11 октября 123 года назад родился знаменитый советский художник-карикатурист Борис Ефимов (1900-2008)
Патриарх и мэтр отечественного изобразительного искусства Борис Ефимов считался старейшим карикатуристом мира, на его счету – более 70 тысяч работ. Именно благодаря ему советские люди воочию узнали, как выглядит «звериный оскал империализма» и что, оказывается, все капиталисты непременно толстопузые, в цилиндрах, с сигарами в зубах и бомбами в руках. Это он ввел в пропагандистский обиход скрюченные, когтистые лапы «заокеанских ястребов, которые пытаются задушить молодое пролетарское государство»…
Художник прожил 107 лет и потрясающе интересную жизнь. Он был знаком с многими известнейшими деятелями российской и мировой культуры и политики, а с некоторыми из них даже тесно дружил. О многих из них он написал в своих воспоминаниях.
СТАЛИН ПРОСТИЛ КАРИКАТУРУ НА СЕБЯ И ДРУЖБУ С ТРОЦКИМ
Борис Ефимов (настоящая фамилия - Фридлянд) родился 11 октября (по новому стилю) 1900 года в Киеве. (Сам художник не без гордости рассказывал, что в ХIХ веке успел прожить 95 дней и что в 11 лет лично видел царя Николая Второго.)
Первая его карикатура была посвящена председателю еще царской Госдумы Родзянко и опубликована в 1916 году в киевском журнале «Зритель». В 1922 году с помощью брата, знаменитого публициста Михаила Кольцова (позже ставшего жертвой сталинских репрессий) он перебрался в Москву и начал печатался в центральных советских газетах и журналах - «Крокодиле», «Правде», «Известиях», «Огоньке»...
В 1927 году для журнала «Прожектор» Ефимов нарисовал достаточно невинный шарж на Сталина, после чего всю жизнь удивлялся, почему будущий «отец народов» в итоге оставил его в живых. Более того, Сталин ему простил даже дружбу с Троцким и Бухариным.
Ефимов хорошо знал Маяковского, дружил с Леонидом Утесовым, Ильей Ильфом, Евгением Петровым, Василием Гроссманом. В годы войны участвовал в проекте «Окна ТАСС». Считается, что его конек – жанр политической карикатуры, но Бориса Ефимова не без основания называют еще и одним из «отцов» уникального жанра «положительной сатиры». Бывал в охваченной мятежом Испании, рисовал Гитлера и Муссолини...
Борис Ефимович вспоминал: «Гитлер скрежетал от моих карикатур на него зубами... После чуть ли не каждой публикации посол Германии в Советском Союзе Шуленбург подавал правительству СССР очередную ноту, и всякий раз флегматичный Максим Максимович Литвинов, тогда нарком иностранных дел, брал газету, долго рассматривал рисунок и говорил: «С господином Гитлером никакого сходства не вижу». Тем не менее, Гитлер меня занес в список под деловитым названием «Найти и повесить»! Узнав об этом, я был спокоен: «Ну и наплевать».
В 1945 году в качестве специального военного корреспондента художник присутствовал на Нюрнбергском процессе - рисовал главарей фашистского рейха на скамье подсудимых.
«РАНЬШЕ ВРАГОМ БЫЛ ГИТЛЕР, А ТЕПЕРЬ БОРЮСЬ С СОБСТВЕННЫМ КОТОМ»
Невероятно, но факт: Ефимов жил при 11 царях, генеральных секретарях и президентах. И почти все они на награды для мастера не скупились. У Бориса Ефимовича был полный комплект регалий: дважды Герой Соцтруда, народный художник СССР, лауреат двух Сталинских и Государственной премий, действительный член Академии художеств, орденоносец. Но, по собственному признанию, «ни одна из этих престижных побрякушек не приводила его в такой восторг, как когда-то мимоходом брошенная братом похвала: «Молодец!»
В это трудно поверить, но карикатурист, занесенный в Книгу рекордов Гиннесса, до последних дней работал. Диктовал мемуары, давал интервью, сидел в президиумах, рисовал дружеские шаржи и юмористические рисунки.
«Не мыслил я на свете столько лет прожить, своим сам озадачен долголетьем», - заявил он накануне своего сотого дня рождения.
Когда журналист, бравший интервью у Ефимова по случаю 102-летнего «юбилея», спросил, в чем секрет его долголетия, мэтр бодро ответил: «Ну, сто два года, и что с того?! Не моя это заслуга». Правда, рассказал, что каждое утро делает по 450 приседаний и еще массу упражнений по «своей собственной системе физзарядки». Тогда же он признался: «Сатиру больше не рисую. Только юмористические рисунки. Раньше моим врагом был Гитлер. Теперь я борюсь с собственным котом».
В 107 лет Борис Ефимович сделал еще одно «признание»: «Живу, скорее, по инерции. Во всяком случае, никакими рациональными рассуждениями мой возраст объяснить нельзя. Свежему дачному воздуху всегда предпочитал загазованный городской. Рюмочку я и сегодня могу пропустить, ем все. Вот разве что никогда не курил». На этот раз он предположил, что секрет его долгожительства в том, что «в небесной канцелярии» ему добавили годы, которые не успел дожить брат – Михаил Кольцов. А на вопрос: в чем, по его мнению, заключается смысл жизни, ответил: «В том, что сегодня мы не знаем, каким будет завтра. А смерти я не боюсь. Я в нее не верю».
1 октября 2008 года Бориса Ефимова не стало – он 10 дней не дожил до своего 108-летия. При этом оставил как собственную эпитафию такое четверостишие:
«Читатель этих строк, не будь излишне строг,
Не осуждай за то, что сделал так немного -
Я сделал все, что смог!
Пусть сделают другие больше, если смогут».
Предлагаю несколько отрывков из воспоминаний Бориса Ефимова.
«Я ВИДЕЛ ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ МАЯКОВСКОГО»
«Увы, я знал Маяковского не только веселым, балагурящим и остроумным, но и угрюмым, подавленным... Поэт ушел из жизни трагически, в обстановке недоброжелательности и злопыхательства, преданный самыми близкими друзьями. Через пару часов после того, как Маяковский застрелился, я уже был в квартире Бриков в Гендриковом переулке. Владимир Владимирович лежал в рабочем кабинете на узенькой кушетке - безмолвный, неподвижный, а еще в память врезалось многотысячное шествие и увитый кумачом и черными лентами грузовик, за руль которого сел мой брат Михаил Кольцов.
Перед Донским крематорием собралась большая толпа, и, чтобы расчистить для гроба путь, милиции пришлось стрелять в воздух, но самое главное - я видел по-настоящему последний момент Маяковского.
Мой брат был человеком энергичным, все мог организовать, и со словами: «Спускайся вниз!» сунул мне в руку маленький билетик. Оказалось, это был пропуск в подвал, где близкие покойного могли наблюдать за процессом кремации. Там в стене были проделаны глазки: к одному из них, расположенному точно напротив железных ворот, ведущих на тот свет, я прильнул и своими глазами видел, как горел Маяковский. Гроб стоял у железной заслонки крематорской печи: по сигналу дверца приподнялась, и он двинулся внутрь - туда, где полыхал огонь. Волосы Маяковского (поэт то брил голову, то стригся, а перед смертью отрастил роскошную шевелюру) сразу вспыхнули - пых! - и железные ворота закрылись... Поверьте, забыть это трудно».
О ЛЕНИНЕ И ЗВАНИИ «СЕСТРА ЛЕНИНА»
«Ленина я видел один раз, мельком. В 1922 году он выступал в Большом театре, но был уже совсем плох - что-то сказал и сразу уехал в Горки... Обстоятельства не очень удобные, чтобы глазеть...
Я, правда, был знаком с его сестрой Марией Ульяновой. Принес как-то в «Правду» один из своих рисунков, стою в коридоре и вдруг вижу: идет главный редактор Николай Бухарин - в синей сатиновой рубашке с черным галстуком и в домашних туфлях. Взял у меня работу, глянул: «Недурно. Мария Ильинична, посмотрите на эту штукенцию», - и протянул листок женщине с серьезным широкоскулым лицом и светлыми глазами, которая вышла из двери с надписью «Секретариат». В этот момент нашу беседу прервал возглас девушки-секретаря: «Верхний!» Уже позже я узнал, что так в редакции называли звонок с коммутатора Кремля, соединяющего с квартирой и кабинетом Ленина. Скажу прямо: Мария Ильинична не обладала ни большим обаянием, ни большими способностями, но эти необходимые для работы с людьми качества ей вполне заменяло звание «сестра Ленина». Ко мне, между прочим, она относилась вполне благосклонно...»
«УЖАСНЕЕ ВСЕХ ВЫГЛЯДЕЛ РОЗЕНБЕРГ»
«Все главари фашистского рейха на Нюрнбергском процессе выглядели по-разному. Самодовольный, с красным одутловатым лицом Герман Геринг восседал, нахохлившись, как петух. Так-то он был в Германии после Гитлера вторым человеком, но на процессе считал себя персоной номер один, и это сквозило в каждом его жесте.
Геринг сидел у самого барьера, крайний в первом ряду (со всех точек зрения первый!) и все время страшно был озабочен: то делал пометки в блокноте, то наклонялся к своему адвокату и что-то ему шептал - в общем, активничал. Как-то в перерыве я подошел поближе: рассматривал, зарисовывал... Нас разделяло не более полутора метров - можно было дотянуться рукой... Его это очень раздражало, бесило. Сначала он делал вид, что моего назойливого взгляда не замечает, только косился, а потом отвернулся... Не исключаю, что он думал в этот момент в ярости: «Ах ты, еврейская сволочь, не добили тебя!» Или прикинул: «Попался бы ты мне раньше!»...
Риббентроп никак себя не проявлял - сидел понуро, не шелохнувшись, как мумия. Видно было, что у него на душе осень. Гесс, с землисто-серым лицом, находился в полной прострации. Поначалу его адвокат даже заявил, что у подзащитного амнезия, но дней через 10 тому надоело симулировать заболевание, и он все «вспомнил».
Ужаснее всех выглядел Розенберг, который казался мне олицетворением страха. Он же был гауляйтером Польши, наместником, много себе там позволял и понимал, что не вывернется, не может рассчитывать ни на помилование, ни на смягчение приговора. Было страшно смотреть, когда он обводил зал мутным взглядом, ни на ком его не фиксируя».
«ТОВАРИЩ КОЛЬЦОВ, А ВЫ НЕ СОБИРАЕТЕСЬ ЗАСТРЕЛИТЬСЯ?»
«Мой старший брат Михаил Кольцов был на редкость талантливый человек и журналист: прославленный фельетонист, публицист, первый редактор «Огонька», он пользовался необыкновенным уважением и популярностью. Мы с ним были другу ближе, чем отец и мать… И мне всегда больно от того, что погиб он ни за что. Злодейски погиб... Он был отчаянным человеком. А я не был и так им и не стал. Он был арестован в декабре 1938-го – совершенно неожиданно.
Мне домой позвонил Деревенсков - его шофер... Я сразу почувствовал недоброе: почему этот человек ко мне обратился? Взял трубку и услышал: «Борис Ефимович, ключ от машины у меня». - «Почему?» - спрашиваю, а он: «Вы ничего не знаете?». Яснее не скажешь... «Да, я понял», - пробормотал... Все - жена отпаивала меня валериановыми каплями, которых я сроду не принимал...
В этот момент я ощутили страх. Именно страх - всю ночь ходил по Москве. Хотел выиграть хотя бы один день. Во-первых, нужно было снять со сберкнижки все деньги и оставить родителям, а во-вторых, - и это самое тяжелое! - сказать им о том, что случилось. Я уже знал повадки чекистов, знал, что обычно с ордером на арест приходят в полвторого-в два часа ночи, - позднее не положено, и решил переждать это время, гуляя по городу. Ходил, ходил, ходил...
Помню, какая красивая была Москва, занесенная снегом, как я прошел по всей Тверской до Кремля, посмотрел на звезды и они мне показались кровавыми. Стало страшно, я повернул обратно... На площади Маяковского был тогда маленький кабачок-шашлычная. Я подумал: «Посижу тут часов до пяти, а потом позвоню жене». Заранее мы наивно договорились, что, если за мной пришли, она в телефонную трубку скажет: «Да!», а если пронесло, ответит: «Алло!» Я набрал свой домашний номер и услышал радостное: «Алло!»
Почему арестовали брата, а меня не тронули? Мы перебрали много вариантов, строили разные предположения... Уверен: никаких поводов для репрессий не было... Не было! Миша довольно часто встречался со Сталиным, получал от него весьма ответственные поручения, например, провести международные писательские конференции против фашизма сначала в Париже, а потом в воюющей Испании - в Валенсии и Мадриде... Даже спустя столько лет мне непонятно, почему вдруг Сталин решил от Кольцова избавиться.
Месть? Нет, нет! Миша был ему предан искренне, честно, и его арест был совершенно неожиданным и необъяснимым. Возможно, Кольцов раздражал вождя своей самостоятельностью, неугодливостью, тем, что печатал многое такое, что тому не нравилось. А Коба ничего не забывал и был очень злопамятен, но не спешил. Он придерживался восточного правила: блюдо мести должно подаваться холодным.
Брат постоянно ходил по лезвию ножа. Кто его просил становиться политическим советником республиканцев в Испании? Его послали туда корреспондентом «Правды», но Кольцов не только писал - он воевал! С пистолетом в руках штурмовал испанскую крепость Толедо и в результате попал в обойму тех, кто был виноват в поражении. И все-таки до поры до времени Сталин его не трогал.
Брат рассказал мне такой случай. Однажды он делал доклад в Кремле об Испании и в присутствии Молотова, Кагановича, Ворошилова и Ежова он три часа отвечал на вопросы Сталина. Когда вопросы-ответы закончились, тот неожиданно подошел к Кольцову. Миша хотел встать, но Сталин его остановил: «Сидите, сидите». Потом приложил руку к сердцу: «Как по-испански вас величают? Мигуэль, что ли?» - «Мигель, товарищ Сталин». - «Так вот, дон Мигель, мы, благородные испанцы, благодарим вас за ваш отличный доклад». Кольцов произнес что-то вроде «Служу Советскому Союзу!», пошел к двери, и вдруг Сталин его спросил: «Товарищ Кольцов, у вас есть револьвер? А вы не собираетесь из него застрелиться?»
Вот что это было? Иезуитская шутка? Ну, разве можно разгадать Сталина? Думаю, тут ничего нельзя исключить: ни цинизма, ни какого-то желания человека прощупать. На следующее утро брату позвонил Ворошилов: «Вчера вы, Михаил Ефимович, делали доклад, так вот, хочу вам сказать, что вас ценят и любят, вам доверяют». Шел 37-й, до ареста оставалось всего полтора года.
Меня бесит, когда брата пытаются изобразить каким-то приспешником, угодником Сталина. Если бы Михаил таким был, остался бы жив..."
ЧАЙ С ПИРОЖНЫМИ И ОРДЕР БЕРИИ
"За пять дней до Мишиного ареста в Большом театре давали правительственный спектакль «Садко», в бывшей царской ложе сидели члены Политбюро. Увидев в партере Кольцова, который незадолго до этого был назначен одним из двух главных редакторов «Правды», Сталин велел его позвать, предложил сесть, начал дружелюбно, благожелательно обсуждать с ним какие-то газетные дела.
Сталин спросил: «Товарищ Кольцов, а вы не могли бы сделать доклад для нашей писательской братии в связи с годовщиной выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)»?». Собственно, это был не вопрос, а приказ.
Доклад состоялся вечером 12 декабря, я сам присутствовал на нем в Дубовом зале Центрального дома литераторов. Все хотели послушать Кольцова, потому что считали брата героем - его «Испанский дневник» стал, как сейчас говорят, бестселлером. Собралось столько народу, что я даже не смог найти себе свободного стула - так и стоял на галерке. Когда все закончилось, мы встретились в гардеробе. Я предложил: «Миша, может, поедем ко мне пить чай с пирожными?». - «Чай с пирожными - это хорошо, - ответил он, - но у меня есть дела в «Правде», поеду туда». В редакции его уже ждали...
Вошли люди с ордером на арест, подписанным Берией. Кольцов взялся было за телефон - вероятно, хотел позвонить Сталину, но ему не позволили. «Там знают», - бесстрастно сказал один из чекистов...
О том, что брата мучили, пытали, а потом, 13 месяцев спустя, расстреляли, я узнал только в 1954-м, когда его реабилитировали. Мне же председатель Военной коллегии Верховного суда Ульрих говорил, что Кольцову дали 10 лет без права переписки в дальних лагерях и уже после того, как Мишу убили, на Лубянке принимали переводы на его имя - по 30 рублей в месяц. Тогда это были немалые деньги, а меня выгнали отовсюду - из «Правды», «Известий» и «Огонька», поэтому приходилось подрабатывать где только можно, продавать вещи... В глубине души я надеялся, что, расписываясь в ведомости, Миша увидит, он кого перевод, и все поймет..."
«СТАЛИН СКАЗАЛ: БРАТА НЭ ТРОГАТ»
"Почему меня не расстреляли, не превратили в лагерную пыль, а оставили в живых и даже допустили к работе?
Я вспоминаю утро 14 декабря 1938-го... Прошла ночь, никто за мной не пришел, но я ведь тогда еще не знал, что у Сталина действительно осведомились: «А как быть с братом? Они же между собой близки. Наверное, Ефимов был в курсе всех заговоров». Но Сталин ответил: «Брата нэ трогат». Это мне рассказал человек, который все слышал своими ушами...
Конечно, это не было актом гуманности со стороны Сталина. Жалости он не знал, но о нем не зря говорили: «Хозяин сказал», «Хозяин написал»... Сталин действительно чувствовал себя хозяином страны, всей земли русской и, видимо, считал, что опытный, толковый карикатурист пригодится. Он карикатуру любил, придавал ей большое значение. Сталину просто нравились мои рисунки.
Как я оцениваю личность Сталина? Сталин злодей или гений? Считаю, что и злодей, и гений. Это был сложный человек, разный, и, конечно, нельзя забывать о том, что он многих угробил, сгноил в лагерях... Ну за что, почему он уничтожил Кольцова? Только из-за подозрений: а кто его знает, что у того на уме? С другой стороны, я ведь живой, хотя по всем законам должен был пойти вслед за братом.
Одному Богу или дьяволу известно, что им руководило, но, безусловно, он был гораздо сильнее, мощнее всех наших политиков и президентов. На конференции в Потсдаме, когда Сталин входил, главы Великобритании и США вставали, словно загипнотизированные, но при всем демонизме ему не откажешь и в своеобразном юморе. Когда артист Геловани, который играл Сталина в кино, предложил, чтобы войти в образ, провести два месяца на сталинской даче в Сочи, вождь ответил: «Для начала пусть поживет в Туруханске, где я отбывал ссылку».