Жизнь мирного населения на оккупированных территориях в годы Великой Отечественной войны – тема актуальная и недостаточно изученная. Она часто оставалась в тени других, не менее важных и значительных, как-то: боевые действия Красной Армии, деятельность партизанских отрядов, функционирование экономики, создание оккупационной администрации, существование дулагов и положение в них советских военнопленных.
Реализация федерального проекта «Без срока давности» внесла большой вклад в изучение данной темы. Исследователям стали доступны многочисленные архивные источники. Среди них – акты комиссий с фиксацией преступлений нацистского режима, отчетная документация партизанских отрядов, воспоминания партизан и мирных жителей, ставших свидетелями расправ нацистов над гражданским населением.
Разновидностью исторических источников, редко используемых в исследованиях историков, являются переписка и дневниковые записи немецких солдат и офицеров. Данные источники субъективны по своей природе, но эмоционально ярко и откровенно передают отношение немецких военнослужащих к партизанам, мирным советским жителям и жителям, угнанным на принудительные работы в Германию. Оно формировалось под влиянием нацистской идеологии о расовом превосходстве над славянами и, как правило, не подвергалось сомнению. Это позволяет оценить мотивацию действий оккупантов, приводивших в исполнение приговоры и распоряжения об осуществлении насильственных действий в отношении мирного населения и других категорий граждан.
Письма немецких солдат и офицеров становились предметом исследования историков. Это работы Н.И. Бусленко, Н.Э. Вашкау, В.В. Смеюха.
В Государственном архиве новейшей истории Смоленской области личная переписка и дневниковые записи сохранились в фонде Западного штаба партизанского движения. Это три полных письма, отрывки из 48 писем, выдержки из двух дневников и 9 высказываний немецких военнопленных и высказываний, услышанных от немцев и переданных местными жителями партизанам.
Часть писем была захвачена партизанами и доставлена на самолете в политотдел 16-й армии. Очевидно, там они были переведены и направлены из 8-го отделения политотдела 16-й армии в 8-й отдел политуправления Западного фронта в конце июля 1942 г. Небольшая часть уже переведенных отрывков из писем и дневник «штурмовика СС» поступили в Западный штаб партизанского движения в середине мая 1943 г. Отдельные отрывки из писем и выдержки из второго дневника солдата Вилли Грея публиковались в газете «Рабочий путь» в августе-сентябре 1942 г. О дневнике солдата Вилли Грея и нескольких письмах есть информация, что они были найдены у погибших военнослужащих.
Большинство отрывков из писем, дневники, высказывания датированы серединой и второй половиной 1942 г. Лишь 11 отрывков из писем написаны в январе-марте 1943 г., но при подготовке статьи они не использовались в связи с наличием в них частной информации, не относящейся к теме исследования.
Из 51 выявленного в архиве письма 32 направлялись из России в Германию и 19 – из Германии в Россию. Воинские звания авторов писем различны. Больше всего ефрейторов – 17, унтер-офицеров – 6, обер-ефрейторов – 3.
В Германии адресатами писем становились члены семей военнослужащих (жены, братья, сестры, отцы) – 17 писем, девушки – 9 писем, друзья и знакомые – 5 писем. Из Германии также чаще всего писали члены семей – жены (12) и матери (3).
Тематическое содержание писем многообразно. Конечно, в первую очередь это рассказ автора о себе, о повседневных событиях своей жизни. В то же время сквозь призму личного восприятия идет повествование о военных событиях, об отношении к противнику, с которым приходится воевать, об отношении к гражданскому населению, проживавшему на территориях ведения боевых действий. Встречаются редкие попытки дать оценку целям и задачам войны.
Несмотря на трудности военной жизни и походного быта, немецкие солдаты всегда помнили о материальном благополучии своих семей в Германии. «Война тяжела и не знает ни границ, ни исключений, – писал ефрейтор Альфред Молль своей жене Марии в г. Линзенбург 27 июня 1942 г. – Моя забота о семье и очаге безгранична». Как обеспечить заботу о семье на фронте? За счет присвоения имущества местных жителей.
«В последнем городе, где мы были, – писал Альфред Молль жене, – был стеклозавод, который, конечно, бездействовал. Здесь в каждом доме в избытке различные стеклянные изделия. Мы расквартировались в доме партизанского городского головы. Сам он с семьей заблаговременно исчез. В сарае, глубоко в земле, было закопано все его имущество. Мы играли, конечно, тут роль господ. Молоко пили из красивых стаканов, масло подавали в красивой стеклянной посуде и т.д. Каждый из нас взял себе что-нибудь на память. В ближайшее время высылаю тебе 5 бокалов для шампанского и 2 маленьких…»
Военнослужащий Франц Моллих писал жене Пепи в г. Грац 19 августа 1942 г., что
«отдал уже в канцелярию 5 посылок… Там новое зеленое одеяло для двуспальной постели и покрывало к нему, чтобы оно не так скоро износилось»
Источник появления одеяла Франц Моллих не раскрывал, но маловероятно, что снабжение военнослужащих включало обеспечение их двуспальными одеялами и покрывалами.
Унтер-офицер Ругхерри в августе 1942 г. сообщал в г. Грац, предположительно, жене Марии и сыну Франтику, что собрал для них «много прекрасных вещей», но вынужден «таскать их за собой», пока не поедет в отпуск. Часть вещей он передавал со своими товарищами, отправлявшимися в отпуск раньше него. В одном из переданных пакетов находилась овечья шерсть. Мария также заказывала себе валенки, а унтер-офицер Ругхерри хвалился меховым полушубком и обещал ей прислать «прекрасное меховое пальто».
Каким образом немецкие военнослужащие получали эти «прекрасные» вещи? Например, смоленский гарнизонный комиссар в приказе от 18 января 1942 г. требовал от районных бургомистров при сборе шуб, полушубков и валенок проверять, чтобы «в первую очередь были сданы самые лучшие и действительно годные одежды для пользования. Оставлять таковые для пользования ими населением не разрешается».
В воспоминаниях партизанки отряда им. 24 годовщины РККА З.Д. Коняшкиной, написанных не ранее февраля 1943 г., рассказано о драматической истории в одной из деревень Всходского района Смоленской области при сборе у населения овечьей шерсти. В августе 1942 г. немцами был издан приказ о сборе с каждого дома в деревне по 500 г шерсти, за невыполнение приказа – расстрел. Крестьяне «стригли шубы и тулупы, чтобы собрать 500 г шерсти...».
Командир отряда Слободского района Смоленской области М.Н. Шульц в беседе с представителями Комиссии по истории Великой Отечественной войны в мае 1942 г. тоже отмечал, что когда поселок Слобода заняли тыловые немецкие части, то военнослужащие отбирали у местных жителей все: «одежду и белье, вещи хорошие отбирали у населения, даже одеяла, которыми были застланы постели, отбирали».
Отъем вещей у населения становился не только источником дополнительного снабжения немецкой армии различными вещами, но и способом обогащения для военнослужащих, отправлявших награбленное имущество в Германию. Причем банальное ограбление населения пытались оправдать идеологическими мотивами. В уже упоминавшемся приказе смоленского гарнизонного коменданта районным бургомистрам от 18 января 1942 г. пояснялось, что местные жители должны носить менее хорошие по сравнению с немцами одежды, и это оценивается как их благодарность за освобождение от большевистского ига.
Почти в половине писем, отправленных из России в Германию, авторы пишут о тяжелой борьбе с партизанами, которая отнимает у них все силы. Территориально районами противостояния становились участки фронта «между Вязьмой и Смоленском», «в лесах Брянска и Вязьмы, в величайшем лесу Европы».
Ефрейтор Людвиг Ляндэ участие в боевых действиях и борьбу с партизанами называет «работой», но такой, при которой он и его сослуживцы «никогда не гарантированы от пули».
Что для немецкого солдата представлялось более трудным – воевать в лесах с партизанами или сражаться на передовой с регулярными частями Красной Армии? Если военнослужащий в письме размышлял на эту тему, то ответ был однозначным – на передовой легче, так как понятно, где противник, чем вооружен, какие действия может предпринять.
В письме своей сестре Рози Луц в г. Золинген 26 июня 1942 г. унтер-офицер Ганс Луц рассказывал:
«Мы должны искать партизанские отряды, которые вооружены оружием всех видов и калибров, и уничтожать их. Это, во всяком случае, труднее, чем находиться на каком-либо тихом участке фронта и иногда участвовать в ударном предприятии… В тысячу раз лучше мне было бы штурмовать крепостные укрепления Севастополя, ибо это – война, борьба, а не поиски и поимка преступников, хотя последнее также важно».
В дневнике, найденном у погибшего в конце 1942 г. солдата 4-й пулеметной роты 271-го полка Вилли Грея, записано:
«День за днем прочесываем леса вместо того, чтобы ехать на фронт. Лучше быть там в огне, чем подвергаться здесь ежеминутной опасности быть убитым от руки невидимого врага. Эти бестии прекрасно знают свои леса».
Тактику партизанских боев немецкие военнослужащие описывают одинаково. Ефрейтор Людвиг Ляндэ писал, что партизаны обстреливают их ежедневно, а атакуют порой до шести раз в день. Старший стрелок Франц Клайнхаппель тоже сообщал о ежедневных обстрелах и нападениях до восьми раз в день, о минировании дорог, на которых «уже много подвод, людей и лошадей взлетели на воздух». По ночам они не могли спать, потому что боялись быть застигнутыми врасплох партизанами.
Нацистов выматывала партизанская тактика укрытия в лесах и нападения из засад. Унтер-офицер Альфонс Федерл, ефрейтор Иоганн Фишнерглайтнер, унтер-офицер Альбер Колер, ефрейтор Людвиг Ляндэ в июне-августе 1942 г. писали:
«вместо того, чтобы ввязаться в бой, партизаны отходят все глубже в леса», «мы здесь охотимся за партизанами, но они отходят, чаще всего не оказывая сопротивления», партизаны «прячутся на деревьях и в земляных укреплениях, в огромных болотистых лесах, нападают из засады на отдельные группы и отряды немецких солдат и затем часто безнаказанно скрываются», «они стреляют в нас только из лесов».
Карательные операции против партизан ефрейтор Франц Киммель называл «чистками» или «очистительными операциями». Своих противников нацисты в письмах чаще всего именуют «партизанами», «русскими». Но встречаются и явно негативные названия (например, «свиньи», «бандиты»), цель которых – оскорбить и унизить воевавших на другой стороне людей, показать свое несомненное превосходство над нами.
В некоторых письмах немецкие солдаты пытались оценить свои возможности в борьбе с партизанами. Только в письме унтер-офицера Альберта Колера выражалась твердая уверенность в немецкой победе: «с этими бандитами мы со временем разделаемся».
В остальных письмах нет слов о возможности такой победы над партизанами:
«с партизанами мы не справимся, их с каждым днем становится все больше» (старший стрелок Франц Клайнхаппель), «с 1 июня [1942 г.] охотимся за партизанами, но имели в этом очень мало успеха (ефрейтор Алонз Майер), «нашим действиям против партизан все еще конца не видно» (унтер-офицер Альфонс Федерл), «Что будет дальше? Неужели с ними нельзя расправиться?» (солдат Вилли Грей).
Массовыми методами борьбы с партизанами становились карательные операции в лесах и населенных пунктах, публичные казни захваченных участников партизанских отрядов.
«Поймали трех партизан – старика и двух молодых, – записал в дневнике солдат Вилли Грей. – Повели их в деревню, согнали всех мужиков и для устрашения повесили и казнили».
Карательные операции против партизан часто превращались в карательные операции против гражданского населения. Нацисты видели в мирных жителях партизанских помощников:
«все мирное население здесь стало партизанами» (ефрейтор Людвиг Ляндэ), «много домов сожжено» (старший стрелок Франц Клайнхаппель). Причины сожжения отдельных домов и целых деревень пояснял обер-ефрейтор Брандман в письме знакомой девушке в г. Аугсбург 25 июня 1942 г.: «Когда мы уходим из населенного пункта, мы сжигаем его дотла и угоняем весь скот; все для того, чтобы там не могли продержаться партизаны».
В солдатских письмах встречается не только констатация фактов сожжения деревень. Некоторые военнослужащие выражали свое отношение к таким событиям. Ефрейтор Баннинг оценивал сожжение населенных пунктов как меру правильную, нужную и даже недостаточную. В поисках партизан он и его сослуживцы приезжали в деревни, в которых «гражданское население плачет и кричит о чем-то. Если бы дело шло по мне, надо бы их всех уничтожить, как это делалось в прошлом [1941] году».
Ефрейтор Макс Штигемайер равнодушно, беспристрастно сообщал, что «в населенных пунктах все дома сожжены по техническим причинам». Только в одном письме ефрейтора Иоганна Фишнерглайтнера содержались слова, отдаленно похожие на выражение сожаления, но при этом совершенно отсутствовали сомнения в необходимости карательных мероприятий:
«Мы здесь охотимся за партизанами, но они отходят, чаще всего не оказывая сопротивления. Сжигаем все населенные пункты. Это грустная картина. Но приказ есть приказ».
Никто из авторов писем не выразил сочувствия мирным жителям, оставшимся без крова и имущества. Никто не посчитал необоснованно жестоким сожжение деревень вместе с жителями. Ни один автор не усомнился в правильности и целесообразности предпринимаемых действий.
В письмах немецких военнослужащих встречаются упоминания о жизни местного населения, отношении солдат к нему. Местные жители являлись, в первую очередь, источником продуктов и вещей для нацистов. Продукты могли добываться путем воровства. Солдат СС Вольфрам Вингерат в августе 1942 г. писал в дневнике:
«Вовремя я был на картофельном поле… и своровал полдюжины большого картофеля; крался обратно как индеец. Нам запрещено воровать картофель. Я все же сделал это и съел их сырыми. Хорошо, что я привык к этому».
У населения отбирали скот: коров, лошадей, свиней. Обер-ефрейтор Брандман в письме девушке в июне 1942 г. рассказывал, что после сожжения деревни они угоняют с собой весь скот:
«в настоящее время наша рота водит с собой 23 головы крупного рогатого скота. Почти в каждую упряжку привязана корова».
По словам обер-ефрейтора, главная причина угона скота – оставить партизан без продовольствия. Но уже в следующих строках он разъясняет, что, кроме питания, которое поставляется из дивизии, они ежедневно забивают и употребляют в пищу по одной корове. А отобранные у населения лошади используются как гужевой транспорт.
О многочисленности таких случаев свидетельствует письмо ефрейтора Макса Штигемайера, в котором он радовался тому, что удалось создать достаточно комфортные условия жизни в обстановке войны:
«Мы завели себе коров и ежедневно пьем собственное молоко, режем свиней и ведем образ жизни вполне выносимый».
Доступным лакомством для немцев был мед, и они не упускали случая получить его. «Мы только что раздобыли улей, – писал унтер-офицер Ругхерри в августе 1942 г., – и это редкое угощение доставит нам большое удовольствие. Такие случаи имеют место далеко не ежедневно». Подтверждают слова унтер-офицера воспоминания командира Слободского партизанского отряда М.Н. Шульца. В мае 1942 г. он рассказывал в Комиссии по истории Великой Отечественной войны, что немцы «одежду и белье, вещи хорошие отбирали у населения… Куры – это их самое лакомство… Пчельники все разорили».
Большие опасения и страх остаться без продовольствия немцы испытывали, когда сталкивались с проблемой уборки зерновых. Ефрейтор Франц Киммель писал родственникам в августе 1942 г., что «здесь русские сейчас хлопочут об урожае: они снимают его совсем зеленым и жнут серпами». Ефрейтор пояснял, что местные жители собирают только тот урожай, который вырос около дома на приусадебном участке. Урожай, созревший в поле, вдали от дома, не убирался. Причина такого поведения крестьян заключалась в том, что нацисты, опасаясь партизан, не останавливались в деревнях, а предпочитали размещаться недалеко от них.
«В деревню мы не ходим, потому что это очень опасно, но находимся близко», – сообщал Франц Киммель. «Из русских домов мы давным-давно уже ушли и живем в палатках. В населенных пунктах все дома сожжены», – писал Макс Штигемайер.
Неубранный в поле урожай оставался погибать, что вызывало сожаление у немецких солдат:
«Хлеб и ячмень на полях созрели, тысячи гектар, и ни одна рука не шевельнется, чтобы убрать урожай» (старший стрелок Франц Клайнхаппель); «Во многих деревнях, где мы стоим, нет вообще мирного населения. Хлеб уже созрел давно, но нет ни одного человека для уборки, и все пропадет» (ефрейтор Людвиг Ляндэ).
Тяжелые военные условия, в которых вынужденно оказались жители оккупированных территорий, наложили отпечаток на их образ жизни, определили стратегию выживания. Это фиксировалось в письмах немецких военнослужащих, которые своими действиями еще больше ухудшали и без того сложное положение местных жителей. Ефрейтор Альфред Молль в письме жене описывал, что русские
«как можно больше упрощают свой образ жизни. Они срывают с деревьев листья липового цвета, сушат их и делают из них хлеб. Одежда у всех жителей полностью изношена».
В письме солдата СС Вольфрама Вингерата описана история русского мальчика, который часто приходил к немецкому лагерю. Мальчик был плохо одет, и В. Вингерат отметил, что впервые понял значение выражения «ходить в лохмотьях». Отец мальчика погиб. Мать, пытаясь прокормить своих шестерых детей, стирала немцам белье, собирала в лесу ягоды и обменивала их на хлеб у солдат. Немцы поручали мальчику мыть кухонную посуду, чистить сапоги. За работу ему давали немного хлеба. Однажды мальчик подобрал выброшенную бумажную обертку от масла и стал ее облизывать. Описывая бедственное положение мальчика и его семьи, В. Вингерат делает парадоксальный вывод. В этом виновата не война и вторжение нацистов на территорию страны. В крайней бедности мальчика и его родственников виноват «большевизм в России». Немецкие военнослужащие, наоборот, несут с собой освобождение от большевистского ига, и гражданское население должно испытывать чувство благодарности к ним и всячески их поддерживать. «На коленях следует благодарить Господа Бога за то, что он указал фюреру своевременное начало похода на Россию», – делает вывод Вольфрам Вингерат.
В письмах из Германии немецкие военнослужащие получали информацию о жизни родных и близких. Родственники рассказывали о последствиях налетов английской авиации, жаловались на бытовую неустроенность, нехватку продуктов и других товаров. Но кроме обычных проблем, вызванных условиями военного времени, немецкие обыватели столкнулись с явлением, значительно облегчавшим их повседневную жизнь. В Германии появилось много советских военнопленных и гражданских лиц, вывезенных на принудительные работы.
Мать немецкого солдата Георга Шнаубера из г. Дармштадта сообщала ему, что русские, работающие на одной из фабрик города,
«получают гнилой картофель, сваренный вместе с кожурой. Их тошнит и рвет от такой пищи. Говорят, что на остальных фабриках дело обстоит не лучше».
В письме матери солдата Вильгельма Бока из г. Хемница говорилось о том, что много русских женщин и девушек работало на фабрике «Астра Верке». Их рабочий день длился по 14 и более часов ежедневно. Никакой зарплаты они не получали, на работу и с работы ходили под конвоем. Их физическое состояние оценено автором письма как очень тяжелое:
«Русские настолько переутомлены, что буквально валятся с ног. Им часто попадает от охраны плетьми. Но жаловаться на побои и скверную пищу они не имеют прав».
Очень широко принудительный труд советских граждан применялся в домашнем хозяйстве немецких семей. Положение работников можно сравнить только с положением рабов. В письмах из Германии речь шла преимущественно о женщинах, привезенных из России. Для работы в хозяйстве можно было выбрать любую женщину, заплатив за нее деньги. Она рассматривалась как товар и не имела никаких прав.
«Моя соседка на днях приобрела себе работницу, – писала мать солдата Вильгельма Бока. – Она внесла в кассу деньги и ей предоставили возможность выбрать по вкусу любую из только что пригнанных сюда женщин из России». В письме из дома ефрейтору Гансу Пассману сообщали: «Все, у кого уже работают русские, говорят, что, в общем, это недорогое удовольствие».
Принудительный труд применялся повсеместно – и для выполнения всех видов домашних работ, и на земельных участках. Немецкие семьи приобретали по несколько работников. Это могли быть люди разных национальностей. В письмах перечислены русские, украинцы, белорусы, литовцы, французы, поляки. Автор упоминавшегося выше письма Гансу Пассману писал:
«К 1 марта нам дадут трех украинских девок для работы на огороде и двух девок для работы по дому. Будь спокоен, они уже поработают. К тому же нам дадут еще двух пленных: надеюсь, что тогда в нашем хозяйстве дело пойдет на лад».
Стоимость работников, очевидно, различалась и могла зависеть от их национальности. Семья фон Альтенштадт писала солдату Шредеру, что у них сбежали трое работников – литовцев. Вместо них взяли белорусов, и это стоило дешевле. Дополнительно сообщалось, что «прокормить этих белорусов можно очень дешево. Русские получают только хлеб из свеклы».
Отношение новоиспеченных хозяев к работникам было уничижительным. В них не признавали людей: плохо кормили, заставляли много работать, часто физически наказывали. Ярким свидетельством этого являются письма унтер-офицеру Вилли Менцелю и обер-ефрейтору Рудольфу Ламмерсмайеру:
«Кто бы мог подумать, Вилли, – писала В. Менцелю некая Рут Кремер, – что такое животное, наша украинка, умеет прекрасно шить. Это очень приятно. Да и француз наш, как ты сам понимаешь, без дела не сидит… Папа говорит, что их нужно почаще наказывать, иначе будут лениться…»
В письмах Р. Ламмерсмайеру мать рассказывала о соседке, которая была очень озлоблена из-за того, что «у них в свинарнике умерла русская девка». У автора письма в хозяйстве работали польские женщины и, по их словам, соседка постоянно «била и ругала русскую».... Мать ефрейтора Р. Ламмерсмайера сумела найти «правильные» слова и поддержать соседку – «мы успокоили фрау Ростерт. Можно ведь за недорогую цену приобрести новую русскую работницу».
Немногие немецкие военнослужащие затрагивали в письмах тему целей и причин войны, оценивали ее характер и шансы на победу. Возможно, основная причина заключалась в существовании военной цензуры. К тому же, находясь в сложных повседневных условиях, солдаты чаще писали о бытовых трудностях, окружающей обстановке, интересовались жизнью родственников и знакомых.
Немецкие военнослужащие жаловались родным, что измучены войной, сожалели, что «свои лучшие годы приходится проводить здесь» (ефрейтор Курт Нилос), и «война никогда не может залечивать раны, она с собою несет только новые» (унтер-офицер Хафер Грусслер). Для многих казалось ужасным оставаться в России еще на одну зиму, и они надеялись на скорейшее завершение войны. Слова отчаяния звучат в письме ефрейтора Л. Ляндэ, который эмоционально восклицает: «да будет ли когда-нибудь конец этой омерзительной войне?» и сетует на то, что ни он, ни его сослуживцы – «мы вообще ничего не знаем, что происходит, не имеем газет или иных каких-либо известий». Даже прагматики, которые оценивали войну как работу и возможность заработать денег, замечали, что «лучше накопить меньше и не воевать дальше» (обер-ефрейтор Оттмар Дангервоен).
Более глубокие размышления о войне встречаются в дневнике штурмовика СС Вольфрама Вингерата. Среди целей войны он называет борьбу с большевизмом в России. Планы германского командования на 1942 г. он оценивал как еще более грандиозные, чем на 1941 г. Осуществление грандиозных планов, по мнению В. Вингерата, было вполне возможно благодаря «единственному в своем роде подъему, который до сих пор господствовал только в германской армии». От победы их отделяло лишь несколько еще не взятых городов: «Горький (Нижний Новгород), Куйбышев (Самара), Саратов и Сталинград (Царицын) – их надо занять, и Россия пропала». В июле-августе 1942 г. он был уверен в близком завершении войны, в том, что русские уже осознали бесперспективность сопротивления, и зимовать еще одну зиму в России не придется.
Уничижительное отношение нацистов к мирному советскому населению, партизанам сквозит в словах и выражениях, употребляемых авторами писем – и немецкими военнослужащими в России, и их родственниками в Германии.
Партизаны именуются «бандитами», «свиньями», «бестиями», «негодяями». Они «коварные и трусливые», и методы борьбы у них тоже «коварные». В письмах из Германии советских женщин, угнанных на принудительные работы, презрительно называют «русская девка», «украинские девки», «животное, наша украинка». Ефрейтор Баннинг в письме своей девушке, объясняя и оправдывая употребление бранных слов, философски подметил:
«Годичная война в России приучила нас к самым низким порокам и брани. Последняя стала настолько привычной, что является как бы нашей молитвой».
Письма немецких военнослужащих, их родственников, знакомых, сослуживцев эмоционально ярко показывают восприятие ими войны, отношение к мирному гражданскому населению страны, в которую они вторглись, отношение к партизанам, военнопленным, принудительно угнанным на работы в Германию. Восприятие войны, конечно, различалось – от определения войны как работы до осознания войны как трагедии, связанной с лишениями и тяготами, главным образом, для самих немецких солдат. Но отношение к людям, оказавшимся по другую сторону фронта, у подавляющего большинства было, как правило, высокомерным и презрительным. Им отказывали в праве иметь не только свой дом и имущество, но и саму жизнь.
Письма, конечно, субъективный документальный источник, но именно они отчетливо показывают глубину неприязненного отношения нацистов к советским гражданам, отсутствие жалости и последующего раскаяния при совершении карательных операций, принудительном угоне, создании невыносимых условий жизни для них. Поэтому письма немецких военнослужащих, несомненно, являются ценным и недостаточно изученным источником по истории Великой Отечественной войны.
Данный материал публикуется в значительном сокращении и редактуре, так как правила площадки Дзен, не позволяют размещать информацию, которая может вызвать у читателя "шок".
Автор: Татьяна ТАРАСЕНКОВА, директор Государственного архива новейшей истории Смоленской области, доцент, кандидат исторических наук
Источник: научно-популярный журнал "Край Смоленский", №7, 2023, стр. 51-56