Поэзия - один из способов увидеть, почувствовать, понять мир и себя в нём. И когда она, поэзия, заново открывает правду о вечности, о бессмертии, о любви, когда её христианский взгляд выстрадан и лишён елейности и сытого благодушия, это драгоценно. Предлагаю прочесть статью о книге Анны Долгаревой "Красная ягода. Чёрная земля". Для нечитавших статья может оказаться дорожкой к самой книге, а читавшим поможет больше в ней заметить и понять.
О книге Анны Долгаревой «Красная ягода Чёрная земля».
Простор.
У Анны Долгаревой просторные стихи: ей удаётся и бескрайний северный пейзаж, и «белый снег над нами в Москве, пронизанной поездами». Она называет океан «серебристым домом, наполненным тайнами», она утверждает: «мне нужны огромные расстояния». И эта бескрайность и бесприютность не случайна.
В её стихах нет стен, загородок, заборчиков, небольших уютных мирков, которые люди склонны строить или выдумывать. Все стены разрушены.
Вот нашли женщину, вжавшуюся в стену храма во время бомбёжки. Стихотворение не говорит со всей очевидностью с каким тяжёлым увечьем она теперь в больнице, но то, что было её мирком, больше не существует. Что было в нём, что она умела? «Быстро печатать, ходить на каблуках по центру, улыбаться на тусовках, ездить в Египет летом и делать уютно дома».
И мы, и автор, разумеется, очень хотим, чтобы ранена она не была, но стихотворение не об оплакивании здоровья. Оно о том, что надо заново искать смысл в большом мире, когда твоего мирка больше нет,
когда рухнет огромное, небесное, страшное
посреди весёлой столицы,
прямо в наши дурные раззявленные лица,
прямо среди наших объятий, и танцев, и ламца-дрицы,
и нашей любви, никому не нужной, уже не важной…
Разрушение привычных огороженных мирков, комфорта, мелких удовольствий неотвратимо. И появляются строчки:
«…Я - обнажённая, как черепаха с сорванным панцирем…»
«Я – человек, родившийся без рубашки и кожи…»
«…Перед Богом мы все бездомны и все наги…»
Что же всё сокрушило? Разумеется, война, дышащая рядом смерть, расставания с погибшими. Нет никакой одежонки из лжи, собственных иллюзий, нет жирного защитного слоя благополучия на сердце. Нет никакого чик-трак, я в домике.
И прятаться от беды и смерти можно разве что за шторой, как прячется за ней от выдуманных чудовищ мальчик, который ждёт маму в сумерках. Ненадёжная защита. От обстрела шторы не спасли. Но стен между жизнью и вечностью тоже нет, и о том, что мальчик погиб, свидетельствует только то, что «не болит разбитое колено». Больше ничего.
В её стихах есть горе, но нет отчаяния. Потому что отчаяние – это тоже домик – подвал без окон, кокон, а на просторах другая скорбь, другая печаль: в ней нет замкнутости и безнадёжности. Есть где дышать.
Ощущение огромности мира, живого, интересного, пришло ещё в отрочестве и оказалось прививкой от эгоцентризма, от зацикленности на себе.
…заоконный вечер так огромен и так просторен,
и не море для корабля, а корабль для моря…
В стихах Анны Долгаревой текут реки, плещутся океаны, растут деревья, цветы и травы, но выкорчеваны те кусты, в которых Адам прятался от Бога.
Любовь.
В приведенной прежде цитате мелькнула любовь «ненужная и неважная»? Что это?
Речь идёт о некоем суррогате любви, о связях, в которые вступают из страха одиночества и чтобы не хуже, чем у других. О связях, которые легко рвутся и ни от чего не спасают.
У Анны Долгаревой описана разная, разноликая любовь.
Она многократно обращается к любви, которая превращает в рай наше детство. Это тёплая любовь родителей, которую не надо заслуживать. Это смиренная любовь-привязанность, которой не гордятся, а просто живут в ней.
Картины детства многократно появляются в стихах, а в них не однажды «варежки на резинке» - такой ёмкий образ, который одновременно говорит нам и о беспомощности малыша, который ещё трогательный растяпа, и о заботе взрослых: резинка, чтобы не потерял, чтобы ручки не замёрзли.
Третья часть цикла «Девочки», так и называется «Варежки на резинке».
когда они умирают,
они все становятся маленькими.
все эти битые-перебитые бабы в валенках,
все эти тётки со сломанными рёбрами,
до конца оставшиеся слабыми и добрыми,
любившими своих алкоголиков.
когда они умирают….
они становятся маленькими любимыми дочками.
маленькими девочками, золотыми цветочками.
ходят они в варежках на резинке,
в цветастых косынках,
самые маленькие и любимые,
ходят по тёплому саду,
и Господь ведёт их за ручку,
и никогда он теперь их не бросит и будет рядом,
и погладит по голове, и даст конфету-шипучку.
И в этом стихотворении, и в стихотворении «Бог говорит Гагарину», и в стихотворении «Старики не пахнут», об умирающей от рака бабе Любе детство – это много больше, чем воспоминание. Главное счастье детства - безусловная любовь, всеобъемлющая любовь родителей и детей, острое ощущение жизни как чуда, уверенность в незыблемости этого чуда и этой любви. И это счастье становится у Анны Долгаревой описанием бессмертной человеческой сущности, противоположной боли, смерти и разложению.
Детство никуда не девается, оно живёт в настоящем, как акварель, навсегда добавленная в текучую воду времени: с годами цвет этого потока меняется за счёт новых добавленных красок, но цвета детства остаются в нём, яркие и чистые, потому что в нём «букет одуванчиков маме», и «черешни и вишни», и «август катится белым наливом», и «полное васильков бесконечное поле».
…и нет никакого времени, никаких сроков,
нет никакой смерти, никакой боли.
только любовь небесная…
Уже в школе, а тем более в юности появляется желание и необходимость заслужить любовь, то есть она уже не безусловна и не всеобъемлюща.
…в детстве я получала только пятёрки,
чтобы меня любили.
потом я выросла и носила колготки в сетку,
кожаные мини-шорты, даже в холод,
и это было всё для того же, детка,
что ещё делать тому, кто молод...
А вот влюблённость Анна Долгарева описывает совершенно неожиданно, совершенно противоположно созданию уютного домика на двоих.
У неё влюблённость начинается с обострённого чувства беззащитности, открытости и беспомощности, потому что, во-первых, снимаешь перед другим все свои сердечные заслоны, а, во-вторых, становишься зависимой от другого, действительно, не можешь жить без него. Вот как неожиданно про любовь в разных стихотворениях:
«Раскрываешь себя, как ладонь протягиваешь – держи».
«и я несмелая, как талая вода».
…Но защити, я лишена одежды,
Привычек школьных, вузовских приколов…
…я, как влюбляюсь, становлюсь – как мышь,
совсем мала, почти не существую,
и ты лишь на земле меня хранишь,
чтоб я не потерялась – в этих струях
дождя, сползающего за окном,
в степях огромных. В глины километрах…
Эта беззащитность и зависимость любящей женщины не кончается никогда, даже, когда приходится говорить с умершим мужем.
…Коли уж я создана как чьё-то ребро,
Прикрой меня от моих страхов,
От одноглазого лиха,
Дай мне немного выспаться, чтоб сердце
в лопатки не бахало,
Ты, похоже, мой единственный выход…
Но вот нет его, и приходится самой искать выход. И появляется главная тема книги: не влюблённость, а совершенно другая любовь.
…Это я пишу о любви…
Когда хоронили,
Когда расставались,
Когда кольцо надевала на мёртвый палец,
Она была среди чёрных,
Изломанных, сгоревших людей,
Она была ветер степной,
И звон колокольный,
И я говорю о ней.
Всё, что я есть, - отмечено ею.
По большому счёту,
Я вообще ни о чем не умею,
Кроме любви.
Что же это за любовь, так крепко замешанная на горе, составляющая самую сущность повзрослевшей души, самую её глубину?
Настоящая любовь, самая-самая, не ищет своего и не бывает без жертвы, без выхода из зоны комфорта.
Есть такая нежеланная для нас правда, которая у Анны Долгаревой сформулирована так:
Если добрая сказка без страшных чудес,
То она обязательно ложь.
И вот она отказывается от лжи:
А они говорят миру мир, пису, говорят, пис,
Искусство всегда превыше, так что улыбайся давай,
крепись,
Давай совместно с Киевом запишем поэтический клип.
Из меня вместо текста вырывается хрип.
Я не вернулась с войны.
Это из стихотворения 2019 года.
Она отказалась забыть-предать, отвлечься, запастись равнодушием. А если не строить домик из лжи о том, что всё в порядке, то остаёшься со смертью и смертностью, но при этом обретаешь способность видеть, что
«…смертность делает мир яснее и чище, делает старше…»
обретаешь любовь, которая не ищет своего:
«… любовь, очищенная от жажды, становится полноводна и глубока».
«Некого мне больше любить, и я раздаю старухам, бездомным котам любовь, только всё она прибывает…».
«Всё, что нам есть, - тянуться друг к другу руками, быть для другого домом, теплом и хлебом».
Но боль есть боль, и сколь бы она нас ни меняла к лучшему, терпеть её трудно, и надо искать опору, чтобы выдержать. Иногда помогает строгий окрик, чей-то или свой собственный самому себе.
…Молчи, молчи, не сетуй на судьбу,
Но собирайся, встань, перекрестись,
отмой избу.
Отмой избу, как бабка и как мать,
не страшно чтобы было помирать,
не стыдно было чтоб перед людьми,
смени бельё и застели кровать,
воды возьми.
Отмой избу, чтоб посветлело в ней,
Чтоб стало как бы даже и теплей,
И жить хотелось, и сварить борща,
Отмой избу и стопочку налей,
Лети, душа.
Как сотни баб задолго до тебя,
отмой избу, полы её скребя,
и нынче будет не до скулежу…
В этом стихотворении не только строгость, а ещё и утешительная впаянность в народ, в поколения, в традиции. Если чувствуешь себя одной из сотен баб, которые знали стыд перед людьми, а депрессии не знали, хотя бедствовали и горевали люто, это придаёт устойчивость в жизни, «самостоянье», как говаривал Александр Сергеевич.
Да и родная природа иногда утешает очень невежливо, но ведь утешает же:
ветер степной хлобысь по морде
нет у Бога никаких мёртвых.
Бессмертие.
Анна Долгарева отказывается от ложных утешений – и находит истинные, самое главное из которых – бессмертие всех нас. Отсутствие смерти как стены и даже как черты, границы, горизонта нашего мира; естественность слияния света нашего земного мира со Светом Невечерним; свободно переливающаяся из нашего мира любовь к тем, кто ушёл, но, несомненно, жив - самая самобытная черта стихов Анны Долгаревой. Нашего земного дома, отделённого от вечности, нет.
Среди очень многих стихов и строчек о бессмертии, о вечности, о переходе туда, куда прежде уже ушли наши любимые, выберу стихи про Александру Петровну, которую никто не называет бабой Шурой, потому что в её шестьдесят «спина у ней ровная, как у студенточки», потому что «учила детей в школе, своих пацанов растила» без мужа, потому что её Степан, тракторист Смирнов, умер в сорок. Она, будучи красавицей, на которую заглядывались, сохранила ему верность и всю жизнь «всё с детишками, а если не с ними, то с книжками». И вот, выйдя на пенсию, стала делать себе лодочку с крыльями без мотора, чтобы полететь «к своему Степану». А когда закончила
…в свою лодочку забралась,
надела очки, сощурила глаз
и полетела.
В этом поэтическом иносказании есть всё: и то, что вечность – это простор и небо, и что к ней надо готовиться, и зов сердца, и притяжение тех, кто, несомненно, жив, с кем мы временно расстались, но не разлюбили.
Любимое стихотворение.
Не могу отказать себе в удовольствии прикоснуться к стихотворению, в трёх строфах которого есть и тёплый ненавязчивый юмор, и трагизм и бесприютность жизни, и сердечное сочувствие, любовь, та самая, которая не ищет своего, и Господь, и бессмертие, и праздник, и чудо продолжающейся жизни, и то, что вся она – волшебство и подарок во всех своих проявлениях, к которым мы неблагодарно привыкли.
Когда мы дарим подарки на Рождество, мы подражаем волхвам. А тут в роли волхвов оказались уборщик с санитаром, мигранты, и их мусульманские имена звучат экзотично, как имена настоящих волхвов. Азиз и Наримон для нашего уха очень близки к Каспару, Бальтазару и Мельхиору, что не может не придать торжественной важности их приходу и не вызвать улыбки. К счастью, настоящее стихотворение не пересказывается прозой, ибо оно, как говорил Бродский в своей нобелевской лекции, «колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения».
На праздники – пустующий роддом,
охранник кашляет вчерашним перегаром.
Идут волхвы, Азиз и Наримон –
уборщик с санитаром,
к девчонке, у которой только сын,
она одна, и он совсем один,
и больше никого. Азиз смеётся:
«Нэ плач. Бери тихонько мандарин».
И он как солнце.
Господь рождается, и славимо Его,
не будет смерти ныне.
И в каждом проявленье – Рождество,
да вот хоть в мандарине.
Поэзия Анны Долгаревой несопоставимо больше, чем плач посреди войны, она – открыватель новых смыслов, очень важных, нужных, утешительных и истинных.
Когда разрушены все наши иллюзорные и кособокие домики и домишки - мы оказываемся перед любящим Господом. Наконец-то!
Ирина Гончаренко, филолог, автор книги «Царь Эдип и Наташа Ростова. О литературе не по учебнику» и статей в журналах «Отрок» и «Фома».