Январским утром 1913 года Абрам Балашов, один из посетителей Третьяковской галереи, тремя сильными ударами острого садового ножа сделал несколько вертикальных порезов на полотне И.Е.Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года». Русское общество было взбудоражено и шокировано этим происшествием. Одна его часть порицала вандала, другая пыталась искать ему оправдания. Максимилиан Волошин, в частности, писал: «Поступок Абрама Балашова никак нельзя принять за акт банального музейного вандализма. Он обусловлен, он непосредственно вызван самой художественной сущностью репинской картины».
Полотно с момента своего первого появления перед широкой публикой будоражило умы. Кто-то восхищался, кто-то негодовал. О картине говорили даже в кругах, не имеющих ничего общего с искусством. На создание шедевра художник потратил четыре года напряженного труда. Общая идея картины была найдена Репиным в карандашном эскизе 1882 года.
Тогда же живописец дружески сошёлся с Всеволодом Гаршиным. Несмотря на разный род занятий, две художнические натуры быстро духовно сблизились. В книге воспоминаний «Далёкое близкое» (1915) Репин писал: «С первого же знакомства моего с В.М. Гаршиным <…> я затлелся особенною нежностью к нему. Мне хотелось его и усадить поудобнее, чтобы он не зашибся и чтобы его как-нибудь не задели. Гаршин был симпатичен и красив, как милая, добрая девица-красавица… Когда Гаршин входил ко мне, я чувствовал это всегда ещё до его звонка. А входил он бесшумно и всегда вносил с собою тихий восторг, словно бесплотный ангел. Гаршинские глаза, особенной красоты, полные серьезной стыдливости, часто заволакивались таинственною слезою».
По словам дочери Репина, Всеволод Михайлович позировал её отцу для образа молодого царевича на картине «Иван Грозный и сын его Иван». Художник писал его на отдельном холсте, в профиль. «В лице Гаршина меня поразила обречённость: у него было лицо обречённого погибнуть. Это было то, что мне нужно было для моего царевича», – признавался живописец.
Писатель считал картину «Иван Грозный» лучшей работой Репина. О сильнейшем впечатлении, которое она произвела на него, Гаршин рассказал в письме от 20 февраля 1885 года, адресованном близкому другу В.М. Латкину: «В каком бы восторге был ты теперь, увидев «Ивана Грозного» Репина. Да, такой картины у нас ещё не было, ни у Репина, ни у кого другого – и я желал бы осмотреть все европейские галереи для того только, чтобы сказать то же и про Европу… Представь себе Грозного, с которого соскочил царь, соскочил Грозный, тиран, владыка, – ничего этого нет; перед тобой только выбитый из седла зверь, который под влиянием страшного удара на минуту стал человеком. Я рад, что живу, когда живёт Илья Ефимович Репин. У меня нет похвалы для этой картины, которая была бы её достойна».
Летом 1884 года непревзойденный мастер кисти наконец-то приступил к работе над живописным портретом Гаршина, который был задуман ещё в первые дни их знакомства. «Вот уже несколько дней, как я хожу к Репину и позирую ему. Портрет выходит, кажется, очень хороший, из лучших репинских портретов. Когда он будет кончен, сниму с него карточки», – делился подробностями в письме к матери Всеволод Михайлович.
Литератор очень охотно и подолгу позировал художнику. Пока Репин рисовал, Гаршин читал вслух, так как никогда не расставался с книгами. После сеанса друзья бродили по Петербургу, вели долгие беседы, обсуждая различные вопросы. «Очень я сошёлся с Репиным. Как человек он мне нравится не меньше, чем как художник. Такое милое, простое, доброе и умное создание божие этот Илья Ефимыч, и к этому ещё, насколько я мог оценить, сильный характер, при видимой мягкости и даже нежности. Не говорю о том, как привлекателен уже самый талант его. Я, кажется, писал тебе, что он начал мой портрет. Скоро он будет кончен…» (Из письма В.М. Гаршина к В.М. Латкину. 10 августа 1884)
В этой работе репинский психологизм достиг одной из вершин. Художнику, по словам исследователя С.Н. Дурылина, «удалось передать ту внутреннюю грустящую тревогу, которая не покидала Гаршина». Хотя писатель и изображен в привычной обстановке, за письменным столом с книгами и рукописями, внимание зрителей приковывает в первую очередь его пристальный вопрошающий взгляд. Это одна из лучших работ Репина-портретиста.
Готовое художественное полотно было выставлено на передвижной выставке. Позже его приобрел киевский сахарозаводчик и владелец галереи картин русской школы Иван Терещенко. Сейчас картина, автора которой рецензенты упрекали в том, что он написал Гаршина сумасшедшим и не сумел уловить доброе выражение его глаз, находится за океаном, в Музее Метрополитен (Нью-Йорк).
Время тесного общения с Репиным совпало с наивысшей точкой расцвета таланта Гаршина. Появился рассказ «Красный цветок» – самая сильная, глубокая и жестокая вещь прозаика. Напечатаны «Медведи», сделаны переводы повести Проспера Мериме «Коломба» и сказок для детей Луизы Раме (Уйды) и Кармен Сильвы. Период душевной бодрости и физического здоровья закончился созданием «Сказки о жабе и розе» (1884).
Болезнь захватила Всеволода Михайловича с новой силой, усилились припадки, душевный надлом и нервное состояние осложнили семейные неурядицы – ссора матери Екатерины Степановны Гаршиной с невесткой Надеждой Михайловной. Сил для художественной работы не осталось. «Голова постоянно болит, памяти нет, бессилие и вялость постоянно валят на постель. И надо всем этим мучительный страх сойти с ума и опять испытать весь этот ад». (Из письма В.М. Гаршина к В.М. Латкину. 29 августа 1885)
Роковой финал был, по-видимому, предрешён. 19 марта 1888 года накануне предписанной врачами поездки на Кавказ, когда в квартире Гаршиных все спали, Всеволод Михайлович тихо отворил дверь, вышел на площадку и бросился в лестничный пролёт. Когда его подняли, он был в сознании. При падении он получил перелом ноги и сотрясение мозга.
Переводчик Ф.Ф. Фидлер вспоминал: «Целых 2 часа он был в полном сознании и рассказал Герду следующее: «Вдруг я просыпаюсь и чувствую, что невидимая, всемогущая сила велит мне встать и идти на лестницу. Я шёл, как во сне, и спустился этажом ниже. Тут меня непреодолимо потянуло через перила. Я перелез их, повис, держась руками за железные прутья, и хотел уже сброситься, как мне стало совершенно ясно, что я делаю не то, что следует. Но силы меня оставили, и я грохнулся вниз… О, как мне стыдно! Все теперь скажут, что я покушался на самоубийство! Какой стыд! Какой стыд!» И он несколько раз прижимал руку к сердцу. После этого он лишился сознания».
Писателя поместили в больницу Александровской общины сестер Красного Креста, где он через пять дней скончался, не приходя в сознание. Умер благороднейший из идеалистов, человек, у которого, выражаясь словами Чехова, «день и ночь болела совесть». Огромная толпа почитателей покойного, его товарищей, учащейся молодежи провожала Гаршина к месту его последнего успокоения на Волковом кладбище. В этой толпе находился и Илья Ефимович Репин, который в кладбищенской церкви сделал последние карандашные зарисовки почившего друга. Известны три его рисунка. На одном из них – две авторских подписи художника, одна из которых, сделанная черной тушью, стала прощальным приветом В.М. Гаршину от живописца.
Памяти «Гамлета сердца» А.П. Чехов посвятил рассказ «Припадок», а Николай Минский – «Эпитафию»:
Чья совесть глубже всех за нашу ложь болела,
Те дольше не могли меж нами жизнь влачить.
А мы живем во тьме, и тьма нас одолела.
Без вас нам тяжело, без вас нам стыдно жить!»
Свет всеобъемлющей любви, заложенный в книгах Гаршина, до сих пор согревает сердца и души его читателей.
Материал подготовила Э.Е. Винокурова