочую шлюпку, задраили лоцпорт, привели в исходное положение парадный трап. Дельфины ещё раз хором вынырнули, поклацали своими зубастыми челюстями и, как по команде, скрылись в голубых водах Атлантики. Их благородная миссия была выполнена, а наше крещение закончено. Духи океана теперь должны стать для нас более благосклонны. По внутрисудовой трансляции объявили:
– Внимание экипажа, наше судно находится в координатах 23 градуса 15 минут южной широты, 20 градусов 43 минуты западной долготы, глубина под килем 8 тысяч 125 метров.
Мой сосед по каюте Гена Желтяков прокомментировал это объявление так:
– Ни хрена себе! При такой глубине я ещё не плавал. Честно говоря, мне хватило бы и 125 метров. Восемь тысяч – это уже перебор. Сказали бы про это до купания, я ещё подумал бы, нырять или не нырять.
– Ну, а если бы объявили, что – никто купаться бы не пошёл?
– Нет, пошли бы, конечно. И я, может быть, пошёл… Но всё равно боязно как-то было бы. Всё-таки восемь с лишним километров. Даже представить трудно. Я такое же расстояние от поезда до своей деревни два часа пёхом иду. А здесь – глубина!
– Дело-то не в глубине, – промолвил я в задумчивости, – а в том, что сто с лишним человек нырнули в самую серединку Атлантики, и наверняка ты не найдёшь среди людей, – ни тех что жили, ни тех, что будут жить, – хотя бы ещё одного, который сделал или сделает то же самое. Спасибо за это нашему капитану. Жаль, что некому объявить ему благодарность с занесением в личное дело.
II. Освоение дрейфующих айсбергов
В конце 1972 года, когда мы уходили в очередной плановый антарктический рейс, настроение у экипажа было подпорчено двумя обстоятельствами. Первое – увеличивалась вдвое продолжительность рейса: с трёх до шести месяцев. Второе и самое неприятное было то, что нам планировали несколько переходов между нашими антарктическими станциями, а это означало значительную потерю инвалютного довольствия, которое начислялось с момента отхода нашего теплохода «Профессор Зубов» от причалов Ленинградской гавани. Стоило нам обогнуть чуть ли не половину Земного шара и через десять тысяч миль ошвартоваться где-нибудь за 90 миль от советской антарктической станции Мирный, зацепившись ледовыми якорями за припайный лёд, белым панцирем тянущийся до берегов Шестого континента, как сразу же обрезалась валютная добавка. Поэтому экипажи старались как можно быстрее выгрузиться, высадить новую и принять старую смену зимовщиков, чтобы опять капала на счёт валюта, являющаяся существенным материальным стимулом у моряков советского флота. Самым паршивым в этой ситуации являлось то, что если судно, не дай Бог, следовало далее на другую нашу станцию, то переход этот, составляющий порой десять-пятнадцать суток засчитывался, как каботажный, то есть, как переход между советскими портами. Всем известно, что валюта в таких ситуациях тоже не выплачивается – это неоспоримый факт. И чем больше мы будем посещать места дислокаций наших научных станций, расположившихся по всему периметру Антакрктиды, тем больше будет усугубляться денежная ситуация, выражающаяся в долларах, фунтах, дирхемах, песетах, которых мы лишимся. Надо заметить, что в те времена на побережье Антарктиды находилось до семи-восьми объектов обеспечения, включая как постоянные зимовочные станции, так и сезонные базы.
Мы посчитали все переходы и пришли к неутешительному выводу, что половина рейса, то есть порядка трёх месяцев, у нас пройдёт в сверхдальнем каботаже, и мы недополучим очень весомой суммы в валютном исчислении.
Через месяц с промежуточным заходом в Монтевидео мы достигли первого пункта назначения, где прерывалось, как говорил четвёртый помощник, ведающий денежной бухгалтерией, наше инвалютное удовольствие. Мы кинули якорь в живописной бухте Ардли, в глубине которой расположилась советская антарктическая станция Беллинсгаузен и аргентинская – Президент Эдуардо Фрэй. Выгрузив часть экспедиционного груза на имеющиеся на станции плавсредства и сменив зимовочные партии, мы, огласив окрестные скалы громким рёвом судового тифона, срочным порядком направились ко второму пункту – к станции Молодёжная, являющейся в те годы центром советских научных исследований в Антарктиде – столицей всех наших станций.
Уже на подходах к Молодёжной наш капитан стал интересоваться ледовой обстановкой и, разглядывая большие фотографии спутниковой информации, принятые с американских спутников «ESSO», вслух комментировал:
– Да, в море Космонавтов матёрый лёд. Да и на подступах ледовый пояс миль в пятьдесят, не меньше. Легче выгрузиться на плавучий айсберг и вызвать из Молодёжной вертолёт.
Штурмана думали, что это он так шутит. Но когда вышли на траверз станции, капитан приказал, не приближаясь особо к ледовому полю, которое простиралось далеко на юг и которое по идее нужно было преодолевать, искать дрейфующий в океане айсберг. На поиски потратили ночь. Благо в летние январские ночи солнце в тех широтах почти не заходит, а «пишет» длинную замкнутую синусоиду над горизонтом. По словам капитана нужен был свежий и крепкий айсберг небольшого размера, чтобы на нём оборудовать площадку для посадки вертолёта. Наконец, на глаза попался одиноко плавающий айсберг с отвесными ледяными берегами. Он напоминал осколок сахарной головы, один край которой имел пологий спуск к воде. К этому спуску и направил наш теплоход Октавиан Витольдович Андржеевский – капитан от Бога и сонма ангелов.
Экипаж сразу оценил задумку. Если таким образом нам удастся выгрузиться, то заход на станцию, который равнялся заходу в советский порт, зафиксирован в документах не будет. Далее мы следовали на французский остров Кергелен, находящийся в субантарктических водах Индийского океана, а от него, придерживаясь графика, наш путь лежал в Западную Австралию. Это значило, что наш длинный переход от станции Беллинсгаузен будет зачтён не как каботажный, а как заграничный со всеми вытекающими валютными последствиями. «Ура! – прокричали мы все внутренним голосом, – только бы всё срослось». И постучали по дереву.
Когда форштевень нашего «Профессора» уткнулся в ниспадающий окатанный край выбранного капитаном айсберга, верхняя кромка баковой палубы оказалась чуть ниже верхнего среза ледяного монолита. Матросы тут же перекинули длинную деревянную сходню, по которой сошла группа разведки. Поверхность айсберга от места нашей швартовки медленно поднималась. Группа в составе пяти человек, связавшись одним линем, друг за другом, в цепочку, стала преодолевать этот не крутой подъём. Впереди размеренной поступью шёл опытный полярник и длинным шестом, буквально вколачивая его в наст, прощупывал перед собой путь на предмет скрытых трещин и воздушных пустот, которые являются естественной принадлежностью многих ледников. А что такое дрейфующий в океане айсберг? Это и есть часть отколовшегося материкового ледника.
Группа успешно преодолела подъём и оказалась на сравнительно плоском верхнем плато. Она и там исходила всё вдоль и поперёк и, наконец, дала отмашку, что айсберг проверен. Слава Богу, что никто никуда не провалился. А если бы и провалился, то связка удержала бы его от дальнейшего падения. Целостность обследованной территории давала шансы на успешную высадку и приём тяжёлого вертолёта.
Были собраны бригады добровольцев для доставки негабаритного груза на верхнее плато. Груз состоял в основном из багажа полярников. На плато была размечена посадочная площадка: по углам поставлены бочки с горючим, а в центре сухим ярко-оранжевым суриком просыпали наружный контур круга. Полярная смена приготовилась к десантированию на айсберг. А мы, сложив горкой предназначавшийся для отправки груз, стали поодаль, на покатом возвышении, водружать большой красный советский стяг. Чтобы он не упал от крепких ветров Южного океана, приладили к древку несколько растяжек и закрепили их на вбитые в ледяной фирн длинные деревянные клинья, сделанные из досок. И только наша бригада успела сфотографироваться на фоне водружённого флага, как послышался гул вертолёта.
Ми-8 зашёл с юга, сделал циркуляцию над айсбергом, завис над размеченной площадкой и стал медленно снижаться, создавая лопастями атмосферу ветровой турбуленции. В результате от сложенного горкой груза отделился чей-то фибровый чемодан и покатился вниз к самому краю айсберга. Стоявший рядом полярник тут же бросился опрометью догонять его и, судя по его решительности и скорости бега, все подумали уж было: «Вот, сейчас чемодан докатится до ледяного среза, упадёт вниз с пятнадцатиметровой высоты в океанские воды, а за ним, не снижая темпа, бросится этот героический полярник». Мысленная пролонгация этого сюжета во времени не оставляла сомнений в исходе его безумного поступка. Все мы, – и люди, находящиеся на айсберге, и экипаж, наблюдающий за ходом развернувшейся перед ним панорамы, – застыли в немом ожидании и не могли ничего предпринять. Даже кричать было бесполезно, поскольку звук турбин снижающейся машины по децибелам перекрывал не только одинокий человеческий голос, но и рёв толпы. Чемодан не доехал до края обрыва пяти-семи метров и вдруг остановился на небольшом заструге. Вертолёт к этому времени опустился на площадку и заметно сбавил скорость вращения винта, и полярник с чемоданом были спасены волей невидимого и всесильного Провидения. Все мы с облегчением вздохнули, а некоторые покрутили пальцем у виска. А начальник морского отряда по каким-то непонятным обстоятельствам оказавшийся рядом с нами сказал:
– А то могло бы получиться, как в том анекдоте…
Мы все повернули головы к нему в надежде услышать сам анекдот.
– На быстрой горной реке снесло в половодье мост. Над рекой горное ущелье. Перекинул Гиви через него бревно и объявил: «Я старый горный чабан, высоты не боюсь. Беру под левую руку одного желающего, под правую руку другого и переношу на ту сторону. Плата – по рублю. Всё шло хорошо. В один прекрасный день, взяв подмышки двух желающих, Гиви на самой середине вдруг потерял равновесие и зашатался. Волей-неволей пришлось выпустить из рук одного из клиентов. Посмотрел он с сожалением вниз и с укоризной молвил: «А! Чёрт с ним – с рублём!»
– Ну, этот герой на трояк потянет, – подыграл ему один из слушателей, – зелёный ещё, не знает нюансов. Та линия не обследована, там можно в любом месте провалиться и под айсберг с концами уйти.
– Безумству храбрых поём мы соответствующую песню, как сказал однажды Плятт с экрана кинематографа.
– Это же Горький сказал, – возразил один из членов нашей разгрузочной бригады.
– Горький говорил просто «поём песню». А вот какую песню, он, к сожалению, не уточнил.
Вертолёт сделал четыре рейса на выбранный нами айсберг, забрав тем самым грузы и часть новой смены полярников станции Молодёжная, до которой ни много ни мало лёту было четыреста километров.
Когда мы проводили последний рейс, то всей бригадой сфотографировались у развёрнутого флага и направились нахоженной ледяной тропой к нашему теплоходу, уткнувшемуся форштевнем в белый край плавучей ледяной скалы. «Профессор Зубов» медленно подрабатывал винтами, чтобы удерживать себя в заданном положении, и казался маленьким игрушечным макетиком по сравнению с айсбергом, который тоже считался небольшим, но всё равно подавлял своими габаритами. Это сопоставление наводило на мысль: «А что тогда мы – человеки? Что мы по сравнению с этим плавающим ледяным монолитом? Что мы по сравнению с океаном, с континентом, с планетой, с мирозданием? Величие нашей мизерности лишь в том, что на миг мы вдруг можем осознать эту мизерность по сравнению с внешним видимым миром и проникнуться его бесконечностью. И, конечно же, мы все рассчитываем на взаимность, на обратную связь – что эта всевездесущая бесконечность каким-то глубинным невидимым нам оком видит нас, поскольку в данный момент мы являемся её частью. А когда уйдём, то унесёмся душой и растворимся в Ней».
Вертолёт улетал, уменьшаясь в размерах, превращался в точку, растворялся в белёсом полярном дне. Айсберг опустел. Как будто и не было ничего на нём. Лишь большой развевающийся красный стяг с серпом и молотом в верхнем углу развевался над его поверхностью. И так он пойдёт в своём неминуемом и неостановимом дрейфе под этим стягом, повинуясь воле ветров, волн и течений, пока не истает и не растворится в водах Южного океана.
Земля Эндерби, где находился советский антарктический метеорологический центр Молодежная, оставалась далеко по правому борту. Мы не коснулись ни её, ни припаянного к ней морского льда, а значит, сохранили статус заграничного рейса со всеми валютными выплатами.
– Но разве это главное, – сказал мне мой сосед по каюте Гена Желтяков, – главное то, что мы, может быть, единственные в мире высадились на плавающий в океане айсберг и, оседлав его, прокатились на нём по Индийскому океану. Никакой валютой это не измеришь. И кто на Земле может повторить такое?
– Кто, кто, – передразнил я его, – хрен в пальто.
– Вот именно, – подтвердил Гена.
По приходу из рейса нашего капитана, говорят, отчитали за принятие нестандартных решений, приведших в итоге к дополнительным валютным начислениям экипажу. Но и придраться к нему тоже не было веских документальных оснований. Судовой журнал скрупулёзно и точно отобразил правомерность всех его действий. Это вам не английский шоколад из культмассового валютного фонда.
III. Добро на заход
«Профессор Зубов» возвращался из очередного рейса, и последний наш заход планировался в Санта-Крус де Тенерифе, что на Канарских островах. Поскольку 70-е годы прошлого века характеризовались войной интересов капиталистического и социалистического мира, то отношение к нам и нашим научным судам менялось в зависимости от текущей политической ситуации. То нас пускали в отдельные порты стран натовского альянса и присных с ними, то давали запреты на заход, подозревая нас в морском шпионаже. Определить текущую международную обстановку иногда можно было именно по этим проявлениям к нам со стороны портовых властей отдельных государств, которым наверняка были спущены соответствующие установки.
За сутки наш капитан Октавиан Витольдович по радио дал информацию портовому агенту о времени подхода к острову и запрос на заход в порт. Очень скоро радист получил ответ, что заход в испанские порты судам нашего типа временно закрыт. Это был большой облом, как выражался наш четвёртый помощник. Экипаж старался всю заработанную за рейс валюту сохранить именно до Санта-Круса, где отовариться можно было под самую завязку дешёвым «колониальным» товаром, в который входили японские зонтики, женские трусики, мохер, синтетические пальто, бренди «Фундадор», отрезы гипюра, кофейные сервизы, радиоаппаратура. Капитан дал указание начальнику радиостанции каждые три часа давать в порт радиограммы прежнего содержания с добавлением запроса валюты для экипажа на полтора миллиона песет, а также питьевой воды, топлива и продуктов.
– Будем делать вид, что мы их не слышим, – добавил он. Экономика должна перевесить политику. Весь мир пронизан коммерцией. Они вряд ли откажутся от такого лакомого куска.
Мы знали, что имя нашего капитана было известно не только в Союзе. При заходах в аргентинские и бразильские порты портовое начальство обычно упрощало сложные таможенные процедуры, когда под запросными радиограммами значилось – Андржеевский. В 1972 году англичане, зная его послужной список, доверили ему без лоцмана подняться вверх по Темзе до самого центра города, развели Тауэр-Бридж и дали добро ошвартоваться у легендарного крейсера «Белфаст» – участника Арктических конвоев времён Второй Мировой. У нас была надежда, что и на этот раз всё получится, и наш красавец теплоход встанет у причала в Санта-Крусе. Уже на третий запрос береговая радиостанция острова не ответила. Это был хороший признак. Значит, на берегу задумались.
Думали там до самого нашего прибытия на внешний рейд, с которого наше судно хорошо проглядывалось с береговой черты острова. Мы подняли бело-красный флаг, означающий ожидание лоцмана. Стали ждать. Утро было раннее, подёрнутое лёгкой прохладной дымкой. Часам к шести пришло сообщение: «Даём добро на заход без лоцмана. Становитесь левым бортом к шестому причалу».
– Сработало! – удовлетворённо промолвил наш кеп. Бизнес он и на Канарских островах бизнес. Найти одного покупателя – уже удача. А здесь сразу полторы сотни. И все оптовые, – усмехнулся он. Кто ж от этого откажется?
Когда мы подошли к причалу, агент и таможенные власти уже ждали нас. Оказалось, что агент заранее привёз заказанную сумму, а это значило, что решение на наш заход было принято ещё вчера. Наверняка сыграл свою роль дипломатический пассаж капитана. Сразу после завтрака мы отдельными группами стали рассыпаться по знакомым улочкам южного островного города.
В первую очередь для рекогносцировки навестили так называемые индусские кварталы, где в маленьких магазинчиках торговали в основном выходцы из Индии. Некоторые из них сносно говорили по-русски. В первом же магазине нас встретили настороженно, долго приглядывались. Нас же в свою очередь удивили низкие цены на все товары по сравнению с ценами прошлого года, когда мы посещали эти же места. Это потом мы узнали, что слишком рано пришли за покупками: продавцов по своей внутренней горячей линии ещё не успели проинформировать о нашем появлении. Причём торговые кварталы Санта-Круса оповещались очень подробно: все узнавали и название судна, и страну его приписки, и количество членов экипажа, и общую сумма заказанных денег. Поэтому поначалу мы были для них полной неожиданностью, и индусы в некоторой растерянности, не понимая кто мы и откуда, называли цены наверняка близкие к реальным.
– Нужно зайти в другой магазин, – предложил один из нашей группы, – может быть, там ещё дешевле.
В соседнем магазине при взаимном недоумении нам назвали те же цены. Мы зашли в третий магазин. По всей видимости, тут как раз и заработала горячая линия – один из продавцов только-только оторвался от телефона, и цены тут же преобразились: всё стало в полтора раза дороже. Никакие уговоры не действовали. Тогда инициатор захода в другой магазин выставил веский контраргумент, показывая пальцем на идущую под уклон улицу:
– Вот в том магазине всё дешевле!
Темнокожий хозяин в грязной чалме карминного цвета с сожалением и сочувствием посмотрел на говорящего и, взмахнув несколько раз кистью, будто отгоняя больную голодную птицу, проговорил на плохом русском:
– Дешефле? Ну, ити, покупай там.
Ещё пребывая в святой наивности, мы пошли обратно – туда, где дешевле. Однако там нас встретили, как новых незнакомцев, и никак не хотели вспоминать те цены, которые называли десять минут назад. Всё – процесс купли-продажи начался. И правила в этом процессе задавала местная торговая «мафия», юрисдикция которой, по всей вероятности, распространялась далеко за пределы самих торговых кварталов. Из многолетней практики торговцы знали, что мы всё равно потратим все деньги. Но ведь дураку понятно, что лучше продать меньше товара за большую цену, чем больше за меньшую. Законы рынка неумолимы. Расчёт был точен.
Наш электрик Коля в сердцах плюнул себе под ноги и произнёс сакраментальную фразу:
– Хрен я у них буду покупать!
– Купи что-нибудь другое, – пошутил я.
– Нет, сегодня я буду пить пиво в кабачке на набережной. Пошли эти индусы со своим залежалым товаром к Браме с Вишной.
У нас вдруг тоже появилась потребность в пиве.
– Пошли! – согласились все.
И мы вчетвером пошли вниз по горбатому переулку, уставленному открывающимися для торговли магазинами и лавочками, и упёрлись в набережную с одиноко стоящими пальмами, под которыми приютились уютные забегаловки со столиками и барными стойками. Город пробуждался к жизни. Мы сидели, расслабленно вытянув ноги, потягивали из запотевших бутылок местный «Pilzner» и посматривали на проплывающие мимо катера и рыбацкие фелюги, на проезжающие мимо автомобили, на деловую умеренно суетливую жизнь местных торговых точек, выставляющих на тротуары гирлянды сувениров и множество разноцветных, привлекательных и ненужных вещей. Мы были чем-то похожи на престарелых мачо, выдубленных солнцем и также сидящих поодаль над своим дневным бренди и кофе и поглядывающих выцветшими, но мудрыми глазами на всё то, что наблюдали и мы. У нас была только разность в возрасте и индивидуальном опыте. Но в нас была ещё общая сопричастность к жизни и её видимым здесь и сейчас проявлениям. Через картину видимого мы приобщались к миру, к земле, к человеку, к Вселенной. Мы наблюдали жизнь, как пришельцы с родственной планеты, далёкие от мирских забот созданной здесь цивилизации. Пиво наполняло наши внутренности необходимой влагой, а окружающая действительность привносила некое равновесие в вечно мятущуюся душу. Как будто мы разглядывали картину неизвестного художника, написавшего далёкую экзотическую натуру, пейзаж наступающего дня, жанровую сцену на фоне потухшего вулкана Тейде.
– Разве это не чудо, – произнёс один из нас, – вода, запах океана, выжженные солнцем далёкие горы, чужая приветливая жизнь, свежее пиво и – никаких забот.
– Надо отдать должное нашему капитану, – добавил другой, – если бы не его уловка, шли бы мы сейчас, укаченные волнами Атлантики, в какой-нибудь заштатный европейский порт. Говорят, ещё до войны он сделал пять сквозных арктических рейсов по Северному морскому пути. Дважды пришлось вынужденно зимовать в Арктике на теплоходах «Моссовет» и «Петровский». А в сорок первом был мобилизован с теплохода «Старый большевик» и направлен на Белорусский фронт. Слава Богу, что его вовремя отозвали в школу командиров тральщиков Краснознаменного Балтийского флота. «Шоколадный» он капитан или нет, но моряк до мозга костей.
© Copyright: Сергей Воробьёв, 2010
Свидетельство о публикации №210050500766
Я видел в этих ситуациях у некоторых из своих товарищей тщательно скрываемое чувство страха, которое мешает думать «трезво» и расчётливо и делать то, что надо. Это и приводит, чаще всего, к человеческим трагедиям.
Но я видел и то, что такая же реакция, как у меня, была у большинства членов экипажа. Это те, кто прошёл школу морских плаваний, может быть и других «приключений», не только в этой жизни, но и в прошлых своих рождениях. Возможно тот прошлый опыт даже важнее. Я в этом теперь уверен. Я уже писал об этом, и называл это «предопределённостью судьбы». Морская поговорка гласит: «Море смелых любит!» Они, просто, старые знакомые, море и «смелый», и любовь у них взаимная, это обязательно!
В семидесятых годах прошлого уже столетия водил по морям наше судно «Профессор Зубов» капитан-Октавиан. Так называли мы Октавиана Витольдовича Андржеевского . Это был «старый морской волк». Он и годами был уже далеко не юн, и опыт полярных плаваний имел немалый. Ещё во время Великой Отечественной войны был штурманом в легендарных «конвоях». С таким капитаном можно было быть уверенным и спокойным за судьбу парохода. На подходах к одной из наших антарктических станций был такой случай. Судно проходило пояс айсбергов. Это не очень простая и небезопасная операция. Айсберги стоят сплошной стеной. Проходов между ними не видно даже на экране локатора. Когда есть возможность, проводку осуществляет, обычно, авиаразведка. С судна или со станции поднимается в воздух вертолёт или лёгкий, типа АН-2, самолёт и показывает дорогу. Но в те поры ещё это было крайне редко. В тот день погода стояла чудесная, тихая солнечная. Море в таких условиях тёмно синее, почти фиолетовое, а айсберги слепят глаза своей белизной. Только в их расщелинах и уступах проступает глубокая голубизна от светлого, с зеленоватым оттенком, до синего как окружающая вода. Впереди был проход между двумя высокими, метров тридцати-сорока, айсбергами. Судно сбавило ход до малого. Моряки стали спускать шлюпку. В неё сели несколько человек, в том числе и наш штатный фото-инженер, который заведовал научной фото лабораторией. Шлюпка отошла от борта, и по внутрисудовой трансляции объявили о том, что все желающие могут выйти на верхнюю палубу, посмотреть и сделать уникальные снимки. Когда шлюпка обошла один из айсбергов и появилась на дальнем конце прохода между ними, судно стало набирать ход. Ширина прохода между белыми ледяными гигантами была не больше ста метров. На судне был объявлен режим тишины. Только щёлканье затворов фотоаппаратов и стрекотание кинокамер нарушали эту тишь. Уже на выходе из прохода, набирая скорость, судно дало свой мощный гудок, который прозвучал громко, раскатисто и неожиданно. Он согнал с первой площадки мачты нескольких ошарашенных фотолюбителей. С айсбергов этот звук сбросил несколько ледяных глыб-обломков такого размера, который мог представлять собой немалую для судна опасность.
По морским порядкам это, вообще-то, «хулиганство». За такое, если бы руководство узнало, «не похвалили». Но для экипажа и пассажиров-полярников впечатление было не только полезное, но и бодрящее. Эти люди, привыкшие к сложностям работы и Судьбы, такой «допинг» принимают с благодарностью. Эту смелость капитана здесь оценить сумели!
Фотографии, сделанные со шлюпки, с успехом и без комментариев появились позже в некоторых популярных отечественных периодических изданиях. Если мне память не изменяет, даже, на обложке журнала «Вокруг света» был такой снимок.
Помню ещё один эпизод нарушения нашим капитаном дисциплинарных запретов, в радость и удовольствие многочисленного экипажа и прикомандированных специалистов из различных научных организаций. Это было в начале тех же семидесятых, точнее, летом 1972 года. Мы работали в тропической зоне, лежали в дрейфе вблизи экватора.
Свободные от вахт и работ любители рыбалки, не боясь палящего солнца, разместились по бортам со всевозможными снастями. В основном ожидали акул. Правда, вдали от берегов в середине океана живности крайне мало; она обитает там, где мельче и есть чем питаться. В середине океана даже чаек не увидишь. Но рыбацкая страсть этого не признаёт, тем более интересно, когда мало надежды на успех. И бывает-таки успех у «везучих».
Где-то в середине дня, после обеда, мы работали вдвоём с коллегой у себя в лаборатории. Неожиданно по громкой связи была дана информация, к которой мы отнеслись как к чьей-то неудачной шутке. Было объявлено, что все, кто желает купаться за бортом, могут через десять минут собраться у трапа в соответствующей экипировке и обязательно в обуви, желательно пляжной. Это как в пионерском лагере, чтобы по тапочкам определить все ли вышли из воды.
Мы то хорошо знали, что купание за бортом на нашем флоте давно запрещено приказом. В давние былые времена на парусниках для такого мероприятия за борт спускали парус и купались под его защитой. Он прикрывал купавшихся снизу от непрошеных морских любопытствующих тварей. Ведь среди них всегда были небезопасные. Ну, тогда не было ещё на судах душа и пресной воды для мытья, а мыться, особенно в жарких широтах, было необходимо. В наши дни всё не так. Купание в морской воде происходит только на палубе в бассейне, у кого он есть. На некоторых судах экипаж не лениться соорудить из досок и брезента небольшое сооружение для полоскания и кувыркания в нём. Но это больше для экзотики и отдыха душевного, порой немаловажного. А чаще – морской душ.
У нас шёл уже не первый месяц интенсивной исследовательской работы в этих водах. На судне было много научных сотрудников, в том числе женщин. Наш «старый морской волк» был джентльменом и немножко «гусаром». Чего не сделаешь ради прекрасной половины человечества, тем более в длительном морском плавании.
Через некоторое время я вышел по делу на крыло мостика. И удивлению моему не было предела. За бортом, в сверкающей яркими солнечными бликами ряби, тёмно-синей тропической воде плавали и кувыркались около сотни тел. А вокруг них курсировали две корабельных шлюпки. На верхней площадке опущенного трапа стояла фигура первого помощника капитана (помполита) с биноклем, мегафоном в руках и, кажется, ракетницей. Он обеспечивал безопасность купающихся. Картина была та ещё!..
Я вернулся в лабораторию и позвал Юрия Алексеевича посмотреть на необычное зрелище. Он начал ходить по морям раньше меня и застал ещё времена, когда на больших научных парусниках Военно-морской гидрографии допускали нечто подобное. Его тоже поразило зрелище. Мы посоветовались и я, сняв на ходу рубашку и шорты, поспешил к тому месту борта судна, откуда можно было нырнуть в воду.
Уходящая в глубину синева завораживает. Хочется плыть туда вниз, а не выбираться на поверхность. Я не в первый раз испытал это ощущение. Мне приходилось уже купаться в южных морях в местах, где глубина довольно большая. На поверхности кто-то из нашего экипажа спросил меня, какая здесь глубина. Ребята знали, что мы работаем с картами и знаем эти вещи. На мой ответ, что здесь под нами около трёх с половиной километров, было восклицание: «Ого!» Это говорит всё, что ещё можно сказать по этому поводу.
А пароход быстро дрейфовал от нас, влекомый слабым ветерком и течением, и догнать его мне стоило не малых сил. Большинство же купающихся предпочли забраться в шлюпки. Они для того и ходили на определённой дистанции от парохода.
Пятнадцати-двадцати минутное разрешённое купание растянулось больше, чем на полчаса, пожалуй, минут на сорок.
Всё это я пишу о капитане. Это его характеризует как человека, моряка и руководителя экипажа. Экипаж доверял ему всё, даже жизнь, и он мог полностью доверять экипажу. Так бывает не всегда!
© Copyright: Сергей Воробьёв
