Начало 30-х годов.
Восточная Европа.
Радист Сергей Зодченко в наушниках сидел, склонившись над планшетом рации. Это был курносый, худой молодой человек лет двадцати пяти. Увлеченный прослушиванием эфира он облокотился на стену окопа и казалось не обращал внимание на происходящее вокруг: рот его был полуоткрыт, сосредоточенный взгляд зеленых глаз излучал любопытство. Он слышал и видел бой, но не как обычные солдаты и офицеры через оптику и прицелы, он слышал и видел бой в эфире: писк, свист, журчание и переливы десятков кодированных и открытых сигналов, он видел графики и развертки сигналов на исцарапанном экране планшета батальонных, батарейных, штабных раций и радиостанций. И не только своих. Чей-то холодный голос на немецком языке спокойно и уверенно произносил команды, почти буднично. Искажения, вносимые декодером при расшифровке сигнала, добавляли голосу металлические нотки делая его ещё менее похожим на человеческий. Яростные ругательства командиров наших Тигров, отбивавших атаку польских легкобронированных машин на правом фланге. Затем едва разборчивый булькающий, трещащий и пропадающий из-за помех РЭБ противника донесся безнадёжно усталый голос: Га...ер, гов...т Тай..., Гангстер, го..рит Тайм..р, ...стер, ...ит Таймыр... Это взывал к штабу какой-то неизвестный Сергею батальон, чьи позывные вдруг вынырнули из потоков бушующего РЭБ-атаками эфира. Зодченко невольно представил своего далёкого собрата-связиста, уставшего, так же склонившегося над монитором станции и прижимающего наушник гарнитуры сильнее к уху что бы хоть что-то услышать в этом цифровом шторме, ругающего эту долбаную электронику, но по-прежнему свято верующего в её силу. Зодченко не долго задумывался над этой картиной и мысли быстро вернулись к наблюдательному пункту, с которым он держал связь. Вот там сейчас реальная движуха прёт! Комбат уже четыре раза вызывал огонь и каждый раз на правый фланг. Ничего удивительного, из соседней деревни лезут твари, до куда наша арта не дотягивается. Радист поднял голову и взглянул в серое небо, где-то там висел Орлан, но связь с беспилотником стабильно давили пшеки. Он в очередной раз без особой надежды развернул окно с Орланом, но то лишь отображало надпись "отсутствие сигнала". Рядовой Аслан Казакеев, который был радистом с командиром на наблюдательном пункте в ответ на вопрос Зодченко о том, что у них нового, разразился в эфир отборными матюгами. Боится! Ругается, потому что боится! Да ладно, все боятся, но чего в эфир то панику выдавать? Повезло же работать с таким... Асланом.
Вспомнилось как батарея выгрузилась из эшелона на небольшой пригородной станции у Червонограда перед переброской в Польшу. Пошли ракеты пшеков, сирены, работа ПВО, всё как положено. ПВО тогда кстати не плохо отработало, обошлось без потерь, но Казакеева тогда нашли не сразу. Он убежал к самому КПП у въезда в город, до которого больше километра. Там его свои же мордой в грязь и положили. Что за тело бежит к проволочному ограждению запретной зоны?
У Сергея с Асланом сразу какой-то не заладилось, открытого конфликта не было, но Казакеев всем видом показывал свою неприязнь и по имени к Зодченко никогда не обращался, всё чаще называя его "дрыщом" за худощавое телосложение. Вспомнился и разговор, случившийся незадолго перед этим боем.
- Ну всё дрыщара, молись - сказал Казакеев со злостью сминая сигарету в фуфелке сделанной из трофейной банки "Нутеллы". - тут можно без башки остаться.
- Тут люди и поумнее нас головы кладут, - с явным недовольством ответил Зодченко.
— Вот пусть умники свои головы и кладут, а я свою тупую башку сберечь хочу. - Казакеев прищурил карие глаза и с харкнув пошёл прочь. Нет он не был слабаком физически и показывал это телосложением своим и движениями, которые излучали уверенность и силу. Зодченко долго смотрел ему в след, в груди застряло чувство солдатской обиды: "Лижбы жопу свою сберечь. Шкура..."
Радист скосил взгляд в сторону огневых позиций батареи. Между наваленных в кучу досок и груды строительного мусора образовалась щель, через которую он видел чернеющие на фоне серого неба стволы орудий. Старший на
батареи лейтенант Алиев что-то объяснял своим, размахивая руками, то и дело поправляя каску. Лейтенант был молод и чрезвычайно подвижен, всегда любил щеголять своей модной чёрной бородкой, но за последнюю неделю напряженных боёв зарос до неузнаваемости и теперь не отличался ничем от своих подчинённых-борадочей. Вот из-за полуразрушенного сарая, который сейчас исполнял функции командного пункта батареи выскочил знакомый связист с рацией и направился к Алиеву. Зодченко решил, что Алиева наверняка вызывают из штаба. Тот выхватил трубку и спустя пару фраз, бегом направился в командный пункт. Зодченко взглянул на часы. Уже перевалило за одиннадцать часов, солнце было в зените, но из-за сплошной облачности было совершенно не понятно утро сейчас, день или вечер... Пора вызывать наблюдательный пункт. Радист легонько ударил ладонью по чехлу рации - он понимал, что это никак не улучшит прием, но взвинченные нервы давали о себе знать и казалось, что от легкого толчка улучшается слышимость.
- Берёза, Береза ответь Акиму! Берёза Акиму! - он сделал запрос ровно и отчётливо, как и подобает истинному радисту, и вдруг рыкнул с неповторяемой интонацией, особенно налегая на "р": - Пр-рыём!
Берёза ответила недовольным голосом Казакеева.
- Аким, жди, будет работа!
Зодченко, сжав губы замер, сильнее придавив гарнитуру к уху. Что ж, работа так работа. Подождём рас такое дело. Берёза потребовала к микрофону Алиева. Зодченко что есть мочи завопил связному, что бы тот позвал старшего по батарее. Спустя считанные секунды лейтенант, поправляя каску стоял возле радиста. Он уже был в курсе обстановки. Пшеки на правом фланге получили по щам от Тигров и потеряв почти десяток единиц техники тупо закончились. Сколько пехоты поляков нашинковали миномёты Тигров пока сложно сказать, но при отбитии таких атак – как правило очень много. Теперь в бой пойдут немецкие танки. Наша пехота едва ли выдержит удар Леопардов. Можно ожидать самого худшего развития событий, батарея готовится к круговой обороне. Наши танки уже вызваны на этот участок и расчетное время их появления на четырнадцать часов дня. Надо продержаться. Молодой лейтенант стремительным движением схватил один наушник гарнитуры и микрофон, лицо его напряглось, на лбу появились морщины.
- Слушаю, капитан! - тревожно спросил он. Зодченко услышал в наушниках знакомый тенор Державина, командира батареи:
- Леопарды на западной окраине Чесников! Выдвинулись в нашем направлении! Друг, готовься...
Зодченко очень любил командира батареи. И теперь, слушая его голос, он словно видел капитана там, на наблюдательном пункте за разрушенной фермой. Капитан был широкоплеч и поджар, русые волосы и уставший взгляд серебряных глаз. Комбат всегда тщательно брился, крутой подбородок его всегда отливал глянцевой синевой. Он совершенно не умел сидеть без дела и вечно был чем-нибудь занят: на переднем крае изучал вместе с разведчиками оборону противника - на долгие часы замирал с биноклем; уточнял данные разведки, наносил на карту новые цели и высчитывал данные для ведения огня... Радист припомнил и как он часто говорил: "Ничего, друг, нам еще долго жить. Хорошо жить будем." В это "хорошо жить" входило всё. Хорошо жить означало и то, что надо честно выполнять те многочисленные обязанности, которые возложены на каждого войной, и то, что в будущем им, солдатам, прошедшим огонь, воду и медные трубы, предстоит много трудиться... И только одного не вкладывал капитан в эти ёмкие слова: жить хорошо не означало жить в безделье и праздной сытости. Вдруг Зодченко вздрогнул и округлил зелёные глаза: в наушниках раздался крик капитана Державина: "Куда?! Стой дурак!", спустя пару секунд громыхнуло, в рации затрещало. Рука лейтенанта Алиева, привычно потянувшаяся к бородке, замерла в воздухе, густые брови сдвинулись к переносице. Тревога одновременно холодным клином засела в их груди, и, встретившись взглядом с лейтенантом, Зодченко увидел в глазах старшего безмолвное ожидание чего-то тяжкого и мучительного. Но спустя ещё несколько секунд вновь раздался голос Державина, едва уловимо изменился по сравнению с тем, каким он был минуту назад.
- Мины. - коротко сказал он, - Обстрел. – И приказным тоном: - Лейтинант Алиев! Немедленно направь ко мне радиста рядового Зодченко! Без рации.
Зодченко понял: с Казакеевым что-то случилось. Вскоре Зодченко уже бежал по иссеченному снарядами и минами редкому лесочку, миновал развалины конюшни, легко перемахнул через полуразвалившийся забор загона. Навстречу попала группа раненных с медиками. Лица их были безучастны, равнодушные ко всему. Они словно ушли в себя. Зодченко хотел было спросить их обычное: "Как там на передке?", но одёрнул себя - передовая рядом. Ещё пару сотен метров он окажется среди полуразрушенных построек фермы. Картина, которую Зодченко увидел в наблюдательном пункте заставила его на миг остановиться и оглядеться. Еще вчера сараи и дома сохраняли свои стены, зиявшие черными провалами окон, да провалившимися местами крышами. Теперь от строений остались лишь изломанные брусья каркаса и стропил, да разбросанные ворохи утеплителя, куски рваного сайдинга, лом сельскохозяйственного оборудования и прочий хлам. Над развалинами висел серый дымок - может быть, пыль после обстрела ещё не осела. Похоже немцы основательно берегут свои танки и без хорошей артподготовки в бой не пускают. Зодченко невольно прижал руку к груди, ощущая колотящееся сердце. Затем он рукавом вытер пот, заливавший лицо, и заторопился к обглоданным деревцам, которые начисто лишились своих крон. Возле них и находился наблюдательный пункт. Вокруг шла пальба. Рядом работали миномёты, и казалось, будто это топоры дровосеков дружно, в лад стучат по звонкой древесине. Эти звуки отчётливо выделялись на фоне непрерывной автоматной и пулемётной трескотни. Зодченко невольно пригнулся: он никак не мог привыкнуть к таким ожесточённым боям. И даже здесь, в траншее хотелось пригнуться пониже, на всякий случай.
Окоп наблюдательного пункта основательно потрепало при обстреле: одна из стен его обвалилось, огромная воронка зияла возле бруствера, над которым знакомо возвышались рожки стереотрубы комбата. Во всем этом хаосе Зодченко с искренней радостью увидел капитана Державина. Тот стоял с рацией, тонкий прут антенны гибко покачивался, словно отзываясь на каждый выстрел.
- Товарищ капитан! - надрывающимся голосом прокричал Зодченко. - Рядовой Зодчинко прибыл по...
- Хорошо, хорошо. - спокойным голосом перебил его капитан. - Очень вовремя, друг, очень. Это видишь? Капитан хищно оскалился и его грязное от сажи и земли лицо перекосила гневная гримаса. Он положил руку на плечо радиста, повернул солдата влево. На дне окопа, накрытый брезентовым тентом, лежал Казакеев. Лицо его было словно каменное, левая рука торчала из-под брезента и была неестественно вывернута. Зодченко невольно сделал шаг назад, уткнулся спиной в стенку окопа. Державин притянул солдата к себе, его суровый взгляд стал еще более мрачным.
- К рации друг. А Казакеев... О нем не надо горевать. Трус. - Коротко пояснил: - Обстрел. Из миномётов. Этот, - он кивнул в сторону трупа, - рванул, бежать хотел. Прилетать начало прямо по нам. Первая же мина его. Такие дела друг.
Зодченко схватил рацию, капитан снова вернулся к наблюдению за полем боя. Стрельба усиливалась. Старлей, представитель стрелков, до сих пор молча стоявший в дальней стороне окопа с биноклем в руках, сорванным голосом крикнул что-то командиру батареи. Тот согласно кивнул и быстро сверившись с картой-схемой, наклонился к Зодченко и назвал ориентир. Зодченко привычным громким и четким голосом прокричал координаты в рацию. Радист едва различал голос командира батареи в грохоте боя. Капитан выкрикивал номера ориентиров, цифры, координаты: не слухом, каким-то особым чутьём радист угадывал залпы своих - пятой батареи! - снарядов, которые разрывались, впереди в окутанной серым дымом лесополосе. Ход времени, казалось, остановился: в голове сидела лишь одна мысль, как бы не ошибиться в передаче данных и точно передать команды. Об опасности думать было просто некогда, но его взгляд то и дело падал на тело Казакеева. На его синее лицо, перебитую руку, лужу тёмной вязкой жидкости которая образовалась под погибшим за это время... Рядом находился капитан, сильный, уверенный, свой. С таким не было страшно. Время от времени командир батареи о чем-то спрашивал старшего лейтенанта. Коротко посовещавшись каждый возвращался к своему делу. Старлея Зодченко видел впервые и фамилии его не знал. Старлей всё так же неподвижно стоял на одном месте и наблюдал за полем боя в бинокль. Худощавое лицо, обильно измазанное сажей, как и у комбата, свежевыступевшие капельки пота катились по лбу смывая сажу образуя дорожки светлой чистой кожи. На плече виднелась нашивка наполовину оторвавшаяся и сильно испачканная, но на ней всё ещё можно было разглядеть зелёного орка из Вахи с калашом на перевес, такие нашивки были популярны ещё во времена СВО. Старший лейтенант говорил сиплым, сорванным голосом и почти не отрывал взгляда с поля боя. Танки приближались. Приближались и разрывы снарядов. И грохотали это не вражеские, а наши снаряды. В какой-то момент даже стал слышен рёв двигателей вражеской техники, и наша арта била уже почти в упор. Потом поле боя окутало белым дымом, немцы, отстрелив дымовухи развернули технику и поспешили убраться с этого направления. Зодченко, увидел на лице капитана сдержанную улыбку, лишь на короткое мгновение и он вновь стал серьёзным. Если бы Зодченко видел себя со стороны, он заметил бы, что и его лицо тронула улыбка. На минуту наступила тишина...
- Отбили. - еле слышно прохрипел старший лейтенант, словно стараясь не тратить остатки своего сорванного голоса, для сообщения такого очевидного всем факта. Только теперь, когда старлей уселся на ящики и начал поправлять форму, Зодченко сумел в деталях разглядеть его лицо, потухший, уставший взгляд, глубокий шрам, тянущийся от левого виска и дугой проходящий через всю щёку. Этот старлей был совсем не молод, и возможно потому он взглянул на Зодченко как на сына и неожиданно тепло и серьёзно подмигнул словно говоря: "Ничего, пшеков отбили и фрицам наваляем!.."
К радисту подошёл капитан Державин, напряжение боя уже исчезло с его лица, оно оставалось просто уставшим.
- А сколько тебе лет, Зодченко? - спросил капитан, усаживаясь напротив на уложенные в стопку старые полу гнилые доски.
- Двадцать три. - немного растерянно ответил Зодченко, его только начало отпускать, адреналин все еще бушевал в крови.
- Да брат, молодой ты ещё, - сказал капитан, улыбаясь и показывая ровные белые зубы, которые на фоне измазанного сажей и пылью лица смотрелись очень контрастно. - Двадцать три... В твоё время я только универ закончил. Забавно получилось, - он посмотрел на старшего лейтенанта. - Авиацией увлекался, хотел самолеты строить... Но как-то всё не получалось попасть в КБ на хорошее место без опыта, на плохое не хотелось. Потом была первая мобилизация, деваться было некуда. Вот таким же как ты - рядовым и начал воевать. Сложно было, особенно в начале. Страшно. И не только потому что кругом смерть. Страшно было от того, что целишься в человека, а он бежит такой, далеко, но зелёную повязку на рукаве хорошо видно. Очередь выпускаешь, он падает. Потом подходишь к нему, калаш как у тебя, только шмотки натовские. Перевернёшь на спину, рожа то же наша - славянская, шмонать начинаешь - в документах имя и фамилия наши. За углом стоит выезженная шестьдесятчетвёрка, разбитый уазик, всё как у своих. Вот это меня больше всего пугало. Но потом и стволы у них пиндосские появились и техника пошла натовская. Легче стало. А однажды случилось на наёмников нарваться... Итальяшка тогда на меня выбежал, так вот его легко было убивать. А сейчас так совсем легко, куда не плюнь - всюду чужак. Капитан, помолчал несколько секунд, посмотрел в серое небо, продолжил. - Потом, когда укры кончились, была заморозка. Я на гражданку ушёл, с работой проблем уже не было, с деньгами то же. Вроде живи да радуйся, но внутри пустота была, крыша поехала, бухать начал, работу потерял. Мыкался так несколько лет, потом вдруг снова горячо стало. По телику как объявили, я аж протрезвел. Ни секунды не думая сорвался в призывной пункт и ни разу сомнений у меня не возникло и до сих пор не пожалел. С тех пор по окопам и бегаю, топчу уже вражескую землю, врагов убиваю настоящих. Видимо здесь мне и место...
Несколько минут они сидели молча. Потом Зодченко вновь прошёлся по эфиру. Ничего не изменилось, связи с воздухом не было. Лишь многочисленные открытые и шифрованные каналы трещали и свистели в эфир стараясь пробиться через РЭБ помехи. Он вновь наткнулся на голос неизвестного немца. Он по-прежнему был холодный и металлический, но теперь он что-то требовал и лишился уверенности и спокойствия. Старлей не сводил глаз с поля боя, лишь позволил себе облокотиться плечом на деревянную стенку окопа. Едва шумно выдохнул, как глаза его сверкнули злобой.
- Опять пошли! - прохрипел он сорванным голосом и схватился за бинокль. Словно в подтверждение его слов, впереди поднимая фонтан земли рванул снаряд. за ней другой и спустя несколько секунд всё утонуло в грохоте обстрела... Державин вновь обнялся со стереотрубой, а Зодченко сгорбатившись над радиостанцией уселся рядом с ним. Вновь загрохотала родная артиллерия, взрывы слились в одну непрерывную канонаду. Танец смерти перепахивал гектары земли под музыку артиллерийской дуэли. Вновь пошли Леопарды, с разных направлений выходило сразу несколько машин. Из лесопосадок справа вышла тройка, из развалин деревни спереди пара и еще четыре по объездной дороге, слева из-за пригорка прямо по полю шеренгой вынырнуло ещё шесть машин. За ними наверняка пойдут коробочки с десантом. Леопард был легкой мишенью в руках у рукожопых хохлов при превосходстве нашей авиации в небе. Сейчас всё не так просто, ПВО здесь плотное, да и немцы не кретины, ни те, которые сидят в танках, ни те, которые ими командуют. А тут полтора десятка свежих модернизированных танков прут на потрепанный фланг. Вдруг эфир очистился от помех. Зодченко на мгновенье решил, что рация перестала работать совсем. Но голоса своих каналов зазвучали кристально чистыми голосами, а окошко связи с Орланом сменило надпись "Нет связи" на приемлемую картинку и посыпало данными информации. Одно дело слышать о происходящем на поле боя от командира, другое увидеть картинку всего поля боя с высоты птичьего полёта. Пораженный Зодченко задержал дыхание глядя на армаду танков несущихся по полю прямо на их позиции. За ними действительно показались бронемашины с пехотой. Наконец он встрепенулся и закричал.
- Товарищ капитан! Есть картинка! Беспилотник! Есть связь с беспилотником!
Державин метнулся к планшету. Закипела работа, теперь корректировка огня была в разы точнее, в первую же минуту на поле боя вспыхнули два танка. Появилась информация что уже на подходе наши танки, осталось лишь их дождаться. Но радоваться пока рано, немецкие Леопарды совсем близко. Вдруг рвануло невероятно громко, уши заложило, стены окопа задрожали и, прежде чем окоп обильно посыпало землей, Зодченко увидел на экране планшета как у ближайшего Леопарда рванула боеукладка и огненный бутон выбросил башню на десяток метров вверх, та несколько раз кувыркнулась в воздухе и плашмя упала в изрытую взрывами и гусеницами землю. Зодченко даже успел подумать, что беспилотник очень удачно снял этот момент и в ближайшие дни околовоенные блогеры растащат этот видосик по своим группам и соберут кучу лайков. Но спустя миг эти мысли уже покинули голову.
Двойка Леопардов прорвалась с левого фланга и неслась на их позиции. Старший лейтенант опустил бинокль, выхватил из ниши "Крюк" и вскарабкавшись по ящикам выбрался на бруствер. На секунду оглянувшись, он встретился взглядом с Зодченко. Сердце солдата сжалось, он отчётливо прочитал в этом взгляде: "Что ж, брат, ничего не поделаешь, надо." Спустя несколько секунд старлей уже добежал до полуразвалившегося домика из сэндвич-панелей и исчез за грудами строительного мусора. Лишь только пара танков поравнялась с этими развалинами, старлей произвёл выстрел. Тандемный выстрел поразил первую идущую машину. В первую секунду казалось, что ничего не произошло, танк лишь начал сбавлять ход и вдруг резко затормозил, вгрызаясь гусеницами в мягкий грунт. В это же время идущий сзади обошёл подбитую машину, развернув башню, направил орудие на развалины и, не снижая хода, выстрелил. Лёгкая постройка разлетелась на мелкие кусочки.
Капитан отстранился от стереотрубы и, развернувшись к радисту, неторопливо поправил шлем. Зодченко заметил, что капитан в этот момент словно вырос. Широкие плечи его будто стали ещё шире, он переступил ногами, будто прочнее утверждая своё тело на дне окопа.
- Ну, солдат, на нас - танки! - Зодченко сразу понял смысл этих слов: значит, впереди уже не было никакого прикрытия. Они одни: он и капитан. Жуткий холодок пробежал по его спине, и во рту мгновенно пересохло. "Огонь на себя, надо вызывать огонь на себя" - тяжёлая мысль обожгла сознание. Командир понял, о чём думал солдат. Глубоко дыша, он пытливо взглянул в лицо радиста:
- НЗО – я! НЗО – я! НЗО - я!
Неподвижный заградительный огонь по наблюдательному пункту.
Трижды сказал капитан, и трижды отчётливо повторил команду Зодченко в рацию, и трижды повторил её радист на батарее лейтенанту Алиеву. По позициям наблюдательного пункта словно кувалды ударили тяжелые снаряды. Несколько минут взрывы перемалывали всё, что находилось над поверхностью земли, воздух прорезался свистом мелких осколков и гудением крупных. Начали поступать сообщения, что четыре танка уничтожено, продвижение тяжелых машин затруднилось, некоторые экипажи начали разворачивать свои танки и отступать. Зодченко смахнул с планшета землю, стараясь разглядеть картинку с беспилотника. Вся округа утопала в разрывах снарядов, из-за пыли и дыма разглядеть что-либо было невозможно. Наконец-то на горизонте появилась шестерка наших "Прорывов". Судя по тому, что как минимум у двух машин антидроновые сетки были сорваны, путь сюда для них оказался непростым. С ходу наши машины вступили в бой.
Зодченко откопали через полчаса или даже меньше. Первым, кого он увидел, когда пришёл в чувство, был лейтенант Алиев. Он смотрел на Зодченко каким-то новым, необычным взглядом, губы его были сжаты. - Жив? - мягко спросил Алиев, аккуратно приподнимая и усаживая тщедушное тело Зодченко, стряхивая с него землю. - Ну вот, есть кому рассказать за нашего капитана. Зодченко дернулся из рук лейтенанта, поёрзал немного. Мимо на санитарных носилках пронесли тело капитана Державина. Всё лицо его было в крови. Перед глазами Зодченко встали последние минуты боя. Он громко всхлипнул и уткнулся лицом в ладони, плечи его задрожали. — Это он меня... закрыл... - ели выдавил из себя радист. - Когда танк на окоп наехал... Капитан меня в сторону откинул, навалился на меня, потом арта наша по этому танку... А ещё... старший лейтенант был... от пехоты... Он с РПГ по танку... Так медленно, сбивчиво, но Зодченко рассказал обо всём. Никто не торопил его и не задавал лишних вопросов. Каждый чувствовал горечь утраты и, наверное, каждый вспомнил любимую фразу Державина: "Будем хорошо жить". Теперь она словно обязывала каждого жить по наставлению Державина. А Зодченко, который в этот день пережил и перечувствовал больше, чем за всю свою жизнь, думал о том, что он теперь в долгу и перед старшим лейтенантом из пехоты, и перед капитаном, и ещё перед многими... Словно есть на свете эстафета мужества, которую отныне и принял в свои руки рядовой Зодченко... - Твою ж мать! Повезло же тебе! - услышал он голос Алиева. - Даже планшет на рации не пострадал! Теперь лейтенант Алиев был главным на батарее. Зодченко развернул рацию и машинально пробежался по эфиру. И вновь наткнулся на ставшего уже знакомым голос немца. Только в нём уже не было слышно прежней стальной уверенности, голос срывался, жаловался и словно каялся перед кем-то. Радист слушал его с мстительным злорадством, думая, что так и должно быть. Он понимал свою силу, он глубже, чем раньше, понимал силу своей страны. И теперь он понимал, что добро не просто одержит победу над злом, но и поставит его на колени, а потом безжалостно перережет ему глотку.