Летом 1787 года всемогущий повелитель Тавриды светлейший князь Григорий Александрович Потемкин давал торжественный обед в Инкерманском дворце. Главной его гостьей была императрица Екатерина II, которая в сопровождении австрийского императора Иосифа II – союзника в будущей войне с Турцией – инспектировала недавно присоединенные к России крымские земли.
Текст: Дмитрий Копелев, фото предоставлено М. Золотаревым
По знаку хозяина слуги отдернули закрывавшие балкон драпировки. Взорам вельмож открылась Севастопольская гавань, где в обрамлении мощных крепостных сооружений выстроились в стройные кильватерные колонны корабли Черноморского флота. Эта огромная бухта могла бы вместить и укрыть от бурь все европейские флоты: размерами она не уступала ни испанскому Кадису, ни британскому Магону, ни французскому Тулону – великим военно-морским базам Средиземного моря. Залпы салюта заглушили восхищенные возгласы гостей. У них за спиной лежали Европа и безбрежная Тартария, империя московитов, а на другом берегу простирался сказочный Восток. Собравшимися овладело чувство сопричастности великому – как будто вернулись времена победоносного императора Августа, владевшего Азией и Европой. Уж не античные ли боги благоволят этому одноглазому русскому герою? Здесь, на крымских берегах, над руинами древнего Херсонеса, еще витали их тени. Могущественная Россия, словно по волшебству поднявшаяся из глубин Азии, взяла на себя священную миссию – возродить новый Рим и навсегда изгнать из Европы нечестивых турок...
А начиналось все в Петербурге июньским днем 1762 года. После свержения с престола императора Петра III народ ликовал. Рекой лились пиво и вино для солдат, грабивших дома приближенных императора. С криками «Виват Екатерина!» воины сдирали с себя сшитые на прусский манер ненавистные мундиры, врывались в кабаки, грозя перебить всех инородцев. Их предводительница, молодая красавица Екатерина Алексеевна, привлекала к себе все взоры. Облаченная в зеленый мундир преображенцев, она держалась в седле не хуже амазонок. Верхом на белом породистом рысаке Екатерина возглавила войска, двинувшиеся в Ораниенбаум, чтобы арестовать ее свергнутого супруга. Она выхватила саблю из ножен, но оказалось, что на ней нет темляка. Императрица замешкалась, но тут перед ней возник 22-летний великан, красавец-конногвардеец: сорвав свой темляк, он протянул его всаднице. Знал ли никому тогда не известный Григорий Потемкин, что это мгновение изменит всю его жизнь? Как бы то ни было, но его конь так и не захотел возвращаться в строй… «Ну что же, молодой человек, – улыбнулась Екатерина, – едем вместе, судьба, видно, вашему жеребцу скакать рядом с моей кобылой». Возможно, все именно так и было.
Вскоре, награждая офицеров, отличившихся в перевороте, Екатерина особо выделила Потемкина, который всем дирижировал «рассудительно, храбро и расторопно». Гвардеец получил 400 душ крестьян, 10 тысяч рублей и был пожалован подпоручиком и камер-юнкером двора. Такой дождь наград пролился явно не случайно. Тем более что историей с темляком участие молодого конногвардейца в свержении Петра III не ограничилось...
«Я ВСЕГДА К ВАМ ВЕСЬМА ДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНА»
Молодой Гриц, как называли Потемкина дома, был выходцем из мелкопоместного смоленского шляхетства и гордился своим происхождением. В семье сохранилось сказание об основателе рода – вожде самнитов Понциусе Телезине. Он будто бы сражался против Суллы, а в I веке до н.э. потомки этого италийского вождя переселились к берегам Балтийского моря и осели на литовских землях. При великом князе Василии III Потемкины перешли на московскую службу и были пожалованы вотчинами под Смоленском. Они верой и правдой служили московским государям, хотя и не занимали важных постов, и к столичной жизни так и не привыкли. Городской суете они предпочитали свое поместье Чижово, где в 1739 году родился Григорий. В 7 лет Гриц потерял отца. Мать определила сына в Смоленскую семинарию, а затем перевезла в Первопрестольную, устроив в пансион профессора Лютке в Немецкой слободе и записав в лейб-гвардии Конный полк. Затем, после недолгого пребывания в недавно открытом Московском университете, он перебрался в столицу.
В элитном Конногвардейском полку Потемкин состоял ординарцем при шефе полка принце Георге Людвиге Голштинском – дяде императора Петра III и стороннике прусской дисциплины. Потемкин исполнял роль переводчика, передавая приказы принца офицерам, не разумевшим по-немецки. Видимо, он проявлял немалое рвение и способствовал переходу конногвардейцев на сторону Екатерины. Во время переворота принц Голштинский был захвачен солдатами и едва не погиб. Его полк проследовал к Казанскому собору и присягнул новой императрице. Потемкина отрядили конвоировать Петра III – Григорий стоял в карауле возле его покоев в страшную ночь, когда император скончался от «геморроидальных колик». Случайно ли ворвавшиеся караульные задушили несчастного императора или только держали его за ноги, искренне полагая, что помогают доктору влить ему «микстуру», никто так и не узнал.
Ради Екатерины Потемкин был готов на все. Тайно влюбленный в императрицу, молодой гвардеец ловил мгновения, когда мог украдкой взглянуть на нее. Он даже сочинил песню: «Жестокое небо! Зачем создало ты ее столь прекрасной? Зачем создало ты ее столь великой? Зачем желаешь, чтобы ее, одну ее мог я любить? Ее священное имя навеки у меня на устах, ее дивный образ навеки в сердце!» Полные обожания взгляды не остались без внимания и заставили императрицу пристальнее присмотреться к своему поклоннику.
В 1763 году на Потемкина обрушилась непонятная болезнь. Он слег с сильным жаром и мигренью, однако от помощи докторов отказался. Врачевал его знахарь, который наложил ему на голову и глаза некую целебную повязку. Потемкин вскоре ощутил сильную слабость, голова разрывалась от боли. Он сдвинул повязку, открыв левый глаз, потом сорвал ее. И с ужасом осознал, что его правый глаз больше не видит.
Потеряв глаз, Потемкин на несколько месяцев заперся в спальне, отрастил бороду, подумывал уйти в монастырь. Ходили, правда, слухи, что на самом деле он лишился глаза после потасовки с братьями Орловыми, которые ревниво оберегали Екатерину от поклонников и изувечили его в драке. Страдания влюбленного не оставили императрицу равнодушной. Она призвала несостоявшегося монаха к работе в Синоде и вскоре поняла, что Потемкин – человек проницательный, знающий, умеет управляться с людьми и заводить полезные связи. Он оказался «зело полезен» в работе над секуляризационной реформой и вошел в узкий круг ее доверенных людей.
В 1768 году, когда началась война с Турцией, Потемкин отправился с армией на юг и за год сделал блестящую карьеру. Храбрец воевал под руководством фельдмаршала Петра Александровича Румянцева, отличился при штурме крепости Хотин и в кровопролитных сражениях при Фокшанах, у Браилова, при Рябой Могиле и у реки Ларга. Но победы ждали его не только на полях сражений. Румянцев доверял своему любимцу и неоднократно отправлял его с поручениями в столицу. Осенью 1770 года, прибыв в Петербург, Потемкин преподнес Екатерине священный крест из валашского монастыря в Радовозах, который, как уверяли местные жители, был сделан из частиц Животворящего Креста Господня.
Втайне от Орловых Екатерина позволила молодому генерал-майору писать ей письма, которые по прочтении сжигала. А 4 декабря 1773 года неожиданно написала ему: «Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что вам некогда письмы читать. И хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, чего вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу вы любите. Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас прошу попустому не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, зделаете вопрос: к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: к тому, чтоб вы имели подтверждение моего образа мысли об вас, ибо я всегда к вам весьма доброжелательна». Витиеватое письмо, но только не для влюбленного! Потемкин понял, что его ждут, и устремился в Петербург. Вечером 4 февраля он уже был в Зимнем дворце.
ГОСПОДИН БОГАТЫРЬ
Потемкин приехал вовремя. Екатерина только что порвала с Орловыми и лишилась их поддержки в момент обострения придворных интриг. Не желая делить власть с сыном-цесаревичем Павлом, имевшим поддержку при дворе, императрица боялась лишиться престола. Потемкину она доверительно объяснила, что ей нужны не просто преданные люди, а близкий человек. Но тот потребовал от всесильной императрицы… «чистосердечной исповеди»: он недвусмысленно дал понять, что не собирается быть игрушкой в ее руках. Он тайно любил ее уже двенадцать лет. Сейчас ему 35, императрице – 45. Стать очередным, каким-то там по счету фаворитом – не его удел!
Роман разгорался долго. Екатерина пишет «Чистосердечную исповедь», в конце которой разместила трогательное признание: «Потом приехал некто Богатырь. Сей Богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его…» И далее: «Ну, господин Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих. Изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих <…> Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и есть ли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви»…
Екатерина и Потемкин вели себя словно юные влюбленные, опасающиеся родительского гнева. Виделись украдкой, в тайных местах, соблюдая осторожность: поднимались раньше лакеев и истопников, крадучись покидали свои апартаменты и пробирались темными коридорами. Любая оплошность могла скомпрометировать императрицу и вызвать нежелательные пересуды. «Я пришла к вам, но, увидав в дверь спину секретаря или унтер-офицера, убежала со всех ног», – писала Екатерина своему cher époux – «милому супругу». Влюбленная женщина с трудом находила слова, которые могли бы передать ее нежные чувства к «голубчику» «Гришенку бесценному», милому своему «Гяуру»: «Я его не люблю, а есть нечто чрезвычайное, для чего слов еще не сыскано. Алфавит короток и литер мало». «Какие счастливые дни я с тобой провожу. А скуки на уме нет, и всегда расстаюсь чрез силы и нехотя. Голубчик мой дорогой, я вас чрезвычайно люблю… Я отроду так счастлива не была, как с тобою… Прощай, брат, веди себя при людях умненько и так, чтоб прямо никто сказать не мог, чего у нас на уме, чего нету».
Шли годы. Потемкин, в отличие от фаворитов на час, сосредоточил в своих руках огромную власть и фактически превратился в первое лицо в государстве – в царя без титула и короны. Осведомленные люди поговаривали, что всемогущего князя связывают с императрицей «святейшие узы» тайного брака, заключенного 8 июня 1774 года в храме Святого Сампсония на Выборгской стороне в Петербурге.
Но, как часто бывает, в отношениях Потемкина с императрицей были приливы и отливы. В век Просвещения ветреность вовсе не считалась пороком, и самодержица не скрывала своих увлечений от Потемкина. Сменяли друг друга красавцы-фавориты: Завадовский, Корсаков, Ланской, Дмитриев-Мамонов. Иногда, правда, впадая в гнев и устраивая сцены, Потемкин грозил убить очередного соперника. И тогда императрица искала нужные слова, чтобы урезонить ревнивца: «Фуй, миленький, как тебе не стыдно. Какая тебе нужда, что жив не останется тот, кто место твое займет. Похоже ли на дело, чтоб ты страхом захотел приневолить сердце. Самый мерзкий способ сей непохож вовсе на твой образ мысли, в котором нигде лихо не обитает…» Со своими молодыми фаворитами Екатерине было забавно как с малыми детьми: они могли дуться, плакать, выпрашивать подарки. Но без Гришеньки и его «золотой головы» Екатерина оказывалась «как без рук».
Потемкин не походил ни на одного из деятелей Екатерининской эпохи. Блистательный вельможа, сибарит и сердцеед, светлейший не придавал значения условностям и часто принимал посетителей, раскинувшись на турецком диване в халате и «шарварах». Своим привычкам он не изменял даже в сильные морозы: набросит на плечи шубу, повяжет голову розовым платком и в туфлях на босу ногу явится без доклада в комнаты государыни. Вкусы у него были простые, унаследованные из родного Чижова: поднимаясь по парадным лестницам, он грыз яблоки, французским яствам предпочитал русские пироги.
На видевших его иностранцев светлейший производил незабываемое впечатление. Взять, например, австрийского фельдмаршала принца Шарля-Жозефа де Линя, впервые попавшего в Россию в 1780 году, а затем, в 1787-м, входившего в свиту императора Иосифа II во время путешествия Екатерины II в Крым. Аристократ с изысканными манерами, принц умел ценить храбрость, ум и образованность и быстро освоился в доме Потемкина, став здесь своим человеком. «Галантный космополит», принятый во всех дворах Европы и состоявший в переписке с Вольтером, Руссо и Екатериной II, несколько свысока поглядывал на русских вельмож и не мог без иронии описывать, как польские аристократки пытаются вскружить голову Потемкину и заигрывают с ним, чтобы «снискать хотя один взгляд князя… хотя и трудно его встретить, ибо князь крив и кос». Но едва речь заходила о серьезных материях, принц превращался в проницательного дипломата. И вот уже в письме французскому послу в России графу де Сегюру появляется красочное описание его вельможного «приятеля»: «Это самый необыкновенный человек, которого я когда-либо встречал. С виду ленивый, он неутомимо трудится; он пишет на колене, вечно валяется на постели, но не спит ни днем, ни ночью – вечно тревожит желание угодить императрице, которую он обожает. Каждый пушечный выстрел, нимало ему не угрожающий, беспокоит его потому уже, что он может стоить жизни нескольких солдат. Трусливый за других, он сам очень храбр; он останавливается под выстрелами и спокойно отдает приказание. При всем том он напоминает скорее Улисса, чем Ахилла. Он очень озабочен в ожидании опасности и скучает среди удовольствий. Несчастный среди большого счастья, разочарованный во всем – ему скоро все надоедает. Угрюм, непостоянен; то глубокий философ, искусный министр, великий политик, то десятилетний ребенок».
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР
Императрица души не чаяла в своем «милом супруге» и собиралась возложить на него корону Курляндии или Польши, однако Григорий Александрович не желал быть марионеткой в чужих руках. Он считал, что Северная Европа не представляет геополитического интереса, подлинная политика вершится в Новороссии, на юге страны. С этой задачей не справился и сам император Петр. По плечу ли она будет Циклопу, как прозвали этого неудержимого богатыря с львиной гривой и лицом лешего?
«Вы обязаны возвысить славу России. Посмотрите, кому оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику, Цесарцы без войны у турков в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки, Америки. Приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить Вас не может, а только покой доставит. Удар сильный – да кому? Туркам. Сие Вас еще больше обязывает. Поверьте, что Вы сим приобретением безсмертную славу получите и такую, какой ни один Государь в России еще не имел», –наказывал он Екатерине. Потемкин все чаще говорил ей о необходимости убрать с дороги Османскую империю, чье смердящее дыхание угрожает европейскому спокойствию. Он уже воочию видел, как Россия, освободив Египет, Архипелаг, Грецию, выходит на берега древней Тавриды и восстанавливает огромную Греческую империю со столицей в Царьграде, на престоле которого воссядет внук императрицы Константин. Тогда в руках Российской империи окажутся ключи от Европы и Азии и она станет величайшей державой в мире.
В строжайшей тайне был разработан план захвата Крыма. Рисуя императрице будущее, Потемкин писал: «Положите ж теперь, что Крым Ваш и что нету уже сей бородавки на носу – вот вдруг положение границ прекрасное: по Бугу турки граничат с нами непосредственно, потому и дело должны иметь с нами прямо сами, а не под именем других. Всякий их шаг тут виден. Со стороны Кубани сверх частных крепостей, снабженных войсками, многочисленное войско Донское всегда тут готово. Доверенность жителей в Новороссийской губернии будет тогда несумнительна. Мореплавание по Черному морю свободное. А то, извольте рассудить, что кораблям Вашим и выходить трудно, а входить еще труднее. Еще в прибавок избавимся от трудного содержания крепостей, кои теперь в Крыму на отдаленных пунктах». Готовясь к осуществлению своих планов, Потемкин уничтожил казачью вольницу Запорожской Сечи, расчистив подступы к вожделенным землям. Умело плетя интриги, он в ходе переговоров убеждал крымского хана отказаться от престола. В обмен светлейший сулил Шахин Гирею 200 тысяч рублей ежегодного пенсиона и трон Персии. Поверив обещаниям, которые никогда не будут исполнены, хан согласился подписать отречение, и в 1783-м в Крым вошли русские войска. «Какой государь составил столь блестящую эпоху, как Вы? – вопрошал Потемкин Екатерину. – Не один тут блеск. Польза еще большая. Земли, которые Александр и Помпей, так сказать, лишь поглядели, те Вы привязали к скипетру Российскому».
В феврале 1784 года Потемкин получил чин фельдмаршала, возглавил Военную коллегию и стал генерал-губернатором присоединенных к России южных земель. Он понимал, что новой войны с Турцией не избежать, и начал готовиться к будущему столкновению. В низовьях Дона, Днепра и Буга закипела работа по возведению мощных крепостей, был отдан приказ укрепить в кратчайшие сроки Азов, Таганрог, Керчь, Астраханскую оборонительную линию, отстраивать Херсонес. По вновь проложенным трактам на юг двинулись регулярные армии, строились корабли для Черноморского флота. Эскадроны казаков и татар «спешили из глубин Азии» покорять пустынные степи Новороссии и Крыма. Российская империя с титанической энергией осваивала загадочный мир древних скифских просторов.
Неожиданный источник людских ресурсов для колонизации этого края обнаружился сразу – со всех концов империи сюда устремились толпы беглого люда. Потемкин возродил древний казачий принцип: «С Дону выдачи нет!» С 1775 года действовал указ, запрещающий помещикам разыскивать крепостных, укрывшихся в Тавриде. На все запросы следовал один ответ: все они «вступили по высочайшей воле в военное правление и общество, то и не может ни один из оных возвращен быть». Приезжавшим в Тавриду бесплатно раздавались стада выехавших за границу татар, по сходной цене распродавались табуны, принадлежавшие когда-то крымскому хану. Потемкин понимал, что без государственной поддержки все частные начинания будут обречены на неудачу. Поэтому на территориях Тавриды и Новороссии он отменил внутренние пошлины, ввел в портах режимы беспошлинной торговли. По его указаниям высаживали виноградники и сады, в которые из разных краев выписывались саженцы миндаля, граната, лавра, разрабатывали соляные копи, открывали мануфактуры. По всему полуострову сажали кипарисовые рощи, украсившие крымские пейзажи. Вырастали города, ставшие грозным оплотом империи на ее южных рубежах – Екатеринослав, Херсон, Феодосия, Никополь, Новый Кайдак, Николаев, Севастополь. Они совсем не походили на пресловутые «потемкинские деревни» – бутафорские села и посады по берегам Днепра, «намалеванные на ширмах», куда якобы силой сгоняли крестьян со скотом, чтобы разыгрывать перед императрицей пасторальные сценки. По словам графа де Сегюра, они были «изукрашены цветами, расписанными декорациями и триумфальными воротами, вид их обманывал взор, и они представлялись какими-то дивными городами, волшебно созданными замками, великолепными садами». Граф не лукавил – Потемкин действительно декорировал новые поселения, но никогда и не скрывал, что это всего лишь декорации.
Однако миф о «потемкинских деревнях» уже зародился, и в XIX веке нашел «достойных» продолжателей, тешивших читателей россказнями о призрачной «империи фасадов», прикрываемой наспех изготовленными картонными домиками. Не удержался и Александр Дюма, в своих путевых записках «От Петербурга до Астрахани» (1858) пустившийся в размышления о том, что «Россия – это большой фасад. Никого не заботит, что скрывается за этим фасадом. Тот, кто берет на себя труд заглянуть за этот фасад, подобен кошке, которая, впервые увидав себя в зеркале, кружит вокруг него, надеясь отыскать кошку по ту сторону зеркала». Между тем уже один из участников путешествия в Крым, принц де Линь, возмущался лживостью подобных слухов. Вот что он писал на обратном пути из Таврического путешествия Луизе-Марте де Армантьер де Конфлан, маркизе де Куаньи: «Мне известно, что нет обыкновения верить ни путешественникам, ни придворным, ни же добру, которое рассказывают о России. Даже и те россияне, кои соболезнуют, что не находились с нами, будут утверждать, что нас обманывали и что мы обманываемся. Рассеяли уже смешную басню, что приказывали при проезде нашем переносить картонные деревни на сто миль в окружности; что корабли и пушки были нарисованы, конница без лошадей, и прочее… Поелику, в продолжение путешествия, я часто оставлял императрицу, то имел случай видеть вещи, которых и сами русские не знают; превосходнейшие начатые заведения, мануфактуры, деревни, построенные с правильными улицами, окружаемые деревьями и орошаемые ручейками; все, что я вам ни сказал, справедливо, во-первых, по тому, что я говорю неправду только перед женщинами, на вас непохожими; во-вторых, здесь никто не читает моих писем; и наконец по тому, что не льстят тем людям, которых видят от шести часов утра до десяти часов вечера».
Центром Новороссии Потемкин видел Екатеринослав (ныне – Днепропетровск), выросший против острова Монастырского и древней запорожской слободы Половицы. Основание города на величественной горе в излучине Днепра состоялось 9 мая 1787 года во время путешествия Екатерины по югу России. Первый камень будущего Преображенского собора заложила собственноручно императрица, второй – австрийский император, третий – князь Потемкин. Екатеринослав задумывался в качестве третьей, южной столицы империи, как своего рода идеальный город. Разработать градостроительный план Потемкин поручил своему любимому архитектору – Ивану Егоровичу Старову, автору Троицкого собора Александро-Невской лавры, который выполнял для светлейшего проекты увеселительного дома в Озерках, дворца в Осиновой Роще, замка в Островках и, разумеется, Таврического дворца. «Екатеринослав на горе» представлял собой вытянутый вдоль Днепра город с «судилищем наподобие древних базилик», лавками «полукружьем, наподобие Пропилей или преддверия Афинского, с биржею и театром посредине». Вместо традиционных фортификационных сооружений город опоясывали зеленые бульвары, широкие улицы и проспекты сходились к открывавшейся на Днепр полукруглой площади, разбитой перед дворцом Потемкина. Палаццо в венецианском стиле скрывалось в «аглинском саду» с виноградными лозами, яблоневыми, вишневыми и грушевыми оранжереями, подземные лабиринты соединяли дворец с Преображенским собором и берегом Днепра. Постепенно в городе появились шерстяная, чулочная, бумажная и суконная фабрики. Одним из центров Екатеринослава выступал «университет купно с академией музыкальной», дирижером которой согласился было стать Вольфганг Амадей Моцарт. Однако приболевший виртуоз приехать не смог, и директором был назначен знаменитый итальянский композитор Джузеппе Сарти.
Размах строительных работ не мешал Потемкину продолжать подготовку к войне с Османской империей. При нем выросла целая плеяда талантливых полководцев и флотоводцев. Поддерживая наиболее блестящих из них, таких как Александр Суворов и Федор Ушаков, главный фактор будущих побед Потемкин видел в солдате. «Деньги – сор, а люди – всё», – любил приговаривать князь и направлял собственные средства на государственные нужды. Он провел в армии широчайшие реформы, намереваясь в первую очередь избавиться от педантизма в управлении, разрушить «священные» устои, которые мешают солдатам воевать. Какая глупость, рассуждал он, считать, что «регулярство состоит в косах, шляпах, клапанах, обшлагах, ружейных приемах». Занимая себя «таковою дрянью», забывают о построениях, марше, исправности оружия, не умеют стрелять. «Одежда войск наших и амуниция таковы, что придумать почти нельзя лучше к угнетению солдата, тем паче, что он, взят будучи из крестьян, в тридцать почти лет возраста, узнает узкие сапоги, множество подвязок, тесное нижнее платье и пропасть вещей, век сокращающих». Потемкин не стеснялся писать императрице о вещах, казалось бы, мало подходящих для обсуждения с женщиной. Он доказывал, например, что просторные сапоги удобнее узких, а портянки практичнее чулок: «Когда ноги намокнут или вспотеют, можно при первом удобном времени тотчас их скинуть, вытереть портянкой ноги и, обтерев их опять сухим уже оной концом, в скорости обуться». Здоровьем и пользой руководствовался он, и выступая против буклей, косиц и пудры, ибо неизмеримо «полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами». Благодаря заботам Потемкина, в армии были введены шаровары, суконные куртки, мягкие сапоги, холщовое нижнее белье и каска вместо шляпы. Его титанические усилия стоят за блестящими победами русских войск под Кинбурном и Рымником, у Фидониси, под Очаковом, Измаилом.
Солдаты запомнили, каким был Потемкин под Очаковом. Стоял трескучий мороз, днепровский лиман сковали льды. «Вдруг раздалось: «Князь Григорий Александрович молится на батарее и плачет: ему жаль нас, солдатушек». Загремело: «Ура! С нами!» Мы полетели на валы – и крепости как будто не было».
ПРЕДЧУВСТВИЕ СМЕРТИ
Спустя три года, в первые дни октября 1791-го, смертельно больной вице-король юга, светлейший князь Потемкин-Таврический руководил в Яссах мирными переговорами с турками. «Нет сил более переносить мои мучения, – писал он Екатерине в своем последнем письме. – Одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти в Николаев. Не знаю, что будет со мною...». На следующий день, 5 октября, он скончался на пыльной дороге в бессарабской степи, успев отъехать от Ясс на 6 верст. Не нашлось даже серебряных монет, чтобы положить на глаза покойному, и старый солдат протянул два медных пятака. Печальный кортеж повернул обратно к Яссам, и только тут вспомнили, что надо отметить место смерти, чтобы потом поставить памятник. Камней не нашли, и тогда атаман Антон Головатый, знавший Потемкина тридцать лет, поднялся на холм и воткнул в землю пику.
Светлейший словно предчувствовал скорую кончину. Накануне отъезда из столицы он заехал повидаться со своей старинной знакомой Натальей Загряжской – дочерью генерал-фельдмаршала и гетмана войска Запорожского Кирилла Григорьевича Разумовского. Фрейлина императрицы Наталья Кирилловна, немало повидавшая на своем веку, дамой была обворожительной и, не блистая красотой, умела поразить воображение. Покорила она и самого Пушкина. Долгими вечерами заслушивался он ее рассказами про старину, а затем решил последовать мудрому совету Василия Жуковского и начал записывать ее воспоминания о былом, придавая им вид «застольных анекдотов» (Table-talk). И вот, в одном из них Наталья Кирилловна вспоминала, как «Потемкин приехал со мною проститься. Я сказала ему: «Ты не поверишь, как я о тебе грущу». – «А что такое?» – «Не знаю, куда мне будет тебя девать». – «Как так?» – «Ты моложе государыни, ты ее переживешь; что тогда из тебя будет? Я знаю тебя, как свои руки: ты никогда не согласишься быть вторым человеком». Потемкин задумался и сказал: «Не беспокойся; я умру прежде государыни; я умру скоро». И предчувствие его сбылось. Уж я больше его не видала».
Известие о кончине Потемкина потрясло Екатерину II. Императрица упала в обморок, придворные подумали, что с ней случился удар, послали за доктором, тот пустил ей кровь. «Как можно мне Потемкина заменить... Все будет не то», – горевала императрица, придя в себя. От этого несчастья она так и не оправится. В январе 1792 года доверенный человек привез в Петербург и передал императрице главное сокровище Потемкина – письма Екатерины, связанные в пачки. Императрица отослала всех, заперла дверь и долго плакала.
Однако дурная слава временщика уже шла по пятам светлейшего. Гениальный Суворов, своими победами в немалой степени обязанный Потемкину, узнав о его смерти, только и сказал: «Се человек – образ мирских сует, беги от них мудрый!» О светлейшем князе будут вспоминать как о «мрачном желчном сатрапе», сластолюбце, присваивавшем чужие победы и посягнувшем на царскую власть. Ненавидевший Потемкина Павел I прикажет вернуть Тавриде прежнее название – Крым. Севастополь переименуют в Ахтияр, Керчь – в Еникале. Возведенный Потемкиным Екатеринослав станет Новороссийском, а принадлежавший светлейшему князю блистательный петербургский Таврический дворец передадут в распоряжение Конногвардейского полка для устройства казарм, манежа и конюшен. Склеп с останками князя в херсонском Екатерининском соборе подвергся осквернению и был засыпан землей. Не устоял и памятник покорителю Крыма в Херсоне. Словно сбылись грустные строки державинского «Водопада» о сыне счастья и славы, князе Тавриды: «Чей одр – земля; кров – воздух синь; чертоги – вкруг пустынны виды…»