Кто-то лохматый смотрит на нас... заключительная часть рассказа.
Достал кусок картона из заднего кармана джинсов «АVIS». Отошёл к парапету Мойки. «Евгений Викторович Пригожин» было написано в верхней части визитки, и на обороте «Номер для окончательных решений». Телефон, телефакс.
Завтра буду звонить.
- Что это… что? Меня сейчас вырвет! Смотри! – Грибовский, стоя на коленях перед открытым чемоданом, внезапно начал часто-часто открывать рот, словно рыба, вытащенная на берег.
- Саша, Саша… что с тобой? Что?
- Вот! Вот! Они живые!
«Куклы» начали вставать и садиться. Словно большие бобры, мелькнуло у меня в голове. Глаза медленно открывались. Точнее, это были не глаза живых существ. Такие глаза я видел у змей. Есть такие крупные фото змеиных голов в учебниках и пособиях, где фотографы делают крупно съёмку головы кобры, например, или другого гада. И вот такие глаза были у этих существ. Безо всякой мысли, неподвижные. Страшные и беспощадные именно в своей неподвижности.
Существа достаточно проворно начали подниматься вертикально вверх. Именно подниматься, словно на невидимых ниточках. Глаза стали ярко -жёлтыми и смотрели на нас не моргая. Я услышал, как вокруг зашумело, затрещало, словно в сильный дождливый день в лесу. Именно такое было ощущение. Фигуры поднялись в воздух примерно на высоту человеческого роста и начали кружиться вокруг нас в каком-то диком и очень страшном хороводе.
Я почувствовал подступающую тошноту к горлу. Еле сдерживая спазмы, наклонился к полу, в ушах стоял гул. Словно миллионы пчёл кружились вокруг нас.
Грибовский вскрикнул и упал навзничь. Как сидел на коленях, так и завалился спиной назад, на дощатый пол. Я хотел закричать, окликнуть его. Открыл рот, но ничего не мог произнести, ни единого слова. Словно парализовало.
Одно из существ подлетело, именно подлетело к лицу Грибовского. Он лежал с закрытыми глазами. Обморок.
Чёрное мерзкое туловище с короткими лапками, покрытыми жёсткой блестящей щетиной, остановилось, приблизилось к лицу Грибовского. Существо открыло рот, точнее, пасть. Я увидел ряд мелких острых зубов, как у акулы. Оно склонилось над лежащим сержантом и выпустило облачко жёлто – бурого цвета, словно пар. Облачко приняло форму двух вытянутых колбасок и быстро влетело в ноздри Грибовского. Он глубоко вздохнул.
«Что это? Что? Как мне страшно… надо бежать, бежать!» - я попытался развернуться, стоя на коленях и доползти до двери. Но нет, тело не слушалось меня. В ушах стоял гул. И ещё какое-то потрескивание, словно в радиоэфире.
Что-то хлопнуло меня по плечу. Я обернулся. Нет! Перед лицом была морда существа с ярко-жёлтыми глазами, с хищно оскалившейся пастью. Моя очередь, успел подумать я, и првалился в бездну.
Небо. Серое небо с рваными краями облаков. Еле видимыми. Похоже было на серые промокашки из того, далёкого-далёкого детства. В 1975 году я пошёл в школу и первые два года розовые промокашки были в школьных тетрадках, это я запомнил. Но надо мной было небо, зимнее серое небо. Только почему-то я смотрел на него сквозь толстые прутья ржавой арматуры.
Что это, где это я? Посмотрел по сторонам. Сердце бешено забилось в груди, в голове застучали молоточки.
Это был прогулочный двор зоны. А я сидел у стены, грубо отделанной серой штукатуркой и смотрел на серое зимнее небо.
Посмотрел машинально на руки, на грудь. На мне был серый ватник с тёмными горизонтальными полосами, на груди нашивка с фамилией. Прочитал… чуть не закричал от ужаса. Озябкин! Озябкин! Второй корпус, камера такая-то!
Подскочил. На какие-то секунды бетонные стены пошатнулись. Закружилась голова. Я смотрел по сторонам. Да, точно! Прогулочный дворик! И я в нём в бушлате зэка Озябкина! Что происходит? Это какой-то сон, надо быстрее выйти из него. Подбежал к металлической двери в стене, дёрнул за приваренную ручку. Металл холодил руку. Закрыто! Нет, это не сон… это какая-то чудовищная явь.
- Чего забегал-то, осуждённый? – послышался чей-то голос сверху.
Посмотрел наверх. На кромке стены стоял я. То есть солдат внутренних войск, в бушлате, в шапке-ушанке. Но это был я. Я стоял, ощущая, как липкий ужас пробирается по всему моему телу, откуда-то снизу. И скоро он полностью овладеет мной.
- Ты чё уставился, Озябкин? Чего зыришь? Проблемы есть?
Я молчал. Тот, на стене, начал раздражаться.
- Э, Озябкин, с какого ты смотришь так? Может, память отшибло? Тебе сидеть здесь еще и сидеть. Давай, гуляй, дыши кислородом!
- Что здесь происходит? Что за разговорчики с контингентом?
На стене возникла массивная фигура прапорщика Демидова.
- Да вот, товарищ прапорщик, осуждённый странно себя ведёт. Может, дежурному по корпусу доложить?
- Погодь, погодь… разберёмся сами. Сами, зачем мелочь всякую капитану докладывать. Верно, Озябкин?
Демидов смотрел на меня. Внезапно его глаза стали как два жёлтых маленьких прожектора. Меня охватил ужас.
- Эй, вы чего там! Давай меня обратно! Это же я, я! Рядовой Акимов!
- Рот закрой, зэчара! – заорал солдат. То есть я, это я кричал на меня самого.
- Озябкин, ты что придуриваешься? Что, в ШИЗО захотел опять? Сейчас организуем. Ты того, не балуй тут… отгуляй своё и в хату давай обратно, - Демидов свербил меня жёлтыми глазками.
Я его не слушал. Подбежал к стене, подпрыгнул, хотел достать руками их сапоги. Бесполезно, слишком высоко.
Заскрипела металлическая дверь, кто-то схватил меня за плечи, отшвырнул к стене.
Два контролёра сноровисто били меня в углу. Удар под дых, я стад хватать воздух ртом. Потом в плечо, ещё раз в плечо. Последний удар был в грудь, и я потерял сознание.
Очнулся в камере.
Я лежал на койке. Первое, что увидел – желтоватый потолок, освещаемый небольшой лампой над дверью. Попробовал пошевелиться. Не смог. Я был крепко привязан ремнями-стропами к койке. Такое иногда практиковали с буйными зэка. После этого обычно следовал срок в ШИЗО. Но я был в камере. Пока был.
Как ни странно, но голова работала нормально. То есть была какая-то последовательность в мыслях.
«Так, я значит в теле Озябкина… Это после того, как мы пришли к Демидову на квартиру. Так… а что там было?» При этой мысли у меня страшно разболелась голова, будто в неё начали запихивать гантели. Ещё немного, и она просто разорвётся. Закрыл глаза. Боль вдруг остановилась. Это произошло одновременно с лязганьем засова на двери. Дверь распахнулась, в камеру подул лёгкий сквозняк. Видимо, в коридоре были открыты окна. Так иногда делали контролёры, открывали форточки в затхлых коридорах старых монастырских построек.
В камеру вошли Демидов и Грибовский.
Я смотрел молча на них, а они на меня.
Грибовский, казалось, был абсолютно безразличен. Неожиданно его глаза начали желтеть и превратились в два маленьких прожектора. Глаза Демидова тоже стали желтеть.
- Да вы что! Что с вами! Товарищ прапорщик! Саша! Это же я, я, Андрюха Акимов! А ну, развяжите меня! Ну, быстро, я всё расскажу!
- Ты что, Андрей, не понял, что с тобой произошло? – Демидов говорил глухо и не спеша. Спокойно так говорил.
- Быстро! Быстро развяжите! Опера, опера позовите! Он вам даст, он вас под трибунал подведёт!
- Тсс… не ори так, как потерпевший, - Грибовский заговорил неожиданно низким для него голосом.
- Да вы что… вы что творите-то! Это я, я! А кто Озябкин? А?
Демидов смотрел на меня жёлтыми змеиными глазами.
- Что, хочется обратно в своё тело, да? Знаю. Тебе сейчас очень страшно. Очень. Ты испуган как тогда, в детстве, помнишь? Когда воспитательница, ну, вредина эта, Зинаида Павловна, заперла тебя в кладовку около кухни. Уж больно ты был шустрый мальчонка… Да… травма такая была у тебя.
Я не удивился. Я уже ничему не удивлялся.
Демидов сел на табурет, намертво привинченный к полу камеры, около стола. Расстегнул шинель.
Китель под шинелью был расстёгнут, и я видел красную кожу шеи, густо поросшую чёрными жёсткими волосами.
- Ну, вот что… ты меня слушай внимательно. Слушай. Молчи. То, что скажу, запомни, и никогда никому не рассказывай. Иначе умрёшь. Сдохнешь. Ты понял меня, Андрей?
Я молча кивнул. Демидов посмотрел на Грибовского.
- Что, развяжем осужденного, сержант?
- А он того, не взбрыкнёт? Может, того… опера позвать, спросить.
- Зачем звать. Пусть опер у себя на диванчике поспит. Дежурство суточное, зачем его отвлекать.
-Так что, развязать?
Демидов кивнул.
Ремни ослабли. Я попробовал есть на кровати. Получилось не с первого раза. Мышцы затекли и одервенели. Сел, стал разминать запястья.
Грибовский отошёл к противоположной стене, сжимая в руке дубинку.
Демидов смотрел на меня жёлтыми глазами.
- Ты знаешь, кто я? И кто теперь ты?
Я мотнул головой, - Хватит загадками говорить. Давайте по делу. Что, кто… и вообще, как это всё называется?
- Ну, как называется, тебе не понять. Хоть ты парень городской, начитанный. А вот не понимаешь многих вещей. Скажу так, по-нашему, по - мужицки… ты теперь у меня в круге моём. Потому что я есть сила, которая всё и вращает по своим орбитам вокруг нас.
- Чего? Ты что, прапорщик, сбрендил?
- Хм… а ты сейчас где? Правильно, в теле зечары конченого Озябкина. А он в твоём теле. И ему это очень нравится. Он просто в восторге. А знаешь, почему так вышло?
- Ну, и почему, и вообще… это что за телепортации такие?
- Вышло так потому, что ты сунул нос в то, что не положено никому знать из смертных. Есть вещи, о которых люди узнают только там, за порогом жизни. Понял меня, солдат?
Я смотрел на Демидова. Было в нём что-то неуловимо страшное сейчас. Я почувствовал, как дикий, первобытный ужас накатывает на меня.
- Ну-ну, тише, тише, солдат, не волнуйся так… Ты всего лишь в теле человека, человека греховного, который будет гореть в аду. Может быть, достаточно скоро. Не ты, а твоя душа в его теле. Понятно так объясняю, человек?
- Я… да, да… похоже на то, что понятно. И понятно мне, что ты, Демидов, не человек. А кто ты?
- Не важно, - Демидов вздохнул, потянул носом, - ты вот скажи, ты в переселение душ веришь?
- Ну, так… может быть.
_ Что значит может, человек? Ты сейчас разговариваешь, находясь в теле сорокалетнего испитого и прочифирённого зечары, с признаками туберкулёза и цирроза печени. Тебе осталось жить лет семь. Или меньше, если будешь борзеть и в ШИЗО неделями околачиваться. Все мы смертны.
- А можно мне того, обратно? Не хочу я так быстро на встречу с прадедушкой отправиться, а?
- Я знал, что ты так скажешь. Знал. Я даже знаю, что будет дальше, - Демидов смотрел на меня жёлтыми буравчиками и я впервые увидел, как в них мелькнуло какое-то любопытство. Ну, скорее даже интерес.
- Так вот, солдат, я взял просто твою душу и отправил её в место, угодное мне.
- Кому это «тебе»? Яснее можно говорить?
- Осади. Не дерзи. Я та сила, которая может многое.
- Э… ты что, посланник от Господа?
Демидов молчал. По лицу я понял, что сказал что-то не то. Стало опять очень страшно.
- Нет. Не посланник. Я часть той силы, которая управляет и направляет вас, ничтожных, которые верят, или наоборот, не верят, в белый и добрый образ боженьки. Который сами и придумали себе.
- Это как? Поясни за базар? – я подумал, что зря я так вот, как-то дерзко разговариваю.
- Есть вещи, про которые ты, маленький солдат, узнаешь только там… перед входом в Нечто. Это не будет страшно. Это будет необычно.
- Так, а дальше-то что? Давай, Демидов… или как там тебя, Люцифер что ли? Давай меня обратно, хочу обратно к себе в тело!
- Похвально. Очень разумно и понятно. Тебя я отправил в тело зечары и садиста не просто так. Дай, думаю, посмотрю, как парень себя вести будет. Точнее, его душа. Тело-то у Озябкина слушается, нормально там всё… эрекция его радует ночью. Как бы не натворил чего там, в роте-то… в самоволку убежит ещё к девицам поселковым с птицефабрики… а что, дело молодое…
- Перестань! Давай меня обратно! Ты что хочешь? Не зря ведь пришёл? Хочешь, чтобы я душу, как Фауст, тебе продал?
Демидов вздохнул. Потянул носом воздух.
- Как-то душно здесь… а скоро и серой запахнет. Как, не испугаешься, человек?
- Хватит! Не тяни! Что хочешь? Душу? Давай, давай, что там надо подписать… и чем? Кровью, так?
Демидов смотрел на меня змеиными глазами. Его взгляд стал опять пустой и беспощадный.
- Нет, не так. Сейчас. Ты сиди смирно, не дёргайся.
Он встал, подошёл к койке и положил мне здоровую красную ладонь на голову.
…Невский проспект. Солнечный день. Кажется, ранняя осень. Такой знакомый Невский. Но что-то в нём изменилось. Что… стало много торговцев. До армии такого не было. Вот художники около Гостиного Двора, тут же продавцы газет. Газеты новые, необычные, политические. Какой-то мужик в чёрных галифе, в чёрной косоворотке, держит трёхцветный флаг. Бело-жёлто-чёрный. Странный такой флаг. Я иду по Невскому. Армия позади, а впереди такая большая и интересная жизнь. Девушки в лосинах, в красных, зелёных. Ножки такие симпатичные. Смотрят задорно. Перешёл Думскую, иду к Казанскому собору. Постоял немного на переходе. Как много людей… удивительно видеть такую нарядную толпу на Невском после безлюдья Вологодчины. На остановке автобусов в сторону Восстания стоит тележка на колёсиках. Надписи на сделаны криво, через трафарет. «Настоящие американские хот-доги! Теперь в Ленинграде!» Пахнуло жареными сосисками. Около тележки какой-то энергичный мужик что-то объясняет парню, видимо, продавцу. Мужик модный, в джинсах голубых, в кроссовках финских Karhu. В общем, модник-огородник.
Я подошёл к тележке.
- Ты, Костя, зря не мороси. Быстрее, быстрее работай… Раз, взял булку, сунул сосиску, в неё этой горчицы долбанной и кетчуп из бутылки… раз, и всё! Семнадцать секунд! В салфетку сунул, в руки отдал. Спасибо сказал! Всё! Делов-то!
- Так это, Евгений Викторович, я так и делаю… быстро всё.
Мужик начал горячиться, это я увидел.
- Ты быстро? Ты тормоз перестройки, Костя! Ты получаешь почти десять долларов в день! Ты богач! Я наблюдал за тобой вчера… и сегодня! Вон оттуда, от угла! Ты словно сонная муха, Костян! Я тебя уволю, ты мне весь бизнес портишь!
Мужик быстро обернулся. Увидел меня.
- Тебе чего, парень? Сосисон?
- Не, работать хочу! Хот-доги продавать.
Мужик цепко смотрел на меня. Карие глаза как буравчики. Такие «считывают» человека мгновенно. Я подумал, что очень нагло себя веду. На меня это не похоже. Что это? Явь или сон?
Демидов убрал ладонь с моей головы.
- Ну, что видел?
Я вздохнул. Всё это было так необычно и очень пугающе.
- Ну так… видел Невский. Солнечный день. Народу много. Я на работу просился к какому-то мужику… кооператор, похоже. Буржуй.
- Да, человек делом занимается. Евгений Викторович его зовут. Ты познакомился с ним сейчас там… в будущем. Так вот, слушай теперь меня внимательно, солдат.
Демидов опять отошёл к табурету. Сел, потёр кулаками глаза. Это был такой трогательный детский момент, словно Демидов маленький мальчик и трёт кулачками глаза. Грибовский стоял, не шевелясь. Мне даже показалось, что он одервенел. Как солдат из сказки об Урфине Лжюсе.
- То, что ты увидел, ожидает тебя в скором будущем. После дембеля, солдат. Это был Евгений, Женя, короче говоря. Кооператор, так называй его. Предприниматель, если говорить так… нормально. Купец. Он, кстати, сидел здесь, ну, не в этой камере, в в сорок второй… Недолго был, потом просто на строгач отправили. Так вот, солдат. Ты будешь работать у него, ну, устроишься на работу… на Невском сосиски продавать. Это нормальная работа. Потому, что, солдат, ждут скоро вас всех большие испытания, изменения… страна изменится, мир станет другим…а ты будешь работать с Евгением. Потом станешь его командой, ну, будешь близок к нему. И когда придёт время, будете вы делать великие дела, нужные Ему. А я скоро после этого приду к вам.
- Кому это «ему»? А? И почему я буду работать у него? Не понял я, Демидов.
- Много вопросов, солдат… Ты хотел, кажется, всё обратно отыграть, да?
Я кивнул.
- Давай, говори, согласен или нет. Если откажешься, я уйду сейчас, и всё будет уныло и тупо. Ты будешь гнить здесь, на зоне. А Озябкин будет веселиться и брать от жизни всё, что захочет. Ты меня понял?
- Да! Да! Давай! Хочу обратно, хочу в своё тело!
Демидов обернулся и посмотрел на Грибовского. Тот начал пошатываться, и медленно поворачиваться вокруг своей оси. Я заворожено смотрел на него. Грибовский начал вращаться, всё быстрее и быстрее. Резко запахло серой, в ушах стоял гул и треск. Как тогда. Радиоэфир, машинально подумал я.
Теперь это был уже не Грибовский. Это было существо, покрытое чёрными жёсткими волосами, напоминавшее бобра. Только… Только с рожками и хвостом! Я смотрел и не мог пошевелиться. Ужас накатил на меня тягучей мазутной волной и обволок всего, словно истукана. Не мог пошевелиться, а только смотрел и смотрел.
Вокруг меня свистело и гудело, стены камеры исчезли, была просто серая мгла. И кто-то лохматый смотрел на меня. Сквозь вой и свист. Смотрел и приближался. Я почувствовал дурноту от вони, от запаха серы и чего-то мерзкого.
«Всё, Андрей, пришёл твой час… не робей, Андрей», - в голове крутилась дурацкая фраза. Вой и свист усилились. Сознание покинуло меня.
- Тебе чего, парень? Сосисон?
- Не, работать хочу! Хот-доги продавать.
Мужик смотрел на меня. Волевое лицо, рот с жёстким нижним контуром. Такому человека ударить очень просто.
- А ты откуда такой борзый? Взял и спросил сам. Молодец, - мужик рассматривал меня внимательно.
- Да вот, работу ищу. После армии, сейчас деньги нужны. С людьми умею разговаривать, общения не боюсь.
- Да, вижу, что трепло. А где служил?
- Да так… в Вологодской области. Это… зону охранял недалеко от Белозерска.
- Ух… тринадцатая рота, что ли? – мужик оживился, - Ха, знакомые места… Значит так, давай, позвони мне утром. Завтра утром. Я тебя на точку определю, посмотрим, что ты за фрукт. Вот, возьми визитку. Телефон есть, я на нём с десяти до четырнадцати. Звони, парень.
Я шёл по Невскому к Адмиралтейству. Сентябрьское солнце начинало припекать. День был хорошим, я это ощущал. Настроение улучшилось. Странно, почему я так нагло подошёл и спросил этого человека о работе. Что-то было такое, что привело меня к нему именно сегодня, именно на это место. Хот-доги… ну и что. Это только начало.
Достал кусок картона из заднего кармана джинсов «АVIS». Отошёл к парапету Мойки. «Евгений Викторович Пригожин» было написано в верхней части визитки, и на обороте «Номер для окончательных решений». Телефон, телефакс.
Завтра буду звонить.