Погибельное счастье

Наталья Ивановна Пушкина (Гончарова)

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, ОГЛАВЛЕНИЕ,ОТ АВТОРА

Это вторая моя книга о жене Пушкина. Первая - «Дева Ната­лья», вышла в 2006 г. Первая была о детстве и юности Наташи Гончаровой, о том, как ее воспитывали, с какими душевными качествами она пришла к Пушкину.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, ОГЛАВЛЕНИЕ,ОТ АВТОРА

159
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора..........................................................................................................163
Глава 1. Под сенью царскосельских кущ..........................................................165
Вынужденное бегство молодой четы Пушкиных из Москвы. Домик фи­сташкового цвета в Царском Селе. День рождения Пушкина. Утренний чай в одиночестве. Знакомство с царскосельскими кущами. Прогулки вокруг озера. Пушкин пропал. Холерный карантин. Арест родителей Пушкина и сестры Ольги. Радости и печали Наташи. Ожидание встречи с другом.
Глава 2. Приезде Царское Село императорского двора ..................................181
Приезд двора. Жуковский. Черноокая Россет. Ревность Наташи. Знаком­ство с императорской четой. Праздники. Смерть цесаревича. Пушкин рассказывает, как его чуть не убили. Царские милости. Воровство управ­ляющего. День рождения Наташи. Ухаживания императора за Наташей.
Глава 3. Покорение столицы.............................................................................203
Квартирные хлопоты. Тетушка Катерина Ивановна. Пушкин возит Наташу по салонам. Волнения и обиды Пушкина. Ажиотаж вокруг краса­вицы. Наташу завлекают в Аничков дворец. Отъезд Пушкина в Москву.
Глава 4. Первая разлука..................................................................................217
Пушкин в Москве. Переписка. Тоска Наташи. Кукольный домик Нащоки­на. Хлопоты Пушкина о долгах. Нащокинский содом. Недомогания Ната­ши. Радостная встреча. Наташа «готовит шитье» для маленького.
Глава5. Уже-семья.......................................................................................225
День рождения черноокой. Дорогой подарок царя Пушкину. Приезд свекро­ви. Переезд на новую квартиру. «Дединька приехал». Печальные сетования сестер Наташи. Рождение дочери. Дед «Наташе на зубок положил 500рублей». Приезд матери Наташи. Крестины дочери. Смерть Афанасия Николаевича. Печаль Наташи. Пришло затерявшееся жалова­нье. Пушкин расхотел быть издателем. Решение о майорате.
Глава 6. Тяжелые семейные будни...................................................................237
Пушкин снова едет в Москву. Переписка. Возвращение. Наташа — сидел­ка. Опять «брюхатая». Наташа - авантюристка. Гоголь. Тяжелая рука Мадонны.
Глава 7. Материальные трудности..................................................................253
Деньги, деньги... Подарки из Полотняного Завода. Бабушка и внучка. Пушкин берет долги брата на себя. Дача на Черной речке. Рождение сына.
160
Болезнь дочери Маши. Прогулки по островам и набережной. Пушкин рвет­ся в путешествие и ищет деньги. Отъезд Пушкина на Урал.
Глава 8. Долгая разлука...................................................................................263
Ураган в Петербурге. Подробная Одиссея Пушкина. Болезнь Наташи. Ох уж эти Малинники! Решение денежных проблем. Неурожай в России. Влюбленность Дмитрия. Хлопоты Наташи о квартире. Письма, письма... Обида Наташи. Таинственное возвращение Пушкина. Радостная встреча. Рассказы Пушкина о путешествии. В салоне Одоевского. Пры­гающая мебель.
Глава 9. Царские милости...............................................................................289
Пушкин - камер-юнкер. Обида Пушкина на царя. Уговоры друзей. Аничков дворец. Смирнов дарит Пушкину мундир камер-юнкера. Пушкин смиряет­ся. Запрет «Медного всадника». Пушкин украшает свою Мадонну. Балы в Аничковом. Покровительство графов Бобринских. Император делает выговор Наташе за недисциплинированность мужа. Выкидыш. Сборы в дорогу.
Глава 10. Наташа с детьми едет в Полотняный Завод.....................................303
Трогательное прощание. Сплетни. Дорожные перипетии. Тоска Пушкина. Первое письмо Наташи с дороги. Радость Пушкина. Наставления Пушки­на жене. Радостная встреча в Москве. Наташа вывозит сестер в мо­сковский свет. Поездка с детьми в Ярополец к бабушке. Письма, письма... Император читает переписку Пушкина с женой. Пушкин в отчаянье.
Глава 11. Наташа с детьми в Полотняном Заводе...........................................319
Пушкин ищет деньги. Непредвиденные расходы Наташи. Мечты Пуш­кина о покое. Свидания Пушкина с «Лизой голенькой». Сердитые письма Наташи мужу. Пушкин просится в отставку. Травля Пушкина. Отстав­ка невозможна. Отчаянье. Тоска Наташи. Занятия Наташи с детьми. Пушкин обещает приехать к дню рождения Наташи.
Глава 12. Встречи и расставания.....................................................................337
Пушкин едет в Полотняный Завод. Радостная встреча с семьей. Реше­но: сестры Наташи едут в Петербург. Выезжают все вмсете. В Москве разъехались. Наташа снова навещает мать в Яропольце. Пушкин — в Болдино. Дмитрий провожает сестер до столицы. Наташа и тетушки готовят Катерину и Александру к выездам в свет. Беспорядок в кварти­ре Пушкиных. Возвращение Пушкина. Катерина — фрейлина. Выходит «История Пугачева». Несбывшиеся надежды. Безденежье. Обед у родите­лей Пушкина.
Глава 13. Балы и хлопоты................................................................................355
Встреча нового, 1835, года у тетушки Разумовской. Смерть сумасшедшей бабушки сестер Гончаровых. Кредиторы грозят судом Пушкину. Деньги,
деньги, деньги.....Пушкин берет все Болдино. Рождение второго сына.
Хлопоты Наташи о брате и суды. Лето на Черной речке.

161 W
Глава 14. Аи да баба этаТаша!.......................................................................367
Наташа хлопочет о делах Полотняного завода и помогает Пушкину. Пушкин рвется в Михайловское. В эту осень Пушкину не работается. Переписка. Пожар в квартире Пушкина. Болезнь матери Пушкина. Воз­вращение. Сплетни. Начало «Современника». Кавалергарды вокруг сестер Гончаровых. Письмо Дантеса.
Глава 15. Тучи на небосклоне...........................................................................381
Радости и огорчения. Дуэлянтские страсти. Дантес ухаживает за Ната­шей. Смерть матери Пушкина. Похороны на Псковщине. Опять Москва. Рождение дочери. Страдания и болезнь Наташи. Пушкин просит Брюлло­ва писать Наташу.
Глава 16. Лето на Каменном острове...............................................................397
Увеселительные поездки сестер. Катерина и Дантес. Наташа выздорав­ливает. Крещение дочери. Неудачи с изданием журнала. Свадьба Дмитрия Николаевича. Безденежье. Нервозность Пушкина. Наташа просит у брата денежной помощи. Переезд с дачи в город. Нежданные гости. Женихи сестер.
Глава 17. Последняя квартира.........................................................................407
Дом на Мойке. В салоне Карамзиных. Прием у Геккерна. Роковое свида­ние Наташи с Дантесом. Петр Ланской. Подметные письма. Признание Наташи. Бешенство Пушкина. Вызов Геккерна на дуэль. Хлопоты друзей. Отсрочка дуэли.
Глава 18. «Я знаю: век уж мой измерен»..........................................................427
Отчаяние Пушкина. Дантес делает предложение Екатерине Гончаровой. Неистовство Пушкина. Свадьба Катерины. Смертельная тоска Пушкина.
Глава 19. «И предаюсь моей судьбе»................................................................443
Под доглядом толпы. Пушкин - академик. Свадьба Катерины. Наташа уговаривает Пушкина уехать. В мастерской Карла Брюллова. Смертель­ная тоска Пушкина. Письмо Пушкина Геккерну. Безумие Пушкина. Данзас везет Пушкина к смерти.
Глава 20. Самоубийственная дуэль..................................................................461
Пушкина привезли. Три отчаянных дня. Царь берет опеку над семьей. От­чаяние Наташи. Пушкин исповедуется и всех прощает. Друзья горюют рядом. Толпы народа на Мойке. Полицейские в доме. Жуткие муки уми­рающего. Тайное отпевание в Конюшенной церкви. Похороны под Псковом. Отъезд семейства в Полотняный Завод.

162
163 SSf
Я женат и - счастлив;
одно желание мое, чтоб ничего
в жизни моей не изменилось —
лучшего не дождусь...
Пушкин - другу
Гляделась ли ты в зеркало,
и уверилась ли ты, что с твоим лицом
ничего сравнить нельзя на свете — а душу твою люблю
я еще более твоего лица...
Из письма Пушкина жене
...я все еще люблю Гончарову Наташу...
красавица моя, кумир мой,
прекрасное мое сокровище,
когда же я тебя опять увижу...
Из письма Пушкина жене
Жена моя прелесть,
и чем доле я с ней живу,
тем более люблю это милое,
чистое, доброе создание, которого я ничем
не заслужил перед Богом.
Из письма Пушкина теще
ОТ АВТОРА
Это вторая моя книга о жене Пушкина. Первая - «Дева Ната­лья», вышла в 2006 г. Первая была о детстве и юности Наташи Гончаровой, о том, как ее воспитывали, с какими душевными качествами она пришла к Пушкину.
Написала я ее под лозунгом: «Не могу молчать». Многие годы я чи­тала лекции о Пушкине, возила экскурсии по Пушкинским местам, и мне надоело слушать гадости про жену Пушкина, удивительную рус­скую девочку, девушку, женщину, жену и мать, глубоко религиозную, прекрасно воспитанную, с большой добротой и душевностью, постоян­но жертвующую собой ради других.
Мне кажется, что я, рожденная в один день с Пушкиным - 6 июня, его глазами смотрю на Наталью Николаевну Гончарову, а он называл ее «чистейшей,прелести чистейший образец» и говорил:*... душу твою лю­блю больше твоего лица».
Вот по потребности написать Наташу Гончарову такой, какой я ее вижу, используя все имеющиеся документы об ее детстве, юности, встрече с Пушкиным и первых днях семейной жизни, я и написала «Деву Наталью».
Дальше писать не собиралась. Ведь так много опубликованного о совместной жизни Пушкиных! Правда, много вранья и вольного тол­кования писем Пушкина к жене. Но все-таки не собиралась я дальше вести их жизнеописание. Мне казалось, что уже в первой книге ясно просматривается вся их дальнейшая совместная жизнь.
Однако продолжить роман заставил читатель.
«Дева Наталья» получила такой теплый отзыв, что просьба читате­лей продолжить роман позвала меня снова к этой теме.
Я очень благодарна всем читателям за теплые слова о моей «Деве На­талье». Отдаю на ваш суд «продолжение», которого вы требуете от меня на встречах и книжных выставках.
Я старалась, чтобы книга была интересна и тем, кто не читал еще «Деву Наталью». Порядок чтения не обязателен.
Эта книга начинается с первого года их семейной жизни, с первого их лета, когда они сняли дачу в Царском Селе под Петербургом, а кон­чается смертью поэта и отъездом семьи Пушкина в родовое имение Гончаровых.
*• старалась, чтобы вы близко почувствовали положение женщины
России всего двести лет назад. Когда представительницы высшего света не могли служить, а если устраивались на "женскую" работу гувернантками, учительницами,... то теряли в глазах света свой дворян­ский статус.
Как много сейчас семей, где деньги зарабатывает женщина, а муж занимается творчеством или воспитанием детей. Во многих семьях пи­сателей и художников положение именно такое, потому что творческие работники не имеют постоянного заработка, хорошо еще, если бывает «то пусто, то густо», а во многих случаях «густо» вообще не бывает.
Но современная женщина способна тянуть всю семью ради люби­мого мужчины.
Наталья Николаена Гончарова была такой же. Умная, сильная, чрез­вычайно выносливая к невзгодам, в наше время она дала бы Пушки­ну полный простор. Из нее получился бы замечательный директор детского дома или интерната, ведь в ее семье с Пушкиным, а потом с Ланским, кроме собственных детей, постоянно жило, воспитывалось и кормилось до десятка детей, подростков, студентов, родственников и вообще чужих. Наталья Николаевна могла бы стать замечательной учительницей, потому никогда не кричала на детей, очень их любила, и своих, и чужих, и рада была с ними возиться. Она могла бы стать пред­принимателем по изготовлению сувениров, потому что творила чудеса из бисера. Она могла бы стать переводчицей, потому что владела тремя языками: французским, английским и немецким. Она могла бы стать замечательным дизайнером, по ландшафтам и цветам, чем постоянно занималась в Полотняном Заводе и в саду их московского дома. Моде­льером, потому что сама шила и украшала свои платья, вместе с пор­тнихами сочиняла модели...
Но она жила в девятнадцатом веке...

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 1.

Глава 1 ПОД СЕНЬЮ ЦАРСКОСЕЛЬСКИХ КУЩ

Вынужденное бегство молодой четы Пушкиных из Москвы. Домик фисташкового цвета в Царском Селе. День рожде­ния Пушкина. Утренний чай в одиночестве. Знакомство с царскосельскими кущами. Прогулки вокруг озера. Пушкин пропал. Холерный карантин. Арест родителей Пушкина и сестры Ольги. Радости и печали Наташи. Ожидание встречи с другом.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 1.

Пушкин с женой Натальей Николаевной приехал в царское Село под Петербургом 26 мая 1831 года. Обвенчавшись в феврале в Москве, они несколько меся-дев жили в нанятой Пушкиным квартире на Арбате. И были счастливы, ;сли бы...
Если бы рядом не была теща Наталья Ивановна. Она никак не могла ;мириться с тем, что отдала замуж свою любимую дочь, свой брилли­ант, задаром, а мечтала получить зятя, который стал бы и ее опорой на ;тарости лет. Поэтому, поняв, что Пушкин в данный момент при день­гах, получил от отца к женитьбе подарок деревеньку, которую удачно заложил, старалась побольше выкачать из его кошелька, хотя бы на На-гашу. И постоянно понукала Пушкина к большим тратам.
И, что больше всего раздражало Пушкина, делала это прямо при до­чери, тем самым, ставя Пушкина в неловкое положение, когда он про­сто не мог отказаться купить что-то требуемое матерью для своей кра­савицы.
Порой теща прямо при дочери поучала Пушкина, унижая его. Ната­ше тоже все это очень не нравилось, но она и слова возражения матери не смела сказать.
И молодые решили, что от тещи-матери надо уезжать. И, хотя за ар­батскую квартиру было уплачено до июля, а задаток обратно не возвра­щался, они пошли на потери, лишь бы быстрее уехать из Москвы.
И Пушкин уже в марте просил своего друга и ведущего в Петербурге его литературные и издательские дела Петра Александровича Плетнева подыскать быстрее в Царском Селе теплую дачу, чтобы не холодно было жить в мае и потом до самой зимы.
«Лето и осень таким образом провел бы я в уединении вдохновенном, вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний... А дома, вероятно, ныне там нет дороги: гусаров нет, Двора нет - квартир пустых много. С тобою, душа моя, виделся бы всякую неделю, с Жуковским также - Петербург под боком, — жизнь дешевая, экипажа не нужно. Чего, кажется, лучше?»
Плетнев и подыскал им вскоре отличную дачку в Царском, на углу улиц Колпинской и Кузьминской, теплую и удобную, в десять комнат, с мезонином и маленьким садиком.
Царское Село Пушкин выбрал не случайно. Здесь прошло его золо­тое лицейское детство. Здесь родилась юношеская большая любовь, ко­торая была в его сердце до самой встречи с Наташей Гончаровой, тайная любовь к императрице, жене покойного Александра 1, тоже уже покой­ной, Елизавете Алексеевне. Здесь он приобрел друзей на всю жизнь. Здесь «В те дни в таинственных долинах весной при кликах лебединых близ вод, сиявших в тишине, являться муза стала» ему.
И вообще до сих пор за свою большую, как он считал, жизнь Пуш­кин не встречал такого замечательного по красоте, поэтического ме-, стечка на земле.
I168
ским, а Царским, а потом и официально новое название закрепилось. Ох, хорошо там! Ты скоро увидишь.
Снаружи дом сразу понравился Наташе. Деревянный, окрашен­ный в фисташковый цвет. Большой, с двумя открытыми верандами, на первом этаже и в мезонине. С небольшим, но очень уютным двориком-сквериком с деревьями, куртинами кустов и клумбами. Дворик был от­горожен от дороги-улицы сиренью, которая уже цвела.
Внутри пустой дом был гулким и таинственным. Наташа с Пушки­ным наперегонки, как дети, хохоча, побежали осматривать свое новое жилище.
Пушкин сразу помчался в мезонин. Уже подъезжая к дому, он ре­шил, что кабинет свой устроит в мезонине. Наташа тоже его облюбо­вала.
-  Мой кабинет, чур, будет в мезонине! - кричал Пушкин, видя, что Наташа бежит за ним наверх.
Наташа молча уступила мужу облюбованное местечко, даже не ска­зала, что хотела тоже в мезонине устроить свой будуар, а то еще Пушкин передумает и уступит ей эту прекрасную комнату, самую светлую, с вы­ходом на балкон...
-  Тут я поставлю стол, тут - диван, тут книги будут, - вслух плани­ровал Пушкин.
Потом опять наперегонки они побежали вниз. Теперь Наташа оказалась впереди и командовала:
-  Вот эта комната, с камином и выходом на веранду, будет гости­ной, а справа будет мой будуар.
А Пушкин уже потерял интерес к комнатам. Его занимал только ка­бинет, а остальными помещениями пусть распоряжается жена.
При доме были еще летняя кухня, погреб, ледник, сарай.
Возок с вещами прибыл вслед за ними. И вместе со слугами молодые принялись обустраивать свое гнездышко. Надо было навести порядок до вечера. Завтра у Пушкина - день рождения. Тридцать два года ис­полнится.
Оборудовали буфетную, столовую, тоже окрашенную в фисташко­вый цвет, гостиную, спальню...
Пушкины привезли с собой трех бабенок из Кистеневской деревни Болдинского имения, дядьку Пушкина Никиту Козлова, с которым он никогда не расставался, Катьку — горничную Наташи, подаренную де­дом ей на свадьбу, наняли еще управляющего и повара из дома Вязем­ских.
Порадовало то, что у дома два входа с торцов, значит, один можно будет отдать слугам.
На следующий день, проездом на свою Павловскую дачу, заехали поздравить сына с днем рождения старшие Пушкины. Было небольшое застолье. Родители порадовались нанятому дому сына, поблагодарили
169 
еще раз за приглашение жить у них, но решили, что не будут мешать молодым, и побыв часика два, отправились дальше проверить, как идет ремонт их дачи.
Наташе все нравилось на новом месте.
— Я будто в наш Полотняный Завод приехала, — говорила она.
В Полотняном Заводе, местечке под Калугой, родовом имении Гон­чаровых, Наташа провела первые, самые счастливые, она считала, годы своей жизни, и потом каждое лето, живя по зимам в Москве, Гончаро­вы всей семьей приезжали туда.
Пушкин не переставал удивляться своей Наташе. Он знал, что она любит разводить цветники, что и делала и в Полотняном, и во дворе их московского дома. Но чтобы вот так копаться в земле и самой, без слуг, сажать цветы, пропалывать посеянное, поливать...
Он впервые видел ее высокий тонкий стан склоненным над клум­бами. Чтобы Наташа ни делала, все - изящно. Но такого он еще не на­блюдал. Это было очень сексуально.
И, хотя немало цветов было посажено в этом царскосельском двори­ке еще до их приезда и какие-то уже цвели, Наташа все лето будет про­должать сажать цветы. Семян она привезла полно из своих московских запасов.
Почти два года Пушкин добивался руки этой удивительной девочки. И не ошибся. Несмотря на разницу в возрасте: ей - восемнадцать, а ему вот — за тридцать — им было хорошо вдвоем.
Он хвалил себя за то, что решился вопреки многочисленным отгово­рам друзей жениться на красавице. Теперь он нашел в ней прекрасную жену, отзывчивого и заботливого друга.
Он не раскаивался, что назвал в стихотворении ее Мадонной. На­таша и сейчас виделась ему Мадонной: со смиренным, ласковым, за­ботливым взглядом, готовностью откликнуться на любую его просьбу, с бесконечной добротой и состраданием к людям, животным, птицам, с желанием всем помогать, и ему — в первую очередь.
Наташа была счастлива тем, что находится далеко от постоянно, всю жизнь поучающей ее матери, больного, с тяжелыми депрессивными приступами отца. Что живет рядом с великим Пушкиным, стихами ко­торого восхищалась с детства. Он стал для нее и покровительствующим, заботливым отцом, и мужем, и другом, и любимым.
Пушкин вставал спозаранку. Он очень любил раннее утро, когда в открытые окна входят прохладная свежесть, запахи цветов и земли. С бездельем, которое он позволял себе несколько месяцев после же­нитьбы, чтобы потешить себя и жену, надо кончать. И не только пото­му, что он устал бездельничать. Вообщем-то, бездельничать он любил. Что такое скука, он не знавал никогда, увлечений и планов у него всегда предостаточно. А безделье бывало своеобразным лечением после боль-170
шого переутомления, запойной работы или скопившихся неприятно­стей. А еще безделье, бездельное расслабление являлись всегда как бы прелюдией нового творческого подъема. А сейчас вдохновение необхо­димо, деньги, полученные при залоге подаренной ему отцом на свадь­бу деревеньки, уже кончались, надо будет очень много работать, чтобы сделать безбедной семейную жизнь.
И здесь, в Царском Селе, Пушкину легко удалось войти в творческое состояние. Рано встав, он, как привык, отправлялся на прогулку с купа­нием. Это особенно нравилось Пушкину.
Чувствуя после прогулки и купания замечательную свежесть в теле и мыслях, Пушкин тихонечко, чтобы не разбудить Наташу, прокрадывал­ся в свой мезонин.
Кабинет в Царском ему очень нравился. С утра в нем было солнце. Кабинет был огромен. Пушкину совсем не требовались такие большие комнаты. Он даже чувствовал себя лучше в комнатах маленьких, застав­ленных мебелью, лучше - книжными шкафами и этажерками. Вид книг звал к работе. Книги и теперь были вокруг него, прямо на полу расстав­лены стопками, по известному только ему порядку.
Слуги все норовили убрать книги с пола. Сначала Пушкин протесто­вал, уговаривал жену ничего не трогать в его кабинете. Но вид разбро­санных по всему полу книг призывал ее внести гармонию в домашний уют. И Пушкин успокоился тем, что у него ничего не трогали хотя бы на столе. Пол же он каждый день по утрам по-прежнему устилал книгами и исписанными листами. И к концу работы собирал с пола только ли­сты, опасаясь того, что глупые слуги выбросят их на помойку, а книги оставлял, увеличивая ежедневно нагрузку прислуге.
Только утром в кабинете было свежо и прохладно. А к полудню солн­це уже жарило неимоверно. И Пушкин дома ходил полураздетый, и эта вольность тоже ему очень нравилась.
-  Как в Африке, у нас, - шутил он.
—  Можно подумать, что ты когда-то жарился в этой Африке, — усме­халась Наташа.
Пушкин раздевался до трусов и плюхался на диван. Он почти всегда работал лежа, поставив рядом графин с водой и банку с любимым кры-жовничьим вареньем, которое присылали ему из Болдинской деревни.
Пушкин был счастлив по-настоящему. После долгих предсвадебных и послесвадебных хлопот он теперь каждый день работал. С утра до по­лудня. Присутствие рядом любимой женщины вдохновляло.
У Наташи теперь было очень много свободного времени. В Москве они каждый день ездили всюду вместе. Там в первые месяцы после свадьбы Пушкин совсем не работал, только с друзьями общался, да ее по друзьям, салонам и балам возил. Теперь он каждое утро работал. Одиночество ее и совсем бы не тяготило, как бывало раньше. Только те-
171   Ss?
перь в новой обстановке, в новом, семейном, положении одиночество ее пугало. Ей все казалось, что она перестала интересовать Пушкина и он тяготится ею.
Наташа спала чутко, и, как Пушкин ни старался по утрам делать все тихо, она просыпалась. Вот и теперь она слышала, как он вернулся с прогулки, хоть и крался тихонечко.
В начале их жизни здесь, в Царском, она вскакивала по утрам, за­слышав шаги мужа, возвращающегося с прогулки, чтобы вместе попить чаю, перекинуться добрыми словами, обнять его мокрую после купания голову, думала, что и Пушкина порадует эта утренняя их встреча.
Но она заметила, что Пушкин за этим утренним чаем уже как будто и не с нею, а где-то далеко-далеко от нее.
—  Я мешаю, чаевничая с тобой по утрам? — спросила она.
-  Ради Бога прости меня, душа моя, но это так. На прогулке я уже работаю, пью чай - работа продолжается, и в кабинете идет без пере­рыва. Если же настрой разбить разговорами, то потом, в кабинете, при­ходится настраиваться заново.
Наташа не обиделась. Надо было приспосабливаться к образу жиз­ни творца. И Наташа очень старалась, не позволяла себе сердиться и скучать. Она просто огорчилась от того, что лишалась этого удоволь­ствия — попить чай с мужем. Утренний Пушкин, с мокрыми кудрявыми волосами, весь какой-то тихий и задумчивый, очень нравился ей.
Теперь по утрам Наташа то нежилась в постели чуть ли не до по­лудня. То, попив чаю в одиночестве, выходила в скверик. Занималась клумбами. Потом возвращалась в дом и тоже отправлялась на диван. В свою комнату. Иногда засыпала, а чаще, подремав, бралась за книгу. Пушкин составил ей целый список для чтения, а читать она очень лю­била. Мать ограничивала их в чтении, и теперь Наташа наверстывала упущенное.
Устав от книг, бралась за вышивки и шитье. Пушкин был удивлен еще одним достоинством своей красавицы-жены: она чудесно вышива­ла бисером кошельки, сумочки, наволочки, салфеточки, игрушки, фут­ляры, чехлы и чехольчики для свечей, для мела и стаканов, обвязывала трости и курительные трубки, вышивала по канве иконы, целые жан­ровые картины. Так что скоро все друзья Пушкина начнут заказывать Наташе вышивки.
Перед отъездом в Петербург она получила такой заказ от московско­го друга Пушкина Павла Воиновича Нащокина: расшить бисером по черному шелку сумочку для его возлюбленной-цыганки. И Наташа те­перь огорчалась, что не купила сразу шелк в Москве. В Петербурге они были проездом, а в Царском Селе она не смогла найти шелка.
Только к вечеру, в пять часов пополудни, они обедали с Пушкиным вместе. И сразу после обеда отправлялись пешком на прогулку по цар­скосельским паркам.172
Каждый день Пушкин вел ее в новый уголок Царского Села. Сна­чала он показал Наташе Большой Екатерининский дворец, Лицей при нем и Екатерининский парк. В следующий раз — Александровский Ма­лый дворец и парк при нем.
Но все маршруты заканчивались прогулками вокруг Большого озера с Чесменской колонной посредине.
Наташе прогулки очень нравились. Ей все нравилось в Царском Селе. Гроты есть и у них в Полотняном, но здесь грот был самым насто­ящим дворцом. И такие небольшие дворцы и домики встречались им во время прогулки в самых неожиданных и потаенных местах: Эрми­таж, Агатовые комнаты, павильоны Верхняя и Нижняя ванна, Турецкая баня, Арсенал, Большой каприз, Китайский театр...
—  Поистине — Царское местечко! — восхищалась Наташа. И Пуш­кин радовался всему вместе с нею.
А для Наташи было счастьем просто идти рука об руку с Пушки­ным. Вести тихие беседы о чем угодно. С Пушкиным всегда интересно. Он ей что-нибудь рассказывал или читал строчки, сочиненные утром, спрашивал ее мнение.
-  Мне нравится все, что ты сочиняешь, Саша, - отвечала Наташа, слегка пожимая локоть мужа.
А Пушкин все еще не мог до конца поверить в то, что эта удивитель­ная девушка, красавица, любит его.
Только уединение в их прогулках скоро закончились. Как-то они обнаружили, что много народу стало прогуливаться по облюбованной ими тропинке.
Они привлекали всеобщее внимание. Наташа — в белом платье, в круглой шляпе с кружевами и цветами, в «свитой по-тогдашнему крас­ной шали», по моде накинутой на руки, была чудо как хороша.
Им позднее скажут, что толпа отдыхающих повадилась тут прогули­ваться, чтобы наблюдать за ними.
-  Да уж, с тобой нигде не уединишься, - шутила Наташа, - везде поклонницы найдут.
—  А мне кажется, что все только на тебя и смотрят, — отшучивался Пушкин.
На них, действительно, приезжали посмотреть даже из Петербур­га, а местные дачники непременно выбирали для прогулок именно эту тропу, чтобы тайно следить за Пушкиными, а потом обсуждать, как они были одеты, с кем прогуливались, с кем просто раскланивались, а с кем заговаривали.
Наташу смущало и радовало это всеобщее внимание. Конечно, ей хотелось хоть на прогулке побыть с Пушкиным наедине, послушать его. Но и радовало то, что Господь послал ей такого мужа, который всем ну­жен, многими любим и всем интересен. Значителен.
173
Пушкину тоже льстило это всеобщее внимание, оно поднимало его статус в глазах Наташи. Но он совсем не считал себя виновником этого любопытства.
-  На тебя все приходят полюбоваться, - говорил он Наташе. - И не смущайся, пожалуйста, радость моя, ты такой прелестный ангел, како­го нет больше в мире.
Он гордился своей красавицей-Мадонной. Можно сказать, даже - хвастался. Постоянное, с детства, недовольство своей наружно­стью было теперь компенсировано красотой жены. Красавица выбрала его, урода, как он считал, погасив этим один из самых больших его ком­плексов.
Поэтому глазеющие на них дачники-обыватели сначала Пушкина радовали и поднимали настроение. Потом это стало надоедать и даже раздражать.
Наташу же это любопытство посторонних угнетало с самого начала. Она любила уединение, общество хорошо знакомых людей. И всеобщее внимание сковывало ее. Пугали даже восторженные разговоры по по­воду ее внешности.
В день праздника Положения риз, Пушкин заказал молебен, что де­лал ежегодно. Это была семейная традиция. С давних пор в семье хра­нилась ладанка с Всевидящим оком. Работы грубоватой, но содержа­щая частицу ризы. Это была реликвия, и она передавалась обычно от родителей к старшему сыну.
—  Вот, — говорил Пушкин Наташе, — если ты родишь сына, к нему перейдет эта ладанка, как к хранителю рода Пушкиных. И он должен будет ежегодно соблюдать семейный обычай и ни в коем случае не укло­няться от этого обета.
Однажды после утренней работы Пушкин вышел один немного про­гуляться перед обедом. И пропал. Не пришел ни к обеду, ни к ужину. Наступила ночь, а его не было.
Сначала Наташа досадовала: опять где-то с друзьями заговорился.
Пушкин не в первый раз задерживался к обеду: то встретил Гоголя, который снимал дачу недалеко, в Павловском, то старого друга графа Комаровского, и тогда в разговорах забывал про обед, про то, что его ждет жена, и очень удивлялся потом, что Наташа обижается на него: Друга же встретил, заговорились...
И в этот раз Наташа ждала мужа до полуночи. Потом уснула. Не по­явился Пушкин и утром, и к новому обеду, и к ночи...
На утро третьего дня она начала собираться в Петербург, к тетушке Ькатерине Ивановне Загряжской, уже очень беспокоясь, не случилось ли чего.
Но Пушкин вдруг появился.
Видя, что муж жив и здоров, Наташа надулась.174
— Так-то ты встреча­ешь пропавшего супру­га?! А если бы я умер? Ты тоже дулась бы на меня?
Наташа молчала.
—  Ну прости! Я со­всем   не   собирался   в Петербург.    Во   время прогулки     повстречал дворцовых  ламповщи­ков. Они везли в Петер­бург в починку царские подсвечники,     лампы, канделябры.   Мы   раз­говорились, и так они увлекли меня, что я не заметил,   как   ушел   с обозом далеко от Цар­ского. Так что до Пе­тербурга осталось уже меньшее     расстояние. И так как, ты знаешь,
я собирался в Петербург по делам, то и решил: коль уже проделал по­ловину пути к нему, то надобно дойти и уладить дела. И застрял там на два дня. Прости меня, ради Господа Бога, милая, ангел мой, моя пре­красная Мадонна, радость моя, красавица ненаглядная, госпожа моя, я, конечно, виноват...
Наташа уже едва сдерживала улыбку, низко наклонив голову над пяльцами. Думала: на него невозможно сердиться. Я так переволнова­лась, а он — шутник...
С близкими он застенчив и нежен, думала Наташа. Как-то среди друзей Пушкин говорил об этом:
- Все заботливо исполняют требования общежития по отношению к посторонним, т.е. к людям, которых мы не любим, а чаще и не уважа­ем, и это единственно потому, что они для нас ничто. Типичная русская привычка быть вежливым, приветливым с чужими. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания обязанности свои к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас — всё. Нет, я так не хочу действо­вать. Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не хочу и боюсь манкировать чем бы то ни было, освященным обыкновениями и правилами общежития.
175
Пушкина или горячо любили, или жестоко нена­видели. В мало знакомой среде он бывал так же нераз­говорчив, как и она, а среди друзей становился совсем другим: много и интересно говорил, и все его слушали с удовольствием или даже с восторгом. Он, собственно, войдя в раж, и сказать-то никому не давал. Говорил громко, смеялся заливисто и как-то безмятежно, как дети, сверкая своими белоснеж­ными зубами.
А когда печалился, гру­стил, то, опять по-детски, выпячивал свои толстые губы, и казалось, что его кто-то обидел и он, как ма­лыш, надулся, обиженный.
Здесь он пока был все время весел. И Наташа чув­ствовала, что ему так же хо­рошо с нею, как и ей с ним.

А в России опять свирепствовала холера. Она пришла уже в Петер­бург. Министерство внутренних дел издало «Краткое наставление к рас­познаванию признаков холеры, предохранения от оной».
Запрещалось после сна выходить на воздух, жить в тесных, сырых и нечистых жилищах, а также предаваться гневу, страху, утомлению, уны­нию и «беспокойству духа».
Но паника все-таки была.
В столице начались беспорядки. Прошел слух о том, что в эпиде­мии холеры виновны медики, что "лекаря" умышленно травят народ. И 'рассвирепевшая чернь" зверски расправилась с двумя лекарями.
И с упоением рассказывали, что будто бы к толпе вышел без страха сам император Николай I, скомандовал: "На колени!" - И народ по­слушался, пал на колени и в полной тишине слушал царя.
Поведение императора вызвало восхищение и у Пушкина. Ведь царя тоже могли убить!
Огорчало Пушкина только то, что он не мог теперь ходить пешком в Петербург, не знал, как там идут его издательские дела.
176
Вот-вот должны были ввести карантин и в Царском. Родители Пуш­кина уехали из Петербурга прямо накануне установления там каранти­на. Торопились, не успев обустроиться в Павловском, и остановились пока у сына с невесткой.
-  Ольга, замешкалась с отъездом, — беспокоилась Надежда Осипов­на о дочери.
-  Она не очень-то и торопилась! - возмущался Пушкин. - Мы ее звали к себе, еще когда были в Петербурге. Потом, уже зная о предстоя­щем карантине, я во время поездки в Петербург заходил к ней и даже поругал ее за то, что не торопится на дачу, а она только смеялась:
-  Все вы помешались на этой холере. Родители надоели, все вокруг кричат, плачут, а меня больше пугает предстоящая суета переезда. Уж очень боитесь вы все этой холеры, а я ее боюсь не больше, чем свое­го милого Жанно, - при этом она потрепала свою любимую собаку за ухом.
И не напрасно они все ругали Ольгу. На следующий день после приезда родителей к Пушкиным Царское Село окружили карантин­ным заслоном. Связь с Ольгой прервалась вообще.
Все были в беспокойстве. И родители Пушкина продолжали жить у Пушкиных в Царском Селе, наезжая в Павловское, чтобы поторопить рабочих с ремонтом.
Но дело затянулось, так что день рождения Надежды Осиповны двадцать первого июня праздновали в Царском Селе.
Родители Пушкина были рады тому, что их шалапутный старший сын наконец женился. Что нашла красавица привлекательного в Алек­сандре, Надежда Осиповна понять не могла. Всю жизнь он раздражал ее своими экстравагантными поступками, безудержными эмоциями и непочтительностью к родителям. Сергей Львович, хоть и признавал поэтический талант сына, но тоже считал Александра безалаберным, не умеющим построить свою карьеру.
Да, Александр всю жизнь обижал их. Живя рядом, в Петербурге, ме­сяцами не заглядывал к ним, так что все новости о сыне они узнавали из чужих уст или от дочери Ольги и младшего сына Левушки, с которы­ми Александр поддерживал родственные отношения.
Уезжая из столицы, он тоже редко писал им. Так что они давно уже считали его отрезанным ломтем. Поэтому так и радовались сообще­нию сына о женитьбе. А просьба Александра благословить его просто осчастливила родителей.
С нетерпением ждали они встречи с московской невесткой, гадали, какая она. Наслушались уже от Левушки и о сватовстве, и о мальчиш­нике накануне свадьбы, на котором младший сын Левушка присутство­вал, и о самой свадьбе, и о жизни молодых в Москве на Арбате...
Как ни гадали, ни рисовали прекрасный образ невестки, она ока­залась просто чудным созданием. Мало того, что красавица и умница.

еще и почтительна, и обходительна, как редко теперь бывает, скромни­ца, любит Пушкина, только сможет ли заботиться о нем, сама еще де­вочка?
Сергей же Львович был в восторге от невестки: прелестная, а уж ка­кая слушательница! Он любил поговорить с Наташей.
Наконец, старшие Пушкины закончили ремонт своей дачи и пере­брались в Белозерку.
И только перебрались на свою дачу, как случилось непредвиденное.
Отрезанная от семьи карантином Ольга решила пренебречь засло­нами и тайно, минуя кордоны, окольными путями, пробралась к роди­телям на дачу. Только по ошибке постучала ночью в окно не родителей, а соседей.
Что тут началось! Перепуганные соседи вызвали полицейских. Оль­гу и успевших пообщаться с ней родителей арестовали.Ольгу отправили в пограничный карантин, в котором она, опять своевольничая, не оста­лась, а вернулась в Петербург.
Родителей же заперли в карантин на собственной даче. И пристави­ли охрану. И все друзья и Пушкин с Наташей, навещавшие их в заточе­нии, разговаривали с ними через решетку сада.
-  Не переживайте, - успокаивала их Надежда Осиповна, - мы не страдаем. Солдаты носят нам провизию и исполняют наши комиссии, передают наши письма и записки. Мы гуляем по нашему садику, бал­кон очень приятен, потому что дом угловой, и все вокруг видно.
Основания для беспокойства были. Умер граф Юсупов, от холеры же - мать лицейского друга Илличевского, отец знакомого Комовского..
Однажды утром после работы Пушкин застал свою жену в слезах.
-  Что случилось?
-  Зизи пропала.
Болонку Зизи Наташе подарили щенком еще в Москве.
Они очень привязались друг к другу. Зизи помогала Наташе коро­тать одиночество, пока Пушкин работал. И вот утром Наташа вышла с Зизи в садик. Вдруг, откуда ни возьмись, в скверике возник доберман и бросился с лаем к Зизи.
Собачонка так перепугалась, что кинулась прочь, куда не глядя. И пропала.
Наташа выходила за калитку, звала Зизи. Послала дворника искать собачку. Но и тот вернулся ни с чем.
-  Наверное, этот кобелина съел ее или задушил, - плакала Ната­ша, - Зизи такая маленькая и беспомощная, а он...
Пушкина разбирал смех, но он сдерживал себя. Он любил живот­ных, но такое безысходное горе из-за собачонки ему было непонятно.

178
Однако он обратился к правителю Канцелярии управляющего Цар­ским Селом Коншину с просьбой поискать собачку. И чиновники оты­скали собачонку.
Наташа была счастлива, вымыла запыленную Зизи и бесконечно целовала ее.
Пушкин, глядя на эту идиллию, шутил:
—  Боюсь, что на меня ласки и нежности у тебя уже не останется. Наташа тоже повеселела. С собачонкой на руках подошла к мужу,
обняла его, нежно поцеловала:
—  Спасибо, милый, за то, что помог отыскать Зизи.
В воскресенье 5 июля в Знаменской церкви Царского Села при большом стечение народа перед иконой Божией Матери «Знамение», древней родовой иконой дома Романовых, был отслужен молебен об избавлении города от холеры.
Потом с иконой был совершен Крестный ход, который закончился молебном на площади Большого дворца.
Пушкин не собирался в церковь, но Наташа настояла, чтобы они вместе участвовали в молебне. Она потихонечку, ненавязчиво, приоб­щала мужа к церковным обрядам.
Пушкин верил в Бога. Бывал в церкви по большим праздникам. Но он верил и во множество всяких примет, предсказаний, что проти­воречит христианству. И Наташа, воспитанная в глубокой религиозно­сти, постепенно и Пушкина втягивала в богопочитание.
По особому царскому предписанию, минуя карантинные засло­ны, в Царское Село приехала статс-дама, двоюродная бабушка Ната­ши, очень полюбившаяся Пушкина Наталья Кирилловна Загряжская-Разумовская.
Эта знатная дама была фрейлиной императриц многие годы, пере­жила нескольких императоров, всегда была при дворе, знала его из­нутри, несмотря на свой преклонный возраст, сохранила прекрасную память и со свойственным ей замечательным юмором рассказывала Пушкину такие подробности об императорах и их приближенных, что Пушкин слушал или раскрыв рот, или покатываясь со смеху.
Он обожал эту знатную старушку. И, узнав, что она приехала в Цар­ское, сразу потащил Наташу к ней, чтобы засвидетельствовать свое по­чтение и задать Наталье Кирилловне накопившиеся вопросы.
Наталья Кирилловна тоже обрадовалась Пушкиным. Наташу она любила. Пушкина высоко ценила как поэта, но больше всего любила его за остроумие, которым и сама владела, и, как всякая женщина в лю­бом возрасте, любила Пушкина еще и за то, что он обожал ее.
Говорили, что скоро в Царское Село приедет императорский двор.
—  А с двором приедет и Жуковский, - радовался Пушкин.
179 
Василий Андреевич Жуковский, известный поэт, автор «Светланы», наставник цесаревича Александра, был покровителем Пушкина с младенческого его возраста, а потом стал хорошим другом. Пушкин уже все уши Наташи прожужжал о Жуковском.
-  Василий Андреевич на шестнадцать лет старше меня. Я в лицей­ские годы воспринимал его   как старейшего учителя, а ведь он был почти в моем нынешнем возрасте всего-навсего. Я же сразу принял его за своего отца и учителя. А он даже сейчас, когда ему уже под пятьде­сят, - сущий ребенок. Ты это сразу почувствуешь. Василий Андрее­вич — подлинное дитя: романтик, доверчив, всех любит, всем помогает.
- Он что, богат?
- Да совсем не богат. Хоть, как воспитатель цесаревича, он и не бе­ден, но больших средств нет. Он просто отдает чуть ли не всем, кто по­просит, все, что у него имеется. А потом ходит по дворцу средь богатых вельмож и рассказывает им печальные истории своих просителей. И так проникновенно, что те раскошеливаются, и порой даже очень щедро. Ну а просители каждое утро, еще до его пробуждения, уже толпятся на лестнице, ведущей во дворце в его покои. Вот такой он,  Василий Ан­дреевич Жуковский.
А уж меня-то он выручал в жизни сто раз! Он фактически дал мне путевку в поэзию. Хоть ко времени нашего знакомства, когда я был мальчишкой, у меня и было уже более двух десятков стихов, веры в точ­ность своего предназначения у меня не было, а Жуковский уже читал мои стихи и назвал меня, мне Вяземский передал, "молодым чудотвор­цем" и "надеждой нашей словесности", - голос Пушкина задрожал от волнения.
Наташа почувствовала, что он вот-вот расплачется.
-  Саша, что ты, милый? - забеспокоилась она. Пушкин поцеловал ей руку, успокаивая:
-  Вот видишь, это даже сейчас волнует меня до слез. А как волни­тельна была эта похвала для меня, мальчишки, по существу изгоя в дет­стве, слова доброго ни от кого не слышащего. Уж от родителей - точно. Они хоть и навещали меня в Лицее в редкие разрешенные дни и в Пе­тербург из Москвы поэтому перебрались, чтобы навещать меня почаще, но встречи эти меня не очень радовали. Потому что все мое свидание с родителями и заполнялось порицаниями и осуждением моего сверчкового поведения. Вкусненькое же, которое они мне привозили, радовало лишь чуть-чуть. Не от скверного питания в Лицее страдал я в те годы. А вот Жуковский сразу почувствовал, что для меня важно, и не боялся перехвалить меня, испортить похвалами. Он и стал мне ближе отца, а в общем, отцом на всю жизнь. К нему я и писал, и приходил в трудные свои минуты. Он заступился, когда император собрался услать меня в Сибирь. Василий Андреевич просил направить на юг или на Соловки и множество раз потом спасал от беды...180
К Жуковскому Пушкин тянулся в свои трудные минуты, потому что Жуковский всегда чувствовал пасмурность на душе своего молодого дру­га и умел поддержать теплым словом, а то и восхищением: «Ты создан попасть в боги — вперед! Дай свободу этим крыльям, и небо — твое...»
Даже на расстоянии, когда Пушкина не было в Петербурге, Жуков­ский пристально следил за жизнью своего беспокойного юного друга, чтобы где-то предостеречь от рискованного поступка, остановить раз­горающийся скандал, и, наконец, сразу бросался спасать, защищать, если тучи над головой Пушкина уже нависли, уже гроза гремит...
Когда же Пушкин бывал в столице, они виделись часто.

«Руина» в Царском Селе

Глава 2 ПРИЕЗД ДВОРА
Приезд двора. Жуковский. Черноокая Россет. Ревность Наташи. Знакомство с императорской четой. Праздники. Смерть цесаревича. Пушкин рассказывает, как его чуть не убили. Царские милости. Воровство управляющего. День рож­дения Наташи. Ухаживания императора за Наташей.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 2

В Царском со дня на день ждали приезда императорского двора. И он, наконец, приехал, внеся большое оживление в жизнь дачников. Всюду теперь мелькали фрейлины, горнич­ные, кадеты, пажи.
Трепетно все следили за здоровьем императрицы Александры Фе­доровны: она должна была вот-вот родить. Каждый день отдыхающие появлялись на дорожках царскосельских парков, прилегающих к Боль­шому дворцу, потому что каждый день там происходило что-нибудь любопытное. То император Николай в коляске выезжал на Софийское поле, где проходили военные учения кадетов разных учебных заведе­ний. Потом туда проследовала сама императрица с дочерьми Марией, Ольгой и Александрой. А вечером в тот день, уже во время вечерней зари, наблюдали, как императорское семейство возвращалось с Софий­ского поля в новый Александровский дворец.
Наконец истек срок карантина родителей Пушкина, и Пушкин с Наташей отправились в Павловское. При встрече все обнимались, це­ловались и радовались тому, что старшие Пушкины могут теперь сво­бодно гулять по Царскому Селу и наблюдать за оживленной жизнью императорского двора.
Пушкин испытывал подлинное счастье, представляя свою Мадонну лучшим друзьям. Он был уверен, что они непременно влюбятся в нее, по-хорошему позавидуют и просто удивятся, что ему удалось завоевать такую красавицу, а познакомившись с Наташей, еще и удивятся, что эта юная чаровница, к тому же не пустышка и не синий чулок, а умница и разумница, чему он сам продолжал удивляться.
Когда они первый раз шли к Жуковскому, Пушкин рассказывал жене:
-  Знаешь, этот романтик в юности влюбился в свою двенадцати­летнюю ученицу, родственницу. И она в него тоже. Он терпеливо ждал, когда ей исполнится девятнадцать лет, и сделал предложение. Но полу­чил отказ. Мать ее была против.
-  А ты не нашу историю мне рассказываешь?
-  Да, у нас почти так же было. Только у нас все хорошо закончи­лось, а у Жуковского - печально. Девушка его вышла замуж за другого и умерла при родах. Представляешь, что он пережил? При его нежнейшей душе. Мне кажется, что он до сих пор любит свою Машу.
-  Ее Машей звали?
-  Да, Маша Протасова.
-  И «Светлана» его о ней?
-  Нет, Светлана - это сестра Маши.
-  Странно. Казалось бы, о Маше он должен был писать.
- Писал и о Маше.
-  Заходите, заходите, милейшие! - радостно приветствовал Жуков­ский чету Пушкиных.
-  Наталья Николаевна,— наклонился к Наташе Жуковский, целуя ей руку, — вы очаровательны. Пушкин говорил мне, что вы красавица, но чтобы такая! Слухи о вашей красоте до императрицы дошли, и она полна решимости познакомиться с вами поближе, даже на прогулки хо­дит по вашим тропам, чтобы невзначай встретить вас.
Наташа испуганно посмотрела на Пушкина. По прибытии в Цар­ское Село императорского двора они с Пушкиным стали выбирать для прогулок уединенные аллеи, потому что Наташа панически боялась встречи с царствующими особами.
Жуковский заметил волнение Наташи и поспешил успокоить:
-  Императрица — добрейшая женщина, напрасно вы боитесь ее, да и вряд ли при вашей жизни в столице, а сейчас в Царском удастся из­бежать этого знакомства.
-  Да я-то не против, - сказал, улыбаясь и обнимая жену за плечи, Пушкин, - только вот Наталья Николаевна боится этого знакомства.
Пушкин еще в Петербурге отдал на суд Жуковскому свои новые сти­хи. И теперь Жуковский, чтобы рассеять напряженность разговора, вы­нул из стола папку и протянул Пушкину:
- Возвращаю тебе твои прелестные пакости. Всем очень доволен.
Пушкин звонко рассмеялся. Наташа улыбнулась, радуясь очередно­му успеху мужа. А про себя подумала: "Может, надо довериться этому добрейшему Василию Андреевичу и перестать избегать императора с императрицей? В конце концов, эти прятки осложняют отдых и даже бессонницу вызывают».
"Я не могу спокойно прогуливаться по саду, - жаловалась она в пись­ме к дедушке Афанасию Николаевичу, требующему, чтобы внучка под­робно его информировала о том, как приживается в столице, — так как узнала, что их величества желали узнать час, в который я гуляю, чтобы меня встретить. Поэтому я выбираю самые уединенные места ".
-  И придворных витязей гроза приехала? - спросил Пушкин Жу­ковского.
Наташа насторожилась: о ком это он?
-  Приехала, приехала черноокая чаровница. И весь хвост поклон­ников - за ней.
- Это не страшно, — радостно засмеялся Пушкин.
-  Она ждет нас сегодня же, - продолжал Жуковский. - Приказала непременно привести Пушкина с его обворожительной женой.
"Вот как! Она уже и обо мне знает, - с горечью подумала Наташа, - а я о ней — ничего. Неспроста это».
И в сердце Наташи поселилась тревога. Не верилось Наташе, что Пушкин так страстно ожидает приезда императорского двора из-за Чуковского. Теперь было ясно, что ее вещее сердце опасалось приезда Двора не случайно. Какая-то черноокая красавица, приехавшая с дво-Р°м, околдовала обоих приятелей. Как оживляются они, когда говорят °б этой незнакомке!

184
- Что же ты мне ничего не рассказываешь про свою черноокую кра­савицу?! - с обидой выговаривала Наташа своему муженьку, когда они возвращались домой от Жуковского.
- Ах ты, моя ревнивица! — довольный, расхохотался Пушкин, — да, есть тут одна фрейлина императрицы, раскрасавица Александра Оси­повна Россет. Все мужчины любят ее за острый язычок. Умеет она под­держать любой, даже очень заумный, мужской разговор, кое-кто счита­ет ее академиком в юбке. Но она не синий чулок. Очень женственна и чрезмерно чувствительна.
- Какая-то фамилия у нее странная...
- Да-да, мать у нее - наполовину грузинка княжеских кровей, а на­половину — француженка, и отец — французский эмигрант. Только с родителями она рассталась в раннем детстве: отец умер, а мать, выйдя замуж вторично, отдала маленькую дочь на воспитание в Екатеринин­ский институт. Но и мать умерла через год. Так что сиротка много на­терпелась в девичьем институте, сама знаешь, какие там монастырские, а порой солдатские порядки. А уж если у воспитанницы нет родителей и покровителей, тут уж горе-воспитатели отводят свою жестокую душу на беззащитной.
"Однако как он нежно и с жалостью рассказывает об этой сиротке, будто сестра она ему или..." Наташа уже не сомневалась, что у Пушкина с этой "черноокой" Россет что-то было до нее. Может, теперь и порвано все, но явно было, было...
И очень ей грустно стало от этого понимания. Хоть и предвидела На­таша что-то подобное в поведении своего ветреного поэтического мужа, но не думала, что все это наступит так скоро, и покоем царскосельским не успели насладиться, и влечение их друг к другу вроде еще не остыло, а уж сгущаются тучи, того и гляди, беда придет.
-    Ты   знаешь,   -   продолжал   Пушкин,   не   замечая   волнения жены, - она ведь училась у Плетнева и закончила институт с вензелем. Ее сразу назначили фрейлиной к императрице Марии Федоровне, а по­сле смерти Марии Федоровны — к жене императора Николая Алексан­дре Федоровне.
Ждать знакомства оставалось недолго. В этот же вечер Жуковский с Пушкиным повели Наталью Николаевну в Большой дворец, где жили фрейлины императрицы.
Александра Россет оказалась небольшого роста, но прекрасно сло­жена. Стойким станом, с очень привлекательной необычной красотой смуглого лица, удивительно живыми и кокетливыми глазами. И она была полной противоположностью Наташи в характере и манере пове­дения. Она буквально рта не закрывала, активно споря с мужчинами по самым сложным философским и литературным вопросам, и мужчины зачарованно слушали ее. Речь ее была умна, красива, сопровождалась по-настоящему остроумным юмором, от которого Пушкин явно был в восторге и хохотал громко и заливисто.
185 Sgf
И все мужчины, казалось, были влюблены в эту юную, свежую, завлекательно обворожительную, умную женщину. А то, что Рос­сет - умная женщина, Наташа поняла сразу. Мало было бы одного природного дара общения, чтобы владеть не только сердцами, а и ума­ми всего разновозрастного мужского кружка, роившегося вокруг этой незаурядной женщины.
Оказалось, что Пушкин был знаком с Россет еще до женитьбы, уве­рял жену, что никаких особых отношений с нею у него не было и нет. Но как этому поверить, если зажигает Пушкина каждая красивая жен­щина, притом любого возраста? Это наблюдательный взгляд Наташи давно заприметил. Она уже попереживала по этому поводу и смирилась. Пока все это восхищение Пушкина другими женщинами заканчивалось ничем. Наташа верила, что Пушкин не изменяет ей. И в Царском ей вначале было очень хорошо и покойно. Они все время были вместе или рядом. Никаких женщин, отвлекающих Пушкина от нее, в Царском не было. До приезда царского двора.
И Россет, в отличие от жены, совсем не боялась побеспокоить Пуш­кина в ранние утренние часы, когда он работал в своем кабинете. Как вихрь врывалась она в дом Пушкиных чуть ли не каждое утро, кидала Наташе:
-  Пошли к Александру, - и тащила ее наверх к Пушкину, предупре­ждая его только фомкимокриком:
-  Мы идем!
Пушкин с мокрыми после утреннего купания, курчавящимися воло­сами, в коричневом сюртуке, без галстука соскакивал с дивана им на­встречу. Пол, круглый стол были завалены книгами, но он, разгуливая по кабинету, как-то умудрялся не задевать их.
-  Проходите, проходите! — радостно приветствовал он их. — Ваша критика, мои милые, лучше всех; вы просто говорите: этот стих нехо­рош, мне не нравится... Мне этого довольно.
Если же Наташа мешкала при появлении гостьи, пытаясь дочитать страницу книги или закончить вышивку, Александра Россет без всякой церемонии поднималась к Пушкину одна. И он всегда был рад этой женщине.
"Гораздо более рад ей, чем мне", - отмечала Наташа. И это ее очень огорчало. Она старалась еще долее задержаться, чтобы привести себя в порядок, скрыть неприязнь к этой нахальной женщине, так бесцере­монно врывающейся в ее жизнь и начисто разрушающей ту тонкую ин­теллектуальную связь, которую ей с трудом удалось наладить с мужем. Он только было начал дорожить ее мнением о своих новых сочинениях, а теперь его интересовал больше отзыв Россет о вновь созданном.
"Ну и пусть, ну и пусть, — говорила себе Наташа, — пусть милуются, а я не пойду наверх, не хочу наблюдать за их блестящими от возбужде­ния глазами".
Но Пушкин не начинал без нее читать, звал:186
— Ну где ты запропастилась, Таша?! Иди скорее!
И, тщательно скрывая свою ревность, Наташа покорно поднима­лась наверх. И она не успевала устроиться, как Пушкин приступал к чтению:
Три девицы под окном Пряли поздно вечерком. «Кабы я была царица, -Говорит одна девица, -То на весь крещеный мир Приготовила б я пир». «Кабы я была царица, -Говорит ее сестрица, -То на весь бы мир одна Наткала я полотна». «Кабы я была царица, — Третья молвила сестрица, — Я для батюшки-царя Родила богатыря»...
Пушкин прервал чтение и обвел взглядом женщин. Наташа с Россет переглядывались.
-  Не о нас ли с Азей и Кэт это? - спросила Наташа, - когда мы в Полотняном рукодельничали.
-  Может быть, может быть, - загадочно сказал Пушкин. -А в какой из сестриц вы себя видите, дорогие мои? Ну-ка, я бы знать хотел.
-  Я, конечно, хотела бы сына царю родить, - засмеялась Наташа.
-  А я — сначала замуж выйти, а потом... потом — тоже сына родить, — поддержала Наташу Россет.
-  Ну что ж, вы обе мне за это симпатичны...
Как-то совсем ранним утром, когда Пушкин обычно работал в каби­нете, Наташа услышала, что муж с кем-то разговаривает и хохочет сво­им заливистым смехом.
«Неужели с Россет? — подумала с горечью. — И как она смогла пройти незамеченной?! Только через балкон. Значит, и это теперь воз­можно?»
Наташа все-таки решила проверить, с кем там ее муженек развлека­ется. И, хоть Пушкин не любил, чтобы его беспокоили во время рабо­ты, решила, что проведать мужа можно, если он не один.
И она вошла.
Пушкин, в халате без сорочки, взъерошенный и возбужденный, громко разговаривал с незнакомым Наташе гусаром.
Гусар был очень юн и, увидев Наташу, весь зарделся и онемел.
Наташа тоже опешила и подумала дурное о муже.
А Пушкин, увидев онемевшую жену, расхохотался и сказал:

187 Ss?
-  Прошу любить и жаловать: граф Васильев, лейб-гусар. Возвра­щался с ученья домой в четыре утра, а я не спал, вот писал по заданию императора... И захотелось мне новости от него узнать, я его и позвал через балкон, чтобы тебя, моя радость, не беспокоить.
Гусар потом несколько раз заходил к Пушкину таким образом. А На­таша корила себя за ревность и дурные подозрения. И молилась, прося Господа простить ее.
Чаще Россет убегала так же стремительно, как и появлялась.
Но иногда оставалась обедать.
-  Я обожаю ваши зеленые щи с крутыми яйцами, - говорила она, усаживаясь в столовой рядом с Пушкиным на диван, обитый красным кретоном.
Для Наташи там уже не оставалось места, и она садилась напротив.
- Котлеты ваши со шпинатом - тоже объедение! - восклицала Рос­сет.
И довольный Пушкин смеялся и спрашивал:
- А от моего любимого крыжовничьего варенья вы откажетесь? Против пушкинского крыжовничьего варенья, сваренного по его
рецепту, привезенному из деревни, устоять не мог никто. И Наташа его сразу полюбила.
-  Конечно, не откажусь, - смеялась Россет, - видите, дворцовый обед прогуливаю. У вас все вкуснее.
-  При императоре это не скажите, а то они еще и на обед к нам за­хотят придти.
- Да уж! - только и сказала Наташа.
Исчезала Россет ненадолго. Через несколько часов, к вечеру, она уже заезжала за Пушкиными на дворцовых дрожках. Они жили в Царском без коляски, поэтому Пушкин радовался возможности прокатиться за чужой счет.
Усадив дам на сиденье, Пушкин сам устраивался верхом на перекла­дине дрожек, упоительно болтал и веселился.
-  Да не ревнуйте вы меня, — шептала Александра Россет Ната­ше, — мне все равны, что ваш Пушкин, что Жуковский, что Плетнев. Я их всех одинаково люблю   как умных талантливых людей, не бо­лее. Я вам не соперница, но будьте начеку, Пушкин - поэт, а все поэ­ты — чрезвычайно влюбчивы, так что тяжелую вы выбрали долю. Хотя женская доля — всегда тяжелая.
-  Откуда вы знаете? Вы еще и замужем не были...- возразила На­таша.
Намек на то, что Россет приближается к возрасту старой девы, был той неприятен.
-  Потому мне и замуж не хочется, что насмотрелась я на женихов и не жду от замужества ничего хорошего, — сказала она.188
Наташа знала, что многие мужчины делали Россет предложение. Тот же Василий Андреевич Жуковский. И она всем отказывала, а ей шел уже двадцать третий год, и надо было определяться.
"Возможно, поэтому она и язвит так зло, - думала Наташа, - как собака на сене: и замуж надо, а не хочется, потому что любви нет. Или любимый занят?..."
Как-то Россет, не придя утром к Пушкиным, заехала за ними как обычно, на дрожках. Пушкин, только уселись, принялся читать ей свое новое стихотворение...
— О, его надо немедленно переписать! - воскликнула Россет, - я зав­тра же передам его государю. Оно непременно понравится ему. Давайте вернемся обратно, и Вы перепишите стихотворение.
—  Возвращаемся! - радостно воскликнул Пушкин, разворачивая дрожки.
Наташа была уязвлена: она так ждала вечера, чтобы погулять, а Пуш­кин, даже не спросив ее согласия, по одному требованию этой гадкой женщины тут же поворачивает обратно, лишая жену прогулки...
И когда Пушкин, разворачиваясь, увидел, как надулась его Мадон­на, спросил:
— Ты не возражаешь, моя радость? Наташа с усмешкой ответила:
— Как ты надоел мне со своими стихами!
Россет с недоумением посмотрела на Наталью Николаевну и ска­зала:
—  Натали еще совсем ребенок. У нее невозможная откровенность малых ребят. А про себя подумала: «Или эта красавица уж очень ревнует Пушкина ко мне, или она набитая дура».
Наташа действительно ревновала Пушкина к Россет, и не только как к женщине. Наташе казалось, что она вполне может оценить творения мужа, но ему ее мнение вдруг стало неинтересно, а вот слово Россет ему было просто необходимо.
Наташа понимала, что всякая ее ревность, та или иная, - грешна. Старалась бороться с нею. Вот и сейчас, чуть успокоившись и коря себя за горячность, она сказала:
—  Пожалуйста, поворачивайте. Я вижу, что ему этого очень хочется. Но ревность и гордыня, тесно переплетясь, еще играли ею. И, когда
они вернулись домой, Наташа сказала:
—  Переписывайте, а я пойду посмотрю мои платья. Вы зайдите ко мне потом, чтоб сказать, что мне лучше надеть сегодня в театр.
И думала: «Коль они отводят мне место просто жены-красавицы, и никто в этом не сомневается, и все постоянно говорят об этом, вот я и буду сидеть молчком и ни во что больше не вникать. Но они неправы, и это очень меня огорчает. И Пушкин этого не понимает, не замечает и не хочет замечать. Ну и Бог с ними».

189 Ssr
Успокоившись, Наташа испугалась той неприязни, которую в ней вызывала эта навязчивая женщина, и корила себя, просила у Бога про­щения за свои дурные мысли, за недоброжелательность...
Пушкин чувствовал, что Наташа ревнует его к Россет, и внушал жене:
- В Россет много прекрасного и душевной деликатности, ты напрас­но ее недолюбливаешь. Она скоро станет Смирновой, императрица уже дала согласие на ее брак. И лучше тебя никого нет. Пойми это и не тер­зай себя.                          ,
Но не удавалось Наташе победить свою ревность к Россет.
Как и предсказывал Наташе Жуковский, что не избежать ей встре­чи с императорской четой, так и получилось. Встреча скоро состоялась. Вроде бы случайная.
Наташа так растерялась, что впала в сплин. Глаза боялась поднять и слова произнести не могла. А этого и не требовалось, ибо все остальные участники встречи были чрезвычайно разговорчивы.
-  Александр Сергеевич, и вы прячете от нас такое сокровище?! - го­ворила императрица. - Непременно приводите свою красавицу к нам.
-  Я бы рад, только Наталья Николаевна уж очень застенчива, - улы­баясь, очень довольный, оправдывался Пушкин.
-  А вы - запросто, - вступил в разговор император, до этого молча смотревший на Наташу, Пушкин отметил — раздевающим ее взглядом.
Наташа ничего этого не замечала. Если во время разговора она и поднимала иногда взгляд, то от волнения ничего не видела.
Итак, знакомство состоялось. И с тех пор Наталья Николаевна до самой своей смерти была взята в плен царской семьей. Большинство женщин порадовалось бы этому плену, а Наташа - нет.
Императрица поручила жене министра внутренних дел Кочубей, тоже племяннице Натальи Кириловны Загряжской, используя свое род­ство с Натальей Николаевной Пушкиной, привезти ее во дворец.
С этим графиня Кочубей и заявилась к Наташе, когда Пушкина не было дома.
Наташа растерялась:
-  Как же я могу поехать во дворец одна, без мужа?
Кочубей удивилась. Ведь, не в какое-то злачное место звала она мо­лодую жену Пушкина, а к самой императрице. Начала расспрашивать, как они живут с Пушкиным, не обижает ли он ее.
Наташа смущалась, но все-таки нашла в себе силы, чтобы не идти на поводу у любопытной графини, и сумела вежливо уклониться от рас­сказов о своей семейной жизни.
Наблюдательная графиня Кочубей отметила, что уж не так проста и наивна эта юная Пушкина, как о ней сплетничают. И отказом не оскор­била, но и не раскрылась. Пришлось ей только выразить Наталье Ни­колаевне пожелание императрицы видеть ее, красавицу, у себя, и что190
она, Кочубей, по-родственному, готова всячески способствовать этой встрече, когда Наталья Николаевна пожелает. С этим и расстались.
Потом одна из фрейлин императрицы шепнула Наташе, что импера­трица допытывалась у нее, в какой час и по какой дорожке гуляет жена Пушкина, чтобы встретить ее будто невзначай.
Наташа еще больше испугалась от такой настойчивости ее величе­ства.
-  У нас в Павловском - тишь и гладь, - говорила Надежда Осипов­на, заглянув к Пушкиным ранним утром. - Целый день гуляя по парку, не встретишь ни одного человека, все с утра уезжают на весь день в Цар­ское Село. А у вас тут — не протолкнуться. Мы с Архаровой приехали. К вам - на минутку. Вы, Наталья Николаевна, тоже, вижу, собираетесь на детский праздник в честь тезоименитства великой княжны Марии Николаевны?
Великая княжна Мария Николаевна была общей любимицей всех придворных и крутящихся вокруг двора: «картинка собой, она была так мила, ласкова и шаловлива, что полонила вокруг себя все сердца... Про ее неудержимую веселость и ребячью шаловливость говорили тогда во всех домах Царского Села».
-  Слышите? В парке уже играет музыка. До чего ж прелестна эта Мария Николаевна!
-  Да, все захотят увидеть эту веселую игривую девочку, так что на­роду будет много.
Наталья Николаевна с мужем тоже собиралась на праздник.
Надежда Осиповна ушла, а вскоре и Пушкины вышли из дома и на­правились к Александровскому парку, где намечались основные празд­ничные мероприятия.
Народу было полно, и все семьи — с детьми. Играл оркестр, по пруду скользили лодки, украшенные гирляндами цветов. В лодках под надзо­ром взрослых сидели разодетые, в цветах, лентах и затейливых шляп­ках, дети всех возрастов, с блестящими от восторга глазами.
На лугу специальные организаторы затевали игры с детьми. За этим наблюдала толпа взрослых, родителей и просто зевак. Везде было кра­сочно, весело.
-  Какие прекрасные дети! - сказала Наташа.
-  Надеюсь, и у нас скоро такие же появятся, - улыбнулся Пушкин, пожимая руку жене.
А пока они без устали бродили по парку, любуясь чужими детьми, забавными декорациями, наслаждались звучавшей всюду музыкой и красотой заходящего солнца.
На вечернем ужине, который завершил детский праздник, на столах было полно сладостей, так что полакомились и маленькие участники праздника, и взрослые.
Ночью у Наташи разболелся зуб.
-  От вчерашних сладостей,-шутил Пушкин.
191  Ss?
Но Наташе было не до шуток. Зуб так болел, что, казалось, вот-вот голова разлетится на куски от невыносимой боли. Наташа согласна была на то, чтобы зуб вырвали, но рвать было некому.
Пушкин предлагал положить на зуб кусочек чеснока, горничная Катя - луковицу.
Зуб успокоился лишь к утру. Но, только Наташа, наконец, уснула, все Царское Село еще почивало в сладком сне, в верхнем саду началась пальба из пушек.
Сначала все перепугались, но скоро поняли, что, вероятно, импера­трица разрешилась от бремени. Все давно этого ждали. Пушки произ­вели более двухсот выстрелов.
Оказалось, что император еще накануне, вернувшись из Новгорода, куда ездил усмирять чумной бунт, приказал начальнику кадетского ла­геря, расположенного в Царском, привезти четыре пушки артиллерий­ского кадетского училища к Новому дворцу.
Посланные к дворцу слуги доложили:
- Родился великий князь Николай Николаевич, наследник. И весть эта стремительно понеслась по Царскому Селу. Все радовались вместе с императорской четой и посылали поздравления.
Царское Село возликовало от радостного сообщения, что наши вой­ска взяли восставшую Варшаву. Пушкин с гордостью говорил, что его младший брат Левушка, скорее всего, участвовал в этой операции. Рос-сет гордилась тем, что два ее брата находятся в Варшаве. Жуковский в один присест сочинил стихотворение о взятии Варшавы, и в ближай­шие дни, в день рождения маленького великого князя Константина, придворные певчие уже исполняли новую песню на слова Жуковского.
Говорили, что государь встал на колени перед князем Суворовым, который привез в Царское Село эту радостную весть.
Наташа молилась и за наших, и за врагов. Всякое смертоубийство, даже в защиту родины, она считала греховным. И не она одна. Даже близкие друзья Вяземский, Фикельмон осудили Пушкина за стихотво­рение «Взятие Варшавы» и переписывались за его спиной: «...кровавые обязанности, ноу Поэта, слава Богу, нет обязанности их воспевать...», «Не будем подражать дикарям, которые пляшут и поют вокруг костров своих врагов».
Только недолго шло оживление в связи с приездом двора. Вскоре пришла весть о смерти от холеры великого князя Константина Павло­вича, и Царское погрузилось в траур.
Константин Павлович, брат императора, женился вторым браком, По большой любви, на полячке Жанетте Лович и жил в Варшаве. По-Ляки мечтали освободиться от российской зависимости и не жаловали великого князя.
Восстание же в Варшаве превратило жизнь этой пары в ад. Констан-Ин был назначен главным карателем восставших. Восстание подавили,192
но жить в Варшаве стало опасно для великого князя, и он решил вер­нуться в Россию.
По дороге на родину, в Могилеве, он внезапно заболел холерой и скоропостижно скончался.
Многие сочувствовали госпоже Лович. Она оказалась в Польше сре­ди двух огней. Муж ее, подавляя восстание, расправлялся с ее соотече­ственниками. Все польские родственники Лович отвернулись от нее.
Тело умершего цесаревича привезли в Петербург и похоронили в Петропавловском соборе.
Через день Пушкины с утра отправились на литургию по случаю праздника Спаса Нерукотворного (Третьего Спаса). Мозаичную, из са­моцветов, икону Спаса Нерукотворного подарила Наташе в приданое тетушка Екатерина Ивановна Зафяжская как семейную реликвию, уна­следованную от предка гетмана Дорошенко.
В конце августа Пушкина с Жуковским попросили присутствовать на лицейском экзамене. Пушкин был в восторге. А потом вечером, ког­да гуляли с женой, рассказывал:
- Лицеисты толпой ходили за нами. Эти мальчики умилительны до слез. Восторженные глаза, умные вопросы... И я таким пришел в Ли­цей, одиннадцатилетним. Романтичным патриотом, самоуверенным и крайне неуверенным ловеласом...
- В одиннадцать лет?
- Да, в одиннадцать лет. Это девочки в одиннадцать лет - царствен­ные принцессы. Они только еще начинают сознавать свою власть над мужчинами, становятся строгими, насмешливыми и мечтают о принце, о большой, на всю жизнь, любви.
- А мальчики разве не мечтают о любви?
-  Больше девочек мечтают. Только их мечты о любви сопровожда­ются ужасными телесными страданиями. И главное, в подростковом возрасте у мальчика - страстное желание обладать женщиной.
-  И как? Обладал ты?
- Зачем тебе? Ведь ревновать будешь, душа моя. И он перевел разговор в другое русло.
- Между прочим, меня в Лицее чуть не убили.
- Как? Совсем?
- Да-да, моя жизнь могла окончиться в Лицее... Меня тогда чуть не убил мой слуга.
- Слуга?! - ахнула Наташа. - Как это?!
- Он бандит был, разбойник, убийца и прятался в Лицее, опасаясь разоблачения, продолжая губить людей в свободное от службы в Лицее время. А я как-то заболел. Очень тяжело: с горячкой, лихорадкой, бре­дом. И его приставили за мной ухаживать. Все   в классах, а мы с ним вдвоем. Уж с какой целью он собирался убить меня, может, от скуки или зависти как к барчуку? Только, проснувшись как-то от бреда, я уви-
Щ                »ле
193  \эг
дел его с ножом, которым он крутил у моего горла, видимо, колеблясь резать меня или повременить...
-  О Боже! - воскликнула Наташа.
-  И, поверь, я не выдумываю, все так и было. Я, конечно, ужаснул­ся. Но никому не рассказывал. И как-то сразу быстро выздоровел. А его потом разоблачили. Оказывается, его уже давно разыскивали за убий­ство, а в Лицей полиция не догадывалась заглянуть.
Пушкин, гуляя как-то в одиночестве по Царскому Селу, встретился с императором. Пошли рядом. Говорили. Николая интересовало, как у Пушкина идет работа над «Петром».
-  Мне бы хотелось, - говорил император, - чтобы король Нидерланд­ский отдал мне находящийся у них домик Петра Великого в Саардаме.
-  О! - воскликнул Пушкин. - В таком случае я попрошу Ваше Ве­личество назначить меня в дворники.
Государь рассмеялся:
-  Александр Сергеевич, почему вы не служите?   Теперь с семьей расходы будут расти.
-  Расходы увеличились даже больше, чем я ожидал, — согласился Пушкин. — И я был бы рад служить, но не представляю себе больше никакой службы, кроме как литературной. Вот разве в архивах смог бы работать.
-  Тогда пусть вашей службой будет написание истории Петра, - ска­зал император. - Я назначаю вас историком и позволяю работать в тай­ных архивах. Это вполне возможно. Напишите про Петра Великого, вы интересно говорите о нем. Будете трудиться в архивах, писать свои кни­ги, это и будет вашей службой.
Пушкин этого совсем не ожидал и был так поражен, что некоторое время не мог ничего сказать.
- Вам не нравится мое предложение? Положим вам жалованье...
- Нет-нет, я согласен, я рад служить вам.
- Ну и отлично. Ну и хватит об этом. Почему вы один гуляете? Уж не хворает ли ваша красавица-жена?
-  Нет-нет, она в порядке. Совсем здорова. Просто у нее по утрам свои женские дела, а мне, прежде чем засесть за стол, надо одному по­гулять, обдумать...
- Ах, так! Так я нарушил ваше одиночество? У меня тоже есть свои желания.
И не успел Пушкин возразить императору, что он рад был погово­рить с ним, и поблагодарить за милость, как Николай быстрым шагом Догнал карету, ехавшую все время их разговора впереди тихим шагом, и Укатил.
-  Таша, мы спасены, царь дает мне жалованье! - возбужденный "летел Пушкин на дачу, вернувшись с прогулки.194
-  Что такое, что такое? - Наташа шла навстречу мужу, обняла его, поцеловала. — Успокойся, Саша, о чем ты кричишь? Сядь, успокойся, расскажи.
-  Царь берет меня в службу, дает жалованье и разрешает рыться в архивах сколько душеньке угодно. Дай Бог здоровья императору.
-  На какую службу? Какое жалованье? Расскажи все по порядку.
-  Николай    якобы    принимает меня на службу с жалованьем, но службой будет моя работа в архивах над историей Петра I. Ну, вовсе и не служба   это. Хожу туда, когда мне надобно, начальники мною не распоряжаются. Это же чудо! Получается, царь проникся государствен­ной важностью моей работы над историей Петра.
- Как когда-то к Карамзину при работе над историей России?
- Да-да.
«Я ждала, что так будет, я мечтала об этом, - думала Наташа. - чем Пушкин хуже Карамзина, которого император сделал придворным историографом?!»
- Да какое же жалованье, Саша?
- Точно ничего неизвестно, возможно, десять тысяч годовых, а мо­жет быть, пять.
-  Замечательно.
-  И в каком чине ты будешь служить?
-  Не знаю. Наверное, в самом низшем, я же не служил.
-  А в южной ссылке ты служил же?
-  Вообще-то, так. Я числился на службе, а не в ссылке.
-  Сколько лет?
-  Да почти семь.
-  Саша, ты должен похлопотать, чтобы тебе засчитали эти годы и повысили чин. Давай садись, и будем сочинять письмо к Бенкендорфу.
Начав письмо глубокой благодарностью за милости царя, Пушкин писал: «Я считался в Иностранной Коллегии от 1817-го до 1824— го года, мне следовали за выслугу лет еще два чина, т.е. титулярного и коллежского асессора; бывшие мои начальники забывали о моем представлении...»
Пушкин сразу похвастался новостью о своем назначении Нащоки­ну, написав ему в Москву и теще - в Ярополец.
Наталья Ивановна отписала, что несказанно рада тому, что Пушкин, наконец, — как все, начнет служить и получать жалованье, и зауважала зятя.
От Нащокина пришло печальное письмо: умерла крестница Пушки­на, маленькая дочка Павла Воиновича и цыганки Ольги Андреевны.
Наташа успела полюбить Нащокина сестринской любовью и даже всплакнула, сочувствуя горю Павла Воиновича.
А Пушкин сокрушался: «Значит, у меня тяжелая рука, больше не буду никого крестить».
Царское праздновало крещение новорожденного великого князя Николая Николаевича. Пушкины тоже участвовали в торжествах.
195 Ss?
Они начались в церкви Большого дворца. Четыре «камер-лакея в красных кафтанах внесли в церковь за зеленые ширмы маленькую кру­жевную корзиночку с новорожденным». Государь и великий князь Ми­хаил Павлович вели под руки жену князя Волконского, которой было во время крестин доверено носить виновника торжества на золотой по­душечке вокруг купели.
-Слышали, какая гроза была позавчера в Петербурге? - перешеп­тывались в толпе. - Говорят, все корабли в Кронштадте перевернуло. Крыши с домов срывало, на улицах из-за ливня было самое настоящее наводнение. Зато, сказывают, воздух очень освежился, это хорошо, вы­чистился воздух от холеры.
Дамы по случаю крестин явились «в русском платье, а кавалеры в парадных мундирах».
Опять прибыли на торжество из Красного Села вместе со своей учеб­ной артиллерией кадеты. И палили в Верхнем саду напротив Большого пруда из пушек более трехсот раз. А потом в приходской церкви забили колокола.
Вечером праздник продолжался на берегах Большого пруда. Огни иллюминации выписывали такие вензели, что толпа вскрикивала от восторга, била в ладоши и кричала «браво».
Приближались именины и день рождения Наташи: 26 и 27 августа. Наталье Ивановне, тоже имениннице, Пушкины заранее послали по­здравление, а теперь Пушкин возвращался из Петербурга с подарком для жены.
Наташа очень любила шали, которые в это время и в моде были. И, хотя шалей у нее уже было несколько, разных цветов, Пушкин вез ей еще одну, турецкую шаль голубого цвета. Он уже представлял, как оча­ровательна будет его Таша в этой шали, как обрадуется. И очень нерв­ничал, когда на карантинном кордоне шаль принялись окуривать и ко­лоть в нее какие-то лекарства.
«...женясь, я думал издерживать втрое против прежнего, — писал Пушкин Нащокину, — вышло вдесятеро. В Москве говорят, что я полу­чаю 10000 жалованья, но покамест не вижу ни полушки; если буду полу­чать и 4000, так и то слава богу».
Пригласили к небольшому застолью старших Пушкиных, Гоголя, Жуковского и Dona Sol - так все называли Россет по имени героини пьессы Гюго «Эрнани».
- Господи! Девятнадцать лет! - восклицал Жуковский, целуя руку Именинницы. - Совсем девочка!
Пушкин лишь улыбался и молча любовался своей Мадонной.
Заговорили о только что законченной Пушкиным сказке о царе Сал-тане.
~ Не о вас ли это, Наталья Николаевна? - балагурил Гоголь, читая наизусть:196
197
За морем царица есть, Что не можно глаз отвесть: Днем свет божий затмевает, Ночью землю освещает, Месяц под косой блестит, А во лбу звезда горит. А сама-то величава, Выплывает, будто пава; А как речь-то говорит, Словно реченька журчит. Молвить можно справедливо, Это диво, так уж диво?
Все, слушая тогда новую сказку Пушкина, думали одно и то же: царица-лебедь в сказке очень похожа на жену-красавицу поэта, и не просто красавицу, а добрую умную волшебницу.
Наталья Николаевна на слова Гоголя только улыбалась и поглядыва­ла на Пушкина. А Пушкин, тоже улыбаясь, но с хитринкой, говорил, не отвечая на вопрос:
-  Может быть, может быть...
Наташа не обижалась даже на острые шутки Гоголя.
Она жалела его за маленький рост, бедность и неприкаянность. Он постоянно был голоден. И всякий раз, когда Гоголь появлялся у Пуш­киных - а это бывало чуть ли не ежедневно - даже если было необе­денное время, Наташа приказывала слугам накрыть стол для чая, сама только чай пила, а Гоголю подавали полный обед. Он не отказывался.
Пушкин тоже любил Гоголя.
-  Слушай-ка, - рассказывал он жене. - Говорят, вся типография хохотала над гоголевскими рассказами, пока набирала текст.
Наташа тоже смеялась, читая «Вечера на хуторе...».
Скучать в Царском не приходилось, чуть ли не каждый день прохо­дили празднества: именины и дни рождения большой императорской семьи, именины Пушкина, именины и день рождения Наташи...
Потом в Царском открылась традиционная ярмарка. С деньгами у Пушкина было все хуже и хуже, но на новую шляпку для Наташи он все-таки раскошелился и радовался этому, любуясь своей красавицей.
Работалось Пушкину замечательно. Он закончил «Повести Белки­на», и теперь они вместе с Наташей переписывали их начисто, готовя к изданию. Даже Плетневу,своему литературному агенту и другу, Пушкин выдавал «Повести Белкина» как прозу молодого неизвестного еще пи­сателя. Так он робел, переходя с поэзии на прозу.
Плетнев потом, думая, что Белкин — начинающий писатель, кото­рому Пушкин покровительствует, посоветовал Пушкину продавать мо­лодого автора дешево, по 5 рублей за экземпляр. Пушкину пришлось признаваться, чья это проза.
Но Наташа знала, что Пушкин скрывается за Белкиным. И опять удивлялась неуверенности мужа. Она считала его лучшим писателем Рос­сии. Постоянно внушала ему, что сочинения его бесподобны, гениальны, как бы их ни бранили в газетах и журналах. А в результате Пушкин просто перестал интересоваться ее мнением, считая, что она не может правиль­но оценить его творения, что ей все нравится, а ему нужна была критика.
Повести были великолепны. Просто Пушкин впервые выступал прозаиком и очень боялся, что его проза окажется хуже стихов и тогда его заклюют. А ему очень важно было, чтобы проза его оказалась такой же востребованной, как стихи.
Внизу, пока Пушкин работал, сидела над книгой его Мадонна. Лю­бимая, желанная, понимающая, заботливая и пьянящая юная девочка. Это вдохновляло его.
Он работал над восьмой главой «Онегина» и описывал в муках Оне­гина свои страдания во время ухаживания за Наташей. Он помнил эти страдания до сих пор, помнил, как был близок тогда к самоубийству. Не переставал удивляться тому, что эта чудная Дева выбрала его, вышла за него и даже любит его.
И если тогда он только «искру нежности заметя», «ей поверить» даже не смел, теперь твердо верил, что Наташа любит его.
Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я...
Читал, улыбаясь, Пушкин, спускаясь из своего кабинета вниз.
Его всегда умиляла по утрам «не убрана», без румян и макияжа эта удивительная девочка Наташа, ее прекрасная головка, склоненная над книгой, поджатые в кресло длинные ноги и радостный взгляд, всякий раз встречающий его после работы.
Наташа часто плакала над книжкой, и это смешило Пушкина и тоже умиляло.
—  Ты о чем, Саша? — спросила Наташа, подняв от книги взгляд и Радостно улыбаясь мужу.
—  Ничего, я так. Это из «Онегина». И вот это уже точно о тебе, — и |°н, обнимая и теребя Наташу, начал читать ей только что написанное:
Боюсь: в мольбе моей смиренной Увидеть ваш суровый взор Затеи хитрости презренной -i     И слышу гневный ваш укор. Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви, Пылать — и разумом всечасно Смирять волнение в крови; Желать обнять у вас колени 198 (и Пушкин сопровождал стихи действиями, лаская жену)
И, зарыдав, у ваших ног
Излить мольбы, признанья, пени...
-  Ну, полно, Пушкин, разве я позволяю тебе так страдать?
-  Нет, милая, это о той крепости Каре, которая заставляла меня когда-то жутко страдать.
—  И все по твоей глупости, - смеялась Наташа. - Я влюбилась в тебя, как твоя Татьяна, слова при тебе вымолвить не могла, так стесня­лась, что глаза поднять боялась, а ты этого не видел, не понимал, вооб­ражал меня холодной кокеткой, напрасно мучился...
Да, теперь это Пушкин понимал. Понимал и то, что не напрасно так идеализировал Наташу. Она до сих пор поражала его своей потрясаю­щей простотой, чистотой, искренностью и бесконечной добротой.
Работая над «Онегиным», Пушкин не только списывал с Наташи свою героиню: он как бы писал Наташе ее будущее, как она должна по­ступить, если к ней вдруг придет другая любовь.
Он опасался, что эта девочка, обласканная двором, всеобщим вос­хищением, не устоит перед соблазнами света и обязательно попадет в сети какого-нибудь ловеласа, она ведь так юна! И сколькими бы добро­детелями она ни владела, коварная жизнь обязательно поставит ей ло­вушки. С помощью завистников!
Но я другому отдана; Я буду век ему верна...
— Так должна поступить Наташа, - напутствовал в «Онегине» Пуш­кин свою Мадонну.
Наташа безропотно приняла его режим. Фактически на весь день он бросал ее. И она самостоятельно училась управлять слугами, распоря­жаться по поводу обедов и ужинов.
Но она, как и Пушкин, не умела экономить деньги. Пушкин, всю жизнь живший или с родителями, или один, тратил легко, не задумы­ваясь, порывами и постоянно был в долгах. Так жили многие дворяне, при постоянном отсутствии наличных: то от крестьян доход задержива­ется, то время получить проценты из банка не подошло.
Ну, а Наташу мать еще не успела научить ведению хозяйства, счита­ла, что рано пока. Да и скрывала она от домочадцев доходы, свои траты на приживалов, чтобы не транжириться на наряды дочерей.
Девушки знали это. И старшие несколько раз делали попытки про­контролировать Наталью Ивановну. Но всякий раз это заканчивалось ссорой с матерью и даже скандалом.
Наташа же вообще в этом не участвовала. В доме матери ее саму кон­тролировали даже слуги. Теперь, при постоянной занятости Пушкина.
199 Ss?
Наташе самой пришлось управляться с хозяйством. И слуги всячески пользовались неопытностью и мягкостью характера молодой хозяйки.
Вроде бы жили просто и экономно. Не тратились на выезды, хотя карету нанимать приходилось несколько раз, ездили к родителям Пуш­кина в Павловское.
По Царскому Селу гуляли пешком. Наряды не покупали. Питались просто: ежедневно зеленые щи из крапивы и щавеля, молодой карто­фель, булочки с молоком. А деньги таяли.
- Надо бы проверить счета, - говорила Наташа. Интуиция ей под­сказывала, что их управляющий хозяйством безбожно ворует.
Пушкин потребовал счета, посмотрел их и взбесился. Расходы были утроены управляющим. В гневе Пушкин отхлестал его по щекам и уволил.
Управляющий возмутился и позвал квартального. Я, мол, не крепост­ной, а вольнонаемный, потому бить не дозволено.
Квартальный был большим поклонником Пушкина, восхищался его красавицей-женой, считал Пушкина смирным и добропорядочным ба­рином, потому заранее занял его сторону: Однако же важно и серьезно выслушал тех и других.
Обвинения Пушкина в адрес управляющего признал справедливы­ми, знал он хорошо эту братию управляющих, нагло обкрадывающих своих хозяев. А потому арестовал управляющего и увел в квартальную для проведения следствия и суда.
Лавочники, узнав обо всем этом, стали писать заявления на управ­ляющего, ибо брал он многое у них и на свое имя. И засадили его в дол­говую яму.
Управляющий взмолился. Стал просить у Пушкина прощения, обе­щал возместить перерасход.
Пушкин не верил уже этому человеку, не верил, что излишне по­траченное вернется к нему, но управляющего из долговой ямы все-таки выручил под залог.
И забыть бы эту историю, но деньги кончались, подходил отложен­ный срок уплаты десяти тысяч давнего карточного долга. И Пушкин писал в Москву Нащокину, просил похлопотать еще о небольшой от­срочке, до осени, до окончания курортного сезона, переезда в Петер­бург, когда он сможет оставить жену одну и съездить в Москву.
Мысли о деньгах были у Пушкина теперь всегда. И без крупных рас-ходов постоянно возникали мелкие и неожиданные. Пришлось срочно °тдать сначала 125 рублей вдове Дельвига за свой портрет художника Кипренского, который он приобрел в долг, а сейчас вдова нуждалась. Ьрат Левушка прислал из Польши, где служил сейчас, письмо о том, Что снова проигрался. Занял у генерала Раевского 300 рублей, и их надо ВеРнуть немедленно, заплатить подателю письма.
Плетнев, ведущий денежные дела Пушкина, сообщал: 10000 за «Бо-Годунова» употреблены следующим образом: 5000 отдано семье

200
201
Дельвига - долг был, - и 1000 по окончательному расчету за портрет. 4000 будет переслано Пушкину.
Вскоре Плетнев прислал Пушкину всего полторы тысячи рублей, оставшихся от гонорара, но Пушкин и из них тысячу тут же отправил в Москву Нащокину с просьбой погасить долг Горчакову.
—  Поселиться бы нам в деревне хоть на несколько лет, со всеми дол­гами я расплатился бы! — мечтал Пушкин.
-  В Михайловском?
-  В Михайловском родители часто живут. Купить бы свой кусок земли недалеко от Михайловского и зажить самостоятельно.
Этому старательно способствовала Прасковья Александровна Оси-пова из Тригорского, не просто соседка по Михайловскому, а добрый друг, надежный и заботливый.
«Нравится ли мне ваш воздушный замок? — отвечала она Пушки­ну. —Если я найду малейшую к тому возможность, я не успокоюсь, пока это не осуществится, но если это окажется несбыточным, то у грани­цы моих владений, на берегу реки Великой, находится маленькая усадьба: местоположение прелестно, домик окружен прекрасной березовой рощей. Продается одна лишь земля, без крестьян. Не пожелаете ли вы приобрести ее, если владельцы Савкина захотели бы с ним расстаться ?»
—  Ну, слава Богу, Вяземский расплатился за меня с Горчаковым. Одним долгом меньше.Вот и чек мой прислал, — говорил Пушкин, спускаясь из кабинета к жене. - Обещает скоро пятнадцать тысяч, ко­торые должен мне, отдать Догановскому и Жемчужникову за меня, и мне останется вернуть еще пять тысяч, и сделать это надо в ближайшие три месяца. Но ты послушай, что он еще пишет: «...измучился я на твой счет; не писал и к тебе так долго, боясь удостовериться о смерти твоей. Вот что две недели говорили в Москве, что ты умер - жена твоя осталась беременна, и так далее... одним словом я очень беспокоился...»
Наташа крестилась, улыбаясь. Пушкин хохотал над письмом.
Вяземский был увлечен Россет. Писал ей из Москвы очень нежные письма, а теперь, узнав, что она выходит замуж, беспокоился, как бы не попали письма в чужие руки. Просил Пушкина позаботиться о них.
Женихом Александры Россет был Николай Михайлович Смир­нов, чиновник Министерства иностранных дел, богатый помещик. По­том он станет губернатором, сначала в Калуге, потом в Петербурге, и сенатором.
Государь выделил Россет к свадьбе приданое - двенадцать тысяч ру­блей. Обычно фрейлинам выдавали всего две-три тысячи на приданое. И по Царскому пошли слухи: за что такая царская милость?
А вот Пушкину обещанное царем жалованье еще не поступало.
Нащокин писал, что вся отставная столица радуется за Пушкина или злословит по поводу высочайшей к нему милости. Но денег Пуш­кину по-прежнему не платили.

Не государственная важность пушкинских исследований заинтере­совала Николая. Он потерял покой из-за его жены. Никогда и нигде он не встречал подобной женщины. Женщины не только божественной красоты - красавиц на Руси предостаточно — но и необыкновенной женственности, грациозности, воспитанности, умения себя держать.
При первом знакомстве с Пушкиной Николая поразили именно ее красота и женственность и еще застенчивость. Уж очень мило, возбуж­дающе для мужчины, она смущалась.
Пушкин галантно спасал ее от вопросов, отвечал за нее на все. И ца­рице удалось успокоить это юное чудное создание.
Оправившись от смущения, Наташа стала спокойно и почтительно отвечать на вопросы императрицы, и они, уже вчетвером, отправились гулять по аллее парка.
Широко праздновали в Царском Селе крещение Руси. Сначала про­шла литургия в придворной церкви. Туда были допущены избранные, а остальные ждали на улице, потом все вместе крестным ходом отправи­лись «на Иордань», на Большой пруд, для водоосвящения. Впереди - ду­ховенство, потом - сам император Николай I, за ним - знатные особы.
Кадеты с ружьями замерли, когда мимо них проходил император. Они отдавали ему честь и били в барабаны.
-  Смотрите, смотрите! - шептались кругом. - Его Высочество государь-наследник - среди кадетов. С ружьем! И какой торжествен­ный! С какой гордой статью!
-  У Грота на пруду плавал небольшой, покрытый алым сукном, пло­тик, а на нем стоял стол под церковною парчовою пеленой.
В воду пруда с молитвою опускали крест Господень, в это время па­лили пушки и все крестились. А потом духовник кропил святой водой штандарт Кирасирского полка Его Величества, кадетские знамена и са­мих кадетов. Играла музыка, били барабаны. Все было очень красочно и торжественно.
Император частенько отлучался из Царского, посещая зараженные холерой области. В Царском, у Александровских ворот, был построен Очистительный дом, куда император, возвращаясь из опасных райо­нов, направлялся в первую очередь. Там его отмывали в теплой ванне, меняли одежду, и только после этого он шел к семье в Новый дворец.
Царю доложили, что госпожа Пушкина специально гуляет теперь по тем аллеям, в которые императорская чета не заглядывает.
- Ах проказница, - засмеялся он. И принялся каждое утро проез­жать во время прогулки мимо дачи Китаевой, которую снимали Пуш-Кины, надеясь увидеть в окне очаровательницу Пушкину.
И пару раз ему это удалось. В первый раз Наташа в пеньюаре задумчиво стояла у окна. И вздрогнула, увидев прямо у окна царскую карету. Николай послал ей воздушный поцелуй, и Наташа в ужасе отпрянула от окна.202
203
Женщина всегда чувствует, когда нравится мужчине. И со стороны императора Наташа сразу почувствовала особое внимание. И тоска овладела ею. Как бы беды не навлекло на нее это увлечение царя.
Пушкину она ничего не сказала, но стала избегать встреч с царству­ющей четой и думать, как ей избежать преследований императора.
Всем известно было, что царь - любитель женщин. И ни одна, на ко­торую устремится его взор, не смеет отказать императору. И мужья тер­пеливо переносят измены своих жен с императором. Некоторые даже гордятся этим, а другие и пользуются - для получения чинов и званий.
Пушкин не такой. И Наташа не намерена изменять мужу. И данное Пушкину царем жалованье уже не радовало ее. Возможно, царь вовсе не Пушкину давал это жалованье, а ей. И потребует что-то за эту милость.
И воздушный поцелуй, посланный ей в окно, фамильярный и даже нахальный, как ей показалось, есть начало преследования ее царем.
Второй раз император увидел Наташу в окне дачи уже одетой. За ней заехала Россет, и они тоже отправлялись на прогулку.
Вечером Наташа попросила Пушкина сделать шторы на окна.
- Зачем лишние расходы? - удивился он.
И Наташа рассказала ему о прогулках императора.
— Ну, подумаешь, царь увидит тебя, моя красавица. Пусть порадует­ся нашему счастью.
Однако Наташа настояла на своем, и на шторы потратились.
В середине сентября были, наконец, сняты холерные кордоны во­круг Царского. Но заболевания в Петербурге еще продолжались, и все опасались, что карантин вновь введут.
К середине октября погода испортилась. Задули холодные северные ветры.
Неожиданно в Царское явился брат Наташи Дмитрий. Его направи­ли служить в Петербург, и он поспешил навестить сестренку в Царском. Пушкины встретили его радушно. Наташа крутилась вокруг него, угощая.
Дмитрий видел, что сестра счастлива в браке. Молодые были как го­лубки. Наташа с обожанием смотрела на Пушкина, а Пушкин вился во­круг нее, нежничая и стараясь предугадать ее желания.
Вместе с Дмитрием Пушкин отправился в Петербург нанимать зим­нюю квартиру.
Двор уже переехал в Гатчину, а затем в Москву. Жуковский, Россет и тетушка Наталья Кирилловна Загряжская - в Петербург.
Оставаться в Царском Пушкиным было уже не к чему. И литератур­ные дела звали Пушкина в столицу.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 3

3                          
ПОКОРЕНИЕ СТОЛИЦЫ
Квартирные хлопоты. Тетушка Катерина Ивановна. Пушкин возит Наташу по салонам. Волнения и обиды Пушкина. Ажиотаж вокруг красавицы. Наташу завлекают в Аничков дворец. Отъезд Пушкина в Москву.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 3

В середине октября они перебрались в Петербург. Еще летом Пушкин нанял квартиру в доме Берникова на Вознесенском проспекте. Думал, что она с обстановкой. Теперь же оказа­лось, что хозяин увез почти все. Не хватало шкафов, столов и даже сту­льев. Тратиться сейчас на покупку своей мебели Пушкину не хотелось, с деньгами и так было плохо. Да и таскать каждый год за собой столы и диваны из квартиры в квартиру не хотелось. Легче снять квартиру с мебелью.
Брат Наташи Дмитрий жил на Галерной улице. И когда Пушкины забраковали нанятую квартиру, предложил им:
-  Давайте, переселяйтесь ко мне на Галерную. В доме Брискорн есть свободная квартира.
Сходили на Галерную. Посмотрели. Квартира понравилась. Это был небольшой особняк на Английской набережной, окна его выходили и на Неву, и на Галерную. Пушкины поселились в бельэтаже с двумя бал­конами.
Наташа уже знала, что беременна, и радовалась тому, что место ти­хое. Совсем рядом Нева. Дом имел выход на Английскую набережную, и до маленькой Мойки рукой подать, адмиралтейский сад рядом. Зелень, вода - отдых для глаз и души, походить-погулять есть где, что важно для беременной женщины.
Первые дни прошли в разборке вещей, расстановке мебели. Обу­страиваться Пушкиным активно помогала тетушка Екатерина Ива­новна Загряжская, сестра матери Наташи. Загряжская была фрейлиной императрицы, жила во дворце, замуж не выходила, поэтому давно уже заботилась о детях Натальи Ивановны и больше всего любила скромни­цу Наташу.
-  Уж как я рада, Александр Сергеевич, — говорила она Пушки­ну, — что вы привезли мою красавицу в столицу. Только здесь ей место, и мне - радость.
Тетушка тут же взяла шефство над племянницей, принялась обучать ее тонкостям столичных светских отношений. Предостерегала, как и Наталья Кирилловна Разумовская, от светских интриг.
-  Я понимаю, - говорила Наташа. - Поэтому так боюсь этого сто­личного общества. Я бы и совсем в него не выезжала, особенно сейчас, в моем положении.
-  Не получится, дорогая моя, - возразила старая фрейлина. - И не спасет это тебя. От жизни не спрячешься. Выезжать надо. Надо начать с салонов. Александр Сергеевич, познакомьте сначала ее со своими дру­зьями. Пусть она постепенно привыкает. А когда начнутся балы, она уже освоится.
-  Я так и собираюсь делать. Только Таша сопротивляется. Боится очень. По-моему, даже симулирует, прикрываясь нездоровьем.206
-  Не трусь, - подбадривал Пушкин Наташу, когда они шли к Хи­трово. Это совсем рядом. А Елизавета Михайловна — добрейшая жен­щина.
Он уже рассказал жене, как все посмеиваются над молодящейся Хи­трово, надевающей слишком декольтированные, не по возрасту, пла­тья, за что прозвали ее «Лизой голенькой».
-  Близких друзей, - рассказывал Пушкин, - она, случается, при­нимает утром, сидя в ванне, а чаще - прямо в спальне, лежа в постели. И когда гость собирается сесть в кресло, кричит: «Нет! Это кресло Пуш­кина». Гость устремляется к другому, а она опять: «Нельзя! Это кресло Гоголя». Так, погоняв гостя с кресла на кресло, она говорит: «Садитесь-ка лучше ко мне на кровать — это место всех».
-  Развратница твоя «Лиза голенькая», - сказала Наташа. - В каком же виде она тебя принимает?
Пушкин не стал входить в подробности, только усмнехнулся и заго­ворил о другом.
Наташа из рассказов Пушкина о Хитрово поняла, что Пушкин спал с ней, и не однажды. Так что свидание, пусть и с бывшей, любовницей мужа ее не радовало. Но она тоже, как эта Хитрово, готова была сделать для Пушкина все, что ему нужно.
Елизавета Михайловна принарядилась, традиционно обнажив свои стареющие плечи. И Наташа, увидев ее, сразу пожалела эту увядающую женщину.
-  Вот, Елизавета Михайловна, — начал Пушкин прямо с поро­га, - мое сокровище.
Наташа покраснела, смутилась...
-  Вижу-вижу, - сказала Хитрово, ласково приглашая Наташу прой­ти и присесть. Опытным глазом она сразу увидела, что Пушкин дей­ствительно нашел сокровище. Девушка при потрясающей красоте еще и скромница!
«Кабы и умна была!» - подумала Елизавета Михайловна. Она, хоть и с трудом, разговорила Наташу и поняла, что эта девочка очень похожа на нее саму: такая же непосредственная, откровенная, а значит, рани­мая. Подумала: трудно ей будет при Пушкине. А Пушкин голову поте­рял. Смотрит на это дите с обожанием, стихов, наверняка, не пишет...
-  Хорошая девочка, хорошая, - прошептала Хитрово Пушкину, ког­да они уходили. - Вечером к Долли приводи. Я твою Наташу под опеку беру. Не волнуйся.
-  Спасибо, Елизавета Михайловна, - сказал Пушкин и с особен­ной нежностью поцеловал ей руку.
Наташа это заметила и опечалилась.
-  Ну, что загрустила?! — теребил Пушкин жену, — видишь, все про­шло хорошо. И дальше так пойдет. Не волнуйся.
207 
-  По всем своим любовницам водить будешь? — съязвила Наташа.
-  Ах, вон оно что! - воскликнул Пушкин. - Приревновала! Ревну­ешь к этой старухе?!
-  Я видела, как ты нежно целовал руку этой старухи.
-  За доброту ее. Только за доброту. Обласкала она тебя? Обласкала. И дальше будет тебя поддерживать. Обещала. А ее слово дорогого стоит. И протекция в свете очень важна.
Наташа отмалчивалась.
Вечером пошли опять в особняк австрийского посланника, только теперь в гостиную Долли. И Пушкин волновался больше Наташи. Дол­ли Фикельмон, «верный снимок» du comme il faut(4TO надо), по мне­нию Пушкина, была настоящей аристократкой. Образованная, умная, она обладала еще и особенной интуицией, умела рассмотреть будущее человека или предпринимаемого дела, за что ее прозвали «Сивиллой флорентийской». И Пушкин очень ждал ее мнения о Наташе и своей семейной жизни.
Весть, что у Фикельмонов Пушкин впервые представит свету свою жену, привлекла всех, даже бывавших от случая к случаю их друзей.
Наташа обмирала от страха и даже всплакнула перед визитом к сто­личным львицам, и все уговаривала мужа: «Может, не пойдем?»
Пушкин волновался не меньше Наташи. Ему важно было, чтобы об­щество приняло его юную, неопытную жену как равную. И он в тайне очень побаивался, как бы Наташа не оплошала. Эти светские женщины бесцеремонны, насмешливы, строги и даже нетерпеливы к новеньким, любят поиздеваться над ними, чтобы сразу поставить их на место.
-  Надо идти, надо, — уговаривал Пушкин Наташу. — Ты не робей. Лучше сразу войти в этот круг. Я в нем постоянно верчусь, что ж ты бу­дешь отсиживаться дома? Этого никто не поймет, да и я без тебя не смо­гу ездить к ним. Не оставлять же тебя одну тосковать по вечерам!
Наташа была согласна с доводами мужа, но очень боялась этих встреч.
Так и пошла как в омут головой.
Наташа совершенно смешалась, знакомясь с Долли. Ей еще не при­ходилось видеть таких блестящих дам. Красавица, одетая по француз­ской моде, с изысканными манерами, Долли была проста и приветли­ва с Наташей, но Наташа чувствовала, как она неназойливо, но очень внимательно изучает ее, будто книгу прочитывает. А Пушкин чуть ли не в рот ей смотрит, так важно ему мнение Долли.
Наташа шепотом попросила Пушкина не оставлять ее одну, потому Чт° У нее кружилась голова, и ей казалось, что она вот-вот потеряет со­знание.
А Пушкин и не собирался отходить, представлял Наташу то одним, То другим. И, представляя жену своим друзьям и знакомым, он все208
209

Пригласительный билет на маскарад
время следил, чтобы Наташа от неопытности и волнения не сделала какого-то опрометчивого шага, готов был в любую минуту придти ей на помощь, чтобы никто не смел обидеть его Мадонну.
Наташа обмирала и краснела при всяком приближении к ней кого бы то ни было. Почти ничего не слышала и не понимала, что ей гово­рили.
Однако, как потом оказалось, никто не заметил этого ее волнения. Смущение оправдали юностью. Молчание, а она почти весь вечер промолчала и в разговорах только кивала своей прекрасной голов­кой, — провинциальностью.
Все были покорены ее поэтической красотой, говорили:
-  Прекрасная спутница для поэта.
Знавали они красавиц, но чтобы такое богатейшее сочетание красо­ты лица с изящным ртом, чудным, каким-то неопределенным взглядом, великолепным станом...Нет, таких красавиц они не видывали.
-  Очень трогательное создание.
-  Вот именно - создание. Женщиной ее назвать пока трудно.
-  Да-да. Совсем девочка.
-  Аи да Пушкин! Первый поэт России отыскал, пожалуй, первую красавицу России. - Такая красавица и - никакого чванства, зазнай-

ства, позы... Значит, и умна. Не случайно Пушкин так стелется перед ней: гений - перед девчонкой! Значит, знает ей цену.
—  Да полно! - возражали другие.
-  Почему вы решили, что и умна? Она еще и слова не произнесла, молчать по-умному умеет, вот и все.
—  Это тоже требует ума — молчать по-умному, — возражали другие. Пушкину же было важно мнение самой хозяйки салона. Но Долли,
прикрываясь своей занятостью, так и не высказала Пушкину своего мнения о Наталье Николаевне. А в дневнике своем в этот вечер записа­ла о ней: «Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике — эта женщина не будет счастлива, я в этом уверена! Сейчас ей все улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется и весь ее облик как будто говорит: «Я страдаю»».
И Долли была права. Наташа страдала оттого, что все ее рассматри­вают, явно или скрытно. Женщины ей улыбаются, а в глазах их недо­верие, усмешка или даже недоброжелательность. Мужчины наперебой приглашают на танцы, говорят комплименты, а задают нескромные во­просы.
И все-таки с первого раза Наталья Николаевна была принята в сало­не Фикельмон. Слух о ее прекрасных светских манерах, сдержанности и искренней приветливости полетели из дома в дом, из салона в салон. И высокая оценка посетителей салона австрийского посла стала благо­приятной путевкой Натальи Николаевны Пушкиной в другие дома и салоны.
Помогало этому и отношение к Наташе императрицы. Все уже знали об особом интересе к Пушкиной императорской четы и ревниво рас­сматривали новенькую, которой так легко удалось завоевать царские милости, тогда как они по нескольку лет топчутся перед двором, чтобы добиться этого.
-  Радость моя, я даже не ожидал, что ты так легко войдешь в наш кружок, - говорил Пушкин Наташе, когда они возвращались домой.
-  А я разве вошла? - с горечью спросила Наташа. - Твои друзья Рассматривали меня, как лошадь на торгах, только что зубы показать не просили.
—  Ну, полно, душа моя! Ты просто переволновалась, поэтому все воспринимала не так.
К Карамзиным шли уже без страха. Пушкин был вхож к Карамзиным еШе с лицейских лет. Тогда Карамзины жили в Царском Селе, сначала в °ДНом из домиков Китайской деревни, а потом в кавалерском доме.
Карамзин приглашал к себе лицеистов, и те с удовольствием прово­рчи вечера в этом доме. Жена историографа и писателя, автора зна- «Бедной Лизы», «Истории государства Российского», которую210
211
по выходу вся Россия читала, как занимательный роман, Екатерина Ан­дреевна опекала лицеистов и особенно Пушкина, уже тогда сочинявше­го отличные стихи. И Пушкин, всегда голодный по женской ласке, влю­бился в Екатерину Андреевну. Сначала выражал свое чувство в стихах, а позднее как-то написал ей страстное письмо.
Екатерина Андреевна прочитала горячее объяснение в любви юно­го поэта вместе с мужем, а потом ласково отчитала воздыхателя, мягко направив его на дружбу. И действительно стала самым лучшим другом Пушкина до самой его смерти.
Вернувшись из ссылки, Пушкин в первую очередь пришел к Ка­рамзиным. Глава семьи к тому времени уже умер. А салон процветал. В будни каждый вечер здесь было до десяти человек, а в выходные на­бивалось до шестидесяти.
Здесь не играли в карты, не пили, редко танцевали. И давно было еще одно ограничение: говорить только по-русски. Собирались пого­ворить о литературе, новостях, политике, жизни двора, но - без спле­тен.
Пушкин уверял Наташу, что у Карамзиных бояться нечего: лучшие друзья, воспитанные люди, порядочные и доброжелательные, примут ее как родную уже хотя бы потому, что она его жена.
Так и прошло все. Пушкин искренне рассказал, как Наташа боя­лась салона Фикельмон.
Екатерина Андреевна усадила Наташу рядом с собой. Она все вре­мя сидела у самовара и наливала всем чай. Хозяйка и Наташе сразу :;, предложила крепкий чай с густыми сливками и хлеб с маслом.
-  Вы не волнуйтесь, деточка, - ласково говорила Екатерина Ан­дреевна, - у нас все просто, люди все добрые, приветливые, не сму­щайтесь. И она занялась другими гостями, давая Наташе время осво­иться.
Наташа осмотрелась. Гостиная была очень скромно обставле­на. Мебель - со старомодными креслами, красный шерстяной штоф обивки уже сильно выцвел от времени. И было забавно видеть на этих патриархальных креслах красивых женщин в роскошных бальных пла­тьях. К Карамзиным часто приезжали именно после бала и сидели до четырех утра.
-  Вот, Наталья Николаевна, моя старшая дочь, - представила хо­зяйка дома Наташе подошедшую молодую красивую женщину. - По-1 пробуйте ее тартинки, — протянула она Наташе тарелку. — А младшая j дочь Софья вон с вашим мужем разговаривает. Еще два сына у меня. Только они сейчас учатся в Дерптском университете.
Наташа поверила в искренность и доброжелательность Карамзи­ных, к ним, как и Пушкин, будет приходить в трудные минуты своей жизни.
I
На них Пушкин потом и оставит жену, уезжая в Москву.
Но он хотел еще представить Наташу и высшему свету, на балах, которые уже были не за горами.
Дачный сезон закончился. Все истосковались по балам, и бальный сезон скоро открылся. И в каждом доме жаждали видеть Пушкина с красавицей женой. Пушкиных приглашали ежедневно в несколько мест.
И напрасно он так волновался за Наташу, боялся, что где-то она оплошает под натиском светских львиц, что-то сделает не так, и ему будет стыдно за нее. Сам он был с детства обучен светским манерам, в лицее еще закрепил свои знания в этикете практикой, в молодо­сти побывал во всех московских и столичных салонах. Мог из озор­ства покуражиться, нарушая светские правила, но все понимали, что это озорство, и никто не мог его назвать неучем, провинциалом.
Вот и Наташа его, неожиданно для него, вошла в этот светский столичный мир быстро и легко. Везде была принята и даже стала же­ланной. Приглашения сыпались со всех сторон. Приходилось выби­рать, а это вызывало еще больший поток приглашений. Их прозвали Вулкан и Психея.
Наташа вошла в моду. Пушкину ни разу не пришлось краснеть за нее. Все это было важно для него. И фурор Наташи приятно щекотал его тщеславие. Чванливые аристократы, которые раньше не пригла­шали его как, они считали, человека сомнительного происхождения и обедневшего дворянского рода, теперь зазывали.
Наталью Николаевну потом всю их совместную жизнь будет удив­лять эта важность для Пушкина общественного мнения. Конечно, все, кто живет в аристократическом обществе, вынуждены с ним считаться, от него зависят карьера, успех в любом деле. Но не для утехи тщеславия нужно мнение света. А Пушкина убивало дурное мнение, плохое слово о нем. При этом сам он часто обижал людей сходу и грубо.
И Наташе не хотелось так много ездить по балам, а Пушкин наста­ивал, и она подчинялась.
Слава Богу, что прошли первые месяцы беременности, и тошнота отступила, а то Наташа не выдержала бы такого обилия балов и маска-Радов.
Дурного мнения света о себе Пушкин теперь, женившись, боялся еШе больше. Он даже вспомнил обиду годичной давности, когда ярый ег° враг Уваров открыто высмеивал его, мол, чем гордится этот Пуш-Кин, какая у него родословная, когда Петр Великий купил его предка-НегРа за бутылку рома.

212
Пушкин тогда сразу, вгорячах написал злую эпиграмму на обидчи­ка, но живой еще Дельвиг посоветовал ему не печатать ее. Злость — во­обще плохой советчик в любом деле. Пушкин послушался друга.
Унижение, которое он испытал тогда, он помнил до сих пор и те­перь, когда уже бывал в лучших домах столицы, решил попросить за­щиты у самого императора через Бенкендорфа.
Император удивился тому, что такой большой поэт, почитаемый во всей России, так страдает от небрежно брошенного слова. Бен­кендорф, согласовав ответ с императором, писал Пушкину: «Мило­стивый государь, ответом на Ваше почтенное письмо от 24-го ноября будет достойное воспроизведение отзыва Его императорского величе­ства: «Вы можете сказать от моего имени Пушкину, что я всецело со­гласен с мнением его покойного друга Дельвига. Столь низкие и подлые оскорбления, как те, которыми его угостили, бесчестят того, кто их произносит, а не того, к кому они обращены. Единственное оружие про­тив них -презрение. Вот как я поступил бы на его месте. Что касает­ся его стихов, то я нахожу, что в них много остроумия, но более всего желчи. Для чести его пера и особенно его ума будет лучше, если он не будет распространять их».
Появление в свете Натальи Николаевны, небывалый успех, особая расположенность к жене Пушкина самой императорской четы вызва­ли самый настоящий ажиотаж вокруг Натальи Николаевны. Все знат­ные особы старались заполучить ее к себе в салоны, на балы и рауп многие старались заполучить ее без Пушкина.
Графиня Нессельроде, жена министра, как-то заехала за Наталь Николаевной, чтобы отвезти ее в Аничков дворец. По заказу импер трицы.
Аничков дворец на Невском проспекте был личной собственно-'! стью Николая I еще в бытность его великим князем. И уже тогда здесь| собиралось такназываемое «аничковское общество», самое привиле-j тированное. Привилегированность определялась не столько служеб­ной лестницей, сколько дружескими отношениями с императорской семьей. Тут почти всегда присутствовал на балах сам император. Ту бурно праздновалось прощание с масленицей, когда «завтракали, пля сали, обедали и потом опять плясали». И любимыми дамами в этс обществе долгое время были Бутурлина, урожденная Комбурлей, кня! гиня Долгорукая, урожденная графиня Апраксина. А теперь в Анич-| ков дворец звали Наталью Николаевну Пушкину.
Пушкина не было дома, и Наташа не хотела ехать без него. Но rpaJ финя была настойчива:
- Сама императрица приказала мне привезти вас, вы не можете о' казать императрице. Да и в ваших это интересах - предстать перед ид
213 S=?
ператорской четой в узком кругу. Вы очень юны и не понимаете, что от такого предложения все молодые женщины были бы счастливы.
А Наташа была в растерянности. Ей вообще не хотелось ехать в Аничков, да еще без Пушкина.
—  Я не могу без Пушкина, это ему не понравится.
—  А вы во всем слушаетесь мужа? Напрасно. Но понятно: вы очень молоды, впервые в столице, робеете. Но не надо бояться своего мужа. Вы подлинное сокровище для Пушкина, и пусть он побаивается вас, а не вы - его.
Графиня ловко использовала робость и неопытность Наташи. И особенно подчеркивала предстоящее недовольство императрицы, если Наташа откажется ехать.
И Наташа сдалась. Графиня дала ей два часа на сборы и сказала, что заедет.
В Аничковом собирался самый узкий круг аристократии, прибли­женной к императорскому двору. Самые знатные, самые богатые. Они сразу и посчитали Пушкину выскочкой, будущей фавориткой импе­ратора.
Только императора на этом вечере не было. А императрица сразу приблизила Наталью Николаевну к себе, наговорила ей комплимен­тов и обязала бывать в Аничковом постоянно.
—  Мы дадим вашему супругу дворцовую должность как пропуск в Аничков и обяжем бывать при дворе.
Наташа ужаснулась и, будучи откровенной и непосредственной, прошептала:
—  Я не знаю, понравится ли это Пушкину, он так занят...
—  Ему придется нести этот крест мужа красавицы, он сам выбрал это служение.
Когда Пушкин обо всем узнал, то взбесился. Наташе запретил вы­езжать куда-либо без его разрешения. Потом отправился к графине Нессельроде и наговорил ей грубостей:
—  Я не хочу, чтобы жена моя ездила туда, где я сам не бываю. Графиня пыталась оправдаться, что действовала по просьбе импе­ратрицы. На что Пушкин возразил:
—  Я не верю, чтобы императрица приглашала замужнюю женщину без мужа, ставя ее в двусмысленное положение.
На что графине возразить было нечего.
Наташа же, удивившись страшному гневу мужа, поняла, что он Приревновал ее к императору. И приглашение ее в Аничков без мужа, действительно, ставило Наташу в двусмысленное положение, потому Что там нередко проходили тайные свидания императора с фаворит­ками.I
214
И уже вскоре последовал высочайший приказ. Сначала Пушкина оформили на службу. Император «высочайше повелеть соизволил: отставного коллежского секретаря Александра Пушкина принять на службу тем же чином и определить его в государственную Коллегию Иностранных дел».
Чуть более через полмесяца Пушкин был произведен в титулярные советники.
Представив жену свету, Пушкин заторопился в Москву. Подходил срок оплаты старого карточного долга. Надо было что-то предприни­мать: или у кого-то перезанять, или просить об отсрочке долга.
До женитьбы частое отсутствие денег не очень заботило Пушкина. Друзей было много, проигрывал часто тоже друзьям. Они отодвига­ли сроки, были уверены, что Пушкин вернет проигранное, рано или поздно, но вернет. Человек чести.
Теперь долги стали тяготить его.
Раньше они совсем не мешали ему работать. Теперь мешали. От­влекали. Не давали сосредоточиться. Он вдруг заметил, что, скажем, на прогулке, вместо обдумывания замысла неотступно думает, где найти деньги, каким образом еще заработать, чтобы хотя бы остано­вить рост долгов, не впадать в новые.
Он даже ловил себя на том, что, порой впадает в панику из-за дол­гов, так как не видит возможности выйти из них.
С друзьями он об этом не говорил, но они и сами видели, что се­мейные расходы оказались ему не по плечу. Что появившаяся задум­чивость, грусть у него именно по этому поводу.
Плохое настроение он и не скрывал. Как-то они были у Карамзи­ных. Пушкин, запустив руки в карманы широких панталон, ходил пе­чальный по гостиной,говоря:
-  Грустно! Тоска!
-  Да почему ж так грустно и тоскливо? - спросил его муж Россет Смирнов.
-  У меня осенью всегда тоска. Тоска по деревне. Как хорошо сей­час в Михайловском! Нигде мне так хорошо не пишется, как осенью в деревне. Что бы нам поехать туда!
-  Так в чем дело? — воскликнул Смирнов. — Поехали вместе, я как раз собираюсь в свое Псковское имение на охоту.
Пушкин что-то хотел возразить, но заговорила Наталья Никола­евна, нервно слушающая разговор мужа со Смирновым, и Пушкин, взглянув на возбужденное лицо Наташи, умолк, давая возможность сказать ей.
-  Восхитительное местопребывание! Слушать завывание ве1 бой часов и вытье волков. Ты с ума сошел! — И она залилась слезами:

215 
Все замерли в недоумении. Это было так неожиданно. Скромни­ца Пушкина, которая, бывало, за весь вечер и слова не произносила, вдруг, хоть и тихим голосом, разразилась публично таким недоволь­ством в адрес мужа.
Все застыли в недоумении.
-  Я пошутил, Таша, - успокаивал Пушкин жену, но она ушла в уголок и продолжала тихо плакать.
-  Она брюхатая, - прошептал Пушкин также недоумевавшему Смирнову, и тот улыбнулся с пониманием.
Наташе тоже теперь часто было грустно, как и Пушкину. Ей очень не хотелось, чтобы Пушкин уезжал. Только поселились в столице. Правда, кое с кем Пушкин ее уже познакомил. Свекровь обещает на­вещать, тетушка Екатерина Ивановна - рядом, но все равно страшно. Как все пойдет? А вдруг ей плохо будет?!
-  Не одна ты, не одна, тетка обещает часто наезжать. Ходить одной тебе незачем. Выезжай только с теткой Екатериной Ивановной. Слу­гу своего Никиту я не беру, за тобой будет присматривать. Всегда мо­жешь на него положиться, отвезет куда надобно. Да и ненадолго я, Ташенька, уезжаю, совсем ненадолго. Как только дела улажу, сразу примчусь...
Когда же Пушкин заговорил о Михайловском - а он уже и с нею делился своей мечтой вдвоем уехать в Михайловское в целях экономии она пришла в ужас, представив, как Пушкин уезжает на охоту, оставив ее в тесном, продуваемом всеми ветрами старом доме, а ей становится плохо, и она умирает...
Мысли о смерти все чаще беспокоили ее. А уж отъезд в глухую деревню, в которую ни один доктор с ними не поедет, - это верная смерть.
О переезде в деревню Пушкин больше не говорил, а в Москву со­брался ехать.
-  Дальше откладывать некуда, зима наступила, по первопутку в санях и быстрее, и дешевле получится, - говорил Пушкин, укладывая саквояж.
Наташа грустила. Напутствовала мужа, чтобы не ходил в Москве по старым своим невестам, чтобы быстрее возвращался.
-  Я мигом, туда-сюда, быстренько дела улажу и - домой.
Чтобы Наташа не скучала, Пушкин перед отъездом договорился с Александром Брюлловым, чтобы тот приходил ежедневно к его жене и писал ее портрет.
Александр Брюллов, старший брат Карла Брюллова, был тоже ху­дожник. Братья вместе стажировались в Италии. Только Александр, изучал там зодчество. И, когда вернулся в Россию, занялся архитек-тУРой.217
216
Но он слыл замечательным рисовальщиком. Сам Карл Брюллов считал брата более талантливым. Малый оперный театр в Петербурге был возведен по проекту Александра Брюллова, и еще много столич­ных зданий.
Но и рисовать он продолжал, оформлял книги в частности, «Домик в Коломне» Пушкина, однако особенно любил рисовать портреты.
Его-то Пушкин и уговорил писать свою Мадонну. И портрет по­лучился потрясающим. Портрет Натальи Николаевны Пушкиной, на­писанный Александром Брюлловым, прославил его на века.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 4

Глава 4 ПЕРВАЯ РАЗЛУКА
Пушкин в Москве. Переписка. Тоска Наташи. Кукольный домик Нащокина. Хлопоты Пушкина о долгах. Нащокинский содом. Недомогания Наташи. Радостная встреча. Наташа «готовит шитье» для маленького.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 4

218


Только сэкономить не удалось. Наступила оттепель. На Валдае Пушкина пересадили в летний дилижанс, и пришлось допла­чивать тридцать рублей. Планировал ехать в одноместном, поэтому не взял своего слугу Никиту: и для экономии, и чтобы одному ехать и кое-что обдумать. И тут вышла промашка. Дилижанс оказался четырехместным.
Обычно, приезжая в отставную столицу, Пушкин останавливался у Нащокина. Так и теперь направился прямо к нему.
-  Здравствуй, Павел Воинович, милый мой! Если б ты знал, как мне хотелось поболтать с тобой... - говорил Пушкин, обнимая друга.
-  Мне тоже. Как твоя Мадонна, здорова?
-  А что ей сделается? Цветет! Это мы седеем да стареем, а она все хо­рошеет, соку набирается... Тебе кланяется.
-  Спасибо. Не наскучила еще семейная жизнь?
-  Не наскучила, только долги растут не по дням, а по часам. Ни я, ни Таша экономить совсем не умеем. Квартиры дорожают. Сняли одну, вперед за три месяца заплатили, как требовалось, а жить в ней оказа­лось невозможным, пришлось съезжать, задаток остался у хозяина... Таша - ангел. А вот дедушка ее - свинья. Одну за другой выдает замуж своих наложниц, давая им приданое по десять тысяч рублей, а любимой внучке только «медную бабушку» предложил в приданое - завалявшуюся в сарае скульптуру Екатерины Великой, которую предки Гончаровы хоте­ли водрузить в своем имении, да так и не поставили, а теперь ее продать никак не удается. И теща долг не возвращает. А Ташка брюхатая ...
-  Вот как! Да, расходы теперь будут расти.
-  Вот тебе от Таши твой заказ, - Пушкин вручил Нащокину расши­тый Наташей кошелек, который ей заказывал Павел Воинович.
-  Какая красота! - ахнул Нащокин.- Ну и мастерица твоя Таша! До­мик мой я обязательно ей подарю.
Павел Воинович Нащокин вздумал увековечить свой дом в связи с многократным проживанием в нем Пушкина.
-  Для потомков, для потомков, — говорил он смеявшемуся Пушки­ну.- Я-то знаю, что по-настоящему тебя поймет Россия только лет двести спустя после смерти, когда никаких следов твоего пребывания на земле не останется, ну, кроме книг, конечно. - Вот я и построю первый музей Пушкина. Это будет крохотная копия моих апартаментов.
Нащокин заказал во Франции ящик из полированного красного де-1 рева с раздвижными стенками, всего-то два с половиной на два метра. И приказал разместить внутри все содержимое своего дома, до мельчай­ших подробностей.
Сделали два этажа, как и есть. Еще и подвал, потому что и он был важ- | ным местом бытового существования семейства.
219
Всю мебель в домике делали из натуральных материалов, из каковых была настоящая, только все уменьшалось во много раз. Столовая с на­крытым обеденным столом-«сороконожкой», с двадцатью тоненькими точеными ножками. А на столе - крохотные нащокинские бокалы лило­вого стекла и зеленые фужерчики, малюсенькие вилочки и ножи, таре­лочки и вазочки.
А в гостиной на потолке - бронзовая золоченая хрустальная лю­стра, доподлинная. И мебель - копия нащокинской: красного дерева гарнитур, включающий круглый стол, три кресла, диванчик с подушеч­кой, расшитой бисером, ломберный столик и биллиардный.
Нащокин в письмах к другу постоянно сообщал, как продвигается строительство «маленького домика», все его прозвали «нащокинским до­миком», да и Пушкин следил, как продвигается дело. Задумка Нащокина льстила ему.
Сестра Пушкина Ольга и раньше заходила к Пушкиным, а теперь за­частила, чтобы не затосковала Наташа в одиночестве, и писала мужу в Варшаву: «Мой брат со своей женой приехал и устроился здесь... Они очень приглашают меня жить у них в ожидании твоего возвращения... Они очень довольны друг другом, моя невестка совершенно очаровательна, мила, кра­сива, умна и вместе с тем очень добродушна... Она совсем неглупа, но еще несколько застенчива».
Наташа впервые надолго осталась одна. В Москве все время были се­стры, братья. Одиночество было так непривычно, что она затосковала. Сначала днем она до одури читала. Хорошо, если вечером заезжала те­тушка, чтобы вывезти ее на раут или на бал. А то она не знала, куда себя деть. От чтения устала. Вышивать по вечерам при свечах не могла: темно, а при ее близорукости вообще невозможно. Итак неговорливая, она на­чала тяготиться тем, что словом не с кем перекинуться. Только разве с няней Прасковьей.
Вскоре от Пушкина пришло первое письмо:
«Сейчас приехал к Нащокину... Завтра буду тебе писать. Сегодня мочи нет устал. Целую тебя, женка, мой ангел».
Не устал он, думала Наташа, а загулял с Нащокиным. Она знала, что во­круг Нащокина всегда крутилось множество людей: актеры, поэты, купцы, студенты, цыгане... Он жил с цыганкой, и ее друзья являлись к ней, ког-Да хотели и в каком хотели количестве. Однажды Пушкин водил ее в этот содом. Нащокин ей понравился. Она сразу поняла, что это лучший друг Пушкина, что он готов сделать для Пушкина, что тому угодно. Хороший человек. Но уж очень шумно вокруг него и разгульно. Не загулял бы муже­нек, и как бы в игры его не вовлек Павел Воинович, заядлый картежник.
На следующий день пришло второе письмо от Пушкина. «Здравствуй, женка, мой ангел. Не сердись, что третьего дня написал я тебе только три строки; мочи не было, так устал. Вот тебе мой маршрут. Собирался я вы­ехать в зимнем дилижансе, но мне объявили, что по причине оттепели дол-

220
 жен я отправиться в летнем; ...меня...
посадили в четвероместную карету вме­сте с двумя товарищами... Один из моих спутников был рижский купец, добрый немец, которого каждое утро душили мокроты и который на станции ровно час отхаркивался в углу».
«Боже, Пушкин непременно забо­леет», - подумала Наташа.
«Другой...немец три раза в день и два раза в ночь аккуратно был пьян... Я ста­рался их не слушать и притворялся спя­щим».
Бедный Пушкин. Он мечтал о до­рожном уединении, хотел продумать новый сюжет, а вынужден терпеть пья­ную компанию и притворяться спя­щим.
«Вслед за нами ехали в дилижансах трое купцов, княгиня Голицына (Лан­ская), приятель мой Жемчужников, фрейлина Кочетова и проч. Все это останавливалось вместе; ни на минуту не было покоя...».
«Ну, уж тут-то ты не скучал, милый, а совсем наоборот, оживился, приободрился и принялся ухаживать за попутчицами, это уж наверня­ка», — рассуждала Наташа.
«...в Валдае принуждены мы были пересесть в летние экипажи и наси­лу дотащились до Москвы... Нащокин все тот же: очень мил и умен; был в выигрыше, но теперь проигрался, в долгах и хлопотах. Твою комиссию испол­нил: поцеловал за тебя... Дом его (помнишь?) отделывается, что за сервиз! Он заказал фортепьяно, на котором играть можно будет пауку, и судно, на котором испражнится разве шпанская муха... Дам московских еще не видал; на балах и в собрание, вероятно, не явлюсь... Здесь говорят, что я ужасный ростовшик, меня смешивают с моим кошельком... Надеюсь увидеть тебя не­дели через две; тоска без тебя; к тому же с тех пор, как я тебя оставил, мне все что-то страшно за тебя. Дома ты не усидишь, поедешь во дворец, и того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени Комендантской лестницы. Душа моя, женка моя, ангел мой! Сделай мне такую милость: ходи два часа в сут­ки по комнате, и побереги себя. Брюллов пишет ли твой портрет ? Была ли у тебя Хитрово и Фикельмон ? Если поедешь на бал, ради Бога, кроме кадрилей не пляши ничего; напиши, не притесняют ли тебя люди, и можешь ли ты с ними сладить. Засим целую тебя сердечно...».
Наташа поплакала. Но легко. Подумала: «Пушкин всегда умеет успо­коить меня своей нежностью».
Брюллов приходил писать портрет ежедневно. Хитрово и Фикельмон, которым Пушкин поручил развлекать Наташу, заезжали за ней и увозили

221
ее с собой то на дневные посиделки, то на вечерние. И все-таки Наташа очень тосковала по Пушкину, беспокоилась, как бы он там не загулял со своими старыми подружками.
Главной целью поездки Пушкина в Москву было улаживание дел с дол­гами, и, в первую очередь, карточны­ми. Картежный долг Догановскому он уплатил возвращенным ему долгом На­щокина. Частично расплатился и с дру­гим картежником Жемчужниковым.
Очень хотелось Пушкину выкупить заложенные ранее бриллианты На­тальи Николаевны и снова заложить для того, чтобы окончательно рассчи­таться по неотложному долгу с Жем- -   Вера Александровна Нащокина
чужниковым и еще помочь Нащокину
расплатиться тоже по карточному проигрышу с Догановским. Но ничего
не получилось, денег для этого он не нашел.
У Нащокина, как всегда, было шумно, но Нащокин был и лучшим другом. С ним можно было поговорить о самом сокровенном.
Пушкин как-то пожаловался, что семейные заботы как бы притупля­ют его ум. Уж не являются замыслы, каких раньше было полно...
-  Слушай-ка, - перебил его Нащокин, - вот тебе отличный сюжет для романа. Дворянское гнездо   с его давними устоями, традициями. Ссора старых друзей-соседей. А у них дочь и сын, которые с детства влю­блены друг в друга. Теперь они выросли, им жениться бы, а отцы - ни в какую, свою вражду на детей переносят. А молодые - красивые, влю­бленные... Трагедия.
-  Да, пожалуй, из этого если не роман, то занимательную повесть
придумать можно.
-  Ты в судебном деле поройся, там и детали найдешь.
-  А что? Было судебное дело?
-  Да еще какое! Молодой-то разбойником с тоски заделался, усадьбы
стал палить...
Пушкин не замедлил познакомиться с судебным делом, и загорелся новой работой. Еще в Москве и начал ее, к приезду в Петербург написал Уже пятнадцать глав. И дома первое время старательно работал, а потом вдруг остановился на девятнадцатой главе и больше к повести не возвра-
Щался.
Наташа, прочитавшая повесть, несколько раз подталкивала мужа за­кончить произведение, названное «Дубровский», но Пушкин отдался дру­гим хлопотам, и повесть так и пролежит у него в столе до самой смерти.222
Пушкин, находясь в Москве, чуть ли не поминутно вспоминал Ната­шу, боялся, что она без него выкинет их первенца. И когда письмо от нее, наконец, пришло, он носился по дому как сумасшедший, целовал пись­мо и плакал от счастья.
А Наташа писала Пушкину каждый день. «Марать бумагу — одна из непризнанных моих страстей», — писала она. Она еще с детства сочиня­ла стихи. Во время сватовства Пушкина как-то объяснялась с ним аль­бомными стихами собственного сочинения. Но увидела, как это не по­нравилось Пушкину. И больше не давала ему читать свои сочинения. Теперь же, когда тоска по мужу вызвала новые ее Стихи, Наташа отослала их Пушкину. Без всяких претензий на поэзию, просто излагая в рифмах свою тоску.
Вяземский на правах друга Пушкина оберегал Наталью Николаевну от поклонников. Но она чувствовала, что делал он это не столько для дру­га, сколько для себя. Он с первых дней знакомства с Наташей влюбился в нее. Границ дружбы не переходил, но Наташа чувствовала эту влюблен­ность Вяземского. И Пушкин чувствовал. И они не раз говорили об этом, подшучивали над Вяземским между собой, но Пушкин верил другу, до­верял ему жену, хотя и контролировал. Запретил, например, Наташе при­нимать в свое отсутствие даже друзей, и Вяземского тоже.
«...Вот уж неделю, как я с тобою расстался, и срок отпуску моему бли­зок; а я затеваю еще дело, но оно меня не задержит, — писал Пушкин из Москвы. — Что скажу тебе о Москве ? Москва пляшет, но я на балах еще не был. Вчера обедал в Английском клубе; поутру был на аукционе... вечер про­вел дома, где нашел студента дурака, твоего обожателя. Он поднес мне ро­ман «Теодор и Розалия», в котором он описывает нашу историю. Умора. Все это, однако ж, не слишком забавно, и меня тянет в Петербург. - Не люблю я твоей Москвы. У тебя, то есть в нашем Никитском доме, я еще не был. Не хочу, чтоб холопья ваши знали о моем приезде; да не хочу от них узнать и о приезде Натальи Ивановны, иначе должен-буду к ней явиться и иметь с нею необходимую сцену; она все жалуется по Москве на мое корыстолюбие, да полно, я слушаться ее не намерен. Целую тебя и прошу ходить взад и вперед по гостиной, во дворец не ездить и на балах не плясать. Христос с тобой».
Доброжелатели сообщали Наташе, что видели Пушкина в Москве в самом мерзком обществе: среди «шелкоперов, плутов и обдирал».
—  Господи, помоги! — молилась Наташа. — Муж уехал деньги добы­вать, а похоже, увеличивает долги.
Она написала Пушкину сердитое письмо. К тому же оставленные ей Пушкиным деньги кончались. Наташа писала, что ее горничная Меланья сошлась со слугой Пушкина Василием Калашниковым. В связи с этим Василий стал просить у Наташи вернуть ему двести рублей, якобы по­траченных на Пушкина.
—  Я теперь семейный, — говорил он.
1

223  S3?
Пушкин отвечал: «Оба письма твои получил я вдруг, и оба меня огорчили и осердили. Василий врет, что он истратил на меня 200 рублей. Алешке я денег давать не велел, за его дурное поведение. За стол я заплачу по моему приезду; никто тебя не просил платить мои долги. Скажи от меня людям, что я ими очень недоволен. Я не велел им тебя беспокоить, а они, как я вижу, обрадовались моему отсутствию. Как смели пустить к тебе Фомина, когда ты принять его не хотела?Да и ты хороша. Ты пляшешь по их дудке; пла­тишь деньги, кто только попросит; эдак хозяйство не пойдет. Вперед, как приступят к тебе, скажи, что тебе до меня дела нет; а чтоб твои приказа­ния были святы. С Алешкой разделаюсь по моем приезде. Василия, вероятно, принужден буду выпроводить с его возлюбленной — enfin defair maison nette; все это очень досадно. Не сердись, что я сержусь»
Какое тут «не сердись»! Наташа рыдала, читая письмо мужа. Вместо того чтобы пожалеть ее, извиниться за то, что оставил ее на кредиторов и с малыми деньгами, он еще и ругает ее.
Слезы застилали глаза, она не могла дальше читать письмо. Да следует ли его читать дальше? Только еще больше расстроишься. Не может она отказывать людям, когда они просят. Она так воспитана. К тому же про­сят о своем, о невыплаченном вовремя. А Пушкин считает нормальным задерживать жалованье слугам, только с карточными долгами возится, там, видите ли, долг чести. А перед другими людьми такой ответствен­ности нет. Они не чужое просят, а свое, по просьбе его данное ему, чего никак вернуть не могут.
Только молитва опять успокоила ее, и Наташа, пристроившись в крес­ле, продолжила чтение письма от мужа.
«Дела мои затруднительны. Нащокин запутал дела свои более, нежели мы полагали. У него три или четыре прожекта, из коих ни на единственный он еще не решился».
«Ну вот и Нащокин, прелестнейший человек, голову готов отдать за Александра, а тоже не отдает долг ему уж какой год, — думала Наташа. -Какие-то необязательные эти мужчины». «Кдеду твоему явиться я не на­мерен... Тебя, мой ангел, люблю так, что выразить не могу; с тех пор как здесь, я только и думаю, как бы удрать в Петербург к тебе, женка моя».
Наташа опять плакала, только теперь от радости. «Ах, умеет Пушкин подлизаться! Сначала до слез довел, теперь ластится. А я, дура, и разнежи­лась, и опять плачу. Господи, когда же он вернется? Не дождусь, умру».
«Распечатываю письмо мое, мой милый друг, чтоб отвечать на твое. По­жалуйста, не стягивайся, не сиди поджавши ноги и не дружись с графинями, с которыми нельзя кланяться в публике. Я не шучу, а говорю тебе серьезно и с °еспокойством... Стихов твоих не читаю. Черт ли в них; и свои надоели. Пиши мне лучше о себе — о своем здоровье. На хоры не езди — это место не для тебя».
«Вот опять походя, просто так, обидел. Трудно ему прочитать мои сти-Хи. может, поругать, так — нет, он даже читать их не хочет. Куда уж нам224
с калашным рылом в его гениальный поэтический ряд! Будто пощечину дал мне. Но он этого не заметил».
Наташе нездоровилось, продолжался токсикоз беременности, ее тош­нило, она ничего не могла есть, поэтому начались головокружения и дело дошло до обмороков. Доктор Спасский, у которого Пушкин давно кон­сультировался, стал их семейным врачом. Теперь его вызвали к Наташе, и он наведывался к ней чуть ли не ежедневно.
Пушкин, узнав из письма Наташи о том, что с нею творится, забес­покоился: «Милый мой друг, ты очень мила, ты пишешь мне часто, одна беда: письма твои меня не радуют. Что такое vertige? Обмороки или тош­нота ? Виделась ли ты с бабкой ? Пустили ли тебе кровь ? Все это ужас меня беспокоит. Чем больше думаю, тем яснее вижу, что глупо сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того и гляди вы­кинешь. Зачем ты не ходишь ?-а дала мне честное слово, что будешь ходить по два часа в сутки. Хорошо ли это ? Бог знает, кончу ли здесь мои дела, но к празднику к тебе приеду...Здесь мне скучно; Нащокин занят делами а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. Сутра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыга-ны, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда-всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободно­го - что делать? Между тем денег у него нет, кредита нет - время идет а дело мое не распутывается. Все это по неволе меня бесит. К тому ж я опять застудил себе руку, и письмо мое, вероятно, будет пахнуть бобковой мазью... Жизнь моя однообразная, выезжаю редко...Вчера Нащокин задал нам цыганский вечер; я так от этого отвык, что от крику гостей и пенья цыганок до сих пор голова болит. Тоска, мой ангел, - до свидания».
24 декабря Пушкин выехал из Москвы. Хотел вернуться домой к Рож­деству.                                                                                                          ,
Встреча была радостной. И Пушкин тут же принялся наводить по­рядок в доме. Приструнил распустившуюся без него прислугу. Подлечил Наташу. Они хорошо потанцевали на новогодних и рождественских ба­лах. И Пушкин писал Нащокину: «Жену мою нашел я здоровою, несмотря на девическую ее неосторожность. На балах пляшет, с государем любезнича­ет, с крыльца прыгает. Надобно бабенку приструнить. Она тебе кланяется и готовит шитье».
«Как бы не пропрыгал ты, мой друг, свою красавицу, - подумал На­щокин. - Императору трудно отказать. Сумеет ли это сделать девочка Наташа?»
А Наташа «готовила шитье» для маленького. Это доставляло ей огром­ное удовольствие. Крохотные вещички для малыша вызывали в ней какое-то особое, похожее на сексуальное, волнение и умилительные сле­зы. Слезы и раньше бывали у нее недалеко, теперь же она часто плакала совсем по пустякам, от радости и обиды. А обижала ее всякая мелочь...    '

Глава 5 УЖЕ - СЕМЬЯ
День рождения черноокой. Дорогой подарок царя Пушкину. Приезд свекрови. Переезд на новую квартиру. «Дединька прие­хал». Печальные сетования сестер Наташи. Рождение дочери. Дед «Наташе на зубок положил 500 рублей». Приезд матери Наташи. Крестины дочери. Смерть Афанасия Николаевича. Печаль Наташи. Пришло затерявшееся жалованье. Пушкин расхотел быть издателем. Решение о майорате.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 5

226

6 марта у Россет-Смирновой - день рождения. Надо ей I что-то подарить. Посоветуй, - говорил Пушкин Ната­ше.

Наташа ничего не могла сделать с собой. Она по-прежнему ревно­вала мужа к Александре Смирновой-Россет, хотя объектов для ревно­сти теперь было уже много. И с деньгами было плохо.

«Не забывает Пушкин свою черноокую, не забывает, — думала На­таша, - раскошеливается».

Она опять укорила себя за злобные мысли, попросила прощения у Бога и сказала:

—  Альбом - хороший подарок для женщины. А уж если и стих свой туда впишешь...

—  Солнышко мое, ах ты, моя умница! - воскликнул радостно Пуш­кин, целуя жену в губы, в шею, в уши. Он знал, что Наташа ревнует его к Россет, поэтому радовался тому, что его умница и красавица — еще и щедрый, добрый человек.

И Пушкин отправился покупать альбом для Россет.

—  Ну вот купил альбом, — показывал он подарок Наташе.

—  Великоват, можно бы и поменьше, - сказала она.

—  Зато листы большие, больше всего упишется.

Наташа улыбнулась, а Пушкин пошел в кабинет сочинять стихи для именинницы. Через пятнадцать минут вышел и начал читать:

В тревоге пестрой и бесплодной

Большого света и двора

Я сохранила взгляд холодный,

Простое сердце, ум свободный

И правды пламень благородный

И, как дитя, была добра;

Смеялась над толпою вздорной,

Судила здраво и светло,

И шутки злости самой черной

Писала прямо набело.

—  Ну как, моя радость? - спросил Пушкин.

Наташе понравился только злой конец, который явно не понравит­ся Россет. А начало было уж очень лестным для именинницы, и огор­чительным для ревнивой Наташи. Но она только сказала Пушкину:

—  Думаю, что оно понравится Александре.

Наташа привыкала к новому Пушкину, к особенностям его горячей натуры. В Царском, когда они отдыхали и общались с самыми близки­ми друзьями, эти особенности еще не проявили себя. Теперь она уже

227 

видела Пушкина совсем другим. Он то безудержно, даже, как казалось Наташе, не по-возрасту, веселился, то внезапно, без всякого перехода и повода, как казалось, впадал или в самую настоящую хандру, или в нервную раздражительность. Только что хохотал, и вдруг у него уже на

глазах  слезы.

«Вот так, значит, бывает у поэтов», — думала Наташа. Когда такие резкие перемены в его настроении и поведении происходили в обще­стве, она даже смущалась за мужа.

-  Нервы у братца моего ходят, как на шарнирах, - говорила сестра Пушкина Ольга Наташе, - вам трудновато с ним будет.

-  Я знаю, - говорила Наташа. - Он - поэт, надо терпеть.

-  Вы та женщина, которая ему и нужна была. Не случайно он так долго не женился. Вас ждал.

Наташа молча улыбалась.

Она также уже знала, что лучшим лекарством от хандры, гнева, всяческих неурядиц была для Пушкина работа. Входя в свой кабинет и в большом гневе, он всегда выходил из него, даже спустя час-два, в отличном настроении. Творчеством он не мучился, так казалось со стороны. Работа всегда у него шла отлично, когда он бывал дома. И он всегда был доволен собой и своей работой, когда выходил из кабинета.

Теперь, нередко, встречаясь на балах и раутах, император и Пуш­кин, когда немного, а когда и долго, беседовали. Как-то Пушкин ска­зал, что ему очень нужен для работы свод российских законов, и царь не замедлил прислать ему полное собрание законов Российской им­перии.

Правда, не даром, аза 560 рублей. Сумма огромная. Пятая часть их годичной платы за квартиру. И все-таки - лестное подношение. От самого августейшего. Пушкин поверил в царское покровительство и решил еще попросить...

Разрешить ему работать в Эрмитаже с библиотекой Вольтера, пода­ренной когда-то Екатерине Великой. К библиотеке этой не допускали е>Де ни одного писателя или историка, а представляла она огромный интерес. Пушкину и это разрешили....

Приступая к истории Петра, Пушкин, отчаявшись выбраться в Михайловское, послал туда за своими книгами слугу.

Скупал огромное количество книг у Смирдина, у книготорговца Беллизара, который выписывал книги прямо из Парижа. «Смирдин Переезжает», - говорил Пушкин.. - Куда?

224

с калашным рылом в его гениальный поэтический ряд! Будто пощечину дал мне. Но он этого не заметил».

Наташе нездоровилось, продолжался токсикоз беременности, ее тош­нило, она ничего не могла есть, поэтому начались головокружения и дело дошло до обмороков. Доктор Спасский, у которого Пушкин давно кон­сультировался, стал их семейным врачом. Теперь его вызвали к Наташе, и он наведывался к ней чуть ли не ежедневно.

Пушкин, узнав из письма Наташи о том, что с нею творится, забес­покоился: «Милый мой друг, ты очень мила, ты пишешь мне часто, одна беда: письма твои меня не радуют. Что такое vertige? Обмороки или тош­нота ? Виделась литые бабкой ? Пустили ли тебе кровь ? Все это ужас меня беспокоит. Чем больше думаю, тем яснее вижу, что глупо сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того и гляди вы­кинешь. Зачем ты не ходишь ?-а дала мне честное слово, что будешь ходить по два часа в сутки. Хорошо ли это? Бог знает, кончу ли здесь мои дела, но к празднику к тебе приеду...Здесь мне скучно; Нащокин занят делами, адом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. Сутра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыга-ны, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободно­го - что делать? Между тем денег у него нет, кредита нет - время идет, а дело мое не распутывается. Все это по неволе меня бесит. К тому ж я опять застудил себе руку, и письмо мое, вероятно, будет пахнуть бобковой мазью... Жизнь моя однообразная, выезжаю редко...Вчера Нащокин задал нам цыганский вечер; я так от этого отвык, что от крику гостей и пенья цыганок до сих пор голова болит. Тоска, мой ангел, - до свидания».

24 декабря Пушкин выехал из Москвы. Хотел вернуться домой к Рож­деству.

Встреча была радостной. И Пушкин тут же принялся наводить по­рядок в доме. Приструнил распустившуюся без него прислугу. Подлечил Наташу. Они хорошо потанцевали на новогодних и рождественских ба­лах. И Пушкин писал Нащокину: «Жену мою нашел я здоровою, несмотря на девическую ее неосторожность. На балах пляшет, с государем любезнича­ет, с крыльца прыгает. Надобно бабенку приструнить. Она тебе кланяется и готовит шитье».

«Как бы не пропрыгал ты, мой друг, свою красавицу, - подумал На­щокин. - Императору трудно отказать. Сумеет ли это сделать девочка Наташа?»

А Наташа «готовила шитье» для маленького. Это доставляло ей огром­ное удовольствие. Крохотные вещички для малыша вызывали в ней какое-то особое, похожее на сексуальное, волнение и умилительные сле­зы. Слезы и раньше бывали у нее недалеко, теперь же она часто плакала совсем по пустякам, от радости и обиды. А обижала ее всякая мелочь...   ""

225

228

—  На Невский, из подвала в чертоги. Разбогател Смирдин на кни­гах, только авторы их по-прежнему в нищете пребывают.

Смирдин пригласил на новоселье всех известных авторов прода­ваемых им книг. И Пушкина тоже.

Наташа опять сидела одна. Теперь Пушкин и по вечерам часто ра­ботал, запершись в кабинете. Как бы долго днем ни пропадал, вер­нувшись и пообедав, удалялся в кабинет, говорил своему камердинер ру Никифору: «Принеси мне лимонад, Никеша, и иди спать». И же» краткое: «Я поработаю, Таша».

Наташе не спалось. Она поднималась, тихо подходила к кабинету, приоткрывала дверь так, чтобы Пушкин не заметил. Он сидел за сто­лом и что-то бормотал. А то с пером в руках ходил и тоже что-то бор­мотал.

А утром после рабочей ночи он долго спал, а встав и позавтракав, убегал на весь день. Ему необходимо было прочитать кому-то напи­санное ночью. Иногда он читал жене. Но ее мнения ему было недоста­точно. Да он и не очень дорожил им. Жена должна быть женой. А там, в салонах - совсем другие женщины: остроумные, порой ехидные и даже злобные. Вот их он и хотел слушать, прежде чем выпустить свое творение в печать.

Старшие Пушкины до самой зимы жили в Павловском. И, вернув­шись в Петербург, на время поиска квартиры остановились у Анны Керн. Они давно были дружны, через дочь Ольгу подружились.

—  Как моя невестка? - теребила Анну мать Пушкина. — Александр совсем мне не пишет.

—  Все у них нормально. Я пошлю мальчика с запиской к ним, пусть они сюда придут.

—  Да, лучше встретиться здесь, у тебя, Аня, повидаться. Робею я к ним ехать. Александр все одергивает меня при невестке. Неудобно.

Наталья Николаевна и Пушкин приехали в открытой коляске, без человека.

Пушкин вошел, незаметно подмигнул Керн и подвел к ней свою жену.

Наташа с интересом рассматривала Керн. Ей уже нашептали, что стихотворение о чудном мгновении посвящено совсем не ей, а некой | Анне Керн. И она давно хотела повидать эту женщину. Но пути их пока не пересекались, Керн не бывала в тех салонах, в которых бывала Наташа.

Пробыли Пушкины у Керн недолго. Пушкин заторопился. Бежал впереди жены, первым вскочил в экипаж и только руку подал ей из кареты.

229 

Наташа увидела, как изумились такому поведению Пушкина На­дежда Осиповна и Керн, и шутливо улыбнулась им:

— Так вот мужья ухаживают за женами...

На Галерной улице прожили тоже недолго. Страсть менять кварти­ры передалась Пушкину от матери и бабушки, которые меняли квар­тиры в год по нескольку раз, тогда казалось, по необходимости. А мо­жет, и по потребности к перемене мест.

Весной перебрались на Фурштатскую, в один из старейших домов Петербурга, дом Алымова между Кирочным переулком и Воскресен­ским проспектом.

-  Ну и выбрал ты квартирку! - смеялись друзья Пушкина. Рядыш­ком с полицейским домом Литейной части!

-  Пока мы мирно уживаемся, - смеялся Пушкин.

В Петербурге неожиданно появился дед Наташи Афанасий Нико­лаевич.

-  Дединька! - обнимала Наташа гостя.  У них с дедом была взаим­ная любовь. Афанасий Николаевич обожал свою Ташеньку, всю жизнь баловал, Наташа отвечала взаимностью.

Вот и теперь старший Гончаров приехал в столицу хлопотать о хо­зяйстве Полотняного Завода и попробовать продать «медную бабуш­ку», чтобы как-то помочь семье любимой внучки перед ее родами.

Статую Екатерины II, прозванную Гончаровыми «медной бабуш­кой», доставшуюся Афанасию Николаевичу от предков, он подарил Наташе к свадьбе, надеясь, что Пушкин продаст ее и молодые получат деньги. Только продать статую Пушкину никак не удавалось, но он все-таки хлопотал об этом, и, узнав, что тесть собирается в столицу, просил прихватить с собой и статую.

— Ох, Ташенька, старею я, сил нет заниматься хозяйством, на управляющих надежды никакой, они только и норовят украсть, а ра­ботать не желают. Продать бы имение, расторгнуть майорат, за этим и приехал. Или субсидию выхлопотать на поправку хозяйства. К само­му царю хочу за помощью обратиться. Ты теперь близка к императору,

поможешь встретиться?

- Не так уж я близка к августейшему, - смутилась Наташа, - а сейчас, в положении, вообще давно не видела императора. Лучше, на­верное, будет через Жуковского Василия Андреевича устроить встре­чу. Я с Сашей поговорю.

Вечером собрались за чаем большой семьей. Дедушка поглаживал

ласково Ташин живот:

—  Давай наследника приноси.

—  Ты, Таша, полнеешь, - говорил Дмитрий.

230

-  Она круглеет, - поправил Пушкин. Такая мяконькая стала, а то были одни кости.

-  Сестры вон завидуют тебе, письмо прислали. Гостят у соседей Калечицких. Говорят, что хорошо там, весело, затосковали зимой. Подарков требуют. Он начал читать письмо Александры:

«У меня к тебе просьба, любезный братец, попроси от меня Дедушку, не будет ли он так добр дать тебе денег, чтобы купить мне накладную косу. Посылаю тебе образчик моих волос, постарайся, пожалуйста, что­бы цвет был точно такой и коса была длинная и густая. Не будет ли он добр купить мне еще узел Аполлона или то, что теперь носят? Если мы поедем на зиму в Москву(к сожалению, только если), мне это очень при­годится. В Москве невозможно найти волосы моего цвета.. Прости, лю­безный Митинька, что беспокою тебя такими пустяками, но, зная твое дружеское ко мне расположение, я не сомневаюсь, ты с удовольствием окажешь мне эту маленькую услугу...»

-  И здесь нашли, -усмехнулся Афанасий Николаевич.

-  Это еще не все. У Кати тоже есть заказ. «Надеюсь, ты не рассер­дишься, что я пишу так мало, но клянусь тебе, я совершенно подавлена и обессилена жарой. Ты должно быть уже знаешь, что мы здесь около ме­сяца, проводим время очень приятно, и я с грустью жду 17-е число сле­дующего месяца, день нашего отъезда в твои будущие владения. Передай, пожалуйста, мою просьбу Дедушке, любезный братец: я посылаю тебе образчик моих волос, чтобы купить мне букли: они гораздо лучше, чем в Москве, и также узел Аполлона или другую прическу, которую носят. Катинька просит меня спросить тебя, что стоит кусок тармаламы, и если цена ей подходит, просит тебя написать Арцруни, чтобы ей высла­ли. Скажи Ваничке, чтобы он не забыл наше поручение о пальто. Нежно целую его, а также Сережу, тебя и Ташу».

Шли последние месяцы беременности. Наташа измучилась и со страхом ждала освобождения от бремени.

Пушкин всячески ее успокаивал, но сам опасался родов еще боль­ше, поэтому боялся отлучаться из дома надолго.

Роды начались под утро 19 мая. Наташа так кричала, что у Пушки­на разрывалось сердце. И он уже не хотел никаких наследников. Мо­лил бога только об одном, чтобы жена осталась жива.

И больше всего в те часы его угнетала собственная беспомощность: Таша мучилась, умирала, а он ничем не мог ей помочь. Он чуть с ума не сошел от страшного, душу раздирающего крика жены и в ужасе ме­тался из комнаты в комнату.

Наконец, раздался детский плач, и Таша затихла.

«Умерла», - решил Пушкин и кинулся к жене.

231  

Акушерка протянула ему навстречу крохотное плачущее тельце: *;— С дочерью вас, Александр Сергеевич!

Но он не взял ребенка, а протолкался к жене: /I— Как ты, милая?! : Наташа улыбнулась ему:

-  Все будет хорошо, Саша, я очень устала, я посплю.

-  Спи-спи, милая, - радостно говорил Пушкин, целуя Наташу и теребя ее одеяло. А себе сказал: «На следующие роды, если они пред­стоят, я точно куда-нибудь сбегу».

И, сам измученный, вскоре крепко уснул, не рассмотрев даже свою

дочь.

Девочек называли в честь бабушек.

-  В честь свекрови я не хочу, - говорил Пушкин.

-  Я - тоже, согласилась Наташа.

И девочку назвали Машей в честь Марии Алексеевны Ганнибал, любимой бабушки Пушкина, которая первой увидела в детских стиш­ках внука будущего поэта, которой давно уже не было в живых.

Девочка родилась маленькой и слабенькой. У нее все время что-то не ладилось. И она плакала, негромко и жалобно.

Наташа, забыв про свои муки, еще не оправившись как следует от родов, квохтала над девочкой, как наседка над цыпленком.

И Пушкин - тоже. Когда он, выспавшись, рассматривал свое жи­вое творение, то понял, что девочка пошла по ганнибаловской линии: смугленькая, с черными волосиками на голове, с его светло-серыми

глазами.

«...представьте себе, - делился Пушкин радостью со своим давним другом Верой Федоровной Вяземской, - что жена моя имела нелов­кость разрешиться маленькой литографией с моей особы. Я в отчаянии, несмотря на веемое самолюбие...»

Афанасий Николаевич радовался правнучке, а больше тому, что его любимая внучка осталась жива, а то он тоже переволновался. Он «Наташе на зубок положил 500» рублей.

Примчалась посмотреть на внучку Надежда Осиповна, сказала:

-  Вторая Ольга, - имея в виду свою дочь. И, понаблюдав за тем, как девочка мало сосет грудь, плохо спит, много плачет, а плач такой слабый, что будто комар пищит, Надежда Осиповна говорила мужу о внучке:

-  Не жилец она. Думаю, и года не протянет.

Но Мария Александровна Пушкина проживет восемьдесят семь лет.

А пока девочка стала предметом всех забот и волнений матери, , врачей, нянек, кормилицы, сиделок.232

Крестили Машу только через полмесяца. Ждали бабушку Наталью Ивановну Гончарову. Она захотела стать крестной матерью своей пер­вой внучки.

Наталья Ивановна приехала из своего родового имения Ярополец с целым возком подарков. Привезла солений, варенья и много всего другого для Пушкиных.

7  июня Машу крестили в «Сергиевском всей артиллерии» соборе. В крестные, кроме прадеда и бабушки Гончаровых, записали тетушку Екатерину Ивановну Загряжскую и брата Пушкина Левушку, как раз оказавшегося в столице.

8  это время собрались в Петербурге и все браться Наташи: Дми­трий, Иван, Сергей. Афанасий Николаевич дал внукам по сто рублей, чтобы поздравили сестренку.

И братья Гончаровы, и Наташа очень сожалели, что не было среди них сестер Кати и Александры. На их приезд дедушка не захотел рас­кошеливаться.

Однако на свою широкую жизнь в столице старик Гончаров не ску­пился. Обедал в ресторанах с девицами, устраивал приемы.

Дмитрий дал Наташе почитать только что присланное письмо се­стер.

Они возмущались тем, что дедушка шикует в столице, как моло­дой, а они заперты в провинции и стареют.

«Мы брошены на волю божию. Маминька на несколько недель уехала в Ярополец, но, думаем, нескоро вернется. И, нам кажется, что дорогой Дедушка, узнав об отъезде матери, отошлет нас к ней в Ярополец. Сюда накануне отъезда Маминьки приехали Калецкие и пробудут до первого. Не в обиду будь, сказано Дедушке, я нахожу в высшей степени смехот­ворным, что он сердится на нас за то, что мы их пригласили на такое короткое время. Тем более, что сам он, подобно молодому человеку, тра­тит деньги на всякого рода развлечения... Куда ни пристало старику ду­рачиться! А потом он на зиму бросит нас как сумасшедших в Заводе или Яропольце...»

Отдельно для Таши Александра писала: «Все по-старому, так же тошно и скучно».

Сестры решили воспользоваться моментом, когда дедушка рядом с Наташей — она всегда имела на него большое влияние. — и братья в Петербурге. Через два дня Александра писала брату еще одно жалоб­ное письмо:

«...я опять спрошу тебя, что собираются с нами делать? Надеюсь, что ты сообщишь нам что-либо на этот счет, неужели нас заставят провести вторую зиму в деревне? У меня не выходит из головы, что нас

233 S3?

прокатят в Ярополец для разнообразия и для того, чтобы развлечь не­множко, и забудут там, так же как и во всяком другом месте».

Афанасий Николаевич хлопотал в столице о Заводе, а в самом По­лотняном появлялись слухи, один печальнее другого.

Катерина писала брату и Наташе, что у них говорят, будто Завод берет себе государство и будет выплачивать хозяину 40000 рублей, со­всем немного на большое семейство. Что после смерти хозяина госу­дарство вернет хозяйство наследнику, но, так как у Гончаровых боль­шие долги, остальные заводы, раскиданные по стране, будут проданы

с молотка.

Потом появился слух, что дедушке разрешили продать Завод, об­ремененный долгами, и что он уже продается. На фабрике началось волнение, рабочие боялись остаться безработными. И девушки завол­новались: «У нас только и есть сколько-нибудь верный кусок хлеба - За­вод».

Александра вообще разошлась, писала Дмитрию: «Вот настоящий брат! Скажи, пожалуйста, от моего имени, дорогой Митинька, господам твоим братьям, так как я не считаю их больше своими братьями, что стыдно забывать если не родственников, то уж по крайней мере, своих старых знакомых. Эти молодые люди там веселятся, а про нас забыли. Я не знаю, что сделаю, выпрыгну в это окно, вот! Скажи мне, дорогой Митинька, неужели, в самом деле, ничего не делают для нас?Любезный Дедушка предполагает заставить нас провести вторую зиму здесь? Он как нельзя более мил. Уверяет, что у него нет денег; что ж это святой дух дает ему их чтобы посылать сюда подарки своей красотке и сопливой Груше: шали, шубы и бог знает что еще, а что касается нас, то когда он истратит 160рублей, можно подумать, что разорился.... Я совсем ста­рая, удалилась от света... если мне предстоит остаться старой девой и быть заживо похороненной здесь, я, в конце концов, получу такое отвра­щение к жизни, что тогда лучше умереть..."

Наверное, старик чувствовал, что шикует в столице последний раз, что дни его сочтены. Уже давно он на ночь пил много лекарств, ни на что не жалуясь. А получив от царя отказ в субсидии и разрешении раз­рушить майорат, сразу слег. Его парализовало. Остаток лета он про­лежал у Пушкиных молчаливый, покорный судьбе, и ясно было, что

конец его не за горами.

Наташа не отходила от дедушки и очень жалела его. Но 8 сентября

Афанасий Николаевич скончался.

Внуки повезли Афанасия Николаевича в Полотняный Завод и похоронили там, в семейном склепе.

Наташа оплакивала деда горестно. Это был не просто любимый и любивший ее человек, но и близкий душевно. Ни мать, ни отец никог-

234

да так не нежили и не жалели ее, как «дединька». К нему она бежала с . детскими обидами. И он всегда рад был ей.

Пушкин поддерживал жену. Он всегда был с нею нежен и заботлив. А с рождением дочери стал еще более ласков.

Только затаенной тоски Наташа видела в нем все больше. Она по­нимала, что это из-за денег. Вернее, из-за отсутствия их.

Царь назначил ему ежегодное жалованье в пять тысяч рублей. Это было еще в Царском Селе, но чиновники никак не могли решить, от­куда взять эти деньги и по какой статье провести...

Только 14 ноября 1831 года это было оформлено официально. Но еще многие месяцы деньги Пушкину не выплачивали.

И лишь в июле 1832 года, то есть уже после рождения дочери, Пуш­кин получил из министерства иностранных дел, в которое был зачис­лен служить, 2319 рублей и сорок четыре с четвертью копеек.

Конечно, и эти деньги, как всегда у Пушкина, были кстати. Но это была капля в море долгов и неотложных расходов.

И если раньше, до женитьбы, долги мало тревожили Пушкина, то теперь благополучие семьи было делом чести его, главы семьи, дело мужской чести. И он постоянно ломал голову, где и как добыть деньги.

Задумал он, было, зарабатывать изданием газеты или журнала. Об­ратился за разрешением в правительство.Но правительство уклоня­лось от решения, тянуло и тянуло, будто специально изматывало бу­дущего издателя, надеясь, что Пушкин сам остынет к этой затее. Так и произошло.

-  Не хочется мне больше заниматься изданиями, - печально де­лился Пушкин с женой. - Эти хлопоты так меня изматывают, что я не могу писать. Не писательское это дело - издательство. Не творческое дело. Слишком суетное для творца. В нем больше организаторские способности нужны, а не творческие. А я - творец-одиночка...

Говоря это, Пушкин чуть не плакал. Жаль было потерянного на­прасно времени. Разрушилась еще одна надежда заработать.

—  Не расстраивайся, Сашенька, — успокаивала Наташа Пушки- | на, - не напрасно время потеряно. Ты многое узнал в этих хлопотах, где-то обязательно используешь в своих сочинениях. Все что ни дела­ется, все — к лучшему. Теперь ты полностью отдашься творчеству.

Однако Наташа видела, что и с творчеством не все шло хорошо. Новые стихи почти не появлялись. Быстро написал Пушкин «Дубров­ского», но бросил, не закончив.

Наташа понимала, что семья стала клеткой для поющей пти­цы — Пушкина. Поэт должен быть свободен от бытовых и денежных проблем, свободен в действиях и в мыслях. А семья его сковала.

235

—  Тебе нельзя было жениться, - виновато говорила она мужу.

—  Может быть, душа моя. Но как бы я был несчастлив, не женив­шись на тебе, моя радость! Я так полюбил тебя, что просто не мог бы жить без тебя. И сейчас люблю тебя еще больше, чем тогда, моя Ма­донна. И душу твою люблю еще больше твоего прекрасного лица, моя красавица.

Наташа счастливо прижималась к нему:

-  Сашенька, я тоже тебя люблю. Очень-очень! И Маша у нас те­перь - наша общая радость. Мы должны благодарить бога за это сча­стье. А денежные дела как-нибудь уладятся. Я буду экономна, ты тоже не транжирь деньги...

Они обнялись и поцеловались.

Пушкин был рад поддержке жены. Но она не облегчала его горь­ких дум. Да, ему не следовало жениться, «Лиза голенькая» была права: поэт не должен жениться. Птица в клетке не поет. Заботы о семье ско­вывали свободный полет фантазии. Он теперь мог только работать над документальной прозой. Стихи не рождались.

Пушкин даже не подозревал, сколько в нем таилось отцовской нежности. Ему доставляло огромное наслаждение наблюдать за доче­рью, как она играет, познает мир. А как он страдал, когда Маша боле­ла, бедненькая. Лучше бы он сам болел и страдал, чем эта крохотуля, его родная плоть.

А Таша? Таша стала для него другом, матерью-заботницей. Никто никогда еще так не заботился о нем, не сочувствовал так ему, не ждал так его возвращения домой.

-  Господи, благодарю тебя  уже в который раз  за то, что ты ни­спослал мне чудо-Наташу!

Вот только деньги...

«Деньги, деньги, деньги... Зло жизни, — думала Наташа. — Все у нас хорошо, все чудесно. Вот и Машенька выправляется, пересилила хво-Ри и недуги, растет, осваивается в мире.

Вот только деньги... Они тают, как снег весной. Вроде бы эконо­мим, но жизнь в столице неимоверно дорогая. В Москве на эти деньги °ни жили бы в два раза дольше, а в Полотняном Заводе и того долее...

И Саша не умеет экономить. Все больше и больше тратится на книги. Понятно, что это ему надо для работы. Но ведь и не только на книги большие траты. А и на мужские компании, да еще и неизвестно, только ли мужские...

Слава богу, в карты играть перестал, но старый карточный долг е1Де огромный и очень тяготит его».236

После смерти Афанасия Николаевича Гончарова встал вопрос, на кого переписывать майорат. Прямым наследником был отец Наташи. Но здоровье его все ухудшалось. Приступы тоски возникали все чаще, делами заниматься он не мог. Надо было оформлять его недееспособ­ным и передавать заводы его жене Наталье Ивановне. Однако мать Наташи не хотела взваливать такое большое и полуразвалившееся хо­зяйство на себя.

Наталья Ивановна считала, что возрождение майората надо воз­ложить на старшего сына Дмитрия Николаевича. Но он, неопытный в хозяйственных делах, боялся такого наследства.

Уговорили принять заводы все-таки Дмитрия. Он становился опе­куном больного отца и брал на себя все хозяйство и заботу о большом семействе.

ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://nerlin.ru/publ....0-10725

НАЧАЛО ТРИЛОГИИ: http://nerlin.ru/publ....0-10687

Глава 6 ТЯЖЕЛЫЕ СЕМЕЙНЫЕ БУДНИ
Пушкин снова едет в Москву. Переписка. Возвращение Наташа — сиделка, Опять «брюхатая». Наташа — авантю ристка. Гоголь. Тяжелая рука Мадонны.
Литературный обед в книжной лавке А.Ф. Смирджа

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 6

Осенью Пушкин опять засобирался в дорогу. Император раз­решил ему издавать политическую газету, и теперь он ехал в Москву искать среди старых своих друзей сотрудников и денег на издание газеты.
Наташа грустила. Маша болела золотухой. Они задолжали даже доктору. И теперь Пушкин снова бросает ее одну. Он знает, что она лучше него управляется с кредиторами. Улыбается. Ласково попро­сит повременить, и тот, счастливый уже от одной улыбки красавицы-госпожи, соглашается подождать, отсрочить уплату. Ей казалось, Пушкин уже злоупотребляет этим.
Денег он ей, конечно, оставит, хотя их снова не хватит на жизнь, и долги увеличатся. Ее больше печалит разлука, опасение, что Пушкин там, в Москве, загуляет со старыми друзьями и подругами... Сочинил недавно:
Нет, нет, не должен я, не смею, не могу Волнениям любви безумно предаваться; Спокойствие мое я строго берегу И сердцу не даю пылать и забываться; Нет, полно мне любить; но почему ж порой Не погружуся я в минутное мечтанье, Когда нечаянно пройдет передо мной Младое, чистое, небесное созданье, Пройдет и скроется?.. Ужель не можно мне, Любуясь девою в печальном сладострастье, Глазами следовать за ней и в тишине Благословлять ее на радость и на счастье, И сердцем ей желать все блага жизни сей, Веселый мир души, беспечные досуги, Все — даже счастие того, кто избран ей, Кто милой деве даст название супруги.
Наташа подозревала, что стихотворение посвящено Надежде Сол­логуб. На весенних балах Пушкин заметно крутился вокруг нее. И возможно, бывал у нее, когда Наташа в последние месяцы беремен ности не подпускала его к себе.
На этот раз, следуя наставлениям жены и потому, что взял с собой слугу Ипполита, Пушкин остановился не у Нащокина, а в гостинице «Англия» на Тверской.
«Четверг.22 сентября 1832г. Не сердись, женка; дай слово сказать. Я приехал в Москву, вчера в середу. Велосифер, по-русски Поспешный ди­лижанс, несмотря на плеоназм, поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковы-

239 S^-
вались и — неслыханная вещь! — их подковывали на дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дота­щился в Москву, обосцанную дождем и встревоженную приездом двора. Теперь послушай, с кем я путешествовал, с кем провел я пять дней и пять ночей. То-то будет мне гонка! — С пятью немецкими актрисами, в жел­тых кацавейках и в черных вуалях. Каково ? Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я от­говаривался незнанием немецкого языка и, как маленький Иосиф, вышел чист от искушения. Приехав в Москву, поскакал отыскивать Нащоки­на, нашел его по-прежнему озабоченным домашними обстоятельствами, но уже спокойнее в сношениях со своею Сарою... Он ездил со мною в баню, обедал у меня. Завез меня к княгине Вяземской, княгиня завезла меня во Французский театр, где я чуть было не заснул от скуки и усталости... писать не было мне ни времени, ни возможности физической. Дела мои, кажется, скоро могут кончиться, а я, мой ангел, не мешкая ни минуты, поскачу в Петербург. Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого покинул я тебя!На.Петра, сонного пьяницу, кото­рый спит, не проспится, ибо он пьяница и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воююет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит. А Маша-то? Что ее золотуха и что Спасский? Ах, женка душа! Что с тобою будет ? Прощай, пиши».
Золотуха у Маши потихоньку проходила. Уже коростой покрылись ранки. Но надо было следить, чтобы девочка не расчесывала их.
И Наташа не вылезала из детской, занимая Машу, чтобы отвлечь девочку от зуда. Приходила Екатерина Ивановна, заглядывала в кро­ватку, гулила с малюткой. Спрашивала, что пишет Пушкин.
—  По театрам ездит. А у меня деньги кончились. Заняла у корми­лицы, и те уже закончились.Доктор советует смазывать лицо Маше сливками, а мне их купить не на что. Собираюсь к Плетневу съездить, не даст ли сколько в долг до приезда Пушкина. И слуги, как только Пушкин уедет, сразу распоясываются. Повар говорит, что ему не на что готовить обед. А ведь Пушкин оставил запасы на свое отсутствие. Я пригрозила повару, что если он не будет кормить всех нас, то, когда Пушкин вернется, я ему скажу, чтобы он его уволил.
-  Ну и как?
-  Нашлись и крупы, и масло.
—  Молодец, становишься хозяйкой.
Денег Екатерина Ивановна Наташе дала, ной решение сходить к Плетневу поддержала.
Брат Дмитрий чуть не ежедневно заходил теперь к Наташе. Вме­сте читали очередное письмо от Пушкина. Дмитрий собирался тоже в Москву: он оформлял бумаги по опекунству над отцом. С ним Наташа п°слала письмо Пушкину. Он отвечал:240
«Какая ты умненькая, какая ты миленькая! Какое длинное письмо! Как оно дельно! Благодарствуй, женка. Продолжай, как начала, и я век за тебя буду Бога молить. Заключай с поваром какие хочешь условия, только бы не был я принужден, отобедав дома, ужинать в клубе. Карет­ник мой плут; взял с меня за починку 500руб., а в один месяц карета моя хоть брось. Это мне наука: не иметь дела с полуталантами. Фрибелиус или Иохим взяли бы с меня 100 руб. лишних, но зато не надули бы меня. Ради Бога, Машу не пачкай ни сливками, ни мазью... Кстати: смотри, не брюхата ли ты, а в таком случае береги себя на первых порах. Верхом не езди, а кокетничай как-нибудь иначе. Здесь о тебе все отзываются очень благосклонно. Твой Давыдов, говорят, женится на дурнушке. Вчера рас­сказали мне анекдот, который тебе сообщаю. В 1831 году, февраля 18-го, была свадьба на Никитской, в приходе Вознесения, в котором мы венча­лись. Во время церемонии двое молодых людей разговаривали между собою. Один из них нежно утешал другого, несчастного любовника венчаемой де­вицы. А несчастный любовник, с воздыханием и слезами, надеялся со вре­менем забыть безумную страсть etc.etc.etc. Княжны Вяземские слышали весь разговор и думают, что несчастный любовник был Давыдов. А я так думаю, Петушков или Буянов, или паче Сорохтин. Ты как? Не правда ли. интересный анекдот ?»
Посмеялись, ибо анекдот был про Наташу с Пушкиным.
«Твое намерение съездить к Плетневу похвально, но соберешься ли ты ? Съезди, женка, спасибо скажу. Что люди наши ? Каково с ними ладишь ? Вчера был у Вяземской, у ней отправлялся обоз, и я было с ним отпра­вил тебе письмо, но письмо забыли, а я его тебе препровождаю, чтоб не пропала ни строка пера моего для тебя и для потомства. Нащокин мил до чрезвычайности... Букли я отослал к Малиновским, они велели звать меня на вечер, но, вероятно, не поеду. Дела мои принимают вид хороший. Завтра начну хлопотать, и если через неделю не кончу, то оставлю все на попечение Нащокину, а сам отправлюсь к тебе - мой ангел, милая моя женка. Покамест прощай. Христос с тобою и с Машей. Видишь ли ты Катерину Ивановну? Сердечно ей кланяюсь, и целую ручку ей и тебе, мой ангел».
Только Пушкин уехал, Наташа поняла, что опять беременна, но ре­шила Пушкину не сообщать об этом до его возвращения. Расходы те­перь снова увеличатся, пусть он решает в Москве свои дела.
Ее опять мутило, поэтому она решила совсем не выезжать никуда-Каждый день часа по два писала Пушкину письма. Писала о том, что рано ложится спать. Знала, что это порадует мужа. Никого не прини­мает. Со слугами и кредиторами справляется.
Но неожиданно нагрянул дядя Наташи по ее бабушке Федор Мат­веевич Мусин-Пушкин. Наташа очень удивилась его визиту, потому что отношения с этой родней не поддерживались из-за скандальны*

241   Ss?
выходок сумасшедшей бабушки. Однако не принять его было неудоб­но.
Потом Наташа поймет, что Мусин-Пушкин просто воспользовался отсутствием Пушкина в семье.
Никакого дела у дядюшки ни к Наташе, ни к Пушкину не оказа­лось. Он просто хотел засвидетельствовать свое почтение родственни­це и... посмотреть на красавицу. Он так и сказал об этом, и наговорил Наталье Николаевне кучу комплиментов.
Наташа и про этот визит написала Пушкину. И получила отповедь от него.
«Вчера только успел отправить письмо на почту, получил от тебя целых три. Спасибо, жена. Спасибо и за то, что ложишься рано спать. Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства; принимать Пушкина тебе не следовало, во-первых, потому, что при мне он у нас ни разу не был, а во-вторых, хоть я в тебе и уверен, но не должно свету по­давать повод к сплетням. Вследствие сего деру тебя за ухо и целую неж­но, как будто ни в чем не бывало. Здесь я живу смирно и порядочно; хлопо­чу по делам, слушаю Нащокина и читаю «Мемуары» Дидро».
И Пушкин будто предвидел результат посещения жены родствен­ником. Мусин-Пушкин встал в ряды клеветников Пушкина и принял­ся по салонам его охаивать, хвалясь всем, как он навестил свою поки­нутую мужем красавицу-племянницу.
Наташа, узнав об этом, всплакнула. Еще Пушкину будет огорче­ние, но все-таки написала ему об этом. Лучше пусть он узнает обо всем от меня.
«Вот видишь, - отвечал Пушкин, - что я прав: нечего было тебе принимать Пушкина. Просидела бы ты у Идалии и не сердилась на меня. Теперь спасибо за твое милое, милое письмо. Я ждал от тебя грозы, ибо по моему расчету прежде воскресения ты письма от меня не получила; а ты так тиха, так снисходительна, так забавна, что чудо. Что это зна­чит ? Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и в разборчивости к женам друзей моих. Я только завидую тем из них, у коих супруги не кра­савицы, не ангелы прелести, не мадонны etc. etc. Знаешь русскую песню -
Не дай Бог хорошей жены, Хорошую жену часто в пир зовут.
... Дела мои идут чередом. С Нащокиным вижусь всякий день. У него в домике был пир: подали на стол мышонка в сметане под хреном в виде поросенка. Жаль, не было гостей. По своей духовной домик этот отказы-вает он тебе. Мне пришел в голову роман, и я, вероятно, за него примусь; "° покамест голова моя кругом идет при мысли о газете. Как-то слажу с нею?.. Целую Машу и благословляю, и тебя тоже, душа моя, мой ангел, вами».242
Заглянувшая к Наташе Катерина Ивановна снова застала свою племянницу в слезах.
-  Опять Пушкин что-то не то написал? Наташа кивнула головой.
-  Я тут с тоски умираю, а он по балам разъезжает.
-  По каким балам, он же по делам уехал?
-  Был на балу у графини Вяземской...
-  Ну, это  старая его приятельница и покровительница, не будешь же ты ревновать его к этой стареющей даме?
-  К ней, может, и нет. Но он пишет, что на балу были его старые любовницы Соллогуб, Урусова... Они сейчас в Москве, и он с ними танцевал, а может, с Соллогуб и уехал в гостиницу...
-  Ой, Наталья! Этак ты всю себя изведешь, если к каждой женщи­не Пушкина ревновать будешь. Он тебя любит?
-  Любит. Постоянно уверяет в этом. Дома он ласковый и внима­тельный.
-  В письмах про любовь пишет?
-  Пишет. В каждом письме.
-  Значит, ты  дура, что ревешь.
Тетушка успокоила Наташу, но та все-таки дала отповедь Пушкину в письме. Заодно отругала и за то, что ездит по баням с Нащокиным, значит, пьет там...
Пушкин в ответ отчитывал ее:
«По пунктам отвечаю на твои обвинения. 1)Русский человек в дороге не переодевается и, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, кото­рая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь ?
2)  В Москве письма принимаются к 12 часов — а я въехал в Тверскую за­ставу ровно в 11, следственно, и отложил писать к тебе до другого дня. Видишь ли, что я прав, а что ты кругом виновата ? Виновата 1)потому, что всякий вздор забираешь себе в голову, 2) потому что пакет Бенкен­дорфа (вероятно, важный) отсылаешь с досады на меня, Бог ведает куда,
3)  кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом, да еще жалуешься на свое положение, будто бы подобное нащокинскому!Женка, женка!., но оставим это. Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счеты, доишь кормилицу. Аи, да хват баба! Что хорошо, то хорошо. Здесь я не так-то деятелен. Насилу успел на­писать две доверенности, а денег не дождусь. Оставлю неоконченное дело на попечение Нащокину. Брат Дмитрий Николаевич здесь. Он в Калуге никакого не нашел акта, утверждающего болезненное состояние отца, и приехал хлопотать о том сюда. С Натальей Ивановной они сошлись и по­мирились. Она не хочет входить в управление имения и во всем полагается на Дмитрия Николаевича. Отец поговаривает о духовной; на днях будет он освидетельствован гражданским губернатором. К тебе пришлют для
243 SSf
подписания доверенность. Катерина Ивановна научит тебя, как со всем этим поступить. Вяземские едут после 14-ого. А я на днях. Следственно, нечего тебе и писать. Мне без тебя так скучно, так скучно, что не знаю, куда головы преклонить».
Вернувшись из Москвы, Пушкин застал свою жену в расстройстве. Квартира, которую они нанимали в мае, оказалась очень холодной, непригодной для проживания с детьми. Надо было искать другую.
А Пушкин дорогой простудилсядак что едва доехал.
-  Ладно, вот поправлюсь и займемся квартирой, - успокаивал Пушкин жену..
-  Это еще не все новости, Саша. Я опять брюхатая, - сообщила Наташа и заплакала.
Пушкин сразу подумал, что с изданием газеты теперь вряд ли что получится, предстоят новые семейные расходы. Но он хотел сына, по­этому обнял жену, расцеловал и сказал:
-  Ну вот и отлично. Родишь мне теперь Гаврилу.
-  Почему Гаврилу? - спросила Наташа, радостно вытирая слезы.
-  Ладно, потом обсудим, - сказал Пушкин. - Я вернулся совсем больным. Надо меня подлечить.
Пушкин был закаленным человеком. Много ходил пешком. Купал­ся чуть не до снега. Но страдал от «рюматизма» - ревматизма.
В этом раз простудился при возвращении из Москвы. Дождь со снегом, сильный ветер сопровождали его всю дорогу. Карета вязла в грязи. Пушкин выходил помогать толкать карету. Промочил ноги. А мокрые ноги в такую погоду - верная простуда. И приехал он в хо­лодную квартиру, по которой гулял сквозняк.
Пушкин слег. Очень сильно болели поясница, правая нога, не хва­тало сил встать, даже перевернуться с бока на бок было больно.
Вскоре к недугу прибавилась боль в правой руке, так что держать перо стало больно.
Наташа ворковала над больным, как голубица. Устроила мужу с до-Роги горячую ванну, сама вымыла его.
-  Ты, как ребенка, меня моешь, — смеялся Пушкин.
-  Ты и есть ребенок. Беспомощный, как Маша.
-  Ну не скажи: слуги вон как присмирели, как только я вернулся.
-  Хозяин потому что, - ласково утешала Наташа мужское самолю­бе Пушкина.
~ То-то, а ты - ребенок.
Наташа улыбалась. Она рада была, что Пушкин вернулся. Нездо­ров? _ Подлечим. Зато все вместе. И квартиру сменим, и заживем "Рипеваючи.
После ванны Наташа напоила мужа липовым чаем, закутала в ты-Сячу одеял и приказала спать.

244
-  Сон — лучшее лекарство.
-  Ты отличная сиделка, моя ненаглядная!  Как же я люблю тебя, душа моя! — говорил Пушкин. — Подставь мне свои губки...
Наташа наклонилась, поцеловала мужа, потрепала по курчавой го­лове, опять приказала:
-  Спать! — и вышла из комнаты.
«Господи, благодарю тебя за это счастье, за эту волшебную девочку, которой ты одарил меня, грешного, за непонятные заслуги мои», — ду­мал Пушкин.
Больной, он еще больше обожал свою жену. Неожиданный для нею дар сиделки в Наташе сделал его абсолютно счастливым.
Две недели провалялся Пушкин в постели, ничего не писал, мало читал. И две любимые женщины, Таша и Маша, тешили его.
«Я хочу, чтобы Пушкин болел вечно, - поймала Наташа себя на грешном желании. - Да, я хочу, чтобы он всегда был дома, пусть не со мной, а за работой в своем кабинете. Но не такой же ценой, не вечно больным?!»- одернула она себя.
Она помолилась за здоровье мужа, попросила Господа простить ее за грешные мысли.
И все-таки для себя отметила, что ей по-настоящему хорошо, когда они дома одни, своей семьей, без родных, друзей и знакомых.
Ну, кроме Екатерины Ивановны. Ей они всегда рады. И Загряж­ская любит Пушкина, и он ее обожает.
Вот и за время его болезни Екатерина Ивановна несколько раз за­езжала справиться, как Пушкин. Он радовался ей и болтал с нею без умолку. А Загряжская, видя сияющую от счастья Наташу, говорила ей тихо:
-  Дура ты, Наталья. Не нужен тебе вечно болеющий Пушкин. Во-первых, он кормилец семьи, и эта его затянувшаяся болезнь ввергнет вас в новые долги. И надоест он тебе, болеющий, сама в свет попро­сишься.
Маша тоже опять хворала. Но это уже стало нормой. К ней цепля­лись все заразы, все простуды и вообще не поймешь что. В общем, хлопоты и опасения по поводу болезней дочери стали для Наташи привычными.
-  Надо менять квартиру, - говорила Наташа. Вместе с тетушкой они искали теплую квартиру. И нашли. Все хлопоты по переезду пали на Наташу. Пушкин был беспомощен: ни сесть, ни лечь, ни встать без боли. Сам передвигался на новое место, как старик, с палочкой.
Переехали на Гороховую улицу. В новой квартире было 12 комнат, сарай для экипажей, конюшня на четыре стойла, сарай для дров, лед­ник и чердак для сушки белья. 3300 ассигнациями в год такое уд"' вольствие они должны были оплачивать.
245 S3?
Известие о предполагаемой газете Пушкина вызвало большой шум в обеих столицах. Друзья Пушкина радовались, враги унижали буду­щего издателя, считая его неспособным к такой деятельности, и су­лили провал. Все следили за действиями Пушкина в Москве. А когда вернулся и заболел, писали о том, что вот женился и замолчал, а то, что печатает слабее, «теряет живость и энергию, выдыхается».
-  Это из-за меня? - спрашивала Наташа Пушкина. - Я мешаю тебе работать?
-  Глупости, красавица ты моя. Ты только помогаешь мне. А эти газетные крикуны - глупые и завистливые. Писатель никогда не ис­писывается. Он всегда работает, даже если не пишет. Замысел рожда­ется непонятно где и когда. Едешь ли где-то или с людьми общаешься, вдруг - бац! Мысль родилась. Иногда ее сразу на бумагу кладешь, в другой раз носишься с ней, так и так ее крутишь, прежде чем она на бумагу попросится.
Работать мешали все растущие долги. С грустью Пушкин писал Нащокину:
«Что, любезный Павел Воинович?Получил ли ты нужные бумаги, взял ли ты себе малую толику... справил ли остальную тысячу с ломбарда, пришлешь ли мне что-нибудь?..»
Еще прихрамывая и опираясь на палку, Пушкин начал каждое утро ходить в архив и возвращался только к позднему обеду.
А по вечерам Пушкин вывозил жену. Он считал это своим долгом. Девочка и так насиделась дома: то - брюхатая, то с малышкой Машей, то без него, пока он в Москву ездил раз, второй. За ним больным уха­живала, с машкиными хворями измучилась. И опять беременна. Ско­ро уже опять нельзя будет выезжать. Надо ее потешить и здоровье тан­цами укрепить для следующих родов.
Наташа опять блистала. Все отмечали, что роды ей на пользу. Талия нисколько не увеличилась, цвет лица прелестный. И сплетницы опять принялись судить ее. Да не только сплетницы. Даже друг Гоголь осуж­дал Наталью Николаевну, якобы принуждающую Пушкина ездить по балам:
-  Пушкина нигде не встретитшь, как только на балах. Так он про-Фанжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и бо-Лее, необходимость, не затащат его в деревню.
Все друзья Пушкина были по-своему влюблены в Наташу. Зави-Довали счастью Пушкина. Горевали, что потеряли влюбленного друга, потоМу ехидничали.
Вяземский писал: «Пушкин волнист, струист, и редко ухватишь его. '■ его процветает красотою и славою. Не знаю, что он делает с холо-Crn0l0 My30fi своец но с законной трудится для потомства, и она опять с 6р>°шком».

246
И тоже друг, Плетнев:                                                                         i
-  Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, кото-; рый ничего не делает, как только утром перебирает в гадком своем сундуке старые к себе письма, а вечером возит жену свою по балам, не столько для ее потехи, сколько для собственной.
И Плетнев был прав. Наташа, хоть и радовалась балам, не очень-то к ним стремилась. И, танцуя, теперь думала только о Маше: не затем­пературила ли, уснула ли или опять капризничает до полуночи.
А Пушкину действительно доставляли огромное удовольствие восхищение его женой, преклонение перед ней, рои поклонников.
Он понимал, что и царские щедроты по отношению к нему, благо­даря Наташе. И он зорко следил, чтобы поклонение императора его жене не переходило границы. И требовал, чтобы дома Наташа под­робно пересказывала ему, о чем они говорили с императором во время танца, не нашептывал ли этот ловелас ей нежностей, не назначал ли тайного свидания.
Наташа все честно рассказывала. И как хитро и умело предотвра­щала момент, когда можно перейти к интимной беседе, уводила от нее, переключала внимание на другое.
-  Умница ты моя, - хвалил Пушкин жену и успокаивался. - Будь осторожна, не переиграй. Ссориться с императором себе дороже. Но и идти у него на поводу не смей.
-  Саша! - обижалась Наташа. - Я беременная.
—  А у вас это — не причина для отказа.
-  Саша, если ты не прекратишь говорить со мной в таком тоне, я обижусь.
-  Ну   ладно, ладно, милая. Я - так. Лучше соломку подложить, пока не упадешь. Слабее удар будет. Побольше о Гавриле нашем ду­май. Как он там поживает?
Наташа смеялась и подставляла Пушкину живот, чтобы послушал, как там Гаврила толкается.
-  Только вот расходы увеличатся, - приговаривал Пушкин.
—  Ты себя недооцениваешь, — говорила Наташа мужу. Ты первым поэт в России, а торговец Смирдин из тебя веревки вьет. Давай я буДУ ему твои рукописи продавать.
—  Валяй, — радостно смеясь, согласился Пушкин. — И как ты бу­дешь это провертывать?   Вот за сборник прежних стихотворений я, действительно, мало запросил. Только договор уже подписан, ничего не исправишь.
—  Еще как исправлю.
—  Но, как же, душа моя?
—  Вот явится к тебе Смирдин, а ты ему:

247
— Жена взяла у меня ру­копись и сама хочет отдать ее вам. Она ждет вас.
У них со Смирдиным была договоренность на пятьдесят золотых за ру­копись. И это-то Пушкин требовал, шутя, говорил: «Только - золотом. Супруга моя, красавица, не желает даже пачкаться с ассигна­циями. Строгая женщина. Требует только золото». Смирдин и согласился. А Пушкин с женой потом посмеялись над тем, как Смирдин на полном серьезе принял это шутливое заяв­ление Пушкина.
Смирдин и принес эти пятьдесят золотых. А Пуш­кин говорит ему, что руко­пись забрала жена и хочет поговорить с ним.
Смирдин очень удивился, но ему давно хотелось повидать красавицу-жену Пушкина, и он охотно согласился встретиться с нею.
Пушкин повел гостя прямо в будуар госпожи Пушкиной. В дверях постучал, женский голос ответил: «Входите». Пушкин удалился, а из­датель, волнуясь, открыл дверь. То, что он увидел, так смутило его, что °н порога переступить не посмел.
Женщина стояла у трюмо спиной к нему. Одной коленкой она ко­кетливо оперлась на табуретку, приподняв подол юбки, а горничная щнуровала ей атласный корсет.
~ Входите, я тороплюсь одеваться, - сказала госпожа Пушки-
На- — Я вас для того призвала к себе, чтобы объявить вам, что вы не
п°лучите от меня рукописи, пока не принесете мне сто золотых вместо
Пятидесяти... Мой муж дешево продал вам свои стихи... В шесть часов
Рчнесете деньги, тогда и получите рукопись...Прощайте...
Смирдин и слова вымолвить не смел. Наташа говорила скоро, тоном,
Допускающим возражений. Да издатель и не смел возражать. Говоря
> Наташа даже головы к нему не повернула, и лица ее Смирдин так и
Увидел, но и без того понял, что перед ним - царица. Жест, которым
Софья Карамзина248
она, красуясь перед зеркалом, поправляла свои локоны, был очаровате­лен, обворожителен.
Смирдин, не сказав ни слова, только поклонился и вышел из бу­дуара. Машинально пошел в кабинет Пушкина.
Пушкин сидел за столом, старательно изображая свою занятость. Увидев растерянное лицо своего издателя, он чуть не прыснул со сме-: ху, но сдержался, сказал:
-  Что? С женщиной труднее поладить, чем с самим автором? Не-! чего делать, надо вам ублажить мою жену; понадобилось ей заказать] новое бальное платье, где хочешь, подай денег...
-  Да-да, Александр Сергеевич, да-да, - только и вымолвил Смир< дин и быстренько вышел от Пушкиных. А они потом хохотали от душ: и долго не могли успокоиться.
К концу дня, как и требовала Наташа, Смирдин принес требуемы! ею деньги.
На балах Пушкин чаще не танцевал. Пока его жену нарасхват раз­бирали на кадрили, он вел мужские разговоры и краем глаза следил за успехами Наташи.
Оглушительный успех жены ласкал его самолюбие. Он не только не стихал, а возрастал. Наверное, не было ни одного мужчины, который, увидев Наталью Николаевну, остался бы равнодушным к ней.
И став матерью, и будучи опять беременна, она выглядела так све­жо и юно, что казалась девочкой.
И Пушкин не только не охладел к жене за два года семейной жизни, а любил ее все больше. Как и все другие мужчины, и женатые мужи, и царь, и студенты, он обожал ее не только за совершенно невероятную красоту, а удивительную при такой красоте простоту в поведении, ма­нерах, в разговоре. Пушкин не переставал удивляться, как, прекрасно владея светскими манерами, она оставалась в отношениях с любым человеком, царем и студентом, обаятельна проста, уважительна, вни­мательна, любезна. Никогда и нигде не стремилась разными женскими хитростями привлечь к себе мужское или женское внимание, но по­стоянно притягивала его.
Это — Божий дар, думал Пушкин. И еще все это от доброты ду­шевной. Ее доброта так безгранична, что многие принимают ее за до­ступность. И обожглись. Еще в пору своего сватовства Пушкин был поражен этим качеством невесты. Простота и полная доступность в разговоре, и мягкая, но абсолютно бескомпромисная твердость в от­казе, когда это касается ее чести и достоинства. Всепрощение, дружба с теми, кто за глаза оговаривает ее, и полный отказ, даже от открытого осуждения подруги за клевету, и уж, тем более, от ответного шага...
Из-за плохого самочувствия Наташа, бывало, отговаривала Пун1' кина ехать куда-то.
249 S3?
- Тебе полезно движение, - возражал он. - Ты весь день си­дишь дома, пока я работаю в архивах, - так хоть вечером подвигайся. И пусть тебя не забывают, скоро ты надолго выключишься из бальной
жизни.
Уже на восьмом месяце беременности Наташа, в последний день масленицы, на костюмированном балу в Главном управлении уделов «появилась в костюме жрицы солнца и имела успех. Император и им­ператрица подошли к ней, похвалили ее костюм, и император объявил
ее царицей бала».
—  Вот вам — королева бала, — обратился он к присутствующим. И все приняли это как должное. Только обсуждали:
—  Интересно, кто придумал этот костюм?
—  Пушкин — от тщеславия.
—  Жрица солнца - жена бога исскуств, поэта-бога. Или же сама Натали придумала? Мало ей славы первой красавицы, надо еще и бо­гиней стать...
—  А животик-то уже просматривается. Крепкая бабенка: и рожает, и танцует до самых родов, и красоты, фигуры при этом не теряет.
—  Потому что — богиня, — съязвил кто-то.
—  Да уж...
Пушкину льстил успех жены в свете. Мужские взгляды, ласкающие ее волшебную фигуру, вызывали не ревность, а горделивую улыбку. Ведь ему принадлежит это чудо природы, эта волшебная красавица.
И все-таки на балах он не просто скучал, а грустил. Грустил пото­му, что жаль было текущее без работы время.
Но вскоре Наташа опять почувствовала себя плохо, и Пушкины перестали ездить на балы. И Пушкин писал Нащокину в Москву:
«Клету будут у меня хлопоты. Наталья Николаевна брюхата опять, и носит довольно тяжело. Не приедешь ли ты крестить Гаврила Алексан­дровича ?»
Новый, 1833, год встречали семейно.
— Пушкин теперь весь поглощен Пугачевым, — говорила Наташа заглянувшей к ним Екатерине Ивановне. - Утром идет в архив, как на службу, хотя никто его к этому не обязывает. Все это для новой книги нужно ему. Собирает отовсюду книги, рукописи. Читает, читает. Уж и по вечерам ему теперь не хочется отрываться от работы. Мешаем мы ему. Хочет на лето отправить нас в Полотняный Завод, а сам поедет пу­тешествовать по местам Пугачева. Говорит, что не может создать жи-вУю картину, не побывав в местах, где проходило восстание. Мечтает Найти очевидцев восстания Пугачева, может, еще жив кто. И ругается, Потому что не ко всем документам его в архивах допускают. Не дают Посмотреть дело самого Пугачева.

250
- Это ему надо, чтобы живо все получилось. И ты не противоречь

ему,
-  Да я согласна! По сестрам, по Полотняному соскучилась.
-  Вот и хорошо. Вот и ладненько.
Но Пушкина все-таки тяготила светская жизнь. «Нет у меня досу­га, - жаловался он в письме Нащокину, - вольной холостой жизни, не­обходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде - все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требу­ют уединения».
Но он работал. Как-то заглянул Гоголь. Пушкин с утра велел нико­го к нему не пускать.
Гоголь поговорил с Натальей Николаевной.
-  Сидит, не вылезая из кабинета, - посетовала она. - Обедать не дозовешься.
-  Терпите, милейшая Наталья Николаевна,   ваш муж - гений. Историю Пугачева уже почти закончил. Читал нам у Жуковского. Это будет единственное у нас в этом роде сочинение... Интересу пропасть! Совершенный роман!
Работалось Пушкину хорошо, но денег это пока не давало. Надо было их искать.
-  Петербург мне не подходит ни в каком отношении; ни мои вку­сы, ни мои средства не могут приспособиться к нему. Надо уезжать в Михайловское или в Болдино, - говорил он жене.
-  Саша, деревню я люблю, столичная жизнь меня не прельщает. Но, Саша, где мы найдем в глуши учителей для детей? Детей надо вос­питывать и обучать, пока они поперек лавки лежат, а не тогда, когда только вдоль. Надо попробовать здесь жизнь наладить.
Пушкин был согласен с женой, и без архивов он теперь уже не мог выполнить свои замыслы.
-  Согласен. Давай  еще года два  попробуем  выбиться  из дол­гов, — соглашался Пушкин. — Вот «Историю Пугачева» издам, жур­нал начну издавать... может, и справимся... и архивные поиски закон­чу...   Греч настойчиво предлагает мне вступить в «Северную пчелу» и «Сына Отечества», надеясь, что вся наша братия пойдет за мной. И обещает мне по 1000 — 1200 рублей ежемесячно. Хоть и небольшие деньги, но были бы нелишними. Но, Ташенька, я не хочу есть из одной чашки с Булгариным.
-  Решай сам, Саша, я тебе в этом не советчица.
Роды приближались. Может быть, Пушкин просто затосковал по женскому телу или...
Только на одном из балов он вдруг открыто, на глазах у жены, при­нялся ухаживать за Соллогуб. И так увлекся, что не заметил, как жена его исчезла с бала.
I

Строгановский дворец в Санкт-Петербурге сегодня
251
Наташа,     бе­ременная,       тя­жело    пережива­ла   даже   легкие и       безобидные флирты       мужа, а тут - бессовест­ные,    на    глазах у  всех  ухажива­ния... И Пушкин даже не смотрел в ее сторону, а ведь она по-прежнему плохо  себя  чув­ствовала, и с ней уже бывало плохо на  балу.  А Пуш­кин так увлекся, что никого кругом не видел, в том числе и ее. Это было невыносимо, жар подступил к груди, душили слезы...
Не сказав ничего мужу, Наташа уехала с бала.
Пушкин вскоре хватился жены, принялся ее искать. Натальи Николаевны нигде не было. Он испугался, уж не врачи ли увезли
ее...
Спрашивал всех, не видели они Наталью Николаевну... Одни пожимали плечами, другие усмехались, кто-то острил:
—  Похитили ее! Кто-то поддел:
-  Проворонил красавицу?!
Об измене жены у него даже мысль не возникала, Наташа и его уже не подпускала к себе, он серьезно забеспокоился о здоровье жены и помчался домой.
Влетел в квартиру с криком:
—  Таша, Таша, ты дома?! Она не откликалась.
Слуга кивнул ему на спальню и шепнул: «Со слезами приехали-с».
Пушкин бросился в спальню. Наташа лежала на кушетке лицом к стене. Пушкин бросился к ней обеспокоенный, тихонько принялся ее Разворачивать:
-  Что? Что с тобой?
А Наташа неожиданно для него резко обернулась, влепила мужу °чень крепкую оплеуху и опять отвернулась.
Пушкин счастливо расхохотался. Он понял, что все дело в ревно-Сти. Наташа приревновала его к Соллогуб.252
Он был рад. Эта чудо-женщина, волшебная красавица, к ногам которой готов упасть любой мужчина, ревновала его, уродца, нище­го мужа, неспособного содержать семью в достатке. Ревновала! Этой ревностью она осчастливила его, и он, смеясь, принялся целовать На­ташу, нежно тормошить и приговаривать ласковые слова:
— Ангел мой, красавица моя бесценная, да есть ли кто на свете ми­лее тебя и прекраснее, ну прости меня, моя радость, и не смей волно­ваться, это не понравится нашему Гавриле, он даже заболеть может. Перестань сейчас же плакать. Ну Ташенька, ну милая ты моя, ну при­ложи еще раз мне свою тяжелую ручку, ой, тяжелую... Ну посмотри, вся щека у меня горит, как ошпаренная, посмотри, посмотри, что ты наделала с моей щекой, но я готов к тому, чтобы еще раз испытать твою тяжелую рученьку, только прости меня, душенька ты моя, а то я умру и Гаврила наш останется без отца...
Наташа, любившая шутки и сама умеющая пошутить с близкими, была не в силах сдержать смех и, отвернувшись от мужа, тряслась уже от смеха, а не от слез...
Пушкин, наконец, увидел это.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 7

Глава 7 МАТЕРИАЛЬНЫЕ ТРУДНОСТИ
Деньги, деньги... Подарки из Полотняного Завода. Бабушка и внучка. Пушкин берет долги брата на себя. Дача на Черной речке. Рождение сына. Болезнь дочери Маши. Прогулки по островам и набережной. Пушкин рвется в путешествие и ищет деньги. Отъезд Пушкина на Урал.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 7

254
Брат Дмитрий просил в письме Наташу купить для него в Пе­тербурге племеннную вороную лошадь. По поручению На­таши Пушкин съездил, выбрал лошадь, но купить не смог. Лошадь стоила 200 рублей, а у него и таких денег не было. Ему очень хотелось их найти, чтобы услужить свояку. Однако всем он уже был дол­жен. И на жизнь не хватало.
Дома установили строжайшую экономию. Пушкин приглашал Дми­трия в крестные, а Наташа просила брата Дмитрия прислать ей кре­постных для помощи, чтобы уволить наемных.
И вот пришел обоз из Завода. Гувернантка Нина Доля прислала сшитые ею для Наташи прелестные сапожки. Брат Дмитрий - сушеных фруктов, грибов и варенья, мальчишку для посылок, кучера и повара.
Мальчишке было лет десять, и он очень дичился Пушкиных. Долгой дорогой промерз и все время ежился.
Наташа приласкала его, накормила и отправила вниз, к слугам, при­казав хорошо его прогреть и поить много чаем с травами.
- И пусть он пока там пообвыкнет, - говорила она камердине­ру, — поручений в ближайшие дни не будет. Сначала ему ливрею со­шьют, потом кто-то его с городом познакомит, и уж только потом он приступит к своим обязанностям.
Кучера и повара она сразу подключила к делу.
Мать Наталья Ивановна подобрела к Наташе с рождением внучки. И сейчас, живя в Полотняном Заводе, в ожидании следующего внука активно включилась в заботы Наташи.
Прошлым летом Дмитрий присылал Наташе коляску с лошадьми. Теперь Наталья Ивановна советовала сыну, учитывая увеличивающееся семейство, послать Наташе не коляску, а четырехместный ландо.
Наташа радостно согласилась с матерью и писала брату, прося его прислать ландо к Пасхе:
«Да, пожалуйста, чтоб ландо был новомодным и красивым ради бога по­старайся».
В марте в Петербурге началась эпидемия гриппа. Наташа тоже слегла и пролежала всю первую неделю поста. Ей даже пускали кровь. Болела и Маша.
Родители Пушкина отправлялись на лето в Михайловское. С деньга­ми у них тоже было плохо. Решили похлопотать в Опекунском совете о перезалоге своего болдинского имения.
Зашли как-то к сыну проведать свою внучку Машеньку. Маша была как раз больна, капризничала, увидев бабушку с дедом, расплакалась... — Ну, полно-полно, — старалась Надежда Осиповна успокоить ма­лютку, — чистый ангел девочка, я уже люблю тебя, моя ненаглядная... Однако девочка не успокаивалась, пришлось оставить ее в покое. Вернувшись домой, Надежда Осиповна и Сергей Львович уселись писать письмо дочери Ольге, уехавшей в Варшаву к мужу: «Внучка наша
255 SS?
«хороша, как ангелок, — писал Сергей Львович, - хотел бы я, дорогая Олинька, чтоб ты ее увидела, ты почувствуешь соблазн написать ее пор­трет, ибо ничто как она не напоминает ангелов, написанных Рафаэлем».
«Я была в восторге, что снова вижу наших, — вторила ему Надежда Осиповна, - маленькая хороша как ангел и очень мила, чувствую, что по­люблю ее до безумия и буду баловницей, как все бабушки...».
Еще с одной заботой приезжали родители к сыну. Их сын Левушка, живя в Польше вроде бы под присмотром старшей сестры, опять набе­докурил, ему грозило серьезное наказание. И главное - он опять влез в огромные долги. Поэтому были затеяны и хлопоты о перезалоге име­ния. Только закончились хлопоты ничем.
Опекунский совет отказал пересматривать залог, уже неоднократно перезаложенный, и Пушкины были в отчаянье. Как помочь младшему сыну?
Вся надежда была теперь на Александра. Но он сам был без денег. Жена на сносях...
Однако Пушкин, в какой уже раз, живо включился в спасение свое­го любимого непутевого младшего брата.
Сначала надо было спасти его репутацию — увольнение его со служ­бы за проказы. И Пушкин, опять вместо творческой работы, пустился по своим высокопоставленным друзьям и знакомым.
Ему удалось убедить их, что брат, хоть и непутевый, но не безнадеж­ный — повзрослеет-поумнеет. И увольнение Льва Пушкина со службы было заменено отставкой.
Репутация брата была спасена. Теперь Пушкин кумекал, где найти денег, чтобы и со срочными долгами брат разделался. Этот вопрос был еще сложнее, потому что и без того Пушкин уже давно ломал голову, где взять денег для покрытия своих собственных долгов.
Пока по этому делу он ничего не придумал, но согласился взять дол­ги брата на себя.
Родители так обрадовались, что Надежда Осиповна всплакнула, ра-ДУюсь за своего любимчика. Но больше всех радовалась Наташа. Она Уже любила Левушку, как своего брата, очень сочувствовала ему и его Родителям и старательно уговаривала мужа взять, несмотря ни на что, на себя заботу о Левушке.
Весна приближала роды. Начались хлопоты о даче. Сняли большую Усадьбу Миллера на Черной речке, красивую, просторную, с большим садом. В двух этажах было пятнадцать комнат.
Но переезд пришлось отложить из-за Маши. Она перестала спать, njioxo ела, много плакала. Постоянный домашний врач Пушкиных Спасский затруднялся поставить девочке диагноз. Температуры не Ь1ло. Стул был нормальный. Желудочных внутренних болезней тоже Ие было заметно. Не было ни кашля, ни насморка. А Маша круглые сут-Ки плакала.

256
-  Эти созданьица, дети, так хрупки, что невозможно без содрогания смотреть на их страдания,- говорил Пушкин доктору.
—  Скорее всего, у нее режутся зубы,— говорил Спасский, — отсю­да   беспокойство и, может быть, боль. У большинства детей в ее воз­расте уже много зубов, а у Маши - ни одного. Она отстает в развитии от других детей. И не ходит еще, а давно пора. Почти не говорит...
-  Так она в меня, - усмехнулся Пушкин. - Няньки рассказывали, что я чуть ли не к двум годам только разговорился, а теперь рот не за­крываю.
-  Да, мальчики позднее девочек начинают говорить, часто только к полутора-двум годам.
-  Значит, из Машки вырастет женщина с мужским характером, — зг щищал Пушкин дочь. Он любил своего первенца и не хотел считать н| достатком Маши отставание в развитии. — «И вообще пишут, что ср« выдающихся людей много таких, как Машка, развитие которых шло медленно, а некоторых из-за этого считали даже идиотами. А они сте гениями».
Спасский только улыбался, слушая Пушкина.
Родители тоже не спали по ночам из-за Маши. А Наташа не отходи-' ла от девочки и днем. Наклоняться к дочери ей было уже тяжело из-за живота, и она просто сидела рядом с Машей, ласково гладила ее по го­ловке, держала ее ручки в своих.
Девочку немного успокаивала ласка матери, но ненадолго. Она опять плакала. И Наташа не находила себе места.
А Пушкин нервничал больше всех. Жаль было маленькую дочь. Тер­зали опасения за жену: на сносях она, а тут такие волнения. Невозмож­но было творчески работать. Надо было по делам ехать в Москву, а не­возможно было оставить жену и дочь в таком состоянии.
Дача Наташе очень нравилась, но больше всего она радовалась тому, что поселились в двух шагах от тетушек Катерины Ивановны и Натальи Кирилловны, которые жили на ферме.
И вместе с тетушками Наташа, будучи уже на последнем месяце бе­ременности, много гуляла по островам, выезжала в театр.
Самого Пушкина Наташа почти не видела. Рано утром он уходил пешком в Петербург работать в архивах, а возвращаясь, какой-то весь взъерошенный, задумчивый и неразговорчивый, уединялся в кабинете, работал над «Пугачевым», так он захватил его. Почти все повествова­ние и будет написано в эти весенние дни 1833 года, в апреле-мае, в пять недель.
—  Что-то мужа вашего совсем не видно! — с внешним сочувствием — а Наташа чувствовала, с внутренним злорадством — непременно спра­шивали ее отдыхающие на Черной речке.
—  Работает, — спокойно отвечала Наташа, — у него — вдохновение.
—  И над чем работает? — любопытствовали они.

257 S»?
-  О, это только Богу и поэту известно, - отвечала Наташа.
-  Уж и с вами не делится поэт своим секретом?
-  Об этом я умолчу. Секрет.
-  Вы вся такая секретная, — ехидничали знакомые с милейшей улыбкой.
Наташа с еще большей любезностью только руками разводила.
Вечером горела чья-то дача. Пожар собрал толпу глазеющих. Пуш­кин с Наташей тоже пришли. Помочь хозяевам уже было невозможно. И все только смотрели, как шарахается на ветру пламя. По крыше бега­ла кошка, жалобно мяукала, зовя на помощь, но никто ей помочь уже не мог, и прыгать ей было некуда: кругом бушевало пламя. Наташа уди­вилась, что Пушкин наблюдал за страданиями кошки с каким-то весе­лым восторгом.
-  Саша, тебе что, не жалко кошку?
-  Ну, может, и жалко, - засмеялся Пушкин, - но и весело. Я всег­да с восторгом смотрю на пожар, эту стихию, в несколько минут по­жирающую то, что люди годами считали самым важным: дом, мебель, одежду...
-  Но это ужасно: потерять все нажитое в несколько минут.
-  Так-то оно так, но и думы вызывает веселые о тщетности многих наших ежедневных усилий.
Пушкин сочинял письмо Бенкендорфу, считай - царю:
«В продолжении двух последних лет занимался я одними историческими изысканиями, не написав ни одной строчки чисто литературной. Мне не­обходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мною начатую и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду. Мне самому совестно тратить время на суетные занятия, но что делать ? Они одни доставляют мне неза­висимость и способ прожить с моим семейством в Петербурге, где труды мои, благодаря Государя, имеют цель более важную и полезную. Кроме жа­лованья, определенного мне щедростью Его величества, нет у меня посто­янного дохода; между тем жизнь в столице дорога и с умножением моего семейства умножаются и расходы. Может быть, Государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать в деревне: это роман, коего большая часть происходит в Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне по­сетить обе сии губернии...».
Он попал в замкнутый круг. Требовалось много денег на содержа­ние растущей семьи, надо было много работать для этого, а он не мог Работать. Плохо работал. Почти не работал. Поэтому хлопотал, где бы Занять денег. И собирался уехать поработать в деревню. В уединении, в ТиШине. Но надо было дождаться родов жены.
Гаврила Александрович, ставший Александром Александровичем, аШка, по-пушкински, родился 6 июля 1833 года, а 20 июля его окре-етИли в Предтеченской церкви на Каменном острове. И Нащокин, как258
просил Пушкин, приехал на крестины и стал крестным отцом младен-j ца, а крестной матерью - опять Екатерина Ивановна Загряжская.
У Наташи после родов началась грудница. Больно было брать на| руки маленького Сашку, а уж Машу — тем более, что очень обижало де­вочку, и она капризничала. Мази и примочки Наташе не очень-то no-j могали.
Пушкин мечтал сразу уехать в Казань и далее. Но на это надо былс еще испросить разрешения.
-  Подневольный я человек, — жаловался он жене. - Шагу без им<| ператорской милости шагнуть не могу. Нужно не только разрешений на отъезд получить, но и отпуск на несколько месяцев испросить, тоя дело непростое.
И он строчил письма Бенкендорфу, министру финансов.... А те пы-| тали: зачем надобно ехать, изложите подробно, куда и зачем ехать изво-| лите.
Весь июль прошел в этой переписке. Наконец 11 августа было полу-| чено увольнение в отпуск на четыре месяца в Казань и Оренбург.
Наташа с Екатериной Ивановной медленно шли по липовой аллее| чуть отстав от детей.
Впереди няня везла в коляске новорожденного. А чуть поодаль,| чтобы не разбудить сладко спавшего малыша, другая няня выгулива Машу.
-  Саша скоро опять уедет, — грустно говорила Наташа.
-  Когда? — спросила Загряжская.
-  Через неделю, — со слезами в голосе сказала Наташа.
-  Ты, Наталья, напрасно так расстраиваешься. Ты не одна оста-| нешься. Я рядом. И нянь хватает, и доктор близко.
-  Так-то так, но я только облегчилась, погулять бы нам вместе, по-| ездить по окрестностям вместе с ним...
-  Сущее дитя ты, Таша.   Со мной погуляешь и поездишь. Скор двор приезжает, балы и гулянья начнутся. С кавалерами потанцуешь| тебе их не занимать, роды делают тебя все красивее, а Пушкин все ;
но с тобой мало танцует.
-  Он своего роста стесняется.
-  Ну и напрасно. Эка невидаль в наше время - муж ниже жены! Да полно таких пар! И ничего, не стесняются. Правда, и танцуют мало с женами. Больше за ломберным столом просиживают или о политике судачат. Мало, мало занимаются мужья своими женами. Но Пушкин тебя покидает ради тебя же и семьи. Ну какая может быть у него работа в таком содоме: народу - полный дом, дети кричат...
-  Умом я понимаю, что дома ему сейчас работать трудно, но серД' цем... Я очень тоскую по нему, когда он уезжает, и даже дети ]

259 
ют эту тоску, - Наташа тихо заплакала, наклонив голову, чтобы шляпа закрыла ее глаза от посторонних.
-  Ну-ну, Ташенька, милая, да у вас вся жизнь еще впереди. Тебе только двадцать лет, многие твои сверстницы еще и не замужем. Вот детки подрастут, Пушкин распишется, из долгов выйдет, и пойдет ваша молодая жизнь развеселая, — она обняла племянницу за плечи, поцело­вала в щеку. - Выше голову. Ты - жена великого поэта. Сам Господь-Бог избрал тебя спутницей гения. Это очень тяжелая миссия. Так будь же ее достойна.
-  Я вас понимаю, - уже улыбаясь, говорила Наташа. - Я очень ста­раюсь. И когда Пушкин дома, полностью счастлива, несмотря на все трудности. Но, когда Пушкин уезжает, я не сплю ночами, очень бес­покоюсь о нем и чувствую себя одинокой и несчастной.
-  Ну вот, легок на помине! - воскликнула Загряжская.
-  Кто? - Из-за близорукости Наташа не видела, что навстречу им по берегу летел своей обычной стремительной походкой Пушкин, кото­рый только что прошагал до Черной речки из Петербурга и, не заглянув на дачу, зная, что в этот предвечерний час семейство его обычно про­гуливается, помчался искать Наташу с детьми.
Он весь светился от радости, что нашел их. Над спящим Сашкой он только постоял, сияя от удовольствия видеть сына, и жестами разгова­ривал с няней, выясняя,все ли в порядке.
Маша, завидев отца, заулыбалась ему навстречу. Пушкин подхва­тил дочь на руки, закружил, зацеловал, защекотал бакенбардами. Маша смеялась, уклонялась от его щекочащих бакенбард, пыталась что-то сказать, но ничего у нее не получалось.
-  Ну и не надо, ну и не говори ничего, — видя неудавшуюся попытку лочери связать .слова, сказал Пушкин. - Я люблю свою немую Машку.
Он начал подкидывать дочь вверх. Оба счастливо смеялись.
-  У них абсолютно одинаковый смех, - сказала Загряжская.
-  Да, я это давно заметила, — сказала Наташа, с опаской следя за 1ем, как Пушкин подбрасывает дочь.
-  Саша, поосторожней, не урони...
-  Не волнуйся, душа моя, смотри, как Машка радуется, разве мож­но лишать ее этого удовольствия?!
-  Любит он Машу, — сказала Екатерина Ивановна.
-  Души в ней не чает, — поддержала Наташа, улыбаясь и с любовью СлеДя за мужем и дочерью, как они оба звонко смеются. - Дитя да и только - оба.
Машу с трудом успокоили и оставили с няней, а взрослые втроем Ощли прогуляться по берегу.
" Как день прошел? - спросила Наташа мужа.
" Одна отрада — работа в архиве. Ты не представляешь, Таша, как
Интересно — держать в руках старинные, полуистлевшие странички260
с поразительными фактами, о которых мы или понятия не имеем  или' забыли. Каждая страничка вдохновляет на книгу, волнует воображение. Построить бы хижину вот здесь, на Черной речке, жить отшельником самой простой жизнью и писать, писать, писать... Наташа вздохнула:
-  Мы мешаем тебе.
-  Да не вы мешаете. Эта сумасшедшая суетная жизнь мешает. Хоть «Петра» я и напишу, но уже весь погряз в «Пугачеве», все происходит само собой, вроде бы без моего участия. И теперь я страстно желаю проехать по пугачевским местам, подышать воздухом той вольности, которая так грозно прокатилась по России. Поэтому сегодня в архиве был мало, а отправился хлопотать об этой поездке по уральским сте­пям... А Бенкендорф вместе с государем пытают: зачем ехать хочу, что мне там надо? Вот придется писать подробную записку-объяснение, за­чем мне надобно побывать в тех местах. В архиве узнал, что у Спасского в личной коллекции имеется любопытная рукопись некоего Рычкова, касающаяся времен Пугачева. Весь прямо горю желанием скорее уви­деть ее.
Загряжская, наблюдая, как Пушкин горячо говорит о своем деле, переглянулась улыбкой с Наташей.
-  В этом весь Саша, - сказала Наталья Николаевна. — Когда он над чем-то работает, он может думать только об этом. Вся остальная жизнь становится для него нереальной, призрачной. Он даже нас не замеча­ет, - сказала она последнюю фразу с задорной усмешкой, чтобы задеть Пушкина.
Он слушал жену молча и радовался, что она понимает его. И хоть это состояние сосредоточенности на работе ей не очень нравится, она сми­рилась и терпит.
«Она — умница, — думал Пушкин, — она — чудесная жена. И мне тя­жело расставаться с нею и с детьми. Ноя должен работать и поэтому должен ехать».
На последние, подзадоривающие, слова Наташи Пушкин усмехнул­ся и сказал:
-  Это она разозлить меня хочет, Екатерина Ивановна. Все, что я де­лаю, я делаю для моих прекрасных дам, Наташи и Машки, теперь еще и для Сашки. Всех их я обожаю. И Таша это прекрасно знает. И в поездку она меня, в отличие от императора, хотя имеет на меня больше прав, уже отпустила. Но ей грустно оттого, что я рвусь в дорогу. И она ревнует меня к этой дороге, — теперь он уже подзадоривал жену, — вот и злит меня. Я в сотый раз, Екатерина Ивановна, говорю: «Ваша племянни­ца — лучшая в мире девочка, женщина, мать. Я не перестаю благодарить Господа за то, что он послал мне это чудное создание. И я люблю ее все больше».
261  Ss?
-  Так и есть, - сказала Загряжская. - Берегите ее, Александр Сер­геевич. Я с вами согласна. Не знаю другой столь прекрасной лицом, душой и характером женщины, как Таша. Так что вы уж постарайтесь, Александр Сергеевич, чтобы она была счастлива.
-  Я стараюсь, Екатерина Ивановна, - сказал Пушкин и сразу по­грустнел. Потому что на данном жизненном пути все его старания ока­зывались напрасными.
Нащокин часто его выручал деньгами, а теперь сам был в долгах. Новые попытки продать «медную бабушку», приданое жены, опять не увенчались успехом.
-  Попроси у матери обещанное мне приданое, — говорила Ната­ша, - сама я не могу. Со мною она не церемонится.
-  Со мною тоже, — сказал Пушкин.
-  Попробуй через брата Дмитрия. Он любимец Маминьки, ему она не откажет. Пусть замолвит о нас словечко.
Все это было Пушкину очень неприятно. Дмитрий Гончаров вступал в наследственное владение Полотняным Заводом. Жаловался в письмах к младшей сестре, что хозяйство до крайности расстроено. Что доходов долго не будет, идут одни расходы. Что Наташа не будет пока получать от него полагавшейся ей доли доходов.
Но Пушкин, отправляясь в долгую поездку, обязан был обеспечить свое семейство на время отсутствия. Любым способом он должен до­стать эти средства.
От Наташи он узнал, что брат Дмитрий, чтобы вывести из кризи­са заводы, собирается взять в долг большую сумму у князя Голицына. И даже просил зятя, хорошо знакомого с Голицыным, посодействовать. Пушкин обещал. Наташа сказала:
-  А ведь Дмитрий и для нас может взять тысяч шесть у Голицына..
-  Умница ты моя, голубушка, твоя прекрасная головка и сообража­ет прекрасно.
И письмо к Дмитрию Николаевичу писали вместе.
« Так как Вы глава семейства, в которое я имел счастье войти, и являе­тесь для нас настоящим добрым братом, я решаюсь надоедать Вам, чтобы поговорить о моих делах. Семья моя увеличивается, мои занятия вынуж­дают меня жить в Петербурге, расходы идут своим чередом, и так как я Не считал возможным ограничить их в первый год своей женитьбы, долги так же увеличились. Я знаю, что в настоящее время Вы не можете ниче-го сделать для нас, имея на руках сильно расстроенное состояние, долги и поддерживая семейство, но если бы Наталья Ивановна была так добра Желать что-либо для Наташи, как бы мало то ни было, это было бы для Hqc большой помощью. Вам известно, что, зная о ее постоянно стесненных Сп>оятельствах, я никогда не докучал ей просьбами, но необходимость и ' алке долг меня к тому вынуждают, так, конечно, это не для себя, а толь-10 для Наташи и наших детей я думаю о будущем. Я не богат, а тепереш-262
ние мои занятия мешают мне посвятить себя литературным трудам, ко­торые давали мне средства к жизни. Если я умру, моя жена окажется на улице, а дети в нищете. Все это печально и приводит меня в уныние. Вы знаете, что Наташа должна была получить 300 душ от своего деда; На­талья Ивановна мне сказала сначала, что она дает ей 200. Ваш дед не' смог этого сделать, да я даже и не рассчитывал на это; Наталья Ивановна опасалась, как бы я не продал землю и не дал ей неприятного соседа; этого легко можно было бы избежать, достаточно было бы включить оговорку в дарственную, по которой Наташа не имела бы права продать землю. Мне чрезвычайно неприятно поднимать этот разговор, так как я же ведь не скряга и не ростовщик, хотя меня в этом и упрекали, но что поделаешь? Если Вы полагаете, что в этом письме нет ничего такого, что могло бы огорчить Наталью Ивановну, покажите его ей, в противном случае пого­ворите с ней об этом, но оставьте разговор, как только Вы увидите, что он ей неприятен».
Но и из этой затеи ничего не вышло.
18 августа Пушкин выехал в путешествие прямо с дачи на Черной речке с другом своим Соболевским. Погода была ужасная, фактиче­ски штормовая. Хлестал дождь. Вода в Неве поднималась на глазах. Но Пушкин не захотел пережидать непогоду. Свидетельство на вы­езд - на руках. Деньги для семьи он все же достал перед отъездом.
Пушкин уехал. На третьем году семейной жизни Наташа третий раз осталась одна. Не одна, ас двумя маленькими детьми, годовалой Ма­шей и месячным Сашкой. И грудница еще не прошла.
Пушкин уповал на тетушку Екатерину Ивановну, не пропадет с нею Наташа.

Глава 8 ДОЛГАЯ РАЗЛУКА
Ураган в Петербурге. Подробная Одиссея Пушкина. Болезнь Наташи. Ох уж эти Малинники! Решение денежных проблем. Неурожай в России. Влюбленность Дмитрия. Хлопоты Наташи о квартире. Письма, письма... Обида Наташи. Таинственное возвращение Пушкина. Радостная встреча. Рассказы Пушкина о путешествии. В салоне Одоевского. Прыгающая мебель.

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 8

264
До Торжка Пушкин ехал с Соболевским. Соболевский не­сколько лет был за границей, друзья давно не виделись и те­перь никак не могли наговориться.
В Торжке они расставались. Соболевский далее ехал в Москву, а Пушкин в Ярополец, к теще Наталье Ивановне Гончаровой.
Только Пушкин выехал с дачи, как началась буря. Вода в реке вста­вала дыбом. Бешеный ветер валил деревья, срывал крыши с домов. Все забились по домам. Но и дома был слышен вой ветра, удары падающих деревьев, грохот железа на доме. Звенели стекла в окнах, плясали став­ни закрытых окон.
Наташа, приказав нянькам строго следить за детьми, не подпускать к окнам, глаз с малышей не сводить, ушла в свою комнату и пала на ко­лени перед иконами.
— Господи, помоги путешествующим! Мужу моему помоги, чтобы! ничего с ним не случилось. Детей благослови, Господи!
Она надеялась, что Пушкин вернется, недалеко уехал, переждет не-] настье дома, хотя и здесь все грохотало и металось...
Куда там! Пушкин с восторгом наблюдал за стихией. Троицкий мост; полиция оцепила веревкой и не пускала на него экипажи, потому что; ворвавшаяся в Неву морская волна была так высока, что захлестывала| мост, и казалось, вот-вот снесет его.
Сначала Пушкин с другом решили было возвращаться, но уж очень:! не хотелось это делать. Посидели, подумали и решили попробовать^ пересечь Неву выше по течению, по другому мосту. И это удалось им.; Выехали из Петербурга.
Однако радоваться было преждевременно. «В лужицах была буря. Болота волновались белыми волнами». Весь Царскосельский проспект,: по которому они ехали, был завален упавшими деревьями. Приходи­лось выходить растаскивать деревья или объезжать их.
Эти дела Пушкин оставил на слугу Ипполита, а сам пошел с Собо-; левским пешком. Ветер дул им в спину, подгоняя. Так, разговаривая,: они и не заметили, как прошагали пятнадцать верст, «убивая по дороге^ змей, которые обрадовались с дуру солнцу и выползали на песок...».
И уже в Торжке Пушкин сел за письмо жене. Наверняка буря no-i бушевала и на Черной речке, и Наташа беспокоится о нем. А ему было! беспокойно о них: все ли обошлось?
Первые дни она не находила себе места. Обычно Пушкин и так дж не бывал дома, но теперь она чувствовала его отсутствие даже днем. К вечеру же становилось невыносимо тоскливо.
Дочь тоже почувствовала отъезд отца. Сказать еще ничего не могла, только больше стала капризничать, рвалась в кабинет Пушкина, отца.
265
-  Уехал папа, нет его, - уговаривала Наташа дочь, носила ее на руках по отцову кабинету, играя, заглядывала с дочерью под стол, за шкаф..., - нет папы, уехал...
И, поняв, что отца нет, Маша крепче прижималась к матери.
-  Ужас какой! - восклицала Екатерина Ивановна, к которой прим­чалась Наташа с письмом мужа и читала тетке Одиссеевы странствия
Пушкина..
«...Вчера прибыли мы благополучно в Торжок, где Соболевский сви­репствовал за нечистоту белья. Сегодня проснулись в 8 часов, завтрака­ли ашвно, а теперь отправляюсь в сторону, в Ярополец — а Соболевского оставляю наедине с швейцарским сыром. Вот, мой ангел, подробный отчет о моем путешествии. Ямщики закладывают коляску шестерней, стращая меня грязными, проселочными дорогами. Коли не утону в луже... буду пи­сать тебе из Яропольца. От тебя буду надеяться получить письма в Сим­бирске. Пиши мне о своей груднице и о прочем. Машу не балуй, а сама береги свое здоровье, не кокетничай в свои именины, 26-ого. Да бишь! — не с кем. Однако все-таки не кокетничай. Кланяюсь и целую ручку с... нежностию Катерине Ивановне. Тебя целую крепко и всех вас благословляю: тебя,
Машку и Сашку...»
—  Из Яропольца напишет, - с обидным предчувствием сказала На­таша Загряжской. - Наверняка, застрянет в любимых Малинниках, в которых был у него гарем.
—  Как гарем?
—  Там девушек полно, и все, как он рассказывал, были в него влю­блены.
—  Зачем же он такое тебе рассказывает?
—  Чтобы помучить меня, чтобы ревновала. Ему очень нравится, ког­да я его ревную.
—  Ну, это понятно. Ты так хороша, что ревность твоя для него на­града.
—  Ему награда, а мне мука.
—  Да на кого, милая, он может тебя променять, тебе подобной про­сто нет больше!
—  Спасибо, тетушка, только я ничего с собой не могу поделать. Как только увижу его говорящим с другой женщиной и улыбающимся ей своей великолепной улыбкой, так сердце у меня заходится.
—  Не подавай вида, терпи.
—  Я стараюсь, но это не всегда получается.
И Пушкин, как и предсказывала Наташа, заехал в Малинники. Толь­ко девушек там уже не было, разлетелись по стране, замуж повыходили. "из старых моих приятельниц, — писал Пушкин, — нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники...»266
С каждым письмом от мужа Наташа бегала к Загряжской, и заново прочитывала тетушке письмо Пушкина.
-  Ну  и шутник Пушкин! - сказала Екатерина Ивановна, слушая новое письмо.
-  Это он так всегда, с шуточками, да подковырочками.
«...Вельяшева, мною некогда воспетая, - продолжала Наташа, - жи­вет здесь в соседстве. Ноя к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу».
-  Вот молодец, - поддержала Загряжская.
-  Это все, чтобы меня позлить...
«...Здесь объедаюсь я вареньем и проиграл три рубля в двадцать четыре роббера в вист. Ты видишь, что во всех отношениях я здесь безопасен. Мно­го спрашивают о тебе; так же ли ты хороша, как сказывают, - и какая ты: брюнетка или блондинка, худенькая или плотненькая?.. Ты видишь, моя женка, что слава твоя распространилась по всем уездам. Довольна ли ты ? Будьте здоровы все; помнит ли меня Маша, и нет ли у нее новых за­тей? Прощай, моя плотненькая брюнетка... Я веду себя хорошо, и тебе не за что на меня дуться. Письмо это застанет тебя после именин. Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете — а душу твою люблю я еще более твоего лица. Прощай, мой ангел, целую тебя крепко».
Наташа, читая последние строчки, тихо плакала.
Екатерина Ивановна обняла ее и тоже прослезилась:
-  Счастливая ты, Ташенька, такие нежные слова муженек пишет.
-  Да, уж он умеет подластиться, - сказала Наташа, вытирая слезы и улыбаясь.
Пять дней писем от Пушкина не было, и Наташа волновалась: в Ма­линниках застрял или что случилось, должен бы уже доехать до Яро-польца.
Наконец, пришло письмо: «Поздравляю тебя со днем твоего ангела, мой ангел, целую тебя заочно в очи — и пишу тебе продолжение моих по­хождений из антресолей вашего Никитинского дома, куда прибыл я вчера благополучно из Яропольца. В Ярополец приехал я в середу поздно. Ната­лья Ивановна встретила меня как нельзя лучше. Я нашел ее здоровою, хотя подле нее лежала палка, без которой далеко ходить не может. Четверг я провел у нее. Много говорили о тебе, о Машке и о Катерине Ивановне. Мать, кажется, тебя к ней ревнует; но хотя она по своей привычке и жаловалась на прошедшее, однако с меньшей уже горечью. Ей очень хоте­лось бы, чтоб ты будущее лето провела у нее. Она живет очень уединенно и тихо в своем разоренном дворце и разводит огороды над прахом твоего прадедушки Дорошенки, к которому ходил я на поклонение... Я нашел в доме старую библиотеку, и Наталья Ивановна позволила мне выбрать нужные книги. Я отобрал их десятка три, которые к нам и прибудут с вареньем и

267 
наливками. Таким образом, набег мой на Ярополец был вовсе не напрасен... В Москве пробуду я несколько времени, то есть два или три дня. Коляска требует подправок. Дороги проселочные были скверные; меня насилу та­щили шестерней. В Казани буду я около третьего. Оттоле еду в Симбирск. Прощай, береги себя. Щлую всех вас.Кланяйся Катерине Ивановне».
Пушкин хотел было отправить семью на время своей долгой поезд­ки в Полотняный Завод. И Наташе этого хотелось. Она соскучилась по Полотняному и сестрам. Но Александра написала, что сам хозяин име­ния Дмитрий не решился огорчать свою любимую младшую сестру и попросил Александру написать Наташе, что не может этим летом при­нять семейство Пушкиных.
Хлопоты по перезакладке Болдинского имения тянулись еще с 1831 года, и Пушкин уже мало верил в успех этого дела. И еще перед от­ъездом Пушкин, отчаявшись, обратился к коллежскому асессору Ана­ньеву, которому и так уже был должен, еще раз помочь ему. И получил в долг две тысячи рублей, в залог своих книг у книготорговца Смирдина. На всякий случай Пушкин просил Дмитрия Гончарова позаботиться о Наташе и дать ей шесть тысяч из взятых в долг на восстановление хо­зяйства Полотняного Завода у князя Голицына - не без помощи Пуш­кина.
Перед отъездом Пушкин снял для семьи квартиру на зиму. Смотреть квартиру ездили вместе с Наташей. Она непременно сама хотела осмо­треть жилище: ей придется переезжать с дачи на квартиру без мужа, раз­мещать детей, слуг, домохозяйничать.
Квартира была на третьем этаже, что не очень удобно с малыми детьми. Двенадцать комнат плюс кухня на этом же этаже. Хороший вид из окна комнаты, которую она облюбовала для себя. И теплая комната с печкой для кабинета мужа. Есть сарай для экипажа, конюшня на че­тыре стойла, сарай для дров, ледник, чердак для «вешанья белья». Три тысячи триста рублей в год - недешево. Но квартира была отремонти­рована, чистая, в трех комнатах с - французскими обоями. В кухне ан­глийская плита, очаг с котлом и пирожная печь с машинкою.
Наняли квартиру на год, с оговоркой, что при желании можно и дальше жить, коль понравится.
За дачу и квартиру было уже уплачено вперед. Но все равно остав­шихся денег было мало для семейства и на поездку по Пугачевским ме­стам, и Пушкин продолжал искать деньги.
Книгопродавец Лисенков дал Пушкину за еще не проданные его книги три тысячи рублей.
И Нащокин давно уже по просьбе Пушкина хлопотал в Москве о том, чтобы перезаложить Пушкинскую часть Болдина по 50 рублей за Душу, чтобы получить деньги для пушкинского семейства. Пушкин оставил жене денег, но только на первое время: больше дать было нече-268
го, потому что отправляться в дальний путь без денег тоже было нельзя. И теперь Пушкин очень беспокоился, как там жена управляется.
И вот в Москве при встрече Нащокин обрадовал Пушкина, взял под свое поручительство у ростовщика для Пушкина деньги и послал их Наталье Николаевне. Пушкин тут же радостно сообщил в письме жене об этом.
А еще сообщал и неожиданное для Наташи. Наталья Ивановна рас­сказала ему, что брат Наташи Дмитрий влюбился в соседку матери в Яропольце графиню Надежду Чернышеву. По портрету. Потом раз ви­дел ее в церкви, и очень она ему понравилась. Он умолял мать похлопо­тать, готов жениться на графине.
Наталья Ивановна постаралась, через знакомых передала предло­жение Дмитрия, но Чернышева наотрез отказала. Говорили, что у нее уже есть возлюбленный и только что-то мешает им обвенчаться. Теперь Наталья Ивановна боится сообщить об отказе сыну.
Именины и день рождения Наташи скромно отметили с тетушкой Катериной Ивановной. Наташе нездоровилось. Простудилась, только вылечила грудницу, как опять пошли нарывы.
- Это ветер надул. Он был очень холодный, да еще пыльный. Пыль, забираясь в поры тела и вызывает у меня гнойники, а уж если тут и про­студа...
Она ужасно страдала. Фурункулы пошли по всему телу, больно было лежать, трудно было одеваться...
Радовало только то, что каждый день от Пушкина приходили письма.
«Вчера были твои именины, сегодня твое рождение. Поздравляю и себя, мой ангел.Вчера пил я твое здоровье у Киреевского с Шевыревым и Собо­левским... приехав поздно домой, нашел я у себя на столе...приглашение на вечер... Я не поехал за неимением бального платья и за небритие усов, ко­торые отрощаю в дорогу. Ты видишь, что в Москву мудрено попасть и не поплясать. Однако скучна Москва, пуста Москва, бедна Москва. Даже из­возчиков мало на ее скучных улицах... По своему обыкновению бродил я по книжным лавкам и ничего путного не нашел. Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в сундуке. От этого я так сердит сегодня, что не советую Машке капризничать и воевать с нянею: прибью. Целую тебя. Кланяюсь тетке —благословляю Машку с Сашкой».
Газеты писали о неурожае в центральных и южных губерниях. Двор еще был надаче, и Бенкендорф докладывал императору Николаю: «Им­перия почти на всем ее пространстве была постигнута неурожаем, а в некоторых губерниях земля не дала ровно ничего. Травы погорели, хлеб не уродился, огороды стояли пустые и даже картофель весь погиб... Вез-
269 Ssr
де сельское население было доведено до крайности, и жителям многих местностей грозили все ужасы голодной смерти».
Сообщение было тайное, но тут же распространилось среди отды­хающих на Черной речке.
-  Засуха уничтожила всю хлебородную полосу, - рассказывала За­гряжская Наташе, - голод уже начался, а с ним и народные волнения.
-  А как же Саша? - заволновалась Наташа о муже. - Что с ним
будет?
-  Ну, думаю, он-то не умрет с голода, - усмехнулась фрейлина. Он барин. Для него хлеб всегда найдется, были б деньги. А вот деревням
худо придется.
Наташа переживала за Дмитрия. Мать написала ей, что все лето в Яропольце крутился вокруг Надежды Чернышевой Андрей Николаевич Муравьев, живя в своем имении Осташево, вблизи от Яропольца. Кра­савец, поэт, пишущий на религиозные темы писатель. Наталья Иванов­на неоднократно виделась с ним в застольях у соседей, беседовала с ним на религиозные темы, и молодой человек очень понравился ей. С На­деждой он был очень обходителен. И она к нему ласкова.
Наталья Ивановна поняла, что ее застенчивый, немного заикающий­ся, глуховатый сын явно проигрывает на фоне такого жениха и надежд у него нет никаких. Об этом она и написала Наташе, прося уговорить Дмитрия отказаться от своей мечты. Наташу Дмитрий любил больше других сестер, считал ее очень рассудительной, часто советовался с нею, даже в хозяйственных делах, и слушался больше, чем других.
И Наташа писала Дмитрию «...зная твое благоразумие, я надеюсь, что твоя страсть потухнет так же быстро, как и зажглась».
А Пушкин сообщал с дороги: «Перед отъездом из Москвы я не успел тебе писать. Нащокин провожал меня шампанским, жженкой и молитва­ми. Каретник насилу выдал мне коляску; нет мне счастья с каретниками. Дорога хороша, но под Москвою нет лошадей, я повсюду ждал несколько ча­сов и насилу дотащился до Нижнего сегодня, то есть в пятые сутки. Успел только съездить в баню, а об городе скажу тебе только, что улицы широкие и мощеные, дома построены основательно. Еду на ярманку, которая свои последние штуки показывает, а завтра отправляюсь в Казань. Мой ангел, кажется, я глупо сделал, что оставил тебя и начал опять кочевую жизнь. Живо воображаю первое число. Тебя торопят за долги, Параша, повар, из­возчик, аптекарь, т-т Sichier etc., у тебя не хватает денег, Смирдин перед тобой извиняется, ты беспокоишься — и поделом. А это еще хорошая сто­рона картины — что, если у тебя опять нарывы, что, если Машка больна? А другие непредвиденные случаи... Пугачев не стоит этого. Того и гляди, я на него плюну — и явлюсь к тебе. Однако буду в Симбирске и там ожидаю найти писем от тебя. Ангел мой, если ты будешь умна, то есть здорова и спокойна, то я тебе из деревни привезу товару на сто рублей, как говорит-270
ся. Что у нас за погода! Дни жаркие, с утра маленькие морозы - роскошь! Так ли у вас? Гуляешь ли ты по Черной речке или еще взаперти? Во всяком случае береги себя. Скажи тетке, что хоть я и ревную ее к тебе, но прошу Христом и Богом тебя не покидать и глядеть за тобою. Прощайте, дети, до Казани. Целую всех вас равно крепко - тебя в особенности".
- Это еще не все, - сказала Наташа. - Он, видно, и впрямь очень тоскует, потому еще письмо написал, второе в один день:
«Мой ангел, я писал тебе сегодня, выпрыгнув из коляски и одурев с до­роги. Ничего тебе не сказал и ни о чем всеподданнейше не донес. Вот тебе отчет с самого Натальина дня...»
Пушкин подробно и скучно описал все встречи со старыми друзья­ми. Не растрогало ее и то, что там и сям он пил с друзьями за ее здоро­вье. Все это она пробежала глазами... Вот какое-то признание. Так она и знала! Всю дорогу до Нижнего ехал с какими-то двумя женщинами. Это она стала читать медленно и внимательно.
«Сказать ли тебе словечко, утерпит ли твое сердечко? Я нарочно тя­нул письмо рассказами о московских моих обедах, чтоб как можно позже дойти до сего рокового места; ну, так уж и быть, узнай, что на второй станции, где не давали мне лошадей, встретил я некую городничиху, еду­щую с теткой из Москвы к мужу и обижаемую на всех станциях. Она при­няла меня весьма дурно и нараспев начала меня усовещевать и уговаривать: как вам не стыдно? На что это похоже?Две тройки стоят на конюшне, а вы мне их одной со вчерашнего дня не даете. «Право ?» - сказал я и пошел взять эти тройки для себя. Городничиха, видя, что я не смотритель, очень смутилась, начала извиняться и так меня тронула, что я уступил ей одну тройку, на которую имела она всевозможные права, а сам нанял себе дру­гую, то есть третью, и уехал. Ты подумаешь, что это еще не беда. Постой, женка, еще не все. Городничиха и тетка так были восхищены моим рыцар­ским поступком, что решились от меня не отставать и путешествовать под моим покровительством, на что я великодушно и согласился. Таким об­разом и доехали мы почти до самого Нижнего - они отстали за три или четыре станции - и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь: хороша ли городничиха? Вот то-то, что не хороша, ангел мой, Таша, о том-mo я и горюю. — Уф!кончил. Отпусти и помилуй».
-  Вот шалун! - сказала Екатерина Ивановна.
—  Он всегда так меня злит, чтобы я ревновала его.
«...Ты видишь, - продолжала Наташа, - что несмотря на городничиху и ее тетку - я все еще люблю Гончарову Наташу, которую заочно целу\ куда ни попало. Прощай, красавица моя, кумир мой, прекрасное мое сокро вище, когда же я тебя опять увижу».
Наташа уже улыбалась. Пушкин знал, как можно порадовать свою Л королеву.

271  
В сентябре рано похолодало. Срочно решили перебираться в Петер­бург. Наташа поехала проведать нанятую квартиру, и обнаружила, что она занята. Хозяин сдал ее за более высокую цену.
Сначала Наташа ужасно расстроилась. Где найти новую?! Но быстро сориентировалась и нашла в центре города, у Летнего сада.
Пришлось заплатить аванс, на что ушло почти все оставленное Пушкиным.
К тому же у нее жил Сережа, младший и любимый брат. И ей очень хотелось его побаловать, пока он в столице и рядом с ней. Потому что ему предстоял отъезд в Нижегородский полк, где брат, с нежной ду­шой и добрым сердцем, совсем еще юный, всего восемнадцать лет, останется один, далеко от близких.
Поэтому деньги, оставленные Пушкиным, таяли очень быстро.
Сообщать Пушкину об этом не хотелось. Он сам там на Урале поч­ти без денег. И Наташа хоть на месте сидит, и на питании может эко­номить, а он все время в дороге, ест где попало, ездит... Его расходы больше.
Попробовала что-то вперед получить с издателей - не вышло. И тог­да решила кланяться брату. Решилась не сразу. Брату тоже, судя по письмам, приходится тяжело. Он при малых средствах пытался возро­дить разоренное хозяйство Полотняного Завода, содержал сестер и бра­тьев. И мать просила у него то на одно, то на другое.
Теперь и она вот обрушится со своими невзгодами.
«По поводу денег у меня к тебе просьба, которая возможно удивит тебя, но что делать, я сейчас в таком затруднительном положении и не могу обратиться к мужу, местопребывания которого не знаю, потому что он путешествует по России и только в конце сентября или начале октября будет в своем Нижегородском поместье, вот почему я беру на себя смелость умолять тебя помочь мне в стесненном положении, в каком я нахожусь, прислав по крайней мере несколько сот рублей, если, конечно, это тебя не обременит, в противном случае откажи мне наотрез и не сердись, что я обратилась к тебе с этой просьбой. Будь уверен, дорогой друг, что толь­ко необходимость вынуждает меня прибегать к твоему великодушию, так как иначе я никогда бы не решилась беспокоить тебя... Мой муж оставил мне достаточно денег, но я была вынуждена все их отдать хозяину квар­тиры, которую только что сняла; я не ожидала, что придется дать за­даток 1600рублей, вот почему я теперь без копейки в кармане... Прощай, дорогой Митинька, нежно целую тебя и прошу, пожалуйста, не сердись на меня за мою просьбу и забудь о ней, если ты не можешь ее выполнить».
Наташа хитрила. Связь с Пушкиным у нее была постоянно. Но не хотела она раскрывать это брату.
У Дмитрия денег тоже не было. Он пожурил в письме Пушкина, оставившего семейство в затруднительном положении, но на прось-272
бу любимой сестренки все же откликнулся. Разрешил Наташе занять где-то 500 рублей под его обязательство вернуть в ноябре. Имя Дми­трия Гончарова даже для столичных кредиторов было солидным, Ната­ша быстро нашла деньги и писала ему: «...дорогой Дмитрий... благодарю тебя миллион раз за 500 рублей, которые ты мне позволяешь занять. Я их уже нашла, но с обязательством уплатить в ноябре месяце. Как ты мне уже обещал, ради бога, постарайся быть точным, так как я в первый раз занимаю деньги, и еще у человека, которого мало знаю, и была бы в очень большом затруднении, если бы не сдержала слова. Эти деньги мне как с неба свалились, не знаю, как выразить тебе за них мою признательность, еще немного и я осталась бы без копейки, а оказаться в таком положении с маленькими детьми на руках было бы ужасно. Денег, которые муж: мне оставил, было бы более, чем достаточно до его возвращения, если бы я не была вынуждена уплатить 1600 рублей за квартиру; он и не подозревает, что я испытываю недостаток в деньгах, и у меня нет возможности из­вестить его, так как только в будущем месяце он будет иметь твердое местопребывание. Пишу тебе сейчас только об этом, я должна идти оде­ваться, чтобы обедать в гостях. Нежно тебя целую, Сережа также. Он пробудет у меня до 8 октября...»
И от приглашений на обеды Наташа не отказывалась теперь в целях экономии и брата с собой захватывала. Молодому холостому человеку везде будут рады.
Однако Дмитрию о расходах на брата Наташа даже не намекала. Знала, что старший брат сам поймет, что содержать в столице лишнего мужчину обходится в копеечку. Дмитрий, обязанный, как владелец гон-чаровского капитала, содержать младшего брата, надеялся сэкономить немного, пользуясь проживанием Сережи у сестры - не удалось.
Жили теперь недалеко от Летнего сада, на Пантелеймоновской ули­це, у Цепного моста, напротив церкви Святого Пантелеймона, в доме Оливье. Окна Наташиной комнаты выходили на храм, и Наташа, начи­нающая каждый день с молитвы, крестилась на икону Святого Панте­леймона на фасаде церкви, прося его о здоровье детей, мужа и своем.
Совсем рядом, на другом берегу Фонтанки, за Цепным мостом был Летний сад, там удобно было гулять с детьми.
Но она опять простыла, и снова пошли нарывы по телу. В квартире опять стоял дурной запах ее мази. Дети морщили нос, когда она к ним приближалась. И больше всего огорчало Наташу то, что она не может обнять детей, взять на руки. А это было самой большой радостью в ее жизни.
Зато теперь она подолгу писала Пушкину. Пушкин, уезжая, а потом в письмах все спрашивал, не брюхата ли она. Оба любили детей, но оба теперь хотели повременить с увеличением семьи - из-за долгов. И На-
273 
таша радостно сообщала теперь мужу, что она точно осталась пустой
после его отъезда.
«В доме - множество комнат, две большие детские и кабинет твой просторен, — писала она. — Я заплатила аванс 1600 рублей, и осталась без денег. Попросила Дмитрия разрешить мне взять в долг до ноября. Он разрешил, и я заняла 500рублей на нашу жизнь. Надеюсь, что ты к этому времени вернешься. Или Смирдина придется заставить заплатить за меня
долг...
Дети пока здоровы, хотя то и дело то кашель, то насморк, и я опять в
нарывах...»
От Пушкина письма приходили чуть ли не ежедневно. И Наташа
очень радовалась каждой весточке от мужа.
«Пишу тебе из деревни поэта Языкова, к которому заехал и не нашел дома. Третьего дня прибыл я в Симбирск и от Загряжского принял от тебя письмо. Оно обрадовало меня, мой ангел, - но я все-таки тебя побраню. У тебя нарывы, а ты пишешь мне четыре страницы кругом. Как тебе не совестно! Не могла ты мне сказать в четырех строчках о себе и о детях. Ну, так и быть. Дай бог теперь быть тебе здоровой... Если дом удобен, то нечего делать, бери его — но уж, по крайней мере, усиди в нем. Меня очень беспокоят твои обстоятельства, денег у тебя слишком мало. Того и гляди сделаешь новые долги, не расплатясь со старыми. Я путешествую, кажется, с пользою, но еще не на месте и ничего не написал. Я сплю и вижу приехать в Болдино и там запереться... Прости, ангел женка. Целую тебя и всех вас — благословляю детей от сердца. Береги себя. Я рад, что ты не брюхата. Кланяюсь Катерине Ивановне и брату Сергею. Пиши мне в Бол­дино... Пиши мне часто и о всяком вздоре, до тебя касающемся...»
Связь с Пушкиным на какое-то время, действительно, прервалась. Он направлялся теперь в Болдино. Спешил. Передвигался быстро. И Наташины письма оседали по старым его адресам. Поэтому из Бол-дина Пушкин прислал совсем печальное письмо жене: «Милый друг мой, я в Болдине со вчерашнего дня — думал здесь найти от тебя письма, и не нашел ни одного. Что с вами ? здорова ли ты ? здоровы ли дети ? сердце за­мирает, как подумаешь. Подъезжая к Болдину, у меня были самые мрачные предчувствия, так что не нашед о тебе никакого известия, я почти обра­зовался — так боялся я недоброй вести. Нет, мой друг: плохо путешество­вать женатому; то ли дело холостому! ни о чем не думаешь, ни о какой смерти не печалишься».
НаТаша, как всегда, всплакнула, читая письмо мужа.
Пушкин так беспокоился о них, что ей стало его жалко. Она тут же
Записала ему ласковое, даже нежное письмо, успокаивая, рассказав в
пЭДробностях о детях и о себе. Но все-таки, желая, чтобы муж быстрее
ВеРнулся домой, написала, как на обедах у Строгановых и Карамзиных

274
за ней настойчиво ухаживал кузен, а еще и Соболевский, и юный Карамзин...
Пушкину такое нельзя было писать. Одно дело, когда шлейф по­клонников у Наташи при нем, другое дело — без него.
«Еще брюхатою сделают», - подумал Пушкин.
Но письмо начал ласково: «Мой ангел, сейчас получаю от тебя вдруг два письма, первые после симбирского. Как они дошли до меня, не пони­маю... Две вещи меня беспокоят: то, что я оставил тебя без денег, а мо­жет быть, и брюхатою. Воображаю твои хлопоты и твою досаду. Слава Богу, что ты здорова, что Машка и Сашка живы и что ты, хоть и дорого, но дом наняла. Не стращай меня, женка, не говори, что ты искокетни-чалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать, - и без денег сядем на мель. Ты лучше оставь уж меня в покое, а я буду работать и спешить. Вот] уже неделю, как я в Болдине, привожу в порядок мои записки о Пугачеве, а стихи еще спят. Коли царь позволит мне «Записки», то у нас будет ты-1 сяч 30 чистых денег. Заплатим половину долгов и заживем припеваючи...) Не кокетничай с Соболевским и не сердись на Нащокина; слава Богу, что\ он прислал 1500р. - а о 180 не жалей; плюнь, да и только. Что такое 50р., i присланных тебе моим отцом? — уж не проценты ли 550, которых он мне\ должен ? Чего доброго ? Здесь мне очень советуют взять на себя наследство}, Василия Львовича; и мне хочется, но для этого нужны, во-первых, деньги, 3 а во-вторых, свободное время; а у меня ни того, ни другого... как-то, мой\ ангел, удадутся тебе балы ? В самом деле, не забрюхатела ли ты ? Что ты за недотыка? Прощай, душа. Я что-то сегодня не очень здоров. Животик болит... Целую и благословляю всех вас. Кланяюсь и от сердца благодарю тетку Катерину Ивановну за ее милые хлопоты. Прощай».
Весть о том, что жене Пушкина не на что купить молока для детей, привезла в Москву Анна Керн. Старшие Пушкины решили жить эту зиму в Москве. Анна Керн проездом остановилась у родителей Пуш­кина. Пушкины, приезжая в столицу, останавливались у Керн, а она у них - в Москве.
Керн просто пересказала столичную сплетню о том, что Пушкин уехал надолго за Урал, оставив семейство в бедственном положении. Что госпожу Пушкину каждый день одолевают кредиторы, включая бу­лочников и молочников, что малые дети Пушкина голодают, но жена процветает, по-прежнему на балах в роскошных платьях, кокетничает направо и налево.
Надежда Осиповна очень расстроилась. Даже если в сплетнях есть малось истинного положения, нельзя допустить, чтобы малютки го­лодали. Они вполне допускали, что Александр мог оставить семью без денег в надежде, что издатели будут выплачивать Наталье Николаевне гонорары. В долг ему уже дают неохотно.
275  
Старшие Пушкины, как всегда, тоже сидели без денег, но на молоко внукам все-таки наскребли и послали с Керн в Петербург пятьдесят ру­блей, которые слуга Керн и доставил Наташе от имени свекра.
Наташа не знала, что привезла их Керн, обрадовалась и этим день­гам, написала слова благодарности в Москву, и Пушкину о заботе его отца.
От Пушкина пришло еще письмо: «Мой ангел, одно слово:съезди к Плетневу и попроси его, чтоб он к моему приезду велел переписать из Со­брания законов(годов 1773,1774 и 1775) все указы, относящиеся к Пугаче­ву. Не забудь. Что твои обстоятельства? Что твое брюхо? Не жди меня в нынешний месяц, жди меня в конце ноября. Не мешай мне, не стращая меня, будь здорова, смотри за детьми, не кокетничай с царем, ни женихом княжны Любы. Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу - и привезу тебе про­пасть всякой всячины. Надеюсь, что Смирдин аккуратен. На днях пришлю ему стихов. Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия. Как Пушкин стихи. пишет - перед ним стоит штоф славнейшей настойки - он хлоп стакан, другой, третий - и уж начнет писать!- Это слава. Что касается до тебя, то слава о твоей кра­соте достигла до нашей попадьи, которая уверяет, что ты всем взяла, не только лицом, да и фигурой. Чего тебе больше. Прости, целую вас и благо­словляю. Тетке целую ручку. Говорит ли Маша? Ходит ли? Саше подсви­стываю. Прощай».
В Петербурге начались балы. Родственники Строгановы настаива­ли, чтобы Наташа бывала у них. Сестра Идалия Полетика сама заезжала за Наташей, чтобы ей не приходилось тратиться на выезды.
Наталья Николаевна и после двух родов была украшением бальных вечеров. Кавалеры, пользуясь отсутствием Пушкина, как пчелы роились вокруг нее. Наташу это не больно радовало. Когда такой успех был на глазах у Пушкина - ладно. Считала, что это подогревает интерес мужа к ней. Сейчас Пушкин был далеко. Она сама ревновала его до тоски ко всем неизвестным соблазнительницам, которых он встречает в своем путешествии. А нынешний успех, без Пушкина, только новые сплетни Родит, и они будут потом пересказаны Пушкину с грязью и пошлостью.
А пока она сама рассказывала мужу в письме о начале балов, о том, как она в новом платье, подаренном тетушкой Загряжской к новому бальному сезону, затмила саму Соллогуб, у которой даже злость в глазах появилась, когда она увидела Наташу в этом роскошном платье. Что все поклонники Соллогуб кинулись ухаживать за ней.
Наташа сама ревновала Пушкина к Соллогуб, с которой он танцевал и беседовал на каждом балу. И ей доносили, что Пушкин с графиней Соллогуб не только на балах интересничает, айв уединении. И Наташа х°тела показать мужу, что она поинтереснее Соллогуб.

276
«Получил сегодня письмо твое от 4 октября и сердечно тебя благо­дарю, - отвечал Пушкин. - В прошлое воскресенье не получил от тебя письма и имел глупость на тебя надуться; а вчера такое горе взяло, что и не запомню, чтоб на меня находила такая хандра. Радуюсь, что ты не брюхата и что ничего не помешает тебе отличиться на нынешних балах. Видно, твой Огарев охотник до Пушкиных, дай Бог ему ни дна, ни покрыш­ки! Кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, бла­гопристойности, важности - не говорю уже о беспорочности поведения, которое относится не к тону, а к чему-то уже важнейшему. Охота тебе, женка, соперничать с графиней Соллогуб. Ты красавица, ты бой-баба, а она шкурка. Что тебе перебивать у нее поклонников? Все равно кабы граф Шереметьев стал оттягивать у меня кистеневских моих мужиков. Кто же еще за тобой ухаживает, кроме Огарева ? Пришли мне список по азбучному порядку. Да напиши мне также, где ты бываешь и что Карамзи­ны, Мещерская и Вяземские... Что-то моя беззубая Пускина? Уж эти мне зубы! А каков Сашка рыжий ? Да в кого-то он рыж ? Не ожидал я этого от него. О себе тебе скажу, что я работаю лениво, через пень-колоду валю. Все эти дни голова болела, хандра грызла меня; нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет охоты; Бог знает, что со мною делается. Старом стала, и умом плохом. Приеду оживиться твоею молодостию, мой ангел. Но не жди меня прежде конца ноября; не хочу к тебе с пустыми руками явиться, взялся за гуж, не скажу, что не дюж. А ты не брани меня. Благодари мою бесценную Катерину Ивановну, которая не дает тебе воли в ложе. Целую ей ручки и прошу, ради Бога, не оставлять тебя на произвол твоих обо­жателей. Машку, Сашку рыжего и тебя целую и крещу, Господь с вами. Прощай, спать хочу».
Кончался октябрь, а Пушкин не возвращался. Писал, что и в Бол-дине этой осенью работается плохо, но не возвращался. Это обижало Наташу. И она была уверена, что он там задерживается из-за женщины. Потому продолжала в письмах подначивать его, рассказывая о своих поклонниках, часто привирая. Делала это, надеясь, что муж, приревно­вав ее, быстрее вернется домой.
Однако результат ее подначиваний вышел другим. И, получив оче­редное письмо от Пушкина, Наташа ужаснулась. Таким грубым Пуш­кина она еще не знала.
Наташа долго рыдала. Она слышала, как гувернантка ходила за две­рью, не решаясь постучать, зайти. Наташа старалась сдерживать рыда­ния, но у нее ничего не получалась. Как он посмел разговаривать с ней в таком тоне?! Называет сучкой... и все — грубо, отвратительно.
«Как он смел писать мне такое?! Я тут сижу без денег, изворачива­юсь, ищу в долг, чтобы купить лекарство и заплатить доктору, а он сло­няется по степям и весям, сам пишет, что не работается. Что же тогда он там делает, опять по соседкам слоняется, на лошади скачет, будто этим

277  
здесь нельзя заниматься? Вполне мог писать здесь, никто ему не меша­ет, все на цыпочках ходят, когда он работает...»
В таком разбитом состоянии Наташу и застала Катерина Ивановна. Она заехала за племянницей, чтобы вместе отправиться, как договори­лись вчера, к Строгановым. Там, кроме привычной компании, сегодня еше - известный заезжий музыкант. А тут...
-  Таша, что с тобой? Что случилось?
Наташа от сочувствующего тона тетушки еще больше расплакалась, но признаваться в причине слез ей не хотелось.
-  Дети заболели?
Наташа отрицательно покачала головой.
-  Из Полотняного что-то плохое?
Наташа опять отрицательно покачала головой.
-  С Пушкиным что-то случилось?
На этот раз Наташа головой не покачала, но по выражению лица племянницы Екатерина Ивановна поняла, что дело в Пушкине.
-  Письмо дурное прислал? - предположила она, увидев письмо пе­ред Наташей.
Теперь Наташа утвердительно покачала головой.
-  Дай сюда, - сказала тетушка, протянув руку к Наташе.
Однако Наташа не торопилась передать тетушке письмо мужа, как делала это обычно и охотно. Ей не хотелось, чтобы тетушка прочитала те гадости, которые Пушкин написал ей. Было стыдно. Она чувствовала себя оскорбленной, униженной.
-  Тогда перестань реветь. Иди умойся и одевайся.
-  Я не поеду, - сказала Наташа, посмотрев на себя в зеркало: глаза были красные, веки припухли...
-  Ладно. Может, и не поедем, хотя послушать музыканта хотелось, говорят, хорош. Но реветь прекращай. И напрасно не даешь мне пись­мо, я Пушкина отчихвощу. Бросил жену с малыми детьми, она, терпе-ливица, ждет его    не дождется, вся извелась, а он еще смеет обижать ее... А может, жена и напридумывала, на что обижаться?
Наташа отрицательно закачала головой.
-  Все, терпение мое лопнуло! Я хочу знать, чего тебе написал этот сумасшедший, давай письмо.
Наташа нерешительно протянула письмо.
Екатерина Ивановна уселась в кресло и принялась читать вслух: «Вчера получил я, мой друг, два от тебя письма. Спасибо; но я хочу не­множко тебя пожурить. Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смо-Щи: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. fi нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают ко­бели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу; есть чему радо-ваться!...»

278
-  Вот негодник!. И чего это ты ему такое написала, что он голову потерял от ревности?
-  Я нарочно написала, выдумала, что поклонники за мной бегают, чтобы быстрее приезжал, а он...
«Не только тебе, но и Парасковье Петровне легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобою ухаживают ? - не зна­ешь, на кого нападешь. Прочти басню А.Измайлова о Фоме и Кузьме. Фома накормил Кузьму икрой и селедкой. Кузьма стал просить пить, а Фома не дал. Кузьма и прибил Фому как каналью. Из этого поэт выводит следующее нравоучение: красавицы! Не кормите селедкой, если не хотите пить да­вать; не то можете наскочить на Кузьму. Видишь ли ? Прошу, чтоб у меня не было этих академических завтраков».
-  Ну   Пушкин, ну  Отелло! Задушил бы, если бы ты была рядом. И, знаешь, он прав. Прав в том, что не надо его заводить. А ведь умник. Отлично знает, что ты не изменяешь и не изменишь, но каков темпе­рамент! Мавр. Мавр да и только. Смотри, Наталья, он и придушить в такой момент может. Не заводи его. Не вызывай ревность. Так что сама заварила кашу, вот и получай.
«Теперь, мой ангел, — продолжала она читать письмо, — целую тебя как ни в чем не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь».
-  Смотри, никак успокоиться не может. Пытается, но никак не мо­жет. И что же такое ты ему накрутила?! Глупая ты, глупая. Кто не любит, тот не ревнует.
-  Но это ведь животная ревность.
-  А мужчины и есть животные. Это мы все о любви, да о любви, а у них - одна страсть.
«Гуляй, женка; только не загуливайся и меня не забывай. Мочи нет, хо­чется мне увидеть тебя причесанную a la Ninon; ты должна быть чудо как мила. Как ты прежде об этой старой курве не подумала и не переняла у ней ее прическу ?»
-  Ну Пушкин ну, разошелся! Да не реви ты, сама виновата.
«Опиши мне свое появление на балах, которые, как ты пишешь, вероят­но, уже открылись. Да, ангел мой, пожалуйста, не кокетничай. Я не рев­нив, да и знаю, что ты во все тяжкое не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышнею, что не сотте ilfaut, все, что vulgar... Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя. Ты спрашиваешь, как я живу и похорошел ли я ? Во-первых, отпустил я себе бороду; ус да борода — молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут. Просыпаюсь в семь часов, пью кофей и лежу до трех

279 
сов. Недавно расписался, и уже написал пропасть. В три часа сажусь вер­хом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До девяти часов - читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо... Машу целую и прошу меня помнить. Что это у Саши за сыпь ? Христос с вами. Благо­словляю и целую вас».
-  Ну и слава Богу, все здоровы! Пушкин картошкой да гречей пита­ется, ты тоже перебиваешься с хлеба на воду.
Но вот привезет он тебе мешок сочинений, расплатится с долгами...
-  Да не в деньгах дело. Я просто ужасно соскучилась, все ночи на­пролет плачу. Когда Сережа здесь жил, как-то легче мне было, не так тоскливо. А теперь порой такая тоска нападет, что кажется, что Пуш­кин никогда уже не приедет.
-  Ладно-ладно, скоро явится. Знала, за кого выходила. Поэту уединение требуется, чтобы расписаться.
-  Есть у него и здесь уединение.                                                        ;
-  Есть, да не то. Если хочешь, ему даже тоска нужна, ну, хоть по тебе. А когда ты рядом, какая тоска может быть? Тут ты рядом, неписа­ная красавица... Екатерина Ивановна обнимала племянницу, целовала в заплаканные глаза.
-  Вот он там тоскует по тебе, ревнует до полного умопомрачения, иначе это письмо не назовешь.   Вот в такие моменты у сочинитей хо­рошо пишется. Это не твои девичьи стишки про птички и цветочки. Это — гений. У него мировые проблемы.
Только отбыл в свой Нижегородский полк брат Сережа, приехал из Варшавы брат Пушкина Левушка. Остановился у Наташи. Теперь ему Наташа ссуживала деньги. Нельзя же молодому человеку гулять по сто­лице без средств. Наташа знала, что Пушкин любит своего Левушку так же, как она Сережу. И она его полюбила как брата.
Но и следующее письмо Пушкина, хоть он и старался его смягчить, было грубым и обидным..
«Друг мой женка, на прошедшей почте я не очень помню, что я тебе писал. Помнится, я был немножко сердит — и, кажется, письмо немно­го жестко. Повторю тебе помягче, что кокетство ни к чему доброму не ведет, и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лиша-ет молодой женщины того, без чего нет ни семейственного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения. Радоваться своими победами тебе нечего. Курва, у которой переняла ты прическу( NB: ты очень должна быть хороша в этой прическе; я об этом думал сегодня но­чью), Ninon говорила: «На сердце каждого мужчины написано: самой по­датливой». После этого, изволь гордиться похищением мужских сердец, '•одумай об этом хорошенько и не беспокой меня напрасно. Я скоро вы-еэлкаю, но несколько времени останусь в Москве, по делам. Женка, жен-ка! Я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши,280
останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, — для чего ? Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности etc.etc. He говоря о положении рогоносца, о коем прочел я на днях целую диссертацию в Брантоме. Что делает брат ? Я не советую ему идти в статскую службу, к которой он так же неспособен, как и к военной, но у него по крайней мере жопа здоровая, и на седле он все-таки далее уедет, чем на стуле в канцелярии. Покамест советую ему бить баклуши, занятие приятное и здоровое. Здесь я было вздумал взять наследство Василия Львовича. Но опека так ограбила его, что нельзя и подумать; разве не заступится ли Бенкендорф: попробую, приехав в Пе­тербург. При сем письмо отцу. Вероятно, уже он у вас. Я привезу тебе стишков много, но не разглашай этого: а то альманашники заедят меня. Пелую Машку, Сашку и тебя; благословляю тебя, Сашку и Машку; целую Машку и так далее, до семи раз. Желал бы я быть у тебя к теткиным именинам. Да Бог весть...»
Брат Дмитрий все еще мечтал о браке с соседкой по Яропольцу На­деждой Чернышевой.
Надо было как-то приблизиться к ней, и он просил Наташу войти в ее круг, а потом ввести и его.
Наташа старалась. Вошла в доверительные отношения с сестрой Чер­нышевой, графиней Пален. Однако Пален не продолжила отношения: и сама не откликалась на приглашения Натальи Николаевны навестить ее, и к себе не приглашала. Встречались только в свете. А там — никакой близости, лишь позы и лицемерие.
Дорогой Пушкин отрастил бороду и таким решил предстать перед женой. Озорство да и только. Озорство опасное: дворянам не разре­шалось носить бороду. Поэтому в Москве Пушкин показался только самым близким друзьям, никуда не выходил и никуда не ездил. Он так желал увидеть Наташу, ее испуганный взгляд при виде его бородатого, пощекотать ее бородой, что, не задерживаясь, как обычно, в Москве, помчался быстрее в Петербург.
Пушкину хотелось застать жену врасплох. Мало ли что она писала, а как все на самом деле? Три месяца его не было дома. От родов она уже оправилась. Тетушка скучать ей не даст, будет возить всюду. А красави­ца такая, да еще при отсутствии мужа, не может остаться без поклонни­ков. Уж кто-нибудь подсуетится, чтобы затуманить голову юной мама ше, чуть не круглый год брюхатой, а тут - облегченной.
«Роды только улучшают ее, - подумал Пушкин. - И так хороша, а < родов все женственнее и соблазнительнее становится. Чистая душа, вс Господь и бережет ее».

281
Чем ближе подъезжал Пушкин к Петербургу, тем больше возрастало его не­терпение, желание скорее обнять жену и детей. Почти три года, как он женат. А все больше и больше обожает Наташу. Разлука же возбу­дила пыл такой же, какой был в те два года назад, до свадьбы, когда он ухаживал за Наташей и ужасно стра­дал.
И хоть он верил своей Мадонне. Верил в то, что она любит его, что теперь у нее полно забот о детях, од­нако ревнивые мысли воз­никали. Ведь Таше всего 21 год. Красавица. Соблаз­нов полно. Не разбаловалась ли в отсутствие мужа? Не влюбилась ли в молоденько­го да смазливенького? Все женщины охочи до ласковых слов. Уж он-то женщин знает.
20 ноября приехал он в Петербург. Жены дома не застал.
«Так и знал, все на балах кружится».
Слуги сказали, что она у Карамзиных.
Пушкин переоделся, умылся и пошел в детскую.
Сашка встретил его букой. Заплакал, когда Пушкин взял его на
руки.
-  Забыл отца, забыл малыш, - ласкал и целовал Пушкин сына, ще­коча его бородой.
И тот, видно, почувствовал что-то родное в незнакомце. Перестал плакать, потянулся руками к курчавой бородке. Пушкин радостно за­хохотал, и малыш улыбнулся.
В это время в комнату внесли дочь.
-  Машка! Беззубая Пускина! - кинулся Пушкин к дочери.
Та не испугалась его бороды, признала отца по голосу и смеху и тоже обхватила ручонками его шею, прижалась к щеке. Пушкин даже прослезился, обнимая Машу.
-  Ну, моя молчальница, - отстранил он дочь, - покажи свои 3Убки.
Ольга Павлищева, сестра Пушкина282
Маша с радостью открыла рот: у нее было уже три зуба, и, видя, как | взрослых радуют ее зубы, она охотно их всем показывала.
—  Ах, ты уже не беззубая Пускина, а зубастая Пускина! А ну-ка ска­жи: «Папа приехал».
Маша застенчиво потупилась.
—  Плохо еще говорит Маша, - сказала няня Параша, - а вот ходить научилась.
—  Ну-ка, ну-ка, Пускина, покажи, как ты топаешь!
Пушкин отошел и поманил дочь к себе. Но Маша без него уже за­мечательно научилась ходить, потому преодолела расстояние до отца бегом и кинулась в объятия расставленных им рук.
Пушкин подхватил дочь и принялся, как раньше бывало, осторож­но, чтобы не задеть потолок, подбрасывать Машу - та заливисто хохо­тала, Пушкин тоже.
Слуги, няньки, гувернантки выстроились у двери, и все с улыбкой наблюдали за встречей Пушкина с детьми, радуясь возвращению хозяи­на, хотя и знали, что многим их вольностям теперь придет конец, а кое- | кого и приструнят хорошо.
Сашка тоже внимательно наблюдал за восторгами сестры и Пушкина.
Пушкин оставил свою милую Машу, попробовал так же подкиды- § вать Сашку. Но сына это испугало, и он заплакал.
—  Не признал еще, — Пушкин вернул сына в кроватку, погладил noj голове.
—  А теперь поеду искать жену, — сказал Пушкин.
—  Уж заждалась она вас, заждалась, - поддержали слуги идею xo-J зяина.
—  Однако заждалась, да не дождалась...
—  Да уж зазывали Карамзины очень. Сами Екатерина Андреевна за-| езжали, говорили: «Хватит кукситься, скоро будет твой Пушкин. А не| застанет тебя, так укор ему — не уезжай так надолго. Не оставляй моло-1 дую жену в тоске и тревоге...
—  Ах, защитники, ах, заговорщики, — смеясь говорил Пушкин.! Но ему приятно было, что слуги защищали Наташу, что не нашептыва-| ли ему об изменах хозяйки. - Вот я ее, эту соблазнительницу Екатери Андреевну, — шутливо ворчал Пушкин, собираясь.
И, оставив детей на попечении нянек, заторопился вон из дома Ждать, когда явится Наташа домой, он не мог. Он так соскучился п4 ней, так отчаянно тосковал, что не раз готов был на полпути бросить! дело и мчаться к своей Мадонне. И вот она — рядом, но нет ее. Пушкин») поехал к Карамзиным.
У дома Карамзиных он не сразу нашел свою карету, так много эки-1 пажей в этот вечер собралось возле Карамзиных.
283 
Наконец, нашел. Дядька Никита, по приказу Пушкина сопрово­ждавший Наташу на выездах, радостно приветствовал хозяина.
Пушкин уселся в карете и послал Никиту сказать Наталье Никола­евне, чтобы она немедленно ехала домой по очень важному делу, но за­претил дядьке сообщать, что он в карете.
Наталья Николаевна побледнела, когда Никита вызвал ее из залы.
-  Что, что? С детьми что-то?
-  Да нет, Наталья Николаевна, не волнуйтесь, с детьми все в порядке. Только вам велено по очень важному делу домой немедленно явиться.
-  Что это еще за важное дело, если с детьми все в порядке? И кем это велено?
Никита мялся, не зная, что сказать.
-  Пушкин приехал?!   - вдруг просияла она, догадавшись, что это проделки мужа.
Никита не возражал, мялся, потом промычал: «Говорить не велено».
-  Ах так! Говорить не велено! Так скажите-ка этому неизвестному, что госпожа Пушкина танцует мазурку с князем Вяземским.
Вяземский, ближайший друг Пушкина, оказывал его жене повы­шенное внимание. И Пушкин знал об этом. И теперь Наташа хотела за­деть так долго отсутствовавшего мужа. Пусть поревнует.
Никита передал Пушкину, как велела госпожа.
Пушкин расхохотался, выслушав слугу. И опять послал его к жене, сказав, чтобы она ехала домой безотлагательно.
На этот раз Наталья Николаевна подчинилась беспрекословно, от­правилась в карету...
А вот то, что Пушкин ждет ее в карете, а не дома, Никита не сказал, и Наташа вскрикнула от испуга, когда, войдя в карету, в темноте вдруг попала в объятия бородатого мужчины.
Пушкин был в восторге. Хохотал как ребенок.
Наташа сразу узнала мужа, теребила его бороду, смеялась вместе с ним, она очень любила его звонкий, увлекающий всех смех.
Наташа была в роскошном новом розовом платье, чудная, прекрас­но пахнущая, веселая. И счастливый Пушкин с такой страстью принял­ся ее ласкать и теребить, что ей пришлось останавливать супруга:
-  Ты  с ума сошел,   Пушкин,.   Ну не  в  карете  же,   потерпи  до Дома, - сдерживала она мужа.
-  Пошел! - рыкнул Пушкин Никите. - Галопом! Чтобы в миг быть Дома1
Дядька, смеясь, ответил:
-  Слушаюсь! - и погнал лошадей.
Наташа была счастлива, что муж, наконец, вернулся. По-прежнему Любящий, изголодавшийся. Кроме его любви, ей больше ничего не надо 1о. К нужде она привыкла с детства. Мать всегда во всем их огра-284
ничивала. К долгам она тоже привыкла. С самой их свадьбы Пушкин всегда был в долгах. Одни отдавал и погружался в другие. Теперь же, с возвращением Пушкина, возможно, и от долгов удастся освободиться. Пушкин писал, что много всего сочинил. На следующий день она пытала мужа:
-  Ну, расскажи теперь, Саша, как попутешествовал, не зря ли мы без тебя так скучали?
-  Не зря, душа моя, не зря, моя милая, самая лучшая в мире жен­ка. Для Сашки и Машки привез отличные сказки «О мертвой царевне и семи богатырях» и «Сказку о рыбаке и рыбке». Чуть не половину «Мед­ного всадника» - о Петре. Закончил «Анджело», хоть сразу в печать, несколько переводов из Мицкевича, «Пугачева» закончил, и вот послу­шай:
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной
К себе меня влечет.
Сказать вам откровенно,
Из годовых времен я рад лишь ей одной,
В ней много доброго; любовник не тщеславный,
Я нечто в ней нашел мечтою своенравной...
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса,
В их сенях ветра шум и свежее дыханье,
И мглой волнистою покрыты небеса,
И редкий солнца луч, и первые морозы,
И отдаленные седой зимы угрозы....
-  Это целый цикл об осени, тебе нравится?
-  Мне все твое нравится, Саша. Так просто, так звучно, весело и пе­чально — одновременно. Так еще о временах года никто не говорил. Это в школьные учебники включат, вот увидишь. Я с детьми разучу, чуть подрастут. Ты, Пушкин, — гений.
-  Узнал я, нашел и записал так много, что не на одну вещь хватит. Только об этом ты потом в готовой повести прочитаешь. Если я буду рассказывать об узнанном, мне писать об этом расхочется. А вот о ко­мических случаях расскажу. По Уралу слух прошел, что еду я вовсе не по литературным делам. А по особому государеву предписанию, с тайною
285 SS?
проверкой. Далеко они от столицы. Творят там, что вздумают, поэтому
и боятся.
А мне этот слух кстати был. Встречали как дорогого гостя, кормили-поили задарма. Кошельку моему экономия получилась.
Наташа улыбалась, ласково глядя на мужа.
-  Я рада, что ты, Пушкин, вообще вернулся живой из голодных краев, а ты еще и с экономией вернулся...
Пушкин потрепал насмехающуюся над ним жену   и уже серьезно
сказал:
-  Да, голод в России жуткий. В моем Болдине у многих крестьян уже с осени - ни зернышка хлеба. Большинство и до января запасами не продержатся. Но это - печальное. Я так рад, что вернулся, что ничем не хочу тебя печалить. Лучше опять смешное расскажу. Езжу я, значит, по деревням и весям, все осматриваю, людей расспрашиваю. Казачку старую уж больно интересную встретил в одной оренбургской слободе. Уж так она охотно рассказывала о пугачевских днях, песню даже спела.
Радехонек я был.
Только это, значит, я отошел от нее и уехал, местные бабы, издали наблюдавшие за нашей беседой, налетели на нее:
-  Ты с антихристом говорила! Антихристу песни пела! В тюрьму
тебя посадют теперь!
-  Какой антихрист?! - отбивалась сначала баба.- Он сочинителем назвался, сказывал, что книгу будет сочинять о Пугачеве.
-  Он скажет! - не сдавались бабы, - ты когти-то у него видела? Длиннющие, как у черта. И обличьем - вылитый черт.
Наташа умирала со смеху:
-  Черт и есть, особенно с бородой-то.
-  Сбрею ее завтра же.
-  Зачем? Полный комплект черта: бородища, когтищи...
-  Ах ты проказница! Слушай дальше. До того напугали бабы мою старуху, что она спать перестала, боясь казни. Измучилась вся и реши­ла идти навстречу судьбе. На телеге в Оренбург поехала к начальству: «Казните скорее, люди добрые, виновата, Антихристу песни распевала, тайны войны Пугачевой рассказывала.
Чиновники посмеялись над бабьими страхами и на полном серьезе заверили ее, что правильно все сделала. Самим царем этот сочинитель послан собирать правду о пугачевском бунте.
Они еще вместе посмеялись над темнотой русского народа. Оба на­радоваться не могли встрече. И то и дело обнимались и целовались.
-  А где же ты Гаврилу нашего потерял?
-  Ой, я совсем забыл тебе рассказать. Гаврила за дорогу совсем от Рук отбился, пьет и пьет. Только,и следи за ним. Вот и из Москвы выез­жали: он - пьянешенек. Да спал бы хоть. А он матерится, песни горла-286
нит. Устал я от него. Говорю: слезай с козел. Он слез. А я поехал, оставив его на дороге. Он - в слезы, в истерику. Только на меня это не подей­ствовало.
—  И что? Так и оставил его на дороге?
—  Так и оставил.
—  Ну как же, Саша? Что с ним будет?
—  Ничего. Мы немного от Москвы отъехали. К Нащокину вернется, 1 а потом с оказией к нам. Или у вас на Никитской поживет. Уж очень он меня разозлил. И хватит о нем.
Теперь ты рассказывай, — нарочито строгим тоном начал допраши­вать Пушкин жену. - С кем танцевала на балах, с кем кокетничала?
Ташу радовал этот допрос. Небезразлично, значит, Пушкину, с кем она танцует и кокетничает. И тоже нарочито с задором и вызовом она принялась перечислять, загибая пальцы, своих кавалеров.
—  Это уж слишком, душа моя, - сказал, Пушкин, улыбаясь и об­нимая жену, когда пальцы ее рук все были загнуты, — слишком много, душа моя, вот даже пальцев не хватает. Я понимаю, что ты первая кра­савица во вселенной, что все кавалеры(когда он злился и ревновал, то говорил «кобели») у твоих ног. Но ты замужняя дама и должна отпугивать их.                                                                                                       :
—  Я стараюсь, - тихо и радостно смеялась Наташа, счастливая от его  поцелуев и ласки, и подзадоривала мужа. - Я стараюсь, но они очень  привязчивы, а когда мой муж месяцами пропадает где-то, ухаживает :: там за другими женщинами, то мне и отпугивать кавалеров не хочетс Хочется, чтобы меня тоже ласкали.
—  Не смей так говорить, Таша! — прервал ее Пушкин. — Даже в шутку не смей так говорить!
—  Тебе, значит, с городничихами флиртовать можно, а мне - нет?
—  Не было у меня в моих странствиях ни одной женщины. И по ла ске твоей я скучал не меньше, чем ты по моей. С тобой хоть дети были. А я    всегда один. Все люди — это — не вы. Я скучал по вас безумно. И даже в любимом Болдине накатывала вдруг такая тоска, что хотелось мчаться к вам немедленно. Но я подавлял это желание. Я должен был работать, для вас это нужно.
—  Саша, успокойся, я все это понимаю, - успокаивала Наташа мужа, - но меня и дети, забота о них, их болезни не отвлекали от по­стоянной тоски. Я всегда неспокойна, когда тебя нет дома. А в этот раз тебя не было так долго, что у меня уже силы кончились, чтобы бороться со своей тоской.
—  Однако застал я тебя, тоскующую,  на балу. И едва выманил от­туда, — перевел упрек жены Пушкин опять в шутливое русло.

287 
-  Вот-вот, я перестала уже тебя ждать, - поддержала Наташа шут­ливый тон мужа, — и пустилась во все тяжкие. Твой друг Вяземский, кстати, очень забавляет меня в твое отсутствие, всячески ухаживает.
—  Я ему голову оторву, - смеялся Пушкин. - Каков друг?! А впро­чем, я думаю, что он это делает для того, чтобы спасти тебя, кокетку, от других кавалеров, пока я в странствиях.
-  Ты что, задание ему такое дал? - возмутилась разочарованно
Таша.
—  Не давал я ему никакого поручения, успокойся, он действительно симпатизирует тебе. И кто вообще в тебя не влюбляется? Всё, хватит, завтра идем к Одоевскому. Я еще не представлял тебя ему. У него вся столичная аристократия бывает.
С князем, писателем, музыкальным критиком, общественным дея­телем Владимиром Федоровичем Одоевским Пушкин был знаком дав­но. Постоянно посещал его салон. Сейчас Одоевские снимали квартиру во флигеле дома Ланской в Мошковом переулке
Одоевский активно поддерживал Пушкина в стремлении издавать журнал, обещал помощь.
Разговоры велись в двух маленьких комнатках первого этажа. И, ког­да Пушкин вошел туда со своей женой, все замолчали и уставились на
Наташу.
-  Кто это? — шепотом спрашивал Одоевский.  Неужели эта строй­ная как пальма, в платье из черного атласа с закрытым горлом, эта вол­шебная красавица—жена Пушкина?
-  Она самая.
-  Бог мой, и Пушкин не побоялся взять такую красавицу?!
-  Говорят, что она любит его и верна ему.
-  Трудно поверить. Смотри, она в миг очаровала всех, и все уж муж­чины влюблены в нее. Разве можно устоять при таком влиянии на лю­дей?!
Тут все были свои и разговаривали громко, горячо. Наташа в разго­воре не участвовала, только кивала очаровательной головкой.
-  А теперь Пушкин поделится своей странническою котомкою...
-  Просим,просим. Одоевский следил за Наташей.
«Глупа, что ли? - думал он. - За весь вечер - ни слова. Бедный Пуш­кин: утонул в красоте, а она редко сочетается в женщине с умом».
Но мнение Одоевского о Наталье Николаевне потом изменилось. Они подружились и вместе опекали Пушкина в издательских делах.
К концу вечера хозяева пригласили гостей на второй этаж к чаю. Сама княгиня сидела за самоваром и разливала чай. К ней подходили Жуковский, Вяземский, работник французского посольства, князь Ша-288
289
ховской, драматург... Для всех она находила какие-то ласковые слова, так что все отходили от нее довольные вечером.
С Натальей Николаевной Пушкиной княгиня Шаховская была осо­бенно приветлива, уважая ее молодость, поразительную скромность и воспитанность. Ободрила, пригласила приезжать к ним и без Пушкина.
В декабре 1833 у Жуковского какой-то заезжий немецкий дилетант читал «Фауста». Читал плохо. Только чтение закончилось — заговори­ли о странном происшествии. В доме ведомства придворной конюшни «мебели вздумали двигаться и прыгать». Завели следствие, однако оно ничего не дало. Пригласили попа. И во время молебна «стулья и столы не хотели стоять смирно».
-  Это потому,  что мебель -  придворная  и  просится  в Анич­ков, — съязвил Пушкин.
-  Чудес много, грабят теперь прямо на Дворцовой площади.
-  Потому что полиция занимается политикой, а не ворами и мосто­вою, — опять встрял Пушкин.
А в прессе Пушкина продолжали травить. Вот де, мол, «Онегина» читатель раньше по 40 рублей расхватывал, а теперь по 12 рублей никто не берет.
А другие успокаивали читателя: «Сей талант не упал; он еще полон силы и жизни, но он, подобно соловью, теперь не в поре и не на месте пения...»
-  Ну что ж, - говорил Пушкин, - чем больше поругают, тем больше читателей обрету.
И действительно, пресса по-прежнему держала свои тиражи на Пушкине.

Глава 9 ЦАРСКИЕ МИЛОСТИ
Пушкин - камер-юнкер. Обида Пушкина на царя. Уговоры друзей. Аничков дворец. Смирнов дарит Пушкину мундир камер-юнкера. Пушкин смиряется. Запрет «Медного всадника». Пушкин укра­шает свою Мадонну. Балы в Аничковом. Покровительство графов Бобринских. Император делает выговор Наташе за недисциплинированность мужа. Выкидыш. Сборы в дорогу.
Медный всадник. Памятник Петру I

ПОГИБЕЛЬНОЕ СЧАСТЬЕ, глава 9

290
К Новому, 1834-ому, году император сделал Пушкину подарок. Вероятно, он так считал. Присвоил звание камер-юнкера двора Его Императорского Величества. До того у Пушкина не было никаких придворных званий. Это было низшее и присваива­лось обычно молодым людям, только что поступившим на дворцовую службу.
Император понимал, что звание для Пушкина низкое, но другого он присвоить не мог. Пушкин почти не служил, имел малый чин 9-ого класса с титулованием «ваше благородие». Камер-юнкер был 5-ым чи­ном придворного звания, соответствующим статскому советнику. Те­перь к Пушкину нужно было обращаться «ваше высокородие». Следую­щий, четвертый придворный чин, соответствовал уже генеральскому рангу.
Император Николай не предполагал, что звание это вызовет бурное негодование Пушкина.
- Это из-за тебя меня так унизили, - говорил он жене. - Царь хо­чет, чтобы ты плясала с ним в Аничковом дворце на интимных балах. Одну тебя приглашать неприлично. А муж твой не имеет необходимого звания для таких высоких вечеров...
- Саша, ты неправ. Государь точно не хотел тебя обидеть. Скорее всего, он просто даже не подумал, что это тебя обидит. Тебе везде чудят­ся оскорбления или насмешки.
Наташа плакала. Может быть, муж и прав. Николай I скрытно, но настойчиво ухаживал за ней. Его особое внимание она почувствова­ла с первой встречи летом 1831 года в Царском Селе....
Заметив слезы жены, Пушкин вмиг успокоился.
- Прости меня, душа моя, ты ни в чем не виновата. Это я обезу­мел. Черт с ними, этими царскими милостями. Я люблю тебя, я даже не ревную тебя, потому что знаю, что ты чиста как ангел, что ты - моя умница-разумница...
Он целовал ее мокрые сладкие глаза, обнимал и ласкал:
- У тебя и слезки вкусные-превкусные, как мед, поплачь еще, а я попью твой медок...
Наташа уже улыбалась шутке мужа.
«На него невозможно сердиться, - думала она. - Обидит, а потом заласкает, рассмешит».
- Ах, Пушкин, Пушкин, - сказала она, успокаиваясь, - все тут - твое воображение. Думается, император просто не ожидал, что ты обидишься. Ведь по сути, это милость, приближение нас к двору. Не часто поэтов приглашают.
- Тут, моя разумница, и еще одна задумка императора есть. Я те­перь буду обязан являться их очам очень часто на всякие торжества и тезоименитства, а значит, легче будет следить за мной. Но когда же мне теперь работать?
291
Пушкин был совершенно прав, когда говорил, что камер-юнкером император его сделал для того, чтобы его жена «плясала» в Аничковом.
И на вечере у Смирновых Пушкин жаловался, что его оскорбили, унизили, что мундир камер-юнкера он даже шить не будет, будет яв­ляться во дворец, как прежде, что этот злосчастный мундир очень до­рого шить, а у него и так денег нет...
Николай Михайлович Смирнов, муж черноокой Смирновой-Россет, успокаивал его:
- Александр Сергеевич, я тоже камер-юнкер, выше еще не шагнул и не чувствую себя униженным...
- Вы молоды, вы еще молоды, - возражал Пушкин. — Все это уро­нит меня в глазах и света, и народа... Может даже продаже книг повре­дит...
- Ну уж! Звание никак не может лишить вас народности, ибо все знают ваш строптивый нрав и все понимают, что вы не искали этой чести.
Пушкина уговаривали всей компанией. Он, вроде, притих, но все-таки говорил, что мундира шить не будет.
И тогда Смирнов, человек богатый, взял это дело на себя. Он купил мундир и послал его Пушкину с запиской: «Или вы берете мундир, или ввергаете меня в убыток».
Пушкин смирился.
Главное достоинство придворного чина было в том, что, постоянно бывая в обществе императорской семьи, человек получал много вы­год.
Но и забот прибавлялось. Чин обязывал бывать на придворных це­ремониях, а их было немало.
А на следующий день Пушкин вернулся домой чернее тучи. Нака­нуне договорились ехать вечером к Карамзиным, и Наташа была уже в вечернем платье.
- Саша, что?! Что случилось?!- она бросилась вслед за Пушкиным в кабинет.
Пушкин в отчаянье махнул рукой. Он чуть не плакал. Наташа сходила в будуар, поменяла платье на домашнее и снова вошла в кабинет мужа.
- Зачем ты переоделась? Я не поеду, а ты поезжай.
- Оставь! Пушкин, говори сейчас, что случилось, не мучай меня.
- «Медного всадника» запретили печатать. А я уже договор со Смирдиным заключил на издание его, аванс получил, и частично его потратил.
- Мне на шарф?
- Да, и не только...

292
— Пойдут новые долги. На что жить будем? Нам надо на сносную жизнь 30000 рублей в год. Я не зарабатываю и половины. Да еще такие провалы. Занимал под «Медного всадника» — он не дает ни копейки.
- Саша, успокойся, - обнимала Таша мужа, — все это, конечно, огорчительно, но не настолько, чтобы так отчаиваться.
- И критика в пляс пустилась, оплакивают меня: «Пушкин цар­ствовал десять лет... Теперь мы не узнаем Пушкина: он умер или, может быть, только обмер на время... мы должны оплакивать горькую невоз­вратную потерю...» Сказки мои у них - мертвые и безжизненные.
- Пушкин, - перебила его Наташа, — охота тебе читать и запо­минать это злословие! Они тебе завидуют. И «Медный всадник» хо­рош, потому и запретили. А сказки твои - просто чудо. Я уже читаю их Маше. Она еще ничего не понимает, но чувствует их музыку: «Ель в лесу, под елью - белка...» Пушкин, ты должен быть мужественным, не должен сгибаться под эти их пляски.
— Спасибо, Таша, спасибо, ангел мой.
Наташа никогда не просила у мужа новых платьев. Бальные платья стоили очень дорого, и им были не по карману. Платьями одаривала Наташу незабвенная тетушка Екатерина Ивановна Загряжская, кото­рая тоже гордилась светскими успехами племянницы.
Но Пушкин все-таки разорялся и на наряды жены. Вдень получе­ния хороших гонораров он вез жену в магазин или к портнихе и получал огромное наслаждение, глядя, как, примеряя очередной наряд, Наташа кружится у зеркал.
Он любил дарить своей красавице подарки, только не часто мог это делать.
В женскую моду входили боа - круглые шарфы из меха или страуси­ных перьев. Пушкин сам любил все модное. И не мог допустить, чтобы его красавица отставала от моды. Он и купил ей с полученного от Смир-дина аванса за «Медного всадника» замечательное меховое боа. Вручил торжественно Наташе коробку и велел немедленно'примерить обновку.
Наташа ахнула, раскрыв коробку. Шарф был из кусочков норки от­личного цвета. Наташа накинула его на плечи и бальным, да еще кокет­ливым, шагом прошлась по гостиной. У Пушкина слезы появились на глазах.
— Саша, что ты? — бросилась к нему Наташа. — Боа — просто чудо-Спасибо, милый. Ты из-за долгов огорчаешься?
- Я не огорчаюсь, а слезы - от радости, оттого, что ты так прекрас­на, что я не перестаю удивляться Божьей милости, ниспославшей тебя мне, родная моя.
— Ой, Саша, ты напугал меня! Я так рада, ты знаешь, как я люблю шали и шарфы, это моя слабость, шарф мне очень нравится, а ты — пла­чешь.

293 S3?
— От радости, ангел мой, от радости. Пляши, красуйся в Аничковом. Ты создана для этого Господом. Даже смотреть на тебя — сплошное удо­вольствие. А уж быть твоим мужем, обладать тобою - самое настоящее счастье, - и он со страстью обнял жену и поцеловал.
И авторитет Пушкина с получением камер-юнкерства в глазах света, вопреки его опасениям, значительно вырос. Кроме как на придворные церемонии, каждый день им теперь присылали по несколько приглаше­ний на балы, в салоны. Приходилось выбирать.
Ну, а приглашение в Аничков дворец не заставило себя ждать.
Рано утром, Пушкины еще и не встали, придворный лакей принес им приглашение быть в восемь с половиной в Аничковом.
Пушкины приехали в девять. Только они вошли, к ним устремилась графиня Бобринская, поздоровалась и зашептала:
— Сегодня гости должны быть во фраках.
Пушкина бросило в жар. Наталья Николаевна покраснела.
— Вырядился! - Пушкину так не хотелось надевать мундир камер-юнкера, а вышло — вырядился, ждет не дождется предстать в камер-юнкерском.
— Ничего-ничего, видя их смущение, - говорила графиня. Она всегда покровительствовала Пушкину и не раз давала Пушкину и На­тали дружеские советы по светскому этикету и подобающим костю­мам. - Оставьте Наталью Николаевну мне, а вы, Александр Сергеевич, съездите домой и переоденьтесь.
Пушкин с радостью поручил жену графине и поехал домой, пере­оделся, но возвращаться в Аничков не захотел, есть оправдание отсут­ствия. Графиня похлопочет за него. И отправился на вечер к Салтыко­вым: там ему было интереснее.
Царь на каждом балу хотя бы один танец танцевал с Наташей. И те­перь она с опаской ожидала приглашения императора. Николай при­гласил ее на кадриль.
Хорошо, подумала Наташа, во время кадрили много не поговоришь. Она боялась, что император спросит о новом звании мужа и придется благодарить, врать, что муж доволен.
Государь был недоволен отсутствием Пушкина и несколько раз при­нимался говорить об этом то с Бобринской, то с Натальей Николаев­ной. Пенял ей:
— Он мог бы дать себе труд съездить, надеть фрак и возвратиться. Попеняйте ему.
— Он собирался вернуться, — защищала Наташа мужа.
Дома Наташа посетовала Пушкину, а узнав, что он был на вечере у Салтыкова, возмутилась:
— Бросил меня, обманул императора...294
- Не бросил, а оставил на попечение графини. Без меня ты там ко­кетничала вволю, и царь, небось, был рад моему отсутствию и вовсю ухаживал за тобой.
- Саша! i
- Шучу, шучу! ; Бобринских называли «сахарными графами», потому что они уже
не одно столетие строили в России и на Украине сахарные, свеклопере-рабатывающие заводы, на этом богатели и стали очень богатыми.
Нынешние Бобринские, граф Алексей Алексеевич и графиня Софья Александровна, были близки к двору. Софья Александровна считалась подругой императрицы Александры Федоровны. В свете Бобринскую прозвали «графиня прелесть» за миловидность, кротость, доброжела­тельность и доброту.
С графиней Бобринской, образованной, умной, при этом прехоро­шенькой, Пушкин любил поболтать.
А с графом у Пушкина были очень дружеские отношения. Бобрин­ский, как и Пушкин, случайно избежал ссылки после декабрьского вос­стания 1825 года. Оба они переживали, что лучшие их друзья были или казнены, или сосланы в Сибирь.
Богач, граф Бобринский не барствовал, а, имея большие земли по всей России, занимался агрономией, новинками в сельском хозяйстве, использовал заграничный опыт и слыл рачительным хозяином, а так­же занимался научными поисками в сельском хозяйстве и... изобрел духовое ружье, которое и причислило его к вооруженному восстанию в декабре двадцать пятого. Устроил тайную типографию, совсем не для политики и восстаний, но и от этого пострадал.
Пушкин и ценил Бобринского за все это, любил с ним поговорить. Он давно был вхож в их дом, «отделанный со вкусом и с умеренной ро­скошью». Был обласкан, чувствовал, что ему там всегда рады. А когда он женился и стал выезжать с женой, Бобринские сразу взяли шефство над его молодой и неопытной в светском этикете женой, а потом и над самим Пушкиным, который был теперь допущен в самый высший свет.
В другой раз в приглашении в Аничков дворец было указано Пуш­кину явиться в мундире, а Наталье Николаевне - «обыкновенно».
Но, только Пушкины вошли во дворец и стали подниматься по лест­нице, как навстречу им заспешила опять графиня Бобринская.
— Александр Сергеевич, ваша треугольная шляпа с плюмажем - не по форме, в Аничков ездят в круглых шляпах!
А бал уже начался. Все танцевали контрданс. Гостей было много.
Пушкины были в замешательстве. Что делать?
А граф Бобринский уже нес Пушкину круглую шляпу.
Шляпа была много раз надевана, засалена, но Пушкин поблагода­рил Бобринских, выручивших его, и надел шляпу.
295 SS"
Наташу сразу пригласили на танец, а Пушкин вышел в дворцовый сад, где уже прогуливался великий князь Михаил Павлович.
- Что ты один здесь философствуешь? - увидев Пушкина, спросил великий князь.
- Гуляю.
- Пойдем вместе.
Великий князь поздравил Пушкина с присвоением нового звания.
- Благодарю вас, - сказал с иронией Пушкин, - до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили.
- Отчего же? — удивился князь.
Пушкин уклонился от ответа и заговорил о другом, а про себя по­думал: «Может, император и не думал унижать меня? Вот великий князь не понимает даже, над чем люди смеются».
Через день опять надо было ехать в Аничков, но Пушкин отказался. Наташа поехала с Бобринскими. Неожиданно, всего на полчаса, явился государь. Пригласил на танец Наталью Николаевну.
- Ну, а теперь почему вашего супруга нет? Из-за сапог или из-за пу­говиц ваш муж теперь не явился?
- Ему нездоровится, - защищала Наташа мужа.
- Что так? Говорят, у него отменное здоровье, что якобы он купа­ется по утрам до самой зимы, ходит пешком из Царского и с Черной речки в Петербург?
- Так-то оно так, только много сложного у писателя в жизни.
- Что это за сложности у поэта? Муза - рядом, красавица, умница, любит... - Николай крепко сжал ее руку. В голосе его был вопрос, лю­бит ли она Пушкина.
- Да, люблю, поэтому и прошу снисхождения к мужу. Поэты друго­го устройства, не как мы простые люди. В них нам много непонятно­го...
- Ну-ну, защитница мужа, вижу: очаровательница любит Пушкина. А он пренебрегает вами...
- Он тоже любит, - сверкнула укоризненно глазками Наталья Ни­колаевна.
«Счастливый Пушкин, - думал Николай. - Полжизни можно отдать за эти глаза чаровницы, за этот волшебный взгляд».
- Все-таки внушите супругу, чтобы не пренебрегал придворными приличиями.
Наташа ничего не сказала Пушкину о разговоре с императором. За­чем? Мужу и так тяжело. И то, что государь через нее, женщину, поучает Пушкина, точно бы ему не понравилось.
С января 1834 Пушкин крепко засел за «Пугачева». На балы почти не ездил, разве только на те, на которые нельзя было не ехать. Бал у Стро-296
гановых был один из самых блистательных. Присутствовали император с императрицей.
Пушкин ждал, что император спросит его о присвоении нового зва­ния, но Николай не спрашивал, и Пушкин не стал благодарить его за милость: уж очень не хотелось благодарить.
Николай был доволен тем, что Пушкин привыкает к ношению мун­дира и обязанностям камер-юнкера: представляется императрице, бывает в придворной церкви, на балах в Аничковом. И сам подошел к Пушкину.
- Как ваш Пугачев? - спросил император Пушкина. - Скоро будет готов?
- Работаю, - уклончиво ответил Пушкин.
- Жаль, я не знал, что вы о нем пишете, я бы познакомил вас с его сестрицей, которая три недели тому умерла в крепости.
- Столько лет в крепости?! - невольно воскликнул Пушкин.
- Нет, на свободе, в предместье крепости.
Наталья Николаевна с беспокойством следила за разговором мужа с императором. Старалась по лицам их прочитать, о чем разговор, и беспокоилась, как бы не сорвался Пушкин, не поссорился с царем. Проблем и так достаточно. Но к ним подошла императрица и увела Николая.
«Вроде, мирно разошлись», - успокоилась Наташа.
- Государь благоволит к вашему мужу, — говорили Наталье Никола­евне.
Наташа улыбалась в ответ.
- Но в улыбке вашей и в глазах — тревога. Вы чего-то опасаетесь? Пушкин опять что-то натворил?
- Нет, — торопливо возразила Наталья Николаевна, а про себя по­думала: — «С него станет», — но сказала:
- Скорее всего, они говорили о «Пугачеве». Думаю, они об этом го­ворят. Государя тоже интересует тема Пугачева.'
А Пушкин, бунтуя молчаливо против царской милости, превозмо­гая свою гордыню, нижайше просил у государя ссуду на публикацию «Истории Пугачева».
Николай прочитал рукопись, сделал небольшие и, как считал Пуш­кин, дельные замечания и позволил печатать «Историю..».
Пушкин был рад, что «Пугачев» прошел почти без поправок, и гово­рил жене:
- Лучше издавать за свой счет, тогда весь доход пойдет нам, а не из­дателям. А чтобы типография не обманула, печатать у Сперанского.
- Но это ж казенная типография?
- Да, надо обратиться к государю за разрешением печатать у Спе­ранского. И ссуду на издание попросить.
297 S3?
Сначала Пушкин письменно, через Бенкендорфа, попросил 15000 рублей. Через неделю уже двадцать тысяч.
И государь дал ему и ссуду 20 тысяч на два года для издания «Пугаче­ва», и распоряжение типографии Сперанского.
Пушкин ликовал, а Наташа — еще больше. Когда Пушкину бывает хорошо, она просто счастлива. Пушкиных заваливали приглашениями. Если бы они откликались на каждое, то танцевали бы с утра до вече­ра. Но от утренних балов они отказались сразу. Пушкин с утра работал, а Таша хотела быть в это время близко, чтобы мысли мужа не отвлека­лись беспокойством о ней. Когда она была дома, Пушкину лучше ра­боталось. А когда она уезжала по утрам, Пушкин беспокоился, думал о
ней, нервничал, ревновал...
Но почти каждый вечер теперь он вывозил свою Мадонну в свет. Сам он мало танцевал, больше вел разговоры в мужской компании.
Однако общество не терпит чужого счастья и всегда найдет способ
сделать гадость счастливым.
Даже близкие друзья не могли порадоваться счастью Пушкина.
«...Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протран­жирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай и более необхо­димость не затащут его в деревню...», — писал один из друзей Пушки­на другому.
«...Пушкин ничего не делает как утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену свою по балам не столь­ко для ее потехи, сколько собственной», — это тоже друзья друг другу пи­сали. И пусть не без иронии, но и — зло. Неуважительно и к Наталье
Николаевне.
Только близкие друзья знали о новой беременности Натальи Нико­лаевны. Но долго ли утаишь такое.
- Удивительно хороша Пушкина, - говорил Вяземский на балу. - Пушкин опять задал ей стишок свой, который с помощью Бо-жией не пропадет также для потомства. А она пляшет, как ни в чем не
бывало.
Они не только писали, а и вслух «жалели» Пушкина, совершенно не задумываясь о том, что только два года живут молодые, что существует на свете любовь, страсть, которые сильнее, а может, и важнее в жизни
работы и творений.
— Завистники! - говорил он друзьям. - Вы же знаете, что я работаю по утрам. Вечера с вами променял на развлечения с женой? Так я те­перь — женатый человек.
Вообщем-то и сам Пушкин в письме к Нащокину жаловался: «Жизнь моя в Петербурге ни то ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде — все это требует денег, день-ги достаются мне через труды, а труды требуют уединения... А Плетнев

298
хочет, чтобы я работал, как машина. Но поэт работает всегда, и тогда, \ когда вывозит свою жену в свет...»
Плетнев был прав в том, что Пушкину нравится вывозить свою жену в свет. Наталья Николаевна вообще не стремилась на балы. А Пушкин считал своим долгом вывозить жену. Он любил ее. Он обещал и ей, и теще сделать ее счастливой. И Таша так юна, хороша, ей не может не нравиться блистать на балах и в светских салонах. Так он думал.
«Пусть покрутится среди молодых кавалеров, старый муж дольше не надоест».
И, всю жизнь страдающий от недовольства своей внешностью, ма­лым ростом, он гордился тем, что завоевал первостатейную красавицу, возле которой на балах пчелиным роем кружится все мужское обще­ство. И его, Пушкина, статус повышается. И все мужчины завидуют тому, что Пушкин владеет этим сокровищем.
«За что мне такое счастье? — думала Наташа. — Божий дар — красота. Моей заслуги тут нет. Тут больше заслуга Пушкина. Он меня заметил. Он меня вознес до небес, ввел в общество, представил императорской чете, он научил, как себя вести в высшем обществе».
Она уставала от балов. Иногда ей не хотелось ехать, лучше бы остать­ся вечером с детьми.
Но Наташа видела, что Пушкину после напряженной утренней ра­боты надо развеяться. Нужны новые впечатления, новые связи для продвижения своих творений в печать, необходимо подружиться с вла­дельцами больших частных библиотек, чтобы воспользоваться ими для работы. Видела она и то, как он гордится ею, ее успехом в обществе.
«Бедный Пушкин! — думала она, — Он — гений, а собою по-прежнему недоволен, и даже я нужна ему для поддержания уверенности в себе. Он не может не работать. Творить для него такая же необходимость, как поесть-попить. Я свои волнения молитвой и слезами успокаиваю, а ему их надо непременно на бумаге выразить. Это и есть дар Божий.
Он может очень перенервничать, а из-за стола, после работы, всегда с хорошим настроением поднимается. Получается, что работа для него и лекарство. Все в нем сверх меры: и хохочет громче и заливистее всех, и радуется громко и задорно, и вспыхивает как искра, когда кто-то оби­дит его, и уж не дай Бог, оскорбит. Тогда даже страшно за него бывает».
Наташа полнела, неизвестный малыш во всю толкался у нее в живо­те. Танцевала она теперь только медленные танцы, и все-таки пришла беда.
В масленицу Пушкины ездили на балы ежедневно, а то и по два раза вдень.
В Прощеное воскресенье, последний день масленицы во дворце было два бала. Одних приглашали на утренний, к половине первого. Других, особо избранных, — на вечерний, к половине девятого.

299
Пушкины приехали к половине девятого. Было видно, как неохотно участники утренннего бала покидают дворец и завидуют тем, кто при­глашен на вечерний.
— Слава Богу! — говорил Пушкин, везя жену на этот последний бал. - Балы с плеч долой.
В гостиной он, сказав Наташе «Не усердствуй!», ушел играть в кар­ты. Однако присматривал, как она там. Уж очень бледненькая была На­таша в этот день.
Вдруг видит: жена идет в уборную императрицы, а ноги у нее под­кашиваются, вот-вот упадет. Пушкин бросился к Наташе и едва успел: — она упала ему на руки без чувств.
Пушкин унес жену на руках в карету и погнал домой, послав тут же
за Спасским.
В чувство Наташа пришла, но стонала от боли в животе. Началось кровотечение. И она выкинула на третьем месяце беременности.
Горе ее было безутешным.
Наташа долго не могла прийти в себя, у неё была горячка, путаное
сознание.
А поправившись, Наташа твердо сказала:
— Все. Я еду в Полотняный. Хочу уехать от всех. Хочу видеть сестер.
— И не хочешь видеть меня, будто я виноват в случившемся.
— Не хочу я, Саша, это сказать. Но и близости, прости, никак не хочу. Все это тягостно и пошло после смерти маленькой. И ты отдо­хнешь от нас. Будешь много работать, а потом приедешь к нам.
Пушкин не возражал. И начали готовиться к отъезду в-Полотняный. В свет Наташа больше не выезжала, Пушкин — тоже. Оправдывался
болезнью жены.
Теперь Наташа усиленно занималась рукоделием, шила себе и детям
к лету платья.
Сестры, узнав из ее письма, что она теперь больше сидит дома и ру­кодельничает, отправили к ней из Полотняного Завода портниху Ав­дотью, которую они прозвали Дульсинеей, чтобы та под руководством Наташи разузнала, что теперь носят в столице, о новых фасонах и на­училась шить модные платья. А брата Дмитрия умоляли разориться на ситцы для них, потому что от матери этого не дождешься.
«...иначе мы рискуем показаться смешными с нашими фасонами времен Французского короля VII века Дагобера», — писала Катерина.
А еще они просили братца разориться на «верховые платья», кото­рые в очень плохом состоянии, а скоро лето, и им не хотелось, стыд­но было выглядеть очень бедными, «...уж наши юбки так измыты, что насилу держутся». Просили дать портнихе 80 рублей, которых должно хватить на это, и она, мол, в Москве и сошьет платья под руководством Наташи.300
Александра в конце письма приписала шутливое, но очень настоя­тельное:
«Если не исполнишь нашей просьбы, то застрелюсь и убегу, тогда уже будет поздно. Пожалуйста, не откажи нам дать денег для верховых пла­тьев, кажется мы и то всякого удовольствия лишены, так право будет грех нас этим не утешить, не то мы во все лето ни разу верхом не поедем, наши платья изодраны и не откладывайте до другого разу потому что Ав­дотья гораздо дешевле купит.. Господин Гончаров не будьте скупым.. Дай деньги Авдотье на наши амазонки... Пожалуйста так же уплати моей горничной жалованье за январь и февраль 20 рублей и 5 рублей за декабрь прошлого года, ей нужно делать себе покупки, я тебя умоляю, не откажи, право у нее большая надобность в деньгах».
И теперь, уже вдвоем, Наташа с Дульсинеей часами сидели за руко­делием.
— Моя «Пиковая дама» в большой моде, - радостно говорил Пуш­кин жене за обедом. - Игроки понтируют на тройку, семерку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и княгиней Ната­льей Петровной Голицыной и, кажется, не сердятся.
Наташа радовалась за мужа.
Сестры изводили ее своими грустными письмами. Мать посадила их целиком на плечи брата Дмитрия. Сама жила в Яропольце. Материально дочерям не помогала. Молодость их проходила. Александре скоро будет 23 года, Катерине - 25. Женихов не было. Да и откуда им быть? Редкие балы в Калуге. Брат Дмитрий поднимал полученное отдела запущенное хозяйство, выбивался из сил. И сестры совсем впадали в отчаянье.
Такие же отчаянные письма они писали в Петербург и тетушке За­гряжской. Екатерина Ивановна частенько говорила с Наташей о се­страх, вместе они жалели их.
— А что, если попробовать сделать их фрейлинами? — сказала как-то Екатерина Ивановна. - Тогда они смогли бы жить в столице само­стоятельно. Но поселить их во Дворце я вряд ли смогу. Надо снимать квартиру.
— С нами вместе, - обрадовалась Таша. - Так получится дешевле. Мы снимем квартиру побольше и выделим им комнаты. И повар, и прислуга будут наши.
— Добрая ты, моя душа! — обняла Екатерина Ивановна племянни­цу. — Больно бы хорошо это было. Только вот согласится ли Пушкин? Хоть и будет их доля в расходы вложена жалованьем и пособием Дми­трия, но все-таки расходы Пушкина увеличатся, а он и так весь в дол­гах.
— Я уговорю его! — горячилась Наташа. — Столоваться будем вместе, может, это и не увеличит наши расходы. Давайте не будем ему пока го­ворить, у него и так сейчас осложнений хватает. Оставим до лета. Летом он, как и я, собирается съездить в Полотняный, с сестрами все обго-

301
ворим, и все вместе примемся Пушкина уговаривать. Я уверена, что он мне не откажет.
- Так и сделаем, — согласилась Екатерина Ивановна. А Пушкин опять был в негодовании:
- Цензура урезала много строк в «Анджело», а это означает, что я теряю в заработке. Смирдин платит мне по червонцу за строчку. Буду требовать, чтобы вместо сокращенных цензурой строк ставили точки и платили за точки, как за строчки.
- А это возможно?
- Не знаю, но буду настаивать, чтобы ставили точки и платили за них.
Старшие Пушкины к весне перебрались в Петербург, куда приехал из Варшавы их младший сын. Левушка после отставки с военной службы поселился у них, вел разгульную жизнь, поздно ложился, поздно вста­вал, бездельничал. Но Надежда Осиповна, по-прежнему считающая его маленьким несмышленышем, радовалась тому, что сын все время при ней, при досмотре, и старалась вразумить его и настроить на достойную жизнь. Надежда Осиповна теперь чуть ли не каждый день приезжала к Пушкиным. Дети старшего сына ее восхищали. Она писала Ольге в Варшаву:«Детм очаровательны, мальчик хорошеет удивительно. Мари не меняется, но она слабенькая, едва ходит. Она напоминает мне мою умер­шую маленькую дочку Софи, не думаю, чтоб она долго прожила. Сашка большой любимец папы и всех, но мама, дедушка ия— мы все за Машу...»
Родители часто жаловались на безденежье, на то, что нечем платить налоги за имения. А однажды вообще пришли в слезах: «Болдино угро­жают продать с торгов за долги».
Родители своей бесхозяйственностью, полностью положившись на управляющих, так расшаталаи свое болдинское имение, что были объявлены банкротами, им грозили описью и продажей деревеньки с торгов.
Родители уговаривали Александра взять на себя их болдинское имение, выплачивая родителям, сестре и брату определенные суммы, а оставшееся беря себе как прибыль. Наталья Николаевна, всегда чув­ствительная к чужому горю, не могла смотреть на слезы свекрови и уго­варивала мужа согласиться, хотя была уверена, что Пушкин не сумеет поднять хозяйство: предпринимательского таланта у него совсем не было.
- Может, мы еще и заработаем что-то таким образом, - говорил Пушкин. - Только что можно заработать там, где все запущено и разо­рено? Мне хоть со своей-то частью Болдина справиться бы. Чтобы что-то заработать на имении, надо там жить и следить за этими жуликами-Управляющими, а отсюда уследить невозможно.
И все-таки Пушкин согласился взять имение родителей в свои руки: он старший сын, родители стары и больны, значит, он обязан взять их303
302
трудности на себя. Он понимал, что взваливает фактически непосиль­ную ношу, но, как жена, подпитывал себя надеждой, вдруг удастся и за­работать немного. С деньгами было ой как плохо!
Сестры, узнав о твердом намерении Наташи приехать, были счаст­ливы. Они давно звали ее, хотели сами к ней приехать, но на это не было средств. Однако в тайне все три сестры давно решили, что Наташа привезет их в Петербург, чего бы ей это ни стоило.
Теперь надо было готовить к этому Пушкина. И Наташа это уже де­лала.
Сам Пушкин намеревался заняться издательскими делами, наведе­нием порядка в документах принятого от отца Болдина, съездить в Бол-дино и изучить состояние имения на месте. А потом отправиться в По­лотняный Завод и провести со своим семейством там две недели.

Глава 10
НАТАША С ДЕТЬМИ ЕДЕТ В ПОЛОТНЯНЫЙ ЗАВОД
Трогательное прощание. Сплетни. Дорожные перипетии. Тоска Пушкина. Первое письмо Наташи с дороги. Радость Пушкина. Наставления Пушкина жене. Радостная встреча в Москве. Наташа вывозит сестер в московский свет. Поездка с детьми в Ярополец к бабушке. Письма, письма...Император читает переписку Пушкина с женой. Пушкин в отчаянье.

Брат Дмитрий прислал любимой сестренке четырехместную карету, тарантас и подводы. Ехать в своих экипажах, на своих лошадях и с собственными кучерами «на долгих» было зна­чительно дешевле.
Но так можно было ехать только со скоростью около десяти верст в час, и путешествие грозило неожиданностями: заболеют, переутомятся лошади, сломаются рессоры... Дороги по-весне не предсказуемы.
Перед отъездом заказали молебен, чтобы благополучно все было в дороге.
И 15 апреля 1834 Пушкин провожал жену в Полотняный Завод.
Наташа, кормилица и две няни разместились в карете.
Гувернантка, кухарка и доктор — в тарантасе. Без доктора пускаться с малыми детьми в такое долгое путешествие было нельзя. Везти с собой Спасского было дорого, да он до лета был еще занят в университете, где преподавал. Он порекомендовал им взять доктора Громова, и тот согла­сился. На две телеги с трудом уложили чемоданы, узлы с одеждой - для маленьких везли и теплую на случай похолодания — коробки, съестные припасы, заранее напекли на всю дорогу пирогов, булочек, везли пас­хальные яйца, чайные приборы, фрукты. В погребке - рыбу, творог, молоко.
Пушкин проводил семью до заставы, всех расцеловал, Машке при­казал слушаться мать и няньку, отчего она надула губки и отвернулась от отца, Сашке просто погрозил пальцем, а тот в ответ вдруг улыбнулся отцу, отчего Пушкин прослезился, опять горячо обнял Наташу, сказал: «Береги себя и детей», — благословил всех, и обоз тронулся.
Дети еще долго, по наущению матери, махали отцу ручонками, и Пушкин махал им.
И, только Наташа уехала, как Пушкин впал в тоску. Днем он носил­ся по чиновникам, оформляя опеку на имение родителей, а по вечерам не мог сидеть дома один, искал компании.
В салоне у Карамзиных к нему подошла Катерина Мещерская и спросила:
—  Милый Александр Сергеевич, вы знаете, как я к вам отношусь. Именно поэтому я хочу спросить вас о том, что передается во всех до­мах из уст в уста: правда ли, что вы подняли руку на жену, в результате чего она выкинула и уехала надолго от вас?
—  Эту ерунду говорят о нас? Поверить невозможно!
—  Именно так, Александр Сергеевич, и я готова пресечь эти сплет­ни, если вы подтвердите, что они ложны.
—  Ну конечно же, милая Кэтрин, это сплошное вранье!
Вы же знаете, что плохо Наталье Николаевне стало прямо на балу, им­ператрица тому — свидетель. И выкидыш, скорее всего, — результат чрезмерных танцев с прыжками. Далее: к сестрам поехать Наталья Ни­колаевна рвалась еще два года назад, но не решалась везти так далеко
305 S»?
постоянно болеющую Машу, а потом - Сашку. И сама теперь, после выкидыша, болела. Надо поправить здоровье на природе.
Без жены и детей дома стало пусто и скучно. Но Пушкин усадил себя за работу. Пренебрегая приглашениями на балы. Не ходил, как обязы­вал чин, в придворную церковь ни к вечерне, ни к обедне в Вербное воскресенье. За что граф Литке вызвал его на ковер и приказал явиться в канцелярию.
Пушкин и приказом пренебрег, послал письменное объяснение. И опять вызвал недовольство государя, который, не называя фамилий, грозился, что если камер-юнкерам тяжело выполнять свои обязанно­сти, то он найдет средство «их избавить».
В дороге встретили Светлое Христово воскресенье, сходили к обе­дне. Всюду в дороге были красочные гулянья, веселье. Звонили коло­кола. Это забавляло детей. Маше шел второй год, Сашке было всего девять месяцев. Маша уже с любопытством рассматривала окружаю­щее: людей, дилижансы, леса и овраги. Сашка был спокоен только пока спал. Просыпаясь, он с опаской осматривался кругом, не находил при­вычной домашней обстановки и начинал плакать.
Наташа брала малыша на руки, и он быстро успокаивался, аукался с матерью или быстро засыпал.
Ночевали на постоялых дворах, спали на широких лавках, на пола­тях, на печи, а слуги - прямо на полу, на брошенных полушубках, а то и на соломе.
Дети радовались остановкам. Особенно, когда их брали на ярмарки, которые шумели всю Святую неделю в каждом селе. Потом все сади­лись вокруг самовара и с удовольствием и много пили чай, потому что весь день питались всухомятку. Иной раз просили щей или отварной картошки. Машу всякий день кормили еще кашей, в обед и вечером.
Подставляясь весеннему солнышку, не заметили, как на ветру про­студили Сашку. И ветер-то был легонький, почти незаметный, но и та­кой по весне - холодноват. Сначала Сашка засопливелся, потом закаш­лял, а на следующий день уже и температура поднялась.
Наташа расстроилась, плохо в дороге такое, и уже не отпускала сына от себя, отослала одну няню в тарантас, а к себе перевела доктора..
Пушкин, проводив семью, вернулся домой, хоть и грустный, но с де­ловым настроем.
Он решил, под предлогом недомоганий, не ездить ни на какие двор­цовые мероприятия, являться на которые его обязывает звание камер-
юнкера.
Забежал к нему Жуковский рассказать, как недоволен был импера-Т°Р тем, что некоторые камер-юнкеры отлынивают от своих обязанно­стей.
— Государь говорил, что существуют определенные правила для ка-МеРгеров и камер-юнкеров.

306
-  Это для фрейлин есть такие правила, — возразил Пушкин, — ско­ро будем ходить попарно, как институтки. И я, с моей седой бородкой, буду ходить за ручку с юными камер-юнкерами?! Ни за какие благопо­лучия! Это одно и тоже, как если бы меня высекли перед всеми.
-  Александр, ты все утрируешь, преувеличиваешь. Надо спокойнее и философски относиться к этим придворным ритуалам.
-  Я, кроме всего сказанного, не хочу еще и время тратить на эти ритуалы. Я хочу сейчас не вылезать из кабинета - работать!
-  Ну и работай! Я поддержу твою версию о недомоганиях, передам государю. Только ты не подводи меня, действительно  не  вылезай из кабинета. А оправдайся   письменно. Извинись, расскажи о болезни. Пообещай впредь быть дисциплинированным...
-  Ох уж!!!
-  Александр! Ну ты уж взрослый человек, отец семейства, хоть о нем подумай! Зачем тебе ссориться с императором? Он тебе жалованье платит. Какое-никакое и то — хорошо.
-  Да уж!
-  Будь благоразумен! - Жуковский обнял друга и заспешил. Пушкин сел  писать извинения-оправдания своего отсутствия у
обедни. Писать это Пушкину было противно, нервы разыгрались, и он потом долго не мог сесть за работу.
Поэтому даже обрадовался Соболевскому, который, зная, что семья у Пушкина уехала, пришел звать его обедать в трактир.
Шли последние дни Великого Поста, и Пушкин собирался говеть, но Соболевский отговорил его.
Только собрались выходить - приехала тетушка Загряжская.
-  Александр Сергеевич, не знаю, как вы, а я места себе не нахожу, так беспокоюсь о Таше и детях.
-  Я  тоже. Делать ничего не могу.
-  Вестей нет?
-  Нет пока. А я собираюсь сегодня писать на Москву.
-  Пишите, милый вы мой, пишите! Даже если все благополучно, сердечко у нее тоже разрывается. Ей без вас и день прожить трудно. Только уедете, как она в тоску впадает, слезы льет, целыми днями пись- j ма вам пишет.
-  Письма — это хорошо. Только нет вот их.
-  Ну, только два дня прошло, да и писать дорогой неудобно, и с детьми она...
-   Вот поэтому и мне беспокойно.
-  Ладно, придется нам потерпеть. Пропишите ей, как мы беспоко­имся. Пусть бережет себя и детей.
Пушкин надеялся, что теперь, когда его не отвлекают детские кри­ки, постоянные посетители ... и Наташа, он сразу войдет в настроение и будет работать, работать, работать...
307 
Не тут-то было: и в первый день, и назавтра, и послезавтра нужное настроение не появлялось. Пушкин стал постоянно думать и беспоко­иться о семье. И дома-то бывало с детьми тяжело, а как в дороге?! Маш­ка, скорей всего, вся искрутилась, нервирует мать, а та еще не опра­вилась после выкидыша и нервами, и телом. А если дети заболеют? В Петербурге второй день холодный весенний ветер гуляет...
И такая тоска завладела Пушкиным, какой и при долгой поездке по Уралу не было. Хоть и беспокоился он тогда о семье, но она дома была, в столице, под надзором тетушки. А теперь?! Сама хозяйка Наташа, по проселкам едет, хоть и по новому шоссе. Путники могут разные попаст-ся, увидят красавицу... тут и свои мужчины не справятся. И дети....
«Что, женка?каково ты едешь?что-то Сашка и Машка?— писал он жене. —Христос с вами! будьте живы и здоровы, и доезжайте скорее до Москвы. Жду от тебя письма из Новагорода...Душа моя, посылаю тебе... рецепт капель. Сделай милость, не забудь перечесть инструкцию Спас­ского и поступать по оной. Теперь, женка, должна ты быть уже около Москвы. Чем дальше едешь, тем тебе легче; а мне!.. Сестры твои тебя ждут; воображаю вашу радость; смотри, не сделайся сама девочкой, не забудь, что уж у тебя двое детей, третьего выкинула, береги себя, будь осторожна; пляши умеренно, гуляй понемножку, а пуще скорее добирайся до деревни. Целую тебя крепко и благословляю всех вас. Что Машка ? Чай, куда рада, что может вволю воевать! Теперь вот тебе отчет о моем по­ведении. Я сижу дома, обедаю дома, никого не вижу, а принимаю только Соболевского. Третьего дня сыграл я славную штуку со Львом Сергеевичем. Соболевский, будто ненарочно, зовет его ко мне обедать. Лев Сергеевич является. Я перед ним извинился как перед гастрономом, что, не ожидая его, заказал себе только ботвинью да beafsteaks. Лев Сергеевич тому и рад. Садимся за стол; подают славную ботвинью; Лев Сергеевич хлебает две тарелки, утирает осетрину, наконец, требует вина; ему отвечают, нет вина. — Как нет ? — Как Александр Сергеевич не приказал на стол подавать. И я объявляю, что с отъезда Натальи Николаевны я на диете — и пью воду. Надобно было видеть отчаяние и сардонический смех Льва Сергеевича, ко­торый уже ко мне, вероятно, обедать не явится. Во все время Соболевский подливал себе воду то в стакан, то в рюмку, то в длинный бокал — и пот­чевал Льва Сергеевича, который чинился и отказывался. Вот тебе пример моих невинных упражнений. С нетерпением ожидаю твоего письма из Но­вгорода и тотчас понесу его Катерине Ивановне. Покаместь — прощай, °чгел мой. Целую вас и благословляю. Вчера был у нас первый гром. Слава "°гу, весна кончилась».
Только через восемь дней после отъезда семьи Пушкин получил ПеРвое письмо от Наташи. За это время он весь истосковался. Поэто-МУ- читая письмо, плакал и целовал страницы. А потом послал слугу За Екатериной Ивановной. Она тоже очень волновалась о племяннице

308
и детях, ежедневно заглядывала к Пушкину с одним вопросом: нет ли письма от Наташи? И вот, наконец...
Катерина Ивановна, узнав от слуги, что Пушкин притворяется боль­ным, сама отправилась к нему.
Пушкин еще раз с удовольствием читал письмо Наташи для тетуш­ки. И оба всплакнули, читая, что Сашка болеет, Таша нервничает...
-  Хоть быстрее бы и без приключений они доехали до Москвы.
-  Вот и я об этом мечтаю. Там их встретит Дмитрий и до Полотня­ного останется уже немного. Быстрее бы.
А путешествие было не из легких. Выезжая, надеялись, что грязь везде уже подсохла. Ан, нет. Беспутицы было хоть отбавляй. Лошади ползли медленно. Сашке температуру сбили, но он еще хныкал, каш­лял. Наташа нервничала и сама затемпературила.
Детям было скучно сидеть в карете без дела целыми днями. И, как няни ни забавляли детей, те просились на улицу.
Хоть Наташа и взяла в дорогу письменный прибор, писать при большой тряске было невозможно. Из Бронниц отправила мужу толь­ко маленькую записку, но и ее с предостережениями, чтобы не ходил с Соболевским по трактирам и «дамам». Чтобы больше работал и не забывал их.
Сама она, не успели от столицы отъехать, как всегда без Пушки­на, затосковала. И беспокоилась очень: не загулял бы, не заигрался бы. С деньгами было очень плохо, а он азартен. Когда по Уралу путе­шествовал, хоть друзья далеко были, а теперь друзья рядом, жены нет, не вовлекли бы друзья его в холостяцкую жизнь. Больше всего Наташа боялась Соболевского. Хоть и верный друг, но холостой, увлекающий­ся, про себя она его считала даже беспутным. Неаккуратный очень, как все холостяки, постоянно курит, вся квартира после его визитов пахнет табаком, и пеплом засыпаны диваны и кресла. Друг Пушкина, а всегда заигрывает с Наташей, комплиментами осыпает. Пушкин говорит, что он влюблен в Наташу и добавляет: «А кто в тебя не влюблен?!» — И не ревнует к Соболевскому, а Наташе неприятны ухаживания Соболев­ского. А теперь, без нее, Соболевский постарается досадить ей уже хотя бы тем, что начнет водить Пушкина по кабакам, а может, и по дамам легкого поведения...
А по ночам ей просто хотелось как обычно прижаться к мужу, по­нежиться в его ласке. Обещание писать каждый день, данное мужу, На­таше было трудно выполнить. Дорогой трясло. К ночлегу в постоялом дворе они все так уставали, что было одно желание - поскорее лечь в постель. А дети, выспавшись на тряской дороге, наоборот, никак не хо­тели вечером засыпать. Приходилось заниматься с ними.
А Пушкин писал и писал. В Москву. Потому что писать было куда.

309 S&
«Ангел мой женка! сейчас получил я твое письмо из Бронниц - и сердечно тебя благодарю. С нетерпением буду ждать известия из Торжка. Надеюсь, что твоя усталость дорожная пройдет благополучно и что ты в Москве будешь здорова, весела и прекрасна. Письмо твое послал я к тетке, а сам к ней не отнес, потому что рапортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу дома... К наследнику являться с поздравления­ми и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и по­журил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В сти­хах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет. Теперь полно врать; поговорим о деле; пожалуйста, побереги себя, особенно сначала; не люблю я Святой недели в Москве; не слушайся сестер, не таскайся по гуля­ниям с утра до ночи; не пляши на бале до заутрени. Гуляй умеренно, ложись рано. Отца не пускай к детям, он может их испугать и мало ли что еще. Пуще береги себя во время регул - в деревне не читай скверных книг дединой библиотеки, не марай себе воображения, женка. Кокетничать позволяю сколько душе угодно. Верхом езди не на бешеных лошадях( о чем всепокорно прошу Дмитрия Николаевича). Сверх того прошу не баловать ни Машку, ни Сашку и, если ты не будешь довольна своей немкой или кормилицей, про­шу тотчас прогнать, не совестясь и не церемонясь. Воскресение. Христос воскрес, моя милая женка, грустно, мой ангел, грустно без тебя. Письмо твое мне из головы нейдет. Ты, мне кажется, слишком устала. Приедешь в Москву, обрадуешься сестрам; нервы твои будут напряжены, ты подума­ешь, что ты здорова совершенно, целую ночь простоишь у всеночной, и те­перь лежишь врастяжку в истерике и лихорадке. Вот что меня тревожит, мой ангел. Так, что голова кругом идет и что ничто другое в ум не лезет. Дождусь ли я, чтоб ты в деревню удрала!... Тетка подарила мне шоколад­ный биллиард — прелесть. Она тебя очень целует и по тебе хандрит. Про­щайте, все мои. Христос воскрес, Христос с вами».
До Москвы путешественники добрались только на шестой день. Все очень устали и радовались, въезжая в отставную столицу. Даже дети, для к°торых слово Москва еще ничего не значило, повеселели, видя, как Радуются взрослые.
На Никитской Наташу с детьми ждал не только Дмитрий. Сестры тоже приехали, не упустив возможность побывать в Москве, потому что даже на поездку в Москву им денег не давали, ни мать, ни Дмитрий. Держали их взаперти в Полотняном Заводе.
Сестры видели Ташиных детей первый раз - тискали их, целовали, восклицали про Машу: «Красавица - в мать!», - про Сашку: «Выли­тый отец!» — И отец Наташи Николай Афанасьевич  был в уме, хотел310
поняньчить внуков на руках. И Наташа, вопреки предостережениям Пушкина, разрешила это отцу. Он потискал Машу, Сашку, пощекотал, поцеловал и прослезился. Первые внуки. Младшая дочь принесла их. И он ласково обнял Наташу и тоже расцеловал.
Детей так затормошили, что они взбунтовались слезами, и их от­правили с нянями кормить и спать, а сами за столом упивались раз­говорами.
Встреча вышла очень трогательной, много вылилось слез с обеих сторон.
Только Натальи Ивановны не было. Но она уже заранее прописала дочери, чтобы та, двигаясь в Полотняный, обязательно приехала из Мо­сквы к ней в Ярополец повидаться и детей показать. «Хочу насладиться внуками без догляда твоих сестер, уж больно они удила закусили», — писа­ла она.
Но Наташа не торопилась в Ярополец. Надо было отдохнуть от даль­ней и трудной дороги, чтобы пуститься в новую, хоть и менее трудную.
Помывшись с дороги, она уселась в тихом уголке и долго читала письма мужа. Все они приходили без нее в дом на Никитской.
«24 апреля 1834 г. Вторник. Благодарю тебя, мой ангел, за письмо из-под Торжка. Ты умна, ты здорова - ты детей кашей кормишь - ты под Москвою. Все это меня очень порадовало и успокоило; а то я был сам не свой. У нас Святая неделя, шумная, бурная...Сегодня пойду к тетке, с тво­им письмом. Завтра напишу тебе много. Покаместь целую тебя и всех нас благословляю».
Наташа и радовалась, и огорчалась, читая письма мужа. Все так у него, как она предвидела. Вместо того, чтобы не гневить императора и ходить к обедне, он ходит по трактирам с Соболевским. Ему, видите ли, тошно обедать одному. А где Соболевский, там нетрезвость, карты, женщины...
И Наташа на следующий день хорошенько пожурила супруга в от­ветном письме. А под конец все-таки поласкала словами. Она верила, что Пушкин очень тоскует, знала уже по предыдущим их разлукам, что и пишется у него плохо, когда они далеко друг от друга. Знала, как он тревожится о ней. А еще она знала, что ему, как ребенку, совершенно необходимы ее ласка, ее добрые слова, ее подбадривание.
Отдохнули путешественники, выспались в нормальной постели, можно было и в Ярополец ехать, а сестры не отпускали Наташу. После Великого поста Москва пустилась в пляс.
Весть, что жена Пушкина в Москве с детьми, быстро распростра­нилась по Москве. Гончаровых забросали приглашениями. Днем зва­ли во все знатные дома вместе с детьми Пушкина. Вечером — на балы-Наташа возмечтала, было, пренебречь приглашениями, ехать к матери-Но сестры Катрин и Азя, просидевшие три года в деревне, умоляли ее повременить, повозить их по балам и салонам.
311  
И уговорили. Вопреки предостережениям Пушкина, Наташа приня­лась вывозить сестер.
Но все кавалеры, как уже неоднократно говорил Наташе Пушкин, сестер ее вовсе не замечали. Наташа становилась всюду центром вни­мания, сразу настроив против себя московских красавиц.
-  Наталья Николаевна! - восклицали светские львицы. Невоз­можно представить, что вы уже мать двоих детей. Не пострадали ни талия, ни лицо ваше. Поразительно, но вы стали еще прекраснее, женственнее.
И она танцевала, танцевала, не в силах огорчать московских аристо­кратов — земляки все-таки. Так что опять, как предвидел Пушкин, она заболела. Доктор, правда, ничего не нашел, сказал: «Это от переутомле­ния», — и прописал покой.
Два дня она посидела дома. Сестры теребили: какая мода сейчас в столице, покрой платья, рукава, пояса, шляпы?
-  Возвращается корсет, - рассказывала Наташа.
-  У-ууу!
-  Да-да, бабушкин корсет. К нему пристегиваются юбки.
-   Чем пристегиваются?
-  На пуговицы.
-  А сколько юбок?
-  Чем больше, тем лучше.
-  Как? Десяток что ли?
-  Ну, десяток-не десяток, а восемь уже пристегивают.
-  И что, красиво? Это ж тумбой станешь.
-  Вовсе нет. Юбки как бы колоколом становятся. Талия в моде по-прежнему тонкая, плечи покатые, рукава - «жиго», «бараний окорок», очень широкие, колоколом тоже - к локтю, так что фигурка получается симпатичная.
-  Сколько же матерьяла на эти юбки надо, сколько денег?!
-  Да, новая мода не для бедных.
-  И у тебя есть такие платья?
-  Пока одно. Конечно, тетушка Екатерина Ивановна постаралась.
-  А еще все русское в моде. Не только не зазорно явиться на бал в Русском сарафане и кокошнике, а еще и поощряется, или даже в обя­занность вменяется одеваться так на праздники при дворе.
-  Как крестьянки, значит, одеваются княгини и графини?!
-  Так-так. Мода!
-  А еще что модно?
~ По-прежнему модны шарфы и шали. У меня шалей уже несколь­ко- И носят шарфы и шали не на плечах, а на согнутых в локте руках. ; новое — боа, Пушкин недавно подарил мне такой шарф меховой. ~ Пушкин тебя балует. ~ Да, только, я считаю, напрасно. Долгов у него много, и312
это омрачает его жизнь и мешает ему работать.
-  Новые стихи и книги его привезла?
-  Везу-везу, тебе, Азя, как ты просила, с автографом. Только далеко! они упакованы, в Полотняном достанем, там и почитаем.
Детям многочисленные поездки в гости, игры с другими детьми сна-1 чала нравились. Потом дети тоже устали. И Наташа начала собираться! к матери.
Надо было ехать до Волоколамска по хорошей столбовой дороге, потом в сторону Иосифо-Волоцкого монастыря уже по проселку, а по­том еще немного в сторону. Дмитрий специально для этой поездки от­ремонтировал карету с повозками. Наташа собиралась в Ярополец без сестер — мать не хотела их видеть, — только с детьми, их няньками, гор­ничной, лакеем, кучером и доктором.
Перед самым отъездом пришло еще три письма от Пушкина.
«28 апреля 1834 г. Ну, женка! Насилу дождались мы от тебя пись­ма. По моему расчету ты должна была приехать в Москву в Великий четверг(так и вышло), и целые девять дней не было от тебя известия. Тетка перепугалась. Я был спокойнее, зная уже, что ты до Торжка дотащилась благополучно, и полагая, что хлопоты приезда и радость свидания помешают тебе в первые дни думать о письмах. Однако уж и мне становилось плохо. Слава Богу! — ты приехала, и ты и Маша здоровы, Сашке лучше, вероятно, он и совсем выздоровел. Не от кор­милицы ли он болен ? Вели ее осмотреть, да отыми его от груди, пора. Кланяйся сестрам. Попроси их от меня Машку не баловать, то есть не слушаться ее слез и крику, а то мне не будет от нее покоя. Береги себя и, сделай милость, не простудись. Что делать с матерью? Коли она сама к тебе приехать не хочет, поезжай к ней на неделю, на две, хоть это лишние расходы и лишние хлопоты. Боюсь ужасно для тебя семейственных сцен. Помяни господи царя Давида и всю кротость его. С отцом пожалуйста не входи в близкие сношения и детей ему не показывай; на него, в его положении, невозможно полагаться. Того и гляди откусит у Машки носик.. Пьешь ли ты ромашку или отвар из апельсиновых листьев? Тетка третьего дня заезжала ко мне узнать о твоем здоровье и пококетничала со мной из кареты. Сегодня отправ­люсь к ней с твоим письмом. Прощай, мой ангел, целую тебя и всех вас благословляю. Кланяюсь сестрам... Эх, хотелось бы отпустить силь­ный комплимент, да тебя боюсь. Addio!".
«30 апреля 1834. Фомин понедельник. Вчера был наконец дворянский бал. С шести часов начался подъезд экипажей. Я пошел бродить по городу и прошел мимо дома Нарышкина. Народу толпилось множество. Полиция с ним шумела. Иллюминацию приготовляли. Не дождались сумерков, пошел я в Английский клуб, где со мною случилось небывалое происшествие. У меня в клубе украли 350 рублей. ..Каков наш клуб? — перещеголяли мы и московский-Ты думаешь, что я сердился, ничуть. Я зол на Петербург и радуюсь каждой
313

его гадости. Возвратясъ домой, получаю твое письмо, милый мой ангел. Слава Богу, ты здорова, дети здоровы, ты пай дитя; с бала уезжаешь прежде мазурки, по про­ходам не таска­ешься. Одно худо: не утерпела ты, чтоб не съездить на бал ... Женка, женка! Если ты и в этакой бездели­це меня не слушаешь, так как мне не думать... ну, уж Бог с тобой».
Наташа и не обиделась на это письмо Пушкина, но он решил, что обидел жену своими строгостями и нравоучениями, поэтому в этот же день написал еще одно письмо, уже в другом тоне.
«30 апреля 1834 г. Жена моя милая, женка мой ангел - я сегодня уж писал тебе, да письмо мое как-то не удалось. Начал я было за здравие, да свел за упокой. Начал нежностями, а кончил плюхой. Виноват, жен­ка. Остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим. Прощаю тебе бал у Голицыной... Я писал тебе, что у меня в клубе укра­ли деньги; не верь, это низкая клевета: деньги нашлись и мне принесены. Напрасно ты думаешь, что я в лапах у Соболевского и что он пакостит твои мебели. Я его вовсе не вижу... Это письмо, вероятно, получишь ты уже в Яропольце; Наталье Ивановне я уже писал; поцелуй за меня у ней ручки и скажи много нежного. Прощай, жена, целую и благословляю тебя и вас».
Наташа представила, как Пушкин весь день мучился после первого письма, не хотел он ее обижать. И поняла, что он тоскует так же, как она: отчаянно, невыносимо тяжело, так что нервы не выдерживают это­го напряжения.
Она упрекнула себя за то, что ей стало легче, когда поняла, как тя­жело Пушкину без нее. И села за письмо мужу. Писала долго, несколько Раз прослезилась. Потому что письмо было нежное и ласковое. Она уго­варивала Пушкина потерпеть. Взять себя в руки и хорошо поработать без них, чтобы было чем кормить им Машку и Сашку и с долгами рас­плачиваться.
Дорога в Ярополец, большей частью по хорошему шоссе, показалась совсем нетрудной. К ночи они были уже в Яропольце.

314
Наталья Ивановна была счастлива увидеться после двух лет разлуки с любимой дочерью, а уж внуки привели ее в полный восторг. Сонных, их отнесли в постель, отложив ласки до утра.
Не расстроило Наталью Ивановну даже то, что своенравная Маша и утром не захотела ласк незнакомой бабушки, заплакала и потянулась к матери.
Но Наталья Ивановна обуздала внучку сладостями и приготовлен­ными игрушками, и вскоре они вместе с Наташей учили Машку гово­рить «бабушка».
—  Сестры твои совсем обнаглели. Замуж не торопятся, только бы с матери тянуть на наряды, а я сама перебиваюсь с копейки на копейку.
Наташа молчала. Она знала с детства, что лучше дать матери выска­заться. Возражать, защищаться - бесполезно, все это только вызывает в ней озлобление. А высказавшись, она немного успокоится, тогда ей и сказать что-то можно. Наталья Ивановна и любила свою младшую дочь больше других за ее молчаливость, покладистость, терпение.
—  А я настраиваю Пушкина на то, чтобы взять сестер к себе. Иначе они так и останутся старыми девами.
—  Добрая ты, моя душа, - обняла Наталья Ивановна дочь, что вооб­ще делала редко. — Это они тебя вынудили своими слезами, признайся?
—  Маминька, но где им найти женихов там, в деревне?
—  Так-то оно так. Да только денег у нас на их столичное житье нет, ни у меня, ни у Дмитрия. Он уж тоже ко мне шары подкатывал, хлопоча о сестрах, только я своего согласия не дала. А если он того желает, то пусть сам их и содержит в столице.
Наташа обрадовалась, потому что это было уже согласие Натальи Ивановны на переезд сестер в Петербург. И Наташа не стала больше го­ворить с матерью об этом.
Наталья Ивановна села писать Пушкину, чтобы поблагодарить его за дочь, внуков и сообщить, что они у нее и все здоровы: «Прежде чем ответить на ваше письмо, мой дорогой Александр Сергеевич; я начну с того, что поблагодарю вас от всего сердца за ту радость, которую вы мне доставили, отпустив ко мне вашу жену с детьми; из-за тех чувств, которые она ко мне питает, встреча со мной, после двух лет разлуки, не могла не взволновать ее. Однако она не испытала никакого недомогания; по-видимому, она вполне здорова, и я твердо надеюсь, что во время ее пре­бывания у меня я не дам ей никакого повода к огорчениям; единственно, о чем я жалею в настоящую минуту, — это о том, что она предполагает так недолго погостить у меня. Впрочем, раз вы так уговорились между со­бой, я, конечно, не могу этому противиться. Я тронута доверием, которое вы мне высказываете в вашем письме, и, принимая во внимание любовь, ко­торую я питаю к Натали и которую вы к ней питаете, — вы оказываете мне это доверие не напрасно, я надеюсь оправдать его до конца моих дней. Дети ваши прелестны и начинают привыкать ко мне, хотя вначале Маша

315 
прикрикивала на бабушку. Вы пишите, что рассчитываете осенью ко мне приехать; мне будет чрезвычайно приятно соединить всех вас в домашнем кругу. Хотя Натали, по-видимому, чувствует себя хорошо у меня, однако легко заметить ту пустоту, которую ваше отсутствие в ней вызывает. До свидания, от глубины души желаю вам ненарушимого счастья. Верьте, я всегда ваш друг».
Наташа приписала:
«...с трудом я решилась написать тебе, так как мне нечего сказать тебе и все свои новости я сообщила тебе с оказией, бывшей на этих днях. Даже мама едва не отложила свое письмо до следующей почты, но побоя­лась, что ты будешь несколько беспокоиться, оставаясь некоторое время без известий от нас; это заставило ее побороть сон и усталость, которые одолевают и ее и меня, так как мы целый день были на воздухе. Из письма мамы ты увидишь, что мы все чувствуем себя хорошо, оттого я ничего не пишу тебе на этот счет; кончаю письмо, нежно тебя целуя, я намерева­юсь написать тебе побольше при первой возможности. Итак, прощай, будь здоров и не забывай нас».
Наташа с матерью целые дни проводили в разговорах. Гуляли по липовой аллее имения, по саду и огороду, где во всю шли весенние работы.
Наталью Ивановну интересовало все в жизни дочери: как они ладят с Пушкиным, не обижает ли мавр ее, как обстоят дела с деньгами, по­чему выкинула.
Наташа много рассказывала, но утаила то, что денег часто не бывает даже на молоко для детей, что она нередко занимает у своих наемных работников, чтобы купить хлеба и крупы, что Пушкин часто задержи­вает выплаты слугам...
Она считала, что не должна вовлекать мать в свои трудности. По­могать она все равно не будет, долги свои Пушкину так и не выплатила еще, сестер держит в черном теле...
Но у матери она была с детьми на полном попечении, потому не спе­шила уезжать. На шее у Дмитрия она будет целое лето, даже если Пуш­кин во-время будет присылать деньги на содержание ее с детьми.
Мать же сейчас не скупилась, всячески ублажала дочь с внуками, ве­лела Пушкину заезжать, кое-что она даст ему для Болдина.
В Яропольце Наташа получила от мужа еще несколько писем, кото­рые он начал посылать туда еще до ее приезда.
«Что это, женка ? Вот уже 5 дней как я не имею о тебе известия. На­деюсь, что хлопоты отъезда и приезда одни помешали тебе ко мне писать и что ты и дети здоровы. Пишу к тебе в Ярополец. Не знаю, куда отпра-вить тебе деньги, в Москву ли, в Волоколамск ли, в Калугу ли ? На днях На что-нибудь решусь. Что тебе сказать о себе: жизнь моя однообразна. Обедаю у Дюме часа в 2, чтоб не встретиться с холостою шайкою. Вече-Ром бываю в клубе. Вчера был у княгини Вяземской, где находилась и твоя316
графиня Соллогуб. Оттуда поехал я к Одоевскому, который едет в Ревел, Тетку вижу часто, она беспокоится, что давно нет об тебе известия, года у нас славная, а у вас, вероятно, еще лучше. Пора тебе в деревню на лекарство, на ванны и на чистый воздух. Сейчас, мой ангел, получил я твое письмо от 1 мая. Благодарю тебя, что переждешь свои временные. Это мне доказывает твое благоразумие, и я тебя втрое за то люблю. Радуюсь, что ты хорошеешь, хоть это уже лишнее. Сейчас (в пять часов) сидела у меня тетка, она тебя целует. Летний сад полон. Все гуляют. Графиня Фикель-мон звала меня на вечер. Явлюсь в свет в первый раз после твоего отъезда. За Соллогуб я не ухаживаю, вот те Христос; и за Смирновой тоже. Смир­нова ужасно брюхата, а родит через месяц. Все тебе кланяются. Завтра еще буду писать. Не смей купаться — с ума сошла, что ли. Послезавтра обедаю у Спасского - и буду на тебя жаловаться. Я не поехал к Фикельмон, а остался дома, перечел твое письмо и ложусь спать. Брат Иван у меня. Лев Сергеевич и отец меня очень сердят, а Ольга Сергеевна начинает уже сердить. Откажусь ото всего — и стану жить припеваючи».
Пушкин перечитывал письма Наташи перед сном. Они отвлекали его от дневных неприятностей, успокаивали, и он потом хорошо спал. Пушкин вообще считал, что Наташа действует на него гипнотически: наяву — тихим, спокойным, ласковым, очень убедительным голосом, и в письмах - ласковыми, тоже успокаивающими словами. Ему очень не хватало Наташи сейчас.
«12 мая 1834 г. Какая ты дура, мой ангел! Конечно, я не стану беспоко­иться оттого, что ты три дня пропустишь без письма, так точно как я не стану ревновать, если ты три раза сряду провальсируешь с кавалергардом. Из этого еще не следует, что я равнодушен и не ревнив. Я отправил тебя из Петербурга с большим беспокойством; твое письмо из Бронницы еще бо­лее меня взволновало. Но когда узнал я, что до Торжка ты доехала здорова, у меня гора с плеч свалилась, и я не стал сызнова хандрить. Письмо твое очень мило; а опасения насчет истинных причин моей дружбы к Софье Карамзиной очень приятны для моего самолюбия. Отвечаю на твои вопросы: Смирнова не бывает у Карамзиных, ей не встащить брюха на такую лестницу; кажется, она уже на даче; графиня Соллогуб там также не бывает, но я видел ее у княгини Вяземской. Волочиться я ни за кем не волочусь. У меня голова кругом идет. Не рад жизни, что взял имение, но что ж делать? Не для меня, так для детей. Тетка вчера сидела у меня, она тебя целует... Надеюсь не быть ни на одном празднике. Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать да жрать мороженое. Пишу тебе в Ярополец, где ты должна быть третьегодняшнего дня. Кланяюсь сердечно Наталье Ива­новне, целую тебя и детей. Христос с вами...».
«16 мая 1834 г. Давно, мой ангел, не получал я от тебя писем. Тебе, вид­но, было некогда. Теперь, вероятно, ты в Яропольце и уже опять собира­ешься в дорогу. Такая тоска без тебя, что того и гляди приеду к тебе.

317
Говорил я со Спасским о Пирмонтских водах; он желает, что­бы ты их прини­мала; и входил со мною в подроб­ности, о кото­рых по почте не хочу тебе писать, потому что не хочу, чтоб письма мужа к жене хо­дили по полиции. Пиши мне о своем здоровье и
о здоровье детей, которых целую и благословляю. Кланяюсь Наталье Ива­новне. Тебя целую. На днях получишь письма по оказии. Прощай, мой милый
друг».
Пушкин не захотел посылать по почте ужасное, что он узнал. Как-то Жуковский прислал ему записочку о том, что по Царскому Селу ходит письмо Пушкина, адресованное жене.
Сначала Пушкин подумал на Наташу: «Читает письма сестрам, что­бы похвастаться, а те дают подругам читать, так письма и в столицу вер­нулись...»
И Наташе писать об этом по почте он не решился. Только предупре­дил, чтобы она была осторожнее. Даже жене написал об этом не сразу.
«18 мая 1834. Мой ангел! Поздравляю тебя с Машиным рождением, це­лую тебя и ее. Дай Бог ей зубков и здоровья. Того же и Саше желаю, хоть он и не именинник. Ты так давно, так давно ко мне не писала, что несмотря на то, что беспокоиться по-пустому я не люблю, но я беспокоюсь. Я дол­жен был из Яропольца получить по крайней мере два письма. Здорова ли ты и дети ? Спокойна ли ты ? Я тебе не писал, потому что был зол — не на тебя, на других. Одно из моих писем попалось полиции и так далее. Смо­три, женка: надеюсь, что ты моих писем списывать никому не даешь; если почта распечатала письмо мужа к жене, так это ее дело, и тут одно неприятно: тайна семейственных сношений, проникнутая скверным и бесчестным образом; но если ты виновата, так это мне было бы больно. Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жиз-Ни- Я пишу тебе, не для печати; а тебе нечего публику принимать в наперс-1{ики. Но знаю, что этого быть не может; а свинство уже давно меня ни в  не удивляет. Вчера я был в концерте, данном для бедных в великолепной  Нарышкина, в самом деле великолепной. Как жаль, что ты ее не ей-318
дала. Пели новую музыку Вьельгорского на слова Жуковского. Я никого не вижу, нигде не бываю; принялся за работу и пишу по утрам. Без тебя так мне скучно, что поминутно думаю к тебе поехать, хоть на неделю. Вот уж месяц живу без тебя; дотяну до августа; а ты себя береги; боюсь твоих гулянии верхом. Я еще не знаю, как ты ездишь; вероятно, смело; да крепко ли на седле сидишь ? - вот вопрос. Дай Бог тебя мне увидеть здоровою, де­тей целых и живых!Да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно, когда лет 20 человек был независим. Это не упрек тебе, а ропот на самого себя. Благословляю всех вас, детушки».
Оказалось, что одно его апрельское письмо, в котором он отрица­тельно отзывается о своем камер-юнкерстве, было перехвачено в Мо­скве почт-директором и отправлено в третье отделение к графу Бенкен­дорфу. По политическим якобы мотивам. Но это было личное письмо, с интимными подробностями мужа и жены.
И вот, оказывается, его читают посторонние люди, и не один, не два...
Пушкин пришел в отчаянье. Личные письма мужа к жене читаются самим императором?!
Гневу и отчаянью его не было предела. Почти неделю он вообще не писал Наташе. Что писать? Вранье? Откровеннные чувства писать нельзя: их будут читать чужие люди и смеяться над их любовью и то­скою в разлуке.

Глава 11 НАТАША С ДЕТЬМИ В ПОЛОТНЯНОМ ЗАВОДЕ
Пушкин ищет деньги. Непредвиденные расходы Наташи. Мечты Пушкина о покое. Свидания Пушкина с «Лизой голень­кой». Сердитые письма Наташи мужу. Пушкин просится в отставку. Травля Пушкина. Отставка невозможна. Отчаянье. Тоска Наташи. Занятия Наташи с детьми. Пушкин обещает приехать к дню рождения Наташи.

320
Свой день рождения, 26 мая, Пушкин встречал в хлопотах о деньгах. Их ждала, о них напоминала Наташа, и сроки упла­ты долгов поджимали. Найти деньги было трудно, но он дол­жен был найти.
Наташа деликатно, как она умела, извиняясь и горюя, что ввергает его в новые затруднения, писала, что все выданное ей мужем она потра­тила уже в дорогах. И теперь в Заводе живет за счет брата Дмитрия, а у него самого большие проблемы с финансами.
Пушкину особенно была тягостна зависимость от Дмитрия. Тот уже попрекал Пушкина неспособностью содержать семью, когда Пушкин ездил по Уралу. Наташа прятала от мужа это письмо, но он все-таки прочитал его. И упрек Дмитрия Гончарова больно кольнул его.
Пушкин понимал, что Наташа, добрая душа, конечно, накупила се­страм подарков. Что и брат ее, скорее всего, не попрекает: в гостях се­стренка. Но Наташа не любит быть обязанной даже брату. Значит, муж должен найти деньги для своей семьи.
И он нашел. 4000 рублей на три месяца, до конца августа.
Радостный вернулся домой: сам себе сделал подарок. Слуги доложи­ли, что несколько раз заглядывала Екатерина Ивановна Загряжская, но, так и не застав именинника, оставила корзину с дынями, земляникой, клубникой и поздравительной записочкой.
«Вот так я встретил свой день рождения, - писал Пушкин Ната­ше. — Благодарю тебя, мой ангел, за добрую весть о зубке Машином. Те­перь надеюсь, что и остальные прорежутся безопасно. Теперь за Сашкою • дело. Что ты путаешь, говоря: о себе не пишу, потому что неинтересно. Лучше бы ты о себе писала, чем о Соллогуб, о которой забираешь в голову всякий вздор - на смех всем честным людям и полиции, которая читает наши письма...»
Наташа считала, что Пушкин без нее работает хуже, чем при ней. Тоскует. Потому мечется, тратится на трактиры, карточные игры, жен­щин - прожигает время и деньги, поэтому требовала с него полный от­чет о своем времяпрепровождении без нее. И Пушкин смиренно отчи­тывался:
«Ты спрашиваешь, что я делаю. Ничего путного, мой ангел. Однако дома сижу до четырех часов и работаю. В свете не бываю; от фрака от­вык; в клубе провожу вечера. Книги из Парижа приехали, и моя библиотека растет и теснится. К нам в Петербург приехал чревовещатель, который смешил меня до слез; мне, право, жаль, что ты его не услышишь. Хлопо­ты по имению меня бесят; с твоего позволения, надобно будет, кажется, выйти мне в отставку и со вздохом сложить камер-юнкерский мундир, ко­торый так приятно льстил моему честолюбию и в котором, к сожалению, не успел я пощеголять. Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе; и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить
321   
спокойствия и довольства. Вот тебе и мораль. Ты зовешь меня к себе пре­жде августа. Рад бы в рай, да грехи не пускают. Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне? Что мне весело в нем жить между па­сквилями и доносами?Работа идет помаленьку; скопляюматерьялы - при­вожу в порядок... прощай, мой друг. У меня желчь, так извини мои серди­тые письма. Целую вас и благословляю.
Деньги шлю на имя Дмитрия Николаевича».
Читая письмо, Наташа плакала. Пушкин был явно не в себе. И дело было не в скуке без них. Что-то там у него происходило, о чем он не писал. Хорошо, что деньги нашел и высылает. Ей очень неприятно про­сить у него деньги, но еще тяжелее просить их у брата или вовсе сидеть без копейки.
В Полотняном она экономила на фруктах и овощах, они из сво­их оранжерей, но, видя, как брат Дмитрий бьется и у него не хватает средств на поднятие хозяйства, которое должно кормить всю семью, Наташа не могла себе позволить жить за его счет.
И злоупотребляла она, злоупотребляла, так считала, в том раскаи­валась перед Господом в молитве, тратила средства мужа на сестер, не могла не тратить по доброте своей душевной, очень жалела сестер, за­пертых в деревне без всяких радостей.
Поехали с сестрами в Калугу на ярмарку, напокупала детям игрушек и сладостей, сестрам — бус, колечек, помад и всяких мелочей по уходу за лицом. Себе - тканей, бисера и ниток для рукоделия.
А в Калуге шли последние балы перед дачным сезоном.
И Наташа повезла сестер на бал. До этого дня три приводили в поря­док их платья. Наташа с помощью Дульсинеи подгоняла бальные пла­тья сестер к современной моде. Перерыли даже бабушкины сундуки, вытащили старые юбки, подогнали их к росту Александры и Катерины, подшили к платью, получилось что-то, похожее на юбку-колокол.
Появление сестер Гончаровых на балу в Калуге произвело фурор. Даже в газете прописали, что красавица-жена известного поэта Алек­сандра Пушкина проводит лето с детьми в своем родовом имении на Калужской земле.
Пушкина знали все. Давно слышали о его красавице-жене, их зем­лячке. Кое-кто, бывая в столице, уже и видел Наталью Николаевну и Подтверждал, что красавица - пером не описать. Поэтому все высшее общество провинциального, хоть и губернского, города Калуга жажда-л° Увидеть эту красавицу. И вот — пожалуйста, она во всей своей красе.
Сестры радовались балу, чтобы себя показать, женихов поискать.
Чо опять, как предсказывал Наташе Пушкин, когда она пыталась найти
*енихов сестрам, рядом с ней сестер просто не замечали. И, откланяв-
'ись им при знакомстве-представлении, забывали о них, переводя все
Чимание, все любезности на Наташу.

322
Наташа видела, как потускнели радостные лица сестер. Ей совсем не нужно было это поклонение провинциальных кавалеров, только ради сестер появилась она на балу. Но что было делать?!
Сестры были рады и тому, что не сидели, потанцевали.
3 июня Пушкин обедал у Катерины Андреевны Карамзиной, а вече­ром был у Смирновых. Играли в карты, и Пушкин выиграл 1200 рублей. Очень радовался, но жене об этом не написал.
Однако тосковал по семье уже невыносимо. При такой тоске рабе лось плохо. Нестерпимо хотелось в деревню.
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить... И глядь - как раз - умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля -Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег.
И как тут работать, если полторы недели от Наташи нет писем. Что там с ними?! Сама хворает или дети?!
«Что это мой друг, с тобою делается? Вот уже девятый день, как не имею о тебе известия. Это меня поневоле беспокоит. Положим: ты выез­жала из Яропольца, все-таки могла иметь время написать мне две строч­ки. Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой под­слушивает, приводит меня буквально в бешенство. Без политической сво­боды жить очень можно; без семейной неприкосновенности невозможно: каторга не в пример лучше. Это писано не для тебя; а вот что пишу для тебя. Начала ли ты железные ванны ? Есть ли у Маши новые зубы ? И ка­ково перенесла она свои первые? У меня отгадай, кто теперь остановился? Сергей Николаевич, который приехал было в Царское Село к брату, но с ним побранился и принужден был бежать со всем багажом. Я очень ему рад-Шашки возобновились. Тетка уехала с Натальей Кирилловной. Я еще у ней не был. Долгорукая-Малиновская выкинула, но, кажется, здорова....»
-  Ой, бедная Катенька! - невольно воскликнула Наташа, читая письмо..
-  Что случилось? — кинулась к ней сидящая рядом Александра.
-  Катенька Малиновская выкинула, как и я.
-  Прямо поветрие какое-то.
«Сегодня обедаю у Вяземского, у которого сын именинник; Карамзина уехала также. Смирнова на сносях. Брюхо ее ужасно; не знаю, как она раз~ решится; но она много ходит и не похожа на то, что была прошлого году-Графиню Соллогуб встретил я недавно. Она велела тебя поцеловать, и тебе
323 
её также. Я большею частию дома и в клубе. Веду себя порядочно, только то нехорошо, что расстроил себе желудок; и что желчь меня так и волнует. Ла от желчи здесь не убережешься. Новостей нет, да хоть бы и были, так не сказал. Не сердись на холодность моих писем. Пишу скрепя сердце».
«Нужны мне поцелуи твоей Соллогуб, - подумала Наташа, - сам, небось, целовался с ней, пользуясь тем, что я далеко». То, что их пись­ма читают, Наташу тоже расстроило. Она решила, что нервы Пушкина, скорее всего от этого и расшатаны. И она тоже стала осторожничать в письмах к мужу.
Журила его поменьше, но настойчивее звала в себе. Описала все по­ездки в Калугу, как они останавливались в старом гончаровском доме, ездили на ярмарки и балы. А потом подумала, что бы ему такое напи­сать, чтобы подбодрить его, чего он ждет от нее? И написала, что ему надо ехать в Болдино поскорее, может, даже и жить там, и она согласна жить там.
«Милый мой ангел! Я было написал тебе письмо на четырех страницах, но оно вышло такое горькое и мрачное, что я его тебе не послал, а пишу другое. У меня решительно сплин. Скучно жить без тебя и не сметь даже писать тебе все, что придет на сердце. Ты говоришь о Болдине. Хорошо бы туда засесть, да мудрено. Об этом успеем еще поговорить. Не сердись, жена, и не толкуй моих жалоб в худую сторону. Никогда не думал я упре­кать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив, но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами. За­висимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, уни­жает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно. Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у Господа Бога. Но ты во всем этом не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни...
Денег тебе еще не посылаю. Принужден был снарядить в дорогу своих стариков. Теребят меня без милосердия. Вероятно, послушаюсь тебя и скоРо откажусь от управления имением. Пускай они его коверкают как зна-'.' на их век хватит, а мы Сашке и Машке постараемся оставить кусок з. Не так ли ?»
Поработав утром, Пушкин отправлялся в Летний сад. Там на Неве, "Ротив Летнего сада, была устроена большая купальня, и Пушкин каждый день ходил в нее.
А еще в Летнем саду его часто поджидала незабвенная «Лиза голенькая», Елизавета Михайловна Хитрово, которая продолжала беззаветно оить Пушкина, постоянно писала ему любовные письма и радовалась каждой встрече с ним.
,ей было уже за пятьдесят, Пушкин называл ее Пентефрихой, письма н  выбрасывал, не читая, она надоела ему несказанно со своей любовью
> но он ценил ее дружбу ине раз прибегал к ее помощи.

324
Наташе доброжелатели сообщили о частых разгулах Пушкина с Со­болевским и о регулярных прогулках в Летнем саду ее мужа с бывшей возлюбленной. Наташа ожидала, что Пушкин без нее не будет воздер­жан. Но особенно было обидно, что он делал это открыто, на виду у всех и ей об этом сообщали. Со всей откровенностью она прописала мужу свое возмущение. И в следующем письме Пушкин оправдывался:
«Нашла за что браниться!.. За Летний сад и за Соболевского. Да ведь Летний сад мой огород. Я вставши ото сна иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу. Я в нем дома. А Соболевский ? Собо­левский сам по себе. Он спекуляции творит свои, а я свои. Моя спекуляция удрать к тебе в деревню. Что ты мне пишешь о Калуге? Что тебе смо­треть на нее? Калуга немного гаже Москвы, которая гораздо гаже Петер­бурга. Что же тебе там делать ? Это тебя сестры баламутят, и верно уж моя любимая. Это на нее весьма похоже. Прошу тебя, мой друг, в Калугу не ездить. Сиди дома, так будет лучше. ...Уж как меня теребили; вспомнил я тебя, мой ангел. А делать нечего. Если не взяться за имение, то оно пропа­дет же даром, брат и сестра останутся на подножном корму, а придется взять их мне же на руки, тогда-то наплачусь и наплачусь, а им и горя мало. Меня же будут цыганить. Ох, семья, семья! Пожалуйста, мой друг, не езди в Калугу. С кем там тебе знаться ? С губернаторшей ? Она очень мила и умна; но я никакой не вижу причины тебе ехать к ней на поклон. С неве­стой Дмитрия Николаевича ? Вот это дело другое. Ты спади эту свадьбу, а я приеду в отцы посаженные. Напиши мне, женка, как поживала ты в Яропольце, как ладила с матушкой и с прочими. Надеюсь, что вы расста­лись дружески, не успев поссориться и приревновать друг к другу. У нас ожидают прусского принца. Вчера приехал Озеров из Берлина с женою в три обхвата. Славная баба; я, смотря на нее, думал о тебе и желал тебе воротиться из Завода такой же тетехой. Полно тебе быть спичкой. Про­щай, жена. У меня на душе просветлело. Я два дня сряду получал от тебя письма и помирился от души с почтою и полицией. Черт с ними. Что дела­ют дети? Благословляю их, а тебя целую».
В тот же день.
«Сейчас у меня тетка. Она просит тебя к ней писать, а меня тебе уши выдрать. Она переезжает в Царское Село, в дом князя Кочубея, с Ната­льей Кирилловной, которая удивительно мила и добра; завтра еду с ней проститься. Зачем ты тетке не пишешь? - какая ты безалаберная! Она просит, чтоб я тебя в Калугу пустил, да ведь ты махнешь и без моего по­зволения. Ты на это молодец. Сейчас простился с отцом и матерью. У него хандра и черные мысли. Знаешь, что я думаю ? Не приехать ли мне к тебе на лето ? Нет, жена, дела есть, потерпим еще полтора месяца. А тут я к тебе упаду как снег на голову; если только пустят меня. Охота тебе думать о помещении сестер во дворец. Во-первых, вероятно, откажут, а во-вторь^, коли и возьмут, то подумай, что за скверные толки пойдут по свинскоМУ Петербургу. Ты слишком хороша, мой ангел, чтоб пускаться в проситель­ницы. Погоди; овдовеешь, постареешь — тогда, пожалуй, будь салопницей ^

325  
титулярной советницей. Мой совет тебе и сестрам быть подале от двора; в нем толку мало. Вы же не богаты. На тетку нельзя вам всем навалиться. Боже мой! Кабы Заводы были мои, так меня бы в Петербург не заманили и московским калачом. Жил бы себе барином. Но вы, бабы, не понимаете сча­стия независимости и готовы закабалить себя навеки, чтобы только ска­зали про вас: «Вчера на балу госпожа такая-то была решительно красивее всех и была одета лучше всех...» тетка прислала мне твое письмо, за кото­рое я тебя очень благодарю. Будь здорова, умна, мила, не езди на бешеных лошадях, за детьми смотри, чтоб за ними няньки их смотрели, пиши ко мне чаще; сестер поцелуй запросто, Дмитрия Николаевича также — детей за меня благослови. Целую тебя. Петр 1-й идет; того и гляди напечатаю 1-й том к зиме. На того я перестал сердиться, потому что, если рассу­дить, не он виноват в свинстве, его окружающем. А живя в нужнике, поне­воле привыкнешь к говну, и вонь его тебе не будет противна... Ух, кабы мне удрать на чистый воздух...Грустно мне, женка. Ты больна, дети больны, чем это все кончится, Бог весть. Здесь меня теребят и бесят без мило­сти. И мои долги и чужие мне покоя не дают. Имение расстроено, и надоб­но его поправить, уменьшая расходы, а они обрадовались и на меня насели. То — то, то другое. Вот тебе письмо Спасского. Если ты здорова, на что тебе ванны? Тетку видел на днях. Она едет в Царское Село... Я крепко ду­маю об отставке. Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том удостоверился, расстроено до невозможности, и только строгой экономией может еще поправиться. Я могу иметь большие сум­мы, номы много и проживаем. Умри я сегодня, что с вами будет? Мало утешения в том, что меня похоронят в полосатом кафтане, и еще на тесном петербургском кладбище, а нее церкви на просторе, как прилично порядочному человеку. Ты баба умная и добрая. Ты понимаешь необходи­мость; дай сделаться мне богатым — а там, пожалуй, и кутить можем в свою голову...»
Пушкин впал в отчаянье. Он хотел быть с семьей, он хотел писать, он хотел зарабатывать... Ничего из этих желаний не выполнялось. Даже в письмах тоску нельзя было выразить жене, пожалиться письма чита­ли чужие люди.
Рядом не было Таши, которая умела в такие минуты приласкать его, Успокоить.
И, не посоветовавшись с друзьями, Пушкин за бессонную ночь на­катал письмо Бенкендорфу: «Граф, поскольку семейные дела требуют моего присутствия то в Москве, то в провинции, я вижу себя вынужденным оставить службу и покорнейше прошу Ваше сиятельство исходатаиствовать мне соответствующее разрешение...»
Бенкендорф передал письмо государю. Император позвал Жуковского и раздосадованно высказывал ему, как другу Пушкина:
~ Я никого не держу и его держать не стану. Но если он возьмет отставку, то между им и мною все кончено.326
—  Нельзя ли как-нибудь исправить этот необдуманный поступок Пушкина? Поэт, жажда уединения давит на него, - пытался Жуковский исправить опрометчивый поступок друга.
—  Он не ребенок, — возразил император, — должен работать, а не наслаждаться деревенскими уединениями или ездить за семьей...
—  Что можно сделать? — опять взмолился Жуковский за друга.
—  Пусть заберет письмо обратно, — резко сказал Николай. Жуковский вместе с двором находился в это время в Царском Селе и
не мог отлучаться, поэтому послал Пушкину письмо, рассказал о разго­воре с царем, его гневе: «Если бы я знал наперед, что побудило тебя взять отставку, я бы ему объяснил все, но так как я и сам не понимаю, что могло тебя заставить сделать глупость, то мне и ему нечего было отвечать... ты делай как разумеешь. Я бы на твоем месте ни минуты ни усомнился, как поступить...»
Даже Жуковский, самый близкий друг, не понимал, почему Пушкин хочет уйти в отставку. Сам он многие годы был воспитателем детей им­ператора, вроде и не тяготился этим.
Пушкин примерил эту службу к себе и понял, что и она была бы ему в тягость. Он с младых лет привык к перемене мест, дороги были для него и лекарством при неприятностях, и источником новых впечатле­ний и замыслов, и напрямую  вдохновителями в работе.
А главное, в поездках он был свободен от каких-либо бытовых и прочих обязанностей, дел. Эта свобода ото всего и давала тот душев­ный взлет, который легко переходил в творчество.
Теперь полная несвобода сковывала его, не давала возможности уе­диниться в деревне и для работы, и для того, чтобы при малых расходах выйти из долгового капкана, затягивающего петлю на его шее.
Не успел Пушкин принять какое-то решение, Жуковский на следу­ющий день прислал еше одно письмо: «...чего мне от тебя хочется. А ты ведь человек глупый, теперь я в этом совершенно уверен. Не только глупый, но еще и поведения непристойного: как мог ты, приступая к тому, что ты так искусно состряпал, не сказать мне о том ни слова, ни мне, ни Вязем­скому — не понимаю! Глупость, досадная, эгоистическая, неизглаголенная глупость! Вот чтобы я теперь на твоем месте сделал: я написал бы к нему прямо, со всем прямодушием, какое у меня только есть, письмо, в котором бы о б в и н и л себя за сделанную глупость, потом так же бы прямо объяснил то, что могло заставить меня сделать эту глупость; и все это сказал бы с тем чувством благодарности, которое государь вполне заслуживает... ° никак не воображал, чтобы была еще возможность поправить то, что ты так безрассудно соблаговолил напакостить. Если не воспользуешься этою возможностию, то будешь то щетинистое животное, которое питается желудями и своим хрюканьем оскорбляет слух всякого благовоспитанного человека; без галиматьи, поступишь дурно и глупо, повредишь себе на целую жизнь и заслужишь свое и друзей своих неодобрение... Может быть, захочешь показать Бенкендорфу письмо мое. Вот экземпляр без галиматьи»-
327  
Пушкин понял, что из-за его просьбы об отставке закачалось крес­ло под Жуковским.. Даже учитывая постоянную склонность друга к щутке, игриво называть хорошие вещи пакостями, Василий Андреевич в этом письме был очень груб с Пушкиным.
Письмо совершенно придавило его, наверное, даже раздавило. Пуш­кин не понимал, почему его отказ служить так всех разгневал: казна бу­дет экономить на его окладе, государю от его служебных обязанностей, работы в архивах - никакой пользы нет. Писать историю Петра он не отказывается, наоборот, надеется, что при свободе в голове и времени дело пойдет быстрее и лучше. Что же так разгневало и Жуковского, и императора?
Пушкин не понимал. Жуковскому грубость он сразу простил: Ва­силия Андреевича напугал император. Жуковский не хотел лишаться службы, испугался, что дружба с Пушкиным перекинет гнев императо­ра на него. Письмо свое писал, не поленился на второй экземпляр для Бенкендорфа, чтобы оправдаться таким образом перед царем, что за­ставлял, мол, друга Пушкина раскаяться.
Гнев императора по поводу отставки и его неприкрытая грубость, пусть и через Бенкендорфа, и Пушкина напугали. Не дай Бог, если гнев повелителя на семью перекинется! Бедная Таша, с кем связалась, с веч­ным рабом, ни шагу без милости высшей!
А вдруг сошлют опять?! Подумал об этом и вдруг понял, что был бы рад ссылке, чтобы уехать подальше от столицы, только вот семья...
Спасибо Жуковскому, успокоил императора. Выход из этого ужас­ного положения есть - отказаться от отставки, повиниться, оправдать­ся усталостью... И это — единственный выход.
И Пушкин, совершенно убитый нерушимой зависимостью от цар­ской милости, крахом своих мечтаний поселиться в деревне, невозмож­ностью выехать немедленно к семье, к больным жене и детям, послал Бенкендорфу письмо с просьбой остановить его отставку. И очень бы­стро получил ответ, что отставку он получит, но вход в архивы ему будет запрещен.
Отлучение от архивов будет означать, что все исторические его ра­боты так и останутся незаконченными, а именно над ними он работал в последнее время, надеясь и заработать на них, расплатиться с дол­гами, поправить материальное положение семьи... Это уже - смерти подобно.
Пушкин не знал, что делать. Казалось, дело уже не поправишь.
Однако Бенкендорф убедил императора, что Пушкина лучше дер­жать под присмотром, чем отпускать в свободное плаванье, когда он будет неизвестно где, неизвестно с кем и неизвестно, чем будет заниматься. И уговорил императора, что, так как пока делу не дан ход, лучше его остановить.
Николай согласился и сказал:

328
- Я ему прощаю, но позовите его, чтобы еще раз объяснить ему всю бессмысленность его поведения и чем все это может кончиться; то, что может быть простительно двадцатилетнему безумцу, не может приме­няться к человеку его лет, мужу и отцу семейства.
Пушкин отказывался только от постоянного заработка, ища свобо­ды, а едва не потерял все. Без архивов он теперь не мог жить, для рабо­ты они были необходимы.
«Возомнил, что царь — твой друг! — корил он себя. —Возомнил, что свобода в ежедневном графике дает тебе полную свободу! Император держит тебя на коротком поводке. Длинный вызывает у него беспо­койство. Никакой свободы у тебя больше не будет никогда. Даже с се­мьей ты не можешь передвигаться от столицы дальше ста верст. Ты - в тюрьме. Навсегда. До смерти!»
А Жуковский все не мог успокоиться и несколько дней спустя опять писал Пушкину:
«Я, право, не понимаю, что с тобою сделалось; ты точно поглупел; на­добно тебе или пожить в желтом доме, или велеть себя хорошенько высечь, чтобы привести кровь в движение».
Жуковский прочитал все письма Пушкина к Бенкендорфу, счел их очень сухими, без должной благодарности государю: «...Разве ты разу­чился писать; разве считаешь ниже себя выразить какое-нибудь чувство к государю? Зачем ты мудришь?Действуй просто. Государь огорчен твоим поступком; он считает его с твоей стороны неблагодарностию. Он тебя до сих пор любил искренно хотел тебе добра. По всему видно, что ему боль­но тебя оттолкнуть от себя» «А может, трудно оттолкнуть госпожу Пушкину?!» - подумал Пушкин. - «Что же тут думать! Напиши то, что скажет сердце. А тут, право, есть о чем ему поразговориться. Мне прося ничего, можешь объяснить необходимость отставки; но более всего должен столкнуть с себя упрек в неблагодарности и выразить что-нибудь такое, что непременно должно быть у тебя в сердце к государю...»
Они не понимали Пушкина, а ему желание отставки казалось со­вершенно нормальным стремлением полностью -отдаться творчеству, а значит, зарабатывать на семью, экономить на дешевом проживании в деревне и опять же в пользу семьи.
Таши не было рядом, не с кем было посоветоваться. Жуковский тре­бовал немедленного ответа и оправдательного письма к Бенкендорфу с этим же посыльным, с которым прислал свое письмо.
Пушкин был в отчаянье. Сел писать Жуковскому: «Я, право, сам не понимаю, что со мною делается. Идти в отставку, когда того требуют обстоятельства, будущая судьба всего моего семейства, собственное мое спокойствие — какое тут преступление? Но государь может видеть в этом что-то похожее на то, чего понять все-таки не могу. В таком случае я не подаю в отставку и прошу оставить меня на службе. Теперь, отчего мои письма сухи?Да зачем же им быть сопливыми?Во глубине сердца свое­го я чувствую себя правым перед государем; гнев его меня огорчает, но чем
329
хуже положение мое, тем язык мой становится связаннее и холоднее. Что  делать? Просить прощения?Хорошо; да в чем?...не знаю, почему пись-
ма мои неприличны...»
Пушкин перестал спать, по ночам писал Бенкендорфу: «Граф! По­звольте мне говорить с вами вполне откровенно. Подавая в отставку, я думал лишь о семейных делах, затруднительных и тягостных. Я имел в виду лишь неудобство быть вынужденным предпринимать частые поездки, находясь в то же время на службе. Богом и душою моей клянусь, это была моя единственная мысль; с глубокой печалью вижу, как ужасно она была истолкована. Государь осыпал меня милостями с той первой минуты, ког­да монаршая мысль обратилась ко мне. Среди них есть такие, о которых я не могу думать без глубокого волнения, столько он вложил в них прямоты и великодушия. Он всегда был для меня провидением, и если в течение этих восьми лет мне случилось роптать, то никогда, клянусь, чувство горечи не примешивалось к тем чувствам, которые я питал к нему. И в эту мину­ту не мысль потерять всемогущего покровителя вызывает во мне печаль, но боязнь оставить в его душе впечатление, которое, к счастью, мною не заслужено. Повторяю, граф, мою покорнейшую просьбу не давать хода про­шению, поданного мною столь легкомысленно...»
Пушкин сделал все так, как ему приказывал Жуковский. Но что-то внутри него по отношению к другу и к императору оборвалось. Что-то очень важное он вынужден был подавить в себе, не говоря уж о той большой мечте, к выполнению которой он шел уже несколько лет, по­жалуй, с первого года семейной жизни, и все откладывал, откладывал, все тянул и тянул с решением, и вот... Теперь навсегда приходилось от­казаться от мечты уехать из дорогой столицы, жить просто в деревне, как живут многие дворяне. А ему бы такая жизнь помогла справиться с долгами и хорошо поработать, опять же в помощь освобождению от долгов.
Пушкину было невыносимо тяжело. Очень не хватало жены. Ната­ша всегда понимала его и умела дать хороший совет и утешить. И он не мог написать ей обо всем происходящем с ним, зная, что письма их по­лиция читает.
И Таша, нежная, милая, добрая его Таша, на расстоянии совсем не чувствовала его невыносимую тоску и отчаянность и в письмах подли­вала масла в огонь. Толи подначивала, разыгрывая ревность к Соллогуб, то ли просто шутила. Настаивала, чтобы он быстрее приезжал. Ругала за то, что не каждый день пишет ей, а он в это время писал полно писем, и все-не ей.
Наташа, правда, и сама расхворалась. Возможно, накупалась в хо­лодной еще в июне воде, то ли от тоски по мужу. Дети тоже болели.
У нее были свои печали. Как-то ночью не спалось, пошла на кухню. А там кормилица Сашки сидит и водку пьет.
- Так вот почему малыш болеет! - возмутилась Наташа. -
Видано ли - кормилица ребенка на ночь напивается!330
Кормилица в ноги к ней упала:                                                      |
- Прости, матушка Наталья Николаевна, больше не буду!               |
Наташа ушла к себе и проплакала всю ночь. Как безответственны ц злы люди! Но одернула себя: не мое дело судить людей. И встала на ко­лени перед иконами, умоляя Господа и Богородицу простить ее за гнев и прося защитить ее детей.
Не получался у нее спокойный отдых. Очень тревожилась о Пушки­не, тосковала, нервничала, когда письма задерживались. Кому же она могла пожаловаться на эту тоску, кроме как мужу?! Писала жалобные письма. Пушкин отбивался: «Ваше благородие всегда понапрасну лаяться изволите» (Недоросль) Помилуй, за что в самом деле ты меня бранишь?- и без того измочаленный императором. - Что я пропустил одну почту? Но ведь почта у нас всякий день; пиши сколько хочешь и когда хочешь; не то что из Калуги, из которой письма приходят каждые десять дней. Пред­последнее письмо твое было такое милое, что расцеловал бы тебя; а это такое безобразное, что за ухо бы выдрал. Буду отвечать тебе по пунктам. Когда я представлялся великой княгине, дежурная была не Соллогуб, а моя прищипленая кузина Чичерина, до которой я не охотник, да хоть бы и Сол­логуб была в карауле, так уж если влюбляться... Эх, женка! Почта меша­ет, а то бы я наврал тебе с три короба. Я писал тебе, что я от фрака от­вык, а ты меня ловишь во лжи как в картах, доказывая, что я видел и того и другого, следственно в ответе бываю; это ничего не доказывает. Главное то, что я привык опять к Дюме и к Английскому клубу; а этим нечего хва­статься. Смирнова родила благополучно, и вообрази: двоих. Какова бабен­ка, и каков красноглазый кролик Смирнов? Первого ребенка такого сделали, что не пролез, а теперь принуждены надвое разделить. Сегодня, кажется, девятый день — и слышно, мать и дети здоровы. Ты пишешь мне, что ду­маешь выдать Катерину за соседа Хлюстина, а Александру Николаевну за Убри: ничему не бывать; оба влюбятся в тебя; ты мешаешь сестрам, по­тому надобно быть твоим мужем, чтоб ухаживать за другими в твоем присутствии, моя красавица. Разве он пьян был от ботвиньи с луком ? Меня в Петербурге останавливает одно: залог имения нижегородского, я даже издание Пугачева намерен препоручить Яковлеву, да и дернуть к тебе, мой ангел, на Полотняный Завод. Туда бы от жизни удрал, улизнул! ...Я перед тобою кругом виноват, в отношении денежном. Были деньги... и проиграл их. Но что делать?Я так был желчен, что надобно было развлечься чем-нибудь. Все тот виноват; (тот — так Пушкин называл, для конспирации, государя) но Бог с ним; отпустил бы лишь меня восвояси. Письмо твое не перед мной: кажется, есть что-то, на что обязан я возразить, — но до дру­гого дня...Целую тебя и детей и благословляю вас от души. Ты, я думаю, так в деревне похорошела, что ни на что не похоже...»
1 июля в Петергофе устраивался каждый год большой праздник по поводу дня рождения императрицы Александры Федоровны. Пушкин обязан был участвовать в этом празднике. И, будь Наташа рядом, с удовольствием пошел бы на него. Был уверен, что и Наташе праздник по-

331  
нравился бы: множество развлечений, оркестры, фейерверки. Без На­таши идти не хотелось, поэтому решил отписаться, что якобы болен.
А в день торжества вдруг решил пойти. С таким тяжелым настроени­ем проснулся после полночи бессонья, что понял: лучше на празднике попытаться развеяться, чем потерять день в безделье. Потому что при таком настроении у него не писалось.
Петергоф был весь чудесно иллюминирован. Народу было так мно­го, что, казалось, вся столица в этот день устремилась в Петергоф. Но в первые же минуты начала торжества Пушкин раскаялся, что приехал на праздник. Его усадили в линейку, и длинная вереница линеек, диванов на колесах, с придворными лицами начала праздничную процессию.
Пушкину было жарко в мундире камер-юнкера и треугольной шля­пе. Люди рассматривали сидящих в линейках, как зверушек в зоосаде. Пушкин от нервного напряжения был бледен, лицо его казалось скорб­ным и суровым. Ему ужасно не нравилась эта роль придворного.
По возвращении из Петергофа он зашел в трактир и просидел там до полуночи. Пришел домой, а войти не может. Двери во двор заперты. Начал стучать. Стучал, кричал, звонил. Насилу добудился дворника.
-  Я же тебе говорил, чтобы ты не запирал ворот до моего возвраще­ния, а ты что делаешь?!
-  Хозяин приказал.
-  Оливье?
-  Именно он, батюшка. В десять часов приказали двери запирать, чтобы не украли лестницы.
-  Еще не хватало! - ругался Пушкин.
На следующий день пришел брат Наташи Сергей.
Пушкин рассказал ему про козни дворника и про свое желание съе­хать от Оливье. Сергей Николаевич поддержал затею, и своей рукою написал объявление о сдаче квартиры и вывесил на воротах. Пушкин написал хозяину квартиры возмущенное письмо.
А Наташа продолжала третировать мужа своей ревностью. Пушкин отбивался.
«Твоя Шишкова,- писал Пушкин в очередной раз жене, - ошиблась: я за ее дочкой Полиной не волочился, потому что не видывал, а ездил я к Александру Семеновичу Шишкову в Академию, и то не для свадьбы, а для жетонов, не иначе. Благодарю тебя за милое письмо. Конечно, друг мой, кроме тебя, в жизни моей утешения нет - и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело. Но что ж делать ? Послезавтра начну печатать Пугачева, который до сих пор лежит у Сперанского. Он задержит меня с месяц. В августе буду у тебя... С хозяином Оливье я решительно побранился, и надобно будет иметь другую квартиру, особенно если приедут с тобою се­стры. Serge еще у меня, вчера явился ко мне в офицерском мундире, и моло-дец. История о том, как Иван Николаевич побранился с Юрьевым и как они помирились, уморительно смешна, но долго тебе рассказывать. Из деревни имею я вести неутешительные. Посланный мною новый управитель нашел332
все в таком беспорядке, что отказался от управления и уехал. Думаю по­следовать его примеру. Он умный человек, а Болдино можно еще коверкать лет пять... Прости, женка. Благодарю тебя за то, что ты обещаешься не кокетничать: хоть это я тебе и позволил, но все-таки лучше моим по­зволением тебе не пользоваться. Радуюсь, что Сашку от груди отняли, давно бы пора. А что кормилица пьянствовала, отходя ко сну, то это еще не беда; мальчик привыкнет к вину и будет молодец, во Льва Сергеевича. Машке скажи, чтоб она не капризничала, не то я приеду и худо ей будет. Благословляю всех вас. Тебя целую в особенности... Пожалуйста, не тре­буй от меня нежных, любовных писем. Мысль, что мои распечатываются и прочитываются на почте, в полиции, и так далее — охлаждает меня, и я поневоле сух и скучен. Погоди, в отставку выйду, тогда переписка нужна не будет. Ты, женка моя, пребезалаберная(насилу слово написал). То сер­дишься на меня за Соллогуб, то за краткость моих писем, то за холодный слог, то за то, что я к тебе не еду. Подумай обо всем, и увидишь, что перед тобой не только прав, но чуть не свят. С Соллогуб я не кокетничаю, по­тому что и вовсе не вижу, пишу коротко и холодно по обстоятельствам, тебе известным, не еду к тебе по делам, ибо и печатаю Пугачева, и закла­дываю имения, и вожусь и хлопочу — а письмо твое меня огорчило, а между тем и порадовало; если ты поплакала, не получив от меня письма, стало быть ты меня еще любишь, женка. За что целую тебе ручки и ножки. Кабы ты видела, как я стал прилежен, как читаю корректуру — тороплю Яков­лева! Только бы в августе быть у тебя...Кажется, не за что меня бранить. О тебе в свете много спрашивают и ждут очень. Я говорю, что ты уехала плясать в Калугу. Все тебя за то хвалят: аи да баба! — а у меня сердце ра­дуется. Тетка заезжала вчера ко мне и беседовала со мною в карете; я ей жаловался на свое житье-бытье; а она меня утешала. На днях я чуть было беды не сделал: с тем чуть было не побранился. И трухнул-то я, да грустно стало. С этим поссорюсь - другого не наживу. А долго на него сердиться не умею; хоть и он не прав. Ты хочешь непременно знать, скоро ли буду я у твоих ног? Изволь, моя красавица. Я закладываю имение отца, это кончено будет через неделю. Я печатаю Пугачева; это займет целый месяц. Женка, женка, потерпи до половины августа, а тут уж я к тебе и явлюсь и обни­му тебя, и детей расцелую. Ты разве думаешь, что холостая жизнь ужасно меня радует ? Я сплю и вижу, чтоб к тебе приехать, да кабы мог остаться в одной из ваших деревень под Москвою, так бы Богу свечку поставил: род бы в рай, да грехи не пускают. Дай, сделаю деньги, не для себя, для тебя. Я деньги мало люблю — но уважаю в них единственный способ благопри­стойной независимости. А о каком соседе пишешь мне лукавые письма ? Кем это меня ты стращаешь? Отселе вижу, что такое. Человек лет 36; от­ставной военный или служащий по выборам. С пузом и в картузе. Имеет 300 душ и едет их перезакладывать — по случаю неурожая. А накануне от­ъезда сентиментальничает перед тобою. Не так ли?А ты, бабенка, за не­имением того и другого, избираешь в обожатели и его: дельно. Да как балы тебе не приелись, что ты и в Калугу едешь для них. Удивительно! Надобно
333 
тебе поговорить о моем горе. На днях хандра меня взяла; подал я в отстав­ку Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой су­хой абшид, что я вструхнул, и Христом и Богом прошу, чтоб мне отстав­ку не давали. А ты и рада, не так? Хорошо, коли проживу я лет еще 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута и что их маменька ужас как мила была на аничковских балах. Ну, делать нечего. Бог велик; главное то, что я не хочу, чтоб могли меня подозревать в неблагодарности. Что-то Калуга? Вот тут поцарствуешь! Впрочем, женка, я тебя за то не браню. Все это в порядке вещей; будь молода, потому что ты молода — и царствуй, потому что ты прекрасна. Целую тебя от сердца».
Погода установилась летняя: солнечная, с короткими теплыми дож­дями. Сестры подолгу ездили верхом, заезжая к соседям. Побывали у Хлюстиных, их имение Троицкое было в пяти верстах от Полотняного. Хозяина дома не оказалось. Но дворецкий Захар встретил гостей при­ветливо, провел по дому, показал замечательную библиотеку Хлюстина, сказал, что Семен Сергеевич все еще холост, пригласил девиц еще при­езжать.
-  Кэт, а что, если мы выдадим тебя замуж за Хлюстина? - говорила Наташа на обратном пути.
-  Да? - откликнулась, смеясь, Катерина. - Надо подумать.
-  Я вышла бы за него замуж уже только потому, что у него чудо-библиотека, — сказала Александра. — Сидела бы потом и читала целыми днями.
-  Ну, разве только поэтому, - неопределенно ответила  Катерина, стеганула свою Любушку и полетела вскачь.
Потом несколько раз ездили в Калугу на спектакли, навещали род­ственников и знакомых. Даже детей Наташа пару раз провезла по род­ственникам, всем хотелось посмотреть ее с Пушкиным детей. Даже в газете о них написали.
Сестры уже твердо решили ехать с Наташей в Петербург. Было полу­чено согласие матери и брата Дмитрия. Дмитрий согласился отвезти их в Петербург и содержать, выплачивая ежегодно по четыре с половиной тысячи рублей.
Радостная Наташа писала Пушкину, что сестры помогут им сэконо­мить на уплате за жилье и обедах.
«Если ты в самом деле вздумала сестер своих сюда привезти, — отвечал Пушкин, - то у Оливье оставаться нам невозможно: места нет. Но обе-их ли ты сестер к себе берешь? Эй, женка! Смотри... Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети - покамест малы; Родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберешься и семейного спокойствия не будет. Впрочем, об этом еще поговорим. Издатель обеща-ет отпустить к тебе в августе — я оставлю Пугачева на его попечении, вгуст близок. Слава Богу, дождались. Надеюсь, что ты передо мною чи-
ста и права; и что мы свидимся, как расстались. Мне кажется, что Сашка начинает тебе нравиться. Радуюсь: он не в пример милее Машки, с кото­рой ты напляшешься...Унас третий день, как жары — и мы не знаем, что делать. Сплю и вижу, чтоб из Петербурга убраться к тебе; а ты не веришь мне, и бранишь меня. Прощай. Обнимаю тебя крепко — детей благослов­ляю - тебя также. Всякий ли ты день молишься, стоя в углу ?»
Все это время у Пушкина постоянно бывали брат Левушка, братья Наташи Иван и Сергей. Иван Николаевич служил в Царском Селе и часто заходил к Пушкину, чтобы узнать новости из Полотняного и сы­грать партию в шахматы. А Сергей Николаевич жил у Пушкина до са­мого его отъезда в Полотняный.
Своего брата Левушку Пушкин старался пристроить опять в армию. А тот попрежнему беспутствовал. Просил у брата деньги якобы на обе­ды, а сам проигрывал их в домино.
Пушкин стыдился совестить брата: ему уже тридцать лет, сам должен соображать. Он только ругал Соболевского, который вовлекал Левушку в сомнительные игры.
Вскоре ему удалось пристроить брата в армию. И Левушка готовился к отъезду вместе со своим полком в Грузию. С плеч долой.
Все лето Наташа занималась с Машей французским, а гувернант­ка - немецким. Наташа помнила, как ее саму обучали чуть ли не с пе­ленок французскому. Нашла в дедушкиной библиотеке картинки, по которым с нею беседовала француженка.
Маше занятия иностранными языками по картинкам и в виде игры нравились. Больше нравилось заниматься с матерью, потому что На­таша была с нею терпелива, улыбчива, часто целовала и ласкала. А вот с немкой Маша не ладила. Капризничала или баловалась. Та кричала на нее, и Маша вообще перестала заниматься. Перед Наташей немка ,| оправдывалась дурным характером девочки. А Наташа считала немку i виноватой, потому что та кричала на ребенка, не умела найти подход к | Маше.
Пушкин говорил, что Наташа из-за большой любви к дочери ее раз­балует. Строгой Наташа была только с Сашкой. Поэтому Пушкин счи­тал, что Наташа Машу любит, а Сашку — нет.
—  Ничего ты не понимаешь, — возражала Наташа. — Как это мать может не любить сына?! Я одинаково их люблю. Но из Сашки я хочу воспитать мужчину, потому держу его в строгости, а Маша - девочка, она должна вырасти нежной, ласковой, доброй...
—  Как ты?
—  Ну, если я такая, значит, как я, — улыбалась Наташа.
«Слава Богу, что зубы у Маши, наконец, пошли», — радовалась На­таша. А уж то, что ходить начала почти в два года, посчитала настоящим счастьем.
335  S3?
Вот сестры племянников, действительно, баловали. И дядя Дми-й, и управляющий, и повара, и слуги - все носились с маленькими, озились с ними, тайком от матери давали сладости.
Маша совсем разбаловалась Не понравилась ей как-то каша она ее вместе с тарелкой смела со стола. И сама же и заплакала, будто ее кто-то
обидел.
Но дети освоились на новом месте, стали меньше болеть. Наташа радовалась. Вот только Пушкин все не ехал и не ехал.
В конце июля он писал в Полотняный Завод: «Наташа, мой ангел, знаешь ли что? Я беру этаж, занимаемый теперь Вяземскими. Княгиня едет в чужие края, дочь ее больна не на шутку; боятся чахотки. Дай Бог, чтоб юг ей помог. Сегодня видел во сне, что она умерла, и проснулся в ужа­се. Ради Бога, берегись ты. Женщина, говорит Гальяни, есть животное, по природе своей слабое и болезненное. Какие же вы помощницы или работ­ницы ? Вы работаете только ножками на балах и помогаете мужьям мо­тать. И за то спасибо. Пожалуйста, не сердись на меня за то, что медлю к тебе явиться. Право, душа просит; да мошна не велит. Я работаю до низложения риз. Держу корректуру двух томов вдруг, пишу примечания, закладываю деревни — Льва Сергеевича выпроваживаю в Грузию. Все сла­жу — и сломя голову к тебе прискачу. Сейчас приносили мне корректуру, и я тебя оставил для Пугачева. В корректуре я прочел, что Пугачев поручил Хлопуше грабеж заводов. Поручаю тебе грабеж Заводов — слышишь ли, моя Хло-Пушкина ? Ограбь Заводы и возвратись с добычею. В свете я не бываю. Смирнова велела мне сказать, что она меня впишет в разряд иностранцев, которых велено не принимать. Она здорова, но чуть не умерла( природно слабое и болезненное животное). Целую Машу и заочно смеюсь ее затеям. Она умная девчонка, но я от нее покамест ума не требую; а требую здоро­вья. Довольна ли ты немкой и кормилицей? Ты дурно сделала, что кормили­цу не прогнала. Как можно держать при детях пьяницу, поверя обещанию и слезам пьяницы ? Молчи, я все это улажу. До тебя мне осталось 9листов. То есть как еше пересмотрю 9 печатных листов и подпишу: печатать, так и пущусь к тебе, а покамест буду проситься в отпуск».
А через пару дней тревожное письмо: «Что это значит, жена? Вот Уже более недели, как я не получаю от тебя писем. Где ты ? Что ты ? В Ка­луге? В деревне? Откликнись. Что так могло тебя занять и развлечь? Ка­кие балы ? Какие победы ? Уж не больна ли ты ? Христос с тобою. Или просто хочешь меня заставить скорее к тебе приехать. Пожалуйста, женка, брось эти военные хитрости, которые не в шутку мучат меня за тысячи верст от тебя. Я приеду к тебе, коль скоро меня Яковлев отпустит. Дела мои подвигаются. Два тома печатаются вдруг. Для одной недели разницы не заставь меня все бросить и потом охать целый год, если не два и не три. БУдь умна. Я очень занят. Работаю целое утро - до четырех часов - ниКОГо к себе не пускаю. Потом обедаю у Дюме, потом играю на бильярде в ЛУбе — возвращаюсь домой рано, надеясь найти от тебя письмо — и всяКИЙ день обманываюсь. Тоска, тоска... С князем Вяземским я уже условился.336
Беру его квартиру. К10 августа припасу ему 2500рублей - и велю перета скивать пожитки; а сам поскачу к тебе. Ждать не долго. Прощай - будьщ все здоровы. Целую твой портрет, который что-то кажется виноватым Смотри...»
Наташа рассмеялась, читая это письмо. «На портрет мой все-таки иногда смотрит. А виноватость мою видит, потому что сам во всем ви­новат. Три месяца обещает приехать и не едет. Не дай Бог, если влюбил­ся. Что тогда делать? Терпеть? Не хватит у меня терпения, несмотря на мою доброту, божью волю и всепрощение». Никогда не привыкнет она к тому, чтобы Пушкин игриво или ласково посматривал на других жен­щин, сколько бы он ни внушал ей, что лучше ее нет на свете. Слова все это. А ей надо, чтобы он по-настоящему ее продолжал любить.
Она писала Пушкину длинные письма, описывая все мелочи здеш-ной своей жизни, будто разговаривая с ним, ведь они так давно не го­ворили. Такой долгой разлуки у них еще не было. И опять звала и звала его быстрее приезжать.
«Стыдно, женка, - упрекал ее Пушкин. - Ты на меня сердишься, не разбирая, кто виноват, я или почта, и оставляешь меня две недели без из­вестия о себе и детях. Я так смущен, что не знал, что и подумать. Письмо твое успокоило меня, но не утешило. Описание вашего путешествия в Ка­лугу, как ни смешно, для меня вовсе не забавно. Что за охота таскаться в скверный уездный городишко, чтоб видеть скверных актеров, скверно игра­ющих старую, скверную оперу? Что за охота останавливаться в тракти­ре, ходить в гости к купеческим дочерям, смотреть с чернию губернский фейерверк, когда в Петербурге ты никогда и не думаешь посмотреть на Каратыгиных и никаким фейерверком тебя в карету не заманишь. Про­сил я тебя по Калугам не разъезжать, да, видно, уж у тебя такая натура. О твоих кокетственных сношениях с соседом говорить мне нечего. Кокет­ничать я сам тебе позволил — но читать о том лист кругом подробного описания вовсе мне не нужно.
Побранив тебя, беру нежно тебя за уши и целую — благодаря тебя за то, что ты Богу молишься на коленях посреди комнаты. Я мало Богу мо­люсь и надеюсь, что твоя чистая молитва лучше моих, как для тебя, так и для нас. Ты ждешь меня в начале августа. Вот нынче уже 3-е, а я еще не подымаюсь. Яковлев отпустит меня около половины месяца. Но и тут я не совсем еще буду свободен. Я взял квартиру Вяземских. Надо будет мне переехать, перетащить мебель и книги, и тогда уже, благословясь, пу­ститься в дорогу. Дай Бог приехать мне к твоим именинам, и я тем был бы счастлив».

Глава 12 ВСТРЕЧИ И РАССТАВАНИЯ
Пушкин едет в Полотняный Завод. Радостная встреча с семьей. Решено: сестры Наташи едут в Петербург. Выезжают все вместе. В Москве разъехались. Наташа снова навещает мать в Яропольце. Пушкин — в Болдино. Дмитрий прово­жает сестер до столицы. Наташа и тетушки готовят Катерину и Александру к выездам в свет. Беспорядок в квар­тире Пушкиных. Возвращение Пушкина. Катерина — фрей­лина. Выходит «История Пугачева». Несбывшиеся надежды. Безденежье. Обед у родителей Пушкина.

338
Дела с печатанием «Истории Пугачевского бунта» подходили к концу, и Пушкин начал хлопотать об отпуске. Просил разре­шения уехать на три месяца без потери содержания в Калуж­скую и Нижегородскую губернии по семейным делам.
Он очень хотел попасть в Полотняный к дню рождения Наташи. Он так соскучился по ней и детям, что временами готов был выть как тоскующая собачонка.
Уже и разрешение на путешествие от императора было получено седьмого августа на четырехмесячный отпуск... А выехать не удава­лось...
Отъезд так затянулся, что заезжать к теще в Ярополец, как Пушкин планировал, было некогда, и он, совсем не задержавшись в Москве, помчался в Полотняный. А из Полотняного отправил теще извинитель­ное письмо.
Пушкин застал жену в здравии, Машка тоже была в порядке, только Сашка лежал с температурой, продуло на прогулке.
Наташа первые минуты держалась с мужем холодновато, подчеркну­то внимательно, но сдержанно. Ревность еще не прошла. Что делал муж так долго в столице, не приехал раньше?
Но Пушкин не заметил Наташину сдержанность и холодность. Он так соскучился по ней, вулкан внутри так бушевал, что он едва сдержи­вался, чтобы заласкать жену тут же, при встрече, не дожидаясь, когда все отступятся от него и оставят их одних...
Наташа жила в том самом уединенном Красном доме, в котором Пушкин останавливался в свой первый приезд в Полотняный. Два эта­жа, четырнадцать комнат были в полном их распоряжении, и слуг, и нянек предостаточно, и ванны...
Шумно отужинали, прошлись по темнеющему саду и...
Ночь прошла бурно. Наташа более не могла держать себя в холоде. Она еще больше Пушкина радовалась встрече. А его едва сдерживаемая энергия растопила ее холодность еще с вечера.
- Я приехал, чтобы сделать тебя снова брюхатой,- смеялся Пуш­кин.
Красный дом стоял на обрыве, фасадом к прудам. Когда утром Пуш­кин, проснувшись, вглянул в окно спальни, то увидел чудесный пруд И каменную лесенку, ведущую к нему. И отправился купаться вниз по ле­сенке, мимо причудливо постриженных елей. Пруды со склонившими­ся в них повислыми ивами, беседка, в которой у него в прошлый приезд замечательно писалось по утрам.
Он был в это утро абсолютно счастлив, забыв все столичные волне­ния, почти трагические.
Наташа тоже проснулась, посмотрела в окно, увидела плаваюшего Пушкина и в купальном костюме спустилась к нему. Пушкин схватил ее, еще теплую и расслабленную после сна, потащил на середину пруда.

339 
Наташа тихо, чтобы не разбудить детей, вскрикивала от холодной утренней воды, прижималась к мужу, а он целовал и целовал свою чудную, свою волшебную красавицу...
Потом решили поплавать. И Пушкин в очередной раз был поражен. Наташа отлично плавала, ловкая, легкая, с лукаво смеющимися глазами.
Пушкин заново влюблялся с свою женку.
Завтракать решили семейно.
-  Знаете, меня ведь чуть не убили дорогой мужики, - рассказывал Пушкин. - В Тарутине. Пьяные ямщики. Только я не сплоховал, они и не ожидали, что барин такой прыткий. Хотел их в участок отправить, да они взмолились:
-  Барин, прости нас, дураков! Ну какие мы разбойники?!
-  Так почему ты без человека ехал?
-  Решил, что близко до Завода, быстренько так, на перекладных доеду, чтобы не платить за человека.
-  Так экономил, значит,- сказала, улыбаясь насмешливо, Наташа. Она встала, обняла его за шею и поцеловала. — Что бы я без тебя делала, кормилец ты мой?!
Они сидели в большой зале на первом этаже, за круглым столом. Пушкин смотрел на великолепные золоченые люстры, с золотыми сно­пами колосьев наверху, и думал, что дед Таши все-таки кое-что сохра­нил для потомков.
Пушкин планировал пробыть в Полотняном две недели и первые дни по утрам не работал. Весь день проводил с семьей.
Дети жили в пристройке дома, которую Дмитрий сделал недавно, специально для семьи любимой сестренки. Пристройка соединялась с домом просторными крытыми сенями.
Взяв детей с нянями, пошли от дома по чудесной березовой аллее. В углу парка, у ограды, Пушкин увидел так понравившуюся ему в первый приезд «улиту» - горку с дорожкой винтом, обсаженную акациями.
Маше эта «улита», видать, тоже полюбилась, она сразу направилась к ней.
Маша за лето загорела, окрепла на ножках и старалась продемон­стрировать отцу свои успехи с зубами и быстрым бегом.
Сашка встретил отца испуганно, будто впервые. Но Пушкин быстро с ним общий язык, и Сашка, завидев отца, сразу тянулся к нему руками.
Наташа с благоговением наблюдала, как Пушкин нежился с детьми. И не ревновала его к ним. В первую же ночь она убедилась, что Пуш­кин по-прежнему ее любит, что, может, она напрасно так ревновала его, а если и не напрасно, если он все же изменял ей за это время, то не сердцем.
Зашли в беседку. Она тоже была красного цвета и весьма причудлива. Две восьмиугольные башни соединялись крытым переходом со
340
столбами, поддерживающими крышу. «Получалось подобие террасы две комнаты с обеих сторон, уставленные по стенам низенькими турецкими диванами. Башенки были островерхие и заканчивались шпилем с шариками; они освещались длинными, сверху полукруглыми окнами».
Целыми днями теперь гуляли по многочисленным посыпанным красным песком дорожкам парка.
Пушкин с Наташей вдвоем отправлялись в дальные уголки парка и за его пределы.
-  Земной рай! - как и в первый свой приезд,  вздыхал  Пуш­кин. - И аромат цветов какой!
-  Дедушкина и моя страсть - цветы, - радостно улыбалась Наташа. Она была счастлива тем, что Пушкин рядом, что ему так нравится в По­лотняном. Хотелось побольше побыть вдвоем.
Замечательная слушательница Наташа, хоть самой многое надо было рассказать мужу, выслушала все боли, которые перенес муж без нее за эти месяцы.
-  Ты поступил правильно, загладив вину перед императором, - под­держала его Наташа.   Чутким своим сердцем она поняла всю глубину страдания поэта из-за неразрывной зависимости от императора. По­жалела мужа, но втайне была рада тому, как вся эта коллизия закончи­лась.
Она боялась поселяться в пушкинских имениях надолго, жить по зи­мам в глухих деревнях, Михайловском или Болдине, где тесно и холод­но. Дети маленькие, им нужен постоянный уход, няни, гувернеры. А где их поселить в этих крохотных имениях.
И еще теперь, когда у них двое детей, она стала опасаться бездене­жья. Уйдет Пушкин со службы, не станет и того небольшого, но по­стоянного заработка, который так необходим для детей. Они должны хорошо питаться, их надо лечить, когда болеют, надо вовремя, а не когда появятся деньги, воспитывать, обучать... Потом будет поздно и бесполезно: всему надо обучать в первые годы жизни.
Пушкин и сам понимал, что был эгоистичен, когда подавал заявле­ние об отставке. Он обещал Наталье-невесте, что будет обеспечивать ее и все семейство, а тут вдруг возомнил, что свободен, что волен вырвать­ся из-под царской опеки, спрятаться ото всех...
Мечта всех творцов — закрыться в маленькой комнате, где только книги и — никого, и писать, писать, писать... Редко кому это удается. Не удавалось и Пушкину.
А у Наташи тоже накипело от несвободы. Она на месте поняла, как развалено дело Гончаровых, как плохо и здесь с деньгами. Заводы рабо­тают в полсилы и прибыли не дают.
Сэкономить на проживании в родных пенатах не удавалось, а нао­борот, мягкой Наташе приходилось вкладывать в общий стол при

341   
малейшем, может быть, даже показавшемся намеке о безденежье Гонча­ровых.
Потом Пушкин стал снова работать по утрам, после купания и лег­кой пробежки.
Как-то, заглянув в библиотеку, где работал муж, чтобы позвать его к обеду. Наташа была удивлена громким хохотом Пушкина.
-  Ты знаешь, что сейчас произошло? - начал он рассказывать На­таше. — Сижу это я тут в полной тишине, вдруг страшный грохот в со­седней комнате. Я аж подпрыгнул от неожиданности. Возмущенный, мчусь туда на грохот. А соседняя комната — столовая, и казачок там, на­крывая стол, рассыпал ножи. Видно, мой взбешенный вид так испугал мальчишку, что он юркнул под стол. Наверное, я чертом ему привидился. Это меня и рассмешило.
И действительно, когда Пушкины по вечерам сидели на балконе Красного дома, крестьянские дети принимали Пушкина, «страшно­го из себя», за черта, так что среди крестьян сложилось предание, что Пушкин «ведался с нечистою силою», стихи пишет своим длиннющим когтем, отчего они и получаются такими хорошими, благодаря помощи нечистой силы.
С сестрами и братом они совершали очень дальние конные про­гулки.
-  Если бы у меня были даже такие, запущенные, полотняные заво­ды, — шутил Пушкин, — я бы тут жил, не выезжая. — Идиллия!
-  Да,- поддерживала его Наташа.
Вместе отпраздновали Наташины именины и двадцатилетие ее. На­талье Ивановне Пушкин заранее отправил поздравление с днем анге­ла:*. ..Жена хандрит, что не с Вами проведет день Ваших именин... Пока­мест поздравляю Вас со днем 26 августа; и сердечно благодарю Вас за 27-е. Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед Богом».
Уезжали из Полотняного вместе: Пушкин с семьей, сестры и брат Дмитрий. Снарядили три тройки и две лошади до Москвы.
Пушкин из Москвы отправлялся на восток, в Болдино, улаживать Дела с имением дяди: на семейном совете решили объединить имения Родителей и дяди. А Наташа сначала собиралась заехать к матери в Ярополец, а потом вместе с сестрами продолжить путь в Петербург.
Пушкину очень не нравилось то, что жена везла сестер в столицу. Она убедила его, что лишних расходов не будет, что столоваться будут все вместе, а известно, чем для большего количества людей готовится обед, тем дешевле обходится. И за комнату в квартире сестры будут платить, а значит, у Пушкиных появится небольшой приработок. Но....
Очень не хотелось Пушкину, чтобы посторонние люди были в доме. Он любил дома простоту в одежде, откровенные разговоры, бывал и несдержан... Наташа все это принимала. А теперь постоянно в доме будут342
посторонние, две молодые девицы, перед которыми не походишь п раздетым, как любил Пушкин. Многолюдность еще увеличится.
Больше будет гостей и все-таки - расходов. Потому что гости пойдут в пушкинский дом, сплетни будут разносить о его доме. И вообше хоть сестры и клялись не выносить сор из избы, да разве женские языки удержишь! И внимание жены переключится на сестер, к нему - уменьшится.
Но не мог он отказать своему ангелу. Понимал ее долг перед погибающими в глуши сестрами. Помнил, как она плакала, читая горькие письма сестер, и как давно мечтала привезти их в столицу.                    ,
В Москве Пушкин проводил Наташу в Ярополец к матери, а сам выехал в Болдино. Сестры остались в Москве.
В этот раз Наташа ехала к матери только с Машей. Сашка заболел.
Однако Наталья Ивановна в болезнь внука не поверила, сказала:
—  Сестры, небось, подговорили тебя не брать Сашку, чтобы мне досадить.
-  Ну что вы, маминька, - разубеждала Наташа мать,- Сашка еще Полотняном куксился, но Пушкин не хотел откладывать отъезд. И дорогой Сашка совсем расхворался.
—  Ладно, с Машей потешусь, — успокоилась Наталья Ивановна. На этот раз Наташа побыла в Яропольце всего два дня, беспокои
лась о Сашке.
Наталья Ивановна не стала ее задерживать. Говорила:
-  Пусть Александр Сергеевич на обратном пути обязательно заедет ко мне, как обещал, а я с ним пошлю вам всего побольше на житье. Сёстрам спуску не давай. Хоть ты и младшая, но самая разумная среди вас. Не балуй их, больше о своей семье хлопочи, и о детях - особенно.
Решили в Петербург не спешить. Балы в столице начнутся только.) октябре. Государь в это время был в Москве, проездом в Нижегородскую губернию. Лучше пожить в Москве еще месяц, здесь и театры дешевле и сама жизнь, а для сестер и Москва после деревни была в радость. И Наташа хотела быть поближе к Пушкину, до Москвы письма от него в два раза быстрее дойдут.
Однако писем от Пушкина долго не было, и Наташа волновала доехал ли он до Болдина. «А если он пишет только в Петербург? — думала она. — Мы ведь не собирались так долго оставаться в Москве. Значит, надо быстрее ехать домой». И она стала торопить сестер со сбо рами.
Дорога в Петербург показалась Наташе теперь совсем нетрудной. Рядом был брат Дмитрий, который быстро решал все осложнения, возникающие с передвижением. В болтовне с сестрами день пролетал совсем незаметно. Дети, окрепшие за лето, переносили дорогу без болезней. И все-таки встрече со столицей все были рады.
Пока ехали по окраинам, сестры, как и Наташа когда-то, говорили:
343 
-  Вот так столица! Хуже нашей Калуги.
-  Предместья всех городов такие, - возражала Наташа. А в центре Петербурга сестры, действительно, заахали:
-  С Москвой - никакого сравнения, - говорила Александра, - у нас можно две версты проехать, не видя дома, а тут дома лепятся друг к
ДРУГУ-
-  И чего в этом хорошего? - отвечала Катерина. - Никакого про­стора.
А потом сестры уж только ахали и не спорили.
-  Казанский собор, — говорила Наташа. — А это дворец наших род­ственников Строгановых.
-  О-оо! - только и могли произнести сестры.
-  А каков дворец внутри  вы еще увидите и поохаете!
Красота необыкновенная. А вот и Аничков дворец, где собирается узкий круг приближенных к императорской семье.
-  И ты туда вхожа?
-  Да. Мало того, с тех пор, как Пушкину присвоили придворное звание, мы с ним обязаны бывать на всех придворных мероприятиях. Пушкину это очень не нравится.
-  А тебе?
-  Мне - тоже.
-  Почему? - в унисон спросили Александра и Катерина.
-  Я люблю бывать в салонах, где этикет не соблюдается, все просто, без церемоний, дружеские отношения, хотя и там не все мне нравится. А в Аничковом все непросто, как-то тяжело, я устаю. И плохое настрое­ние Пушкина на меня действует. Короче, сначала я не понимала, поче­му Пушкина разозлил этот присвоенный ему придворный чин камер-юнкера, а потом поняла. И теперь нас обоих тяготит эта обязательность посещений всех придворных церковных служб, тезоименитств, рау­тов...
-  Нас бы это не тяготило, — посмеялась Катерина, переглядываясь с Александрой.
-  Ну, это потому, что вы засиделись в деревне. А потом надоест. А у меня— еще и дети. Даже когда они болеют, приходится их бросать и идти во дворец. Танцуешь, а мысли все о них, маленьких, беспомощ­ных, страдающих...
Дома Наташу ждало сразу несколько писем от Пушкина, и она, не переодеваясь, села читать их.
«Почта идет во вторник, а сегодня только еще суббота; итак, это письмо не скоро до тебя доберется, — писал Пушкин. — Я приехал третье­го дня в четверг поутру — вот как тихо ездят по губернским трактам — а Нещекин платил почти везде двойные прогоны. Правда, что отовсюду лошади были под государя, который должен из Москвы проехать на Нижний. Вдеревне встретил меня первый снег, и теперь двор перед моим окошком344
белешенек, однако я еще писать не принимался, и в первый раз беру перо чтоб с тобою побеседовать. Я рад, что добрался до Болдина; кажется, менее будет мне хлопот, чем я ожидал. Написать что-нибудь мне очень хотелось. Не знаю, придет ли вдохновение. Здесь нашел я Безобразова( что же ты так удивилась ? Не твоего обожателя, а мужа моей кузины Марга­ритки). Он хлопочет и хозяйничает и, вероятно, купит пол-Болдина. Ох! Кабы у меня было 100000! Как бы я все это уладил; да Пугачев, мой оброч­ный мужичок, и половины того мне не принесет, да и то мы с тобою как раз промотаем; не так ли? Ну, нечего делать: буду жив, будут и деньги... Ну, женка, умора. Солдатка просит, чтоб ее сына записали в мои крестья­не, а его-де записали в выблядки, а она-де родила его только 13 месяцев по отдаче мужа в рекруты, так какой же он выблядок ? Я буду хлопотать за честь оскорбленной вдовы... Теперь, вероятно, ты в Яропольце и, вероятно, уж думаешь об отъезде. С нетерпением ожидаю от тебя письма. Мне здесь хорошо, да скучно, а когда мне скучно, меня так и тянет к тебе, как ты жмешься ко мне, когда тебе страшно. Целую тебя и деток и благословляю вас. Писать я еще не принимался».
«Ну, вот, - подумала Наташа, - опять не работается, лучше бы дома был. Однако слава Богу, что жив и здоров».
«Вот уж скоро две недели, как я в деревне, а от тебя еще письма не по­лучил. Скучно, мой ангел. И стихи в голову нейдут; и роман не переписываю. Читаю Вальтер Скотта и Библию, а все об вас думаю. Здоров ли Сашка? Прогнала ли ты кормилицу? Отделалась ли от проклятой немки? Какова доехала? Много вещей, о которых беспокоюсь.
Видно, нынешнюю осень мне долго в Болдине не прожить. Дела мои я кой-как уладил. Погожу еще немножко, не распишусь ли; коли нет — так с Богом и в путь. В Москве останусь дня три, у Натальи Ивановны сут­ки—и приеду к тебе. Да и в самом деле: неужто близ тебя не распишусь ? Пустое. Скажи пожалуйста, брюхата ли ты? Если брюхата, прошу, мой друг, быть осторожной, не прыгать, не падать, не становиться на ко­лени перед Машей( ни даже на молитве). Не забудь, что ты выкинула и что тебе надобно себя беречь. Ох, кабы ты уж была в Петербурге. Но по всем моим расчетам ты прежде 3-его октября не доедешь. И как тебе там быть ? — без денег, с твоими дурами няньками и неряхами девушками (не во гнев буде сказано Пелагее Ивановне, которую заочно целую). У тебя, чай, голова кругом идет. Одна надежда: тетка. Но из тетки двух теток не сделаешь - видно, что мне надобно спешить. Прощай, Христос вас храни-Целую тебя крепко - будьте здоровы».
Не удалось Пушкину воссоединить имения. Без толку ездил. И пи­салось в этот раз не очень. И Наташа сердилась, что он не дома. И она опять была беременна. И снова страдала от тошноты. А Пушкина не было дома. Сестры скрашивали ее тоску....
Перед отъездом из Болдина Пушкин собрал небольшое прощальное застолье, на которое пригласил болдинского дьякона...
345  
Ему запрягли тяжелую карету в тройку, провожало духовенство и
дворня.
Лошади бодро спустились с горки и вбежали на старый мостик. И Пушкин не успел сообразить, как полетел вместе с каретой в реку. Старый мостик не выдержал тяжелой кареты и тройки лошадей — рух­нул. Благо, невысокий был мостик и речушка мизерная. Отделался Пуш­кин несколькими царапинами. Но пришлось возвращаться обратно.
Пушкин не любил такие штучки: плохая примета. А в барском доме продолжалось еще пиршество дворни и духовенства.
Пушкин попросил отслужить благодарственный молебен в честь своего удачного избавления после аварии на мосту.
Новая квартира Наташе понравилась. Сестры заняли половину ее, значительно уменьшив плату за жилье Пушкиных. Договорились сто­ловаться вместе: еще сто рублей в кошелек Пушкиных ежемесячно. Принялись распаковывать узлы и коробки. Корзины с продуктами сра­зу были отправлены в подвал, на кухню, чтобы повар и кухарка разо­брали, что отнести на ледник, что в кладовую, а из чего немедленно го­товить обед для большой теперь семьи.
Наташа послала слугу к тетушке Екатерине Ивановне, и та не за­медлила явиться. Расцеловала своих племянниц, каждую похвалила за хороший вид.
Сели обедать.
—  Я уже беседовала с императрицей насчет Катеньки. Она согласна взять ее фрейлиной, — говорила Загряжская. — Надо только еще, чтобы и император был не против. Двор еще не вернулся в город. Пока надо девочек познакомить с нужными людьми, — это она адресовала уже На­таше.
—  Да-да, - согласилась Наташа, - я буду возить их к Карамзиным, Смирновым, в австрийское посольство...
—  Я вам платья приготовила, приходите ко мне, как обустроитесь, будем примерять и подгонять.
—  Ой, спасибо, тетушка, — бросились Катерина и Александра к За­гряжской, обнимая и целуя ее.
—   А мы свои бальные платья не решились везти сейчас, очень много вещей получилось. Оставили в Москве с тем, чтобы Дмитрий перепра­вил их нам с оказией, — говорила Александра.
—  И правильно сделали. Балы еще нескоро начнутся, не раньше конца октября. Так что успеете и новые платья подготовить, и своих до-ждетесь...
Дети тоже, похоже, были рады возвращению домой. Старые игрушки восприняли как новые. И в первые дни не доставляли хлопот стар­шим.

346
Пьющую няню Наташа все-таки уволила. Немку, которая так и не сумела найти подход к Маше, заменила. С уволенными пришлось рас­считываться. Остальные слуги просили выплаты жалованья, Пушкин не заплатил им еще за август.
В Москве Наташа с братом Дмитрием обсудили вопрос о слугах для сестер. Девушки будут принимать гостей дома. Нужны принятые в сто­лице ливреи для слуг. Сюртук стоит 270 рублей, шляпа - 16 рублей. Ре­шили, что Наташа одевает слугу для Кэт, Дмитрий - для Ази.
Свои 270 рублей Наташа заплатила, остальные, которые должен был внести Дмитрий, портной согласился подождать.
Так кошелек Наташи оказался пуст. Она съездила к Плетневу, не причитается ли чего Пушкину за издания? Но оказалось, что муж уже взял вперед значительную сумму перед отъездом. Пришлось просить в долг у сестер. Им самим деньги нужны были для обустройства, на одеж­ду, но отказать Наташе они не могли. Они так были ей благодарны за то, что привезла их с собой, что готовы были сделать для нее все что пожелает.
Петербург крепко взял в оборот и кошельки сестер, соблазнов было полно. Александра продала часы, подаренные ей братом Дмитрием. Потом стала просить брата продать в Полотняном Заводе как можно скорее ее фортепьяно, хотя бы за 200 рублей, и скорее прислать деньги. Однако потом уже запросила 400 рублей...
Квартира теперь была полна людьми. Брат Иван, служа в Царском Селе, теперь почти все время находился у Пушкиных. В Царское ездил только когда за ним присылали, и, освободившись, тут же возврашал-ся к сестрам. Младший брат Сергей так и не уехал еще на Кавказ, его полк задерживался в столице, и Сергей поселился у сестер. И тетушка Загряжская рада была пообщаться со всеми племянниками, проводя у Пушкиных все свободное от фрейлинского дежурства во дворце время.
Иван с Александрой играли на фортепьяно в четыре руки. Тетуш­ка возилась с малышами. Наташа рукодельничала, расшивала бисером модные бальные сумочки для сестер. Катерина, как всегда, острила по поводу того и другого...
Получался полный содом: шесть взрослых, плюс няни и горничные, дети...
- Хорошо, что нет пока Пушкина, - думала Наташа, - всё это точ­но будет мешать ему работать.
В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое октября сестры Гончаровы вскочили от пушечных залпов. Подбежали к окну. Пушки били в Пе­тропавловской крепости. К тому, что пушки отбивают полдень, они уже привыкли, но чтобы ночью?!
Услышав взволнованные возгласы сестер, к ним пришла Наташа.
347 
-  Успокойтесь. Так царская семья извещает о своих новорожден­ных. И теперь, значит, благополучно разрешилась супруга великого княза Михаила Павловича.
-  Еще одно бесполезное украшение для гостиных, - острила Кате­рина.
Все посмеялись и отправились в постель.
Пушкин вернулся 14 октября. Наташа была рада, только чувствова­ла, что суета в квартире ему очень не нравится, хотя он старается виду не показывать. Дел у него и помимо дома было полно, и он с утра до вечера где-то пропадал.
Наташе теперь было не до мужа.
Как Пушкин когда-то вывозил ее в свет, она теперь, как замужняя дама, возила сестер по салонам. Сначала повезла к Фикельмонам. Лю­бопытство сестры вызывали всеобщее. Но восприняли девушек Гон­чаровых только как сестер Натали Пушкиной. Даже больше интереса было к Наташе: как отдохнула, здоровы ли дети, почему она без Пушки­на? Сестер же пристально изучали.
-  Вроде    тоже красивы. Такие же тонкие талии, как у Натали, но смотрятся девицы как посредственная живопись рядом с Мадонной Рафаэля.
-  Да, они красивы, но - ничто по сравнению с Натали.
-  Екатерина Николаевна тоже безукоризненого телосложения и гончаровской красоты, но чего-то ей не хватает...
-  И раскосость, как у Натали. Это у них, видать, родовое, а Алек­сандрии выглядит вообще косой.
-  И кожа лица желтовата.
-  И очень холодна Александрин.
-  Натали тоже вначале казалась холодной, а оказалось, что это   за­стенчивость.
Сестры, в отличие от Наташи, были разговорчивы, за словом в кар­ман не лезли, так что быстро стало ясно, что и образованны достаточно, и французским владеют вполне, и светский разговор поддержать умеют. Говорили:
-  Александра Николаевна — самая благоразумная среди сестер. То же самое повторилось и в салоне Карамзиных.
Все даже начали гадать, что же отличает Натали от сестер. Все трое с осиными талиями, все хороши собой. Но сестры Натальи Николаевны Не влекут к себе. Неинтересны. Почему?
-  Утонченные манеры Натали сдобрены искренней доброжелатель­ностью, простотой.
~  Правильно, а у сестер, также замечательно владеющих манерами, они сдобрены чванливостью.348
«...на нас смотрят, как на белых медведей», — жаловалась Катерина в письме к брату.
Александра и Катерина заскучали. Их везде встречали как сестер Натали Пушкиной, а не самих по себе. И везде все обязательно срав­нивали их с госпожей Пушкиной. И сестры очень проигрывали на ее фоне. Как и предрекал Пушкин, рядом с младшей сестрой Катерина и Александра всегда будут в тени.
Вторая тетушка сестер Гончаровых, фрейлина императрицы Ната­лья Кирилловна Загряжская-Разумовская, собирала у себя отличное общество. Теперь тетушка пригласила специально для своих племянниц приличных молодых людей. Наталья Николаевна знакомила со всеми сестер, а Пушкин уселся около Натальи Кирилловны, да так и сидел с нею весь вечер.
Наталья Кирилловна была очень авторитетной в свете дамой, и люди судачили.
- Пушкин ищет расположения к себе людей влиятельных и выс­шего круга, сидит какой-то заторможенный, показать себя не мо­жет...
Сплетникам было невдомек, что знатная дама теперь - близкая род­ственница Пушкина, что он давно влюблен в эту старую даму и готов слушать ее часами, не проронив ни слова. Он потом многое из бесед с Загряжской-Разумовской использует в своих исторических произведе­ниях.
А Наташа радовалась тому, что кое-кто из кавалеров попросил ее познакомить с сестрами, она это сразу и сделала. Появилась надежда, что и на балах сестры не будут сидеть.
Наташа свозила сестер в театры: французский, немецкий.
Тетушка Екатерина Ивановна сшила для племянниц сначала по два вечерних платья и заказала еще по два бальных. А также выделила не­кую сумму на мелкие расходы, которые постоянно требуются молодым женщинам.
Сестры беспокоились: скоро должны были начаться балы, а их ящик с бальными платьями, переправить который в столицу они поручили брату Дмитрию, все не прибывал.
Сестры торопили его. Слали Дмитрию полный отчет о своих успе­хах, ведь проживание их в столице оплачивал он. И они ластились к брату, жаловались, что жизнь в столице слишком дорога, что присылае­мых братом денег не хватает. К тому же Дмитрий Николаевич постоян­но задерживался с присылкой денег. Сестры впадали в печаль, а то и от­чаянье. Занять было не у кого. Наташа сама постоянно была без денег, Пушкин в долгах.
Все письма сестер к брату полны просьбами о деньгах. Александра даже шутила: « Твой образ в окладе из золота и ассигнаций всегда у меня но сердце..Несмотря на всю нашу экономию в расходах, дорогой братец, день'

349 Ss-
ги У нас кончаются... Ты не поверишь, как нам тяжело обращаться к тебе с этой просьбой, зная твои стесненные обстоятельства в делах, но доброта, которую ты всегда к нам питал, придает нам смелости тебе надоедать. Мы даже пришлем тебе отчет о наших расходах, чтобы ты сам увидел, что ничего лишнего мы себе не позволяем... Мы уверены, дорогой брат, что ты не захочешь, чтобы мы нуждались в самом необходимом и что к 1 янва­ря, как ты нам обещал, ты пришлешь нам деньги... Дмитрий писал, что на Заводе стоит полк!
—  Боже, как же нам не везет! Три года мы торчали в Полотняном, ни разу полк не приходил, столько времени потеряно впустую, и вот - по­жалуйста: мы уехали - эти молодые красавцы вернулись. Жалко, - го­ворит Азя.
—  Жалко, — поддержала сестру Катерина.
—  Не  расстраивайтесь,   —  с  улыбкой  успокаивала   Наташа  се­стер, — здесь много молодых красавцев. Вот подождите — начнутся балы, и вы будете в центре внимания. А то засели бы в Заводе и могли вовсе не увидеть Петербурга.
Александра перед самым началом бального сезона заболела лихо­радкой. С высокой температурой, головной болью она пролежала в постели пять дней, пропустила «один бал и два спектакля». И была поражена тем, как ухаживала за ней чета Пушкиных. Дома, быва­ло, Наталья Ивановна считала болезнь детей божьим наказанием и не баловала захворавших детей уходом и лаской. А тут, впервые в ее жизни, Наташа не отходила от старшей сестренки, проделывала с нею разные процедуры, кормила фруктами. Пушкин тоже часто за­ходил узнать, как идет выздоровление, раскошелился на лекарства. «Уменя были такие хорошие сиделки, — писала Александра брату Дми­трию, — что просто было невозможно умереть... я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне; я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома».
Устройство Катерины Николаевны во фрейлины должно было по­высить авторитет сестер в глазах общества. К этому тщательно готови­лись. На балу у Бутурлиных сестер представили великому князю. Долго говорили вместе. Наталья Николаевна и о брате Сергее позаботилась, как бы его в гвардию устроить. Под чудными взглядами сестер Гонча­ровых великий князь не мог устоять, только сказал, что быстро устро­ить брата не удастся, надо подождать, возможно, не раньше, чем через два года.
Двор вернулся, начались балы. Сестры все-таки не были оставлены Кавалерами без внимания. Танцевали с упоением.
«...Петербург начинает мне ужасно нравиться, - писала Екатерина брату в Полотняный, — я так счастлива, так спокойна, никогда я не мечтала о таком счастье, поэтому я право не знаю как я смогу когда-нибудь350
отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас, один бог может их возблагодарить за хорошее отношение к нам».
Письма к Дмитрию сестер всегда полны были просьбами прислать то, другое... В этот раз Катерина просила прислать ей скорее Кривую) так звали девушку-служанку. Уехав в столицу, сестры сначала было от­казались от своих служанок-крепостных в целях экономии. Но теперь Катерина, надеясь в качестве фрейлины жить во дворце, требовала свою служанку в столицу. А также просила прислать варенья и розовую воду для детей Наташи. Большую бутыль.
Обе тетушки-фрейлины во всю хлопотали об устройстве старшей племянницы во дворец.
Наконец, в начале декабря Катерине был вручен шифр фрейлины. Золотые осыпанные бриллиантами шифры, вензель императрицы, фрейлины прикалывали к придворному платью.
Тетушка Катерина Ивановна подготовила племяннице к такому тор­жественному моменту придворное платье. Все наряды придворных дам были прописаны в императорских распоряжениях.
Фрейлины императрицы должны были носить бархатное верхнее платье пунцового цвета с золотым шитьем.
Катерина была счастлива, примеряя строгое, но прелестное пла­тье, крутилась перед зеркалом, а Наташа с Александрой любова­лись ею.
До этого Александра с Катериной слушали обедню в придворной церкви на хорах. И сверху любовались младшей сестрой, которая в сво­ем, тоже придворном, платье была особенно очаровательна.
Ну а вечером после обедни, во время бала во дворце Екатерина Ива­новна повела племянницу прямо в кабинет императрицы.
Катерина Николаевна обмирала от страха. Боялась упасть в обмо­рок, но Наташа крепко сжала ее локоть, шепнула «Выше голову!» и под­толкнула слегка вслед за тетушкой.
Когда Катерина с тетушкой вошли в кабинет, там никого не было. И Катерина решила, что императрица не хочет ее видеть.
Но в это время дверь отворилась и вошла императрица.
-  Ах, вы уже здесь?! - с улыбкой обратилась она к своей фрейлине Екатерине Ивановне Загряжской.
-  Здесь,   матушка,   здесь,   -   поклонилась   Екатерина   Иванов­на. — Племянница моя уж очень робеет.
-  Ну, ничего, ничего, робость украшает девушку. Подойдите ко мне, милая, - обратилась она к Катерине Гончаровой.
-  Вы  ведь дома обучались? - по-французски спросила импера­трица.
-  Дома, Ваше Величество.
-   И что же вы дома изучали?
351  
Катерина Николаевна отвечала тоже по-французски, поняв, что им­ператрица, задавая вопросы проверяет и то, как она усвоила француз­ский. И успокоилась. Французским они все трое владели превосходно. За этим мать следила особенно строго.
Только Катерина чуть-чуть освоилась - они, было, почти дружески беседовали с императрицей, — как в кабинет неожиданно вошел импе­ратор.
Он остановился на расстоянии, рассматривая незнакомую девушку в упор. Он знал, что ему должны представить еще одну Гончарову, и те­перь искал в ней черты Натали Пушкиной.
«Тоже близорука, тоже щурит глаза, но у Натали это выглядит кокет­ливо. Такая же высокая и стройная, как Натали, с изящным овалом и матовым цветом кожи».
Император подошел к Катерине, взял ее за руку, наслаждаясь деви­чьем смущением, которое особенно любил в Натали, и сказал:
-  Так эта прелестная особа и есть твоя новая фрейлина?
-  Да, - подтвердила императрица, - мадумазель Гончарова.
-  Вижу, вижу. Такая же красавица, как старшая.
-  Наталья Николаевна - младшая, а старшая -именно вот Екате­рина Николаевна.
Какой девушке понравится разговор о возрасте тогда, когда его уже тщательно скрывают, и когда младшая обскакала в замужестве старших, давно блистает, а на них, старших, смотрят, как на старых дев.
-  Это   ничего, — успокаивал император совершенно зардевшую­ся девушку. И подумал: «Сколько бы ей лет ни было, тоже - хороша, с такой же тонкой талией, покатыми плечами, красивыми руками, как У Натали. Вот улыбнулась. Нет, улыбка совсем не та, но зубы такие же восхитительные». - И, не отпуская руку Катерины и тихонько пожимая ее, успокаивал девушку:
-  Вам, конечно, тяжеловато придется. Наши женщины завистливы и жестоки, будут устраивать вам испытания. Держитесь. И запомните: если у вас будут затруднения в свете, вам стоит только поднять свои очаровательные глазки и посмотреть в мою сторону, и я тут же приду вам на помощь. - При этом он незаметно подмигнул супруге, а она с Улыбкой поддержала его:
~ Да, и ко мне можете обращаться. Ну, а теперь долг обязывает нас... - и они с императором вышли из кабинета.
А к Катерине подошла статс-дама, велела Екатерине Николаевне следовать за ней и отвела ее к другим фрейлинам. И все они в свите Их Величеств отправились на бал.
Пушкина на балу не было. Узнав о предстоящих церемониях всту­пления сестры жены во фрейлины, он предпочел в этом не участвовать. Ему все это не нравилось. Не нравилось то, что сестры так крепко обосновались в их доме. Не нравилось, что жена уже не так, как раньше,

352
скучала без него и не радовалась, как прежде бывало, его возвращению Случалось теперь, что, вернувшись домой, он искал жену по комнатам. И она все время была чем-то занята: то подшивала сестрам платья, то заочно знакомила их с очередной дамой, с которой предстояло встре­титься. И чуть ли не ежедневно куда-то везла своих сестер. А ведь брю­хатая. И беременность опять проходит с осложнениями. И врач вообще запрещает ей ездить на балы и тем более — танцевать в душной зале... И он запрещал Наташе выезжать. Пушкин надеялся, что, прикрываясь ее нездоровьем, он сам избежит пребывания на очередном придворном балу. Но Наташа принялась убеждать его, что этот бал пропустить нель­зя, что он решает судьбу Катерины и она должна поддержать ее и не сердить Их Величеств своим отсутствием.
-  Опять упадешь в обморок, - предупреждал Пушкин.
 — Я не буду танцевать, обещаю тебе, — успокаивала Таша мужа, дей­ствительно не собираясь танцевать...
Но император, только вошел в залу, сразу направился к ней. У него для этого было сразу несколько поводов: отчитать любимицу за отсутствие мужа и поздравить с назначением сестры во фрейлины, ведь На­таша так хлопотала об этом вместе с тетушкой.
Ну, разве могла Наталья Николаевна отказать императору?! И жало­ваться на нездоровье тоже не могла. Так и отплясала полонез с импера­тором.
-  Ну так что ваш супруг, опять болен? - с усмешечкой спрашивал император. — Почему же тогда вы бросили его одного?
Наталья Николаевна улыбалась:
-  У меня теперь обязанность — вывозить сестер...
-  Да-да, я только что узнал, что вы - младшая.
-  Да-да, и удивительно, что вы только что об этом узнали.
-  Ах вы, моя кокетка  прелестная, хоть и мать семейства, но такая юная и прекрасная! - И он слегка пожал ей руку.
На второй танец Наталью Николаевну пригласил великий князь, и ему тоже нельзя было отказать. Больше Наташа не танцевала. Так что фактически сдержала слово, данное Пушкину, но и эти два танца с цар­ствующими особами совершенно ее вымотали, голова кружилась, тош­нота подступала. До дома она едва добралась и сразу слегла.
Теперь довести дело Екатерины до конца пало на тетушку Екатерину Ивановну. Несмотря на преклонный возраст, она еще, хоть и нечасто, дежурила во дворце. И теперь во время подоспевшего дежурства долж­на была решить, где будет жить новоиспеченная фрейлина во дворце.
А Пушкин запретил жене ездить на балы. И на этот раз Наташа со­гласилась, потому что действительно чувствовала себя плохо.
От этого загрустили сестры. Не могли они ездить одни. Тетушке тоже нездоровилось. И сестрам пришлось договариваться со знакомыми дмами, чтобы они поочередно сопровождали их в общество.
353  
Во дворец Екатерина Гончарова так и не переехала. Императрица решила, что фрейлина будет жить дома. Это огорчило Катерину, потому что нагружало кошелек сестер: плата за квартиру, стол...
а Пушкин так надеялся, что дома у него немного поспокойнее ста­нет.
В конце 1834 года вышла «История Пугачевского бунта». Пушкин издал ее за свой счет, взяв в долг из казны 20000 рублей. Вначале книга раскупалась активно, и Пушкин радовался: «Пугачев сделался добрым, исправным плательщиком оброка, Емелька Пугачев, оброчный мой мужик/ Денег он мне принес довольно, но как около двух лет я жил в долг, то ничего и не осталось у меня за пазухой, а все идет на расплату».
Но уже вскоре торговля замедлилась, и книга почти совсем переста­ла продаваться.
Пушкин планировал выручить сорок тысяч, но и шестнадцать не за­работал, да и заработанные роздал и еще остался должен казне.
Только в лето 1834 года Пушкин потратил на брата Левушку почти 2700 рублей, отправил родителям в деревню почти полторы тысячи, а получено было доходов лишь от залога 74 душ чуть больше 13000 ру­блей.
Его Пугачева не только не покупали, а во всю ругали.
Наталья Николаевна, привезя сестер, стала устраивать дома приемы молодых людей, и надо было создать достойную невест обстановку в квартире. Поэтому почти всю мебель заменили на новую, более мод­ную. Торговцы легко продавали ей мебель в долг. Но теперь и квартир­ные расходы стали в тягость. Отдавать долг было нечем.
Часто у Наташи не было денег на самые неотложные нужды, на де­тей. В такие моменты ее спасала Екатерина Ивановна, в тайне от Пуш­кина, чтобы он не забывал об ответственности перед семьей.
Наташа понимала, что для выезда сестер нужна красивая коляска. И, чтобы не ввергать Пушкина в новые расходы, попросила брата Дми­трия отремонтировать, покрасить их гончаровскую коляску и прислать к Новому году и Рождеству в Петербург вместе с лошадьми. Просила выкрасить коляску «в очень темный массака с черной бронзой» цвет, "обив малиновым шелком». Просила захватить клубничного и земля­ничного варенья и из московского дома по пути ящик с бальными платьями сестер.
«Твоя графиня (Чернышева) приедет сюда...в ноябре... так что ула­живай соответственно свои дела и приезжай к Рождеству с нашей коляской».
Сестры пытались сосватать старшего брата с его графиней Чернышевой. Она должна была на зиму приехать в столицу, и сестры под этим "предлогом заманивали брата в столицу, одновременно справляя и свои интересы.

354
Познакомились на балу с сестрой избранницы Дмитрия графиней Пален. Графиня чуть ли не весь вечер проболтала с Наташей, говоря о детях. На следующий день Пален без предупреждения, неожиданно заехала к Пушкиным, приведя Наташу в панику: в квартире был пол­ный раздолбай. Наташа сказала, что неприлично принимать графиню в таком состоянии квартиры, и гостье отказали в приеме.
Когда же на следующий день, так же без предупреждения, они пое­хали к графине Пален, то тоже не были приняты. Очень огорчились и ругали себя за оплошность.
В конце декабря Пушкины обедали у матери Пушкина Надежды Осиповны. Прибыли Ольга и Левушка Пушкины. Старики Пушкины были счастливы. Все их дети, в какие-то веки, собрались у них вместе.
Застолье проходило шумно. Только старшие Пушкины почувствова­ли, как далеко от них ускакала молодежь. Разговоры шли все о праздни­ках, балах и спектаклях, на которых они не бывали. Даже в театр выез­жали теперь редко, то от отсутствия денег, то от нездоровья.
И к Пушкиным Надежда Осиповна робела теперь заходить. Другая жизнь, другие привычки. Она только просила невестку, чтоб та почаще привозила к ней внуков. Но часто не получалось, поэтому маленькие внуки, у которых день за месяц и год, каждый раз вновь знакомились с бабушкой.
Привезли к ней как-то Машу. Бабушка к ней всей душой, а Маша молча долго рассматривала Надежду Осиповну, а потом разревелась, громко и жалобно.
Она вообще росла строптивой девочкой, и Пушкин часто ее покола­чивал, даже розгами. Пушкин был строг с детьми, розги применял даже к маленькому Сашке. Вот и теперь Маша показывала свой характер.
Наташе стало неудобно за дочь.
-  Это — твоя бабушка, почему ты не хочешь поцеловать ее и на руч­ки к ней не идешь?
-  У нее скверный чепчик и скверное платье, - сказала вздорная Маша и отвернулась от бабушки.
-  Глазами младенца глаголет истина, - рассмеялся Сергей Львович. А Надежда Осиповна даже заплакала. Так что и Наташа, и муж успо­каивали ее:
-  Ну малая она еще, глупая, - говорил Сергей Львович.
-  Ничего не глупая. Нищими мы стали, дорогой, ребенка наша ни­щета уже пугает.
-  Да мы тоже постоянно сидим без денег, — оправдывалась Ната­ша. — Бывает, нечем булочнику и молочнице заплатить.
-  Что, супруг денег не дает?
-  Не жадничает, нет, - защищала мужа Наташа, - у него самого нет.

Глава 13 БАЛЫ И ХЛОПОТЫ
Встреча нового, 1835, года у тетушки Разумовской. Смерть сумасшедшей бабушки сестер Гончаровых. Кредиторы грозят Пушкину судом. Деньги, деньги, деньги...Пушкин берет все Болдино. Рождение второго сына. Хлопоты Наташи о брате и суды. Лето на Черной речке.

356
Новый, 1835, год встречали у Натальи Кирилловны Загряж­ской. Фрейлине императрицы было уже 87 лет, но разум ее был по-прежнему ясен, язык злословен, норов усмешлив Она уже частенько болела, припадала на правую ногу, за что ее за глаза прозвали кривобокой.
Ежедневно у нее собиралась аристократия. Наталья Кирилловна пло­хо засыпала и старалась подольше вечером задержать у себя гостей. Уго­щала поздним ужином, и уходить сразу после ужина было уже неудобно.
Наталья Кирилловна дала Пушкину немало советов при его работе над историческими произведениями, так как многое помнила из преж­ней жизни.
Гости были - близкие друзья. И разговоры шли об истории России. Сперанский говорил о Пугачеве, об Екатерининском собрании законов, о царствовании Александра I, об Ермолове.
Дмитрий перед самым Новым годом прислал сестрам деньги по 500 рублей.
-  Нащокин женится! - воскликнул Пушкин, вскрыв письмо от друга.
-  Наконец-то, - обрадовалась Наташа. Она сразу полюбила этого са­мого доброжелательного друга Пушкина. Сожалела, что он никак не же­нится. И вот...
-  И кто же его избранница?
-  Вера Александровна.... Я их познакомил. Это весть хорошая. А вот и плохая. Хоть сплетни о большом проигрыше Нащокина и не подтвержда­ются, но в связи с женитьбой он просит меня вернуть долг   три тысячи. А заработок у меня не предвидится до осени. Значит, опять надо занимать.
А потом дурные вести пошли одна за другой.
Еще в 1833 году, съезжая из дома Жадимеровского, Пушкин задолжал за квартиру по контракту больше тысячи рублей. В договоренное время долг не выплатил. И вот теперь решением суда было присуждено сумму немедленно взыскать с Пушкина или описать его имение.
Все три сестры в письмах просили Дмитрия прислать коляску к Новому году или Рождеству. Не прислал брат. Стали просить к масле­нице.
Но кататься на сырной неделе не пришлось. Дмитрий собирался сам приехать на масленицу и привезти коляску, а Наташе - давно обешан-ную шаль. Но не приехал и шаль не привез.
Правда, хорошо потанцевали на балах. Сестры не скучали. «Ни мину­ты отдыха», — писала Александра брату, — «мы возвращаемся с бала в ды­рявых туфлях, чего в прошлом году совсем не бывало».
Благодаря стараниям Наташи сестер признали. Кавалеры не давали им сидеть и, как шутила Александра, не смели наступать им на ноги, как бывало в прошлом году, а «самые гордые дамы», которые раньше едва от­вечали на поклон, теперь здоровались первыми.
357  
_ Лишь бы все шло так, как сейчас, — говорила Александра, — и мы будем довольны. - Правда Катя?
_. Да, пожалуй, так.
— Как только мне снится, что мы уезжаем обратно в Полотняный, просыпаюсь вся в слезах и чувствую себя счастливой от сознания, что это - только сон.
_ Я тоже. Спасибо тебе, Ташенька, что ты терпишь нас.
Но Дмитрий все пугал их возвратом. Александра даже заболевала по­сле таких угроз.
Спасал доктор Спасский. Он лечил сестер, их слуг бесплатно. Но это означало, что расплачиваться должны Пушкины. Поэтому Александра просила брата подыскать для доктора «пару лошадей, чтоб ходили во всякую упряжь, не моложе 5 лет и не старее 7». Спасский готов был за­платить за это 500 рублей... «Право, ты нам доставил бы большое удоволь­ствие, если бы мы могли ему их подарить от твоего имени за все его заботы в отношении нас».
Каждое письмо сестер к брату полно просьб побыстрее прислать день­ги, потому что кошельки их совсем пусты. Они умоляют, низко кланяются брату, но никогда не упрекают, только просят.
Как ни были дружны сестры, как ни были благодарны младшей Наташе за приют и ласку, зависть их к ней не утихала. Было обидно, что она вышла замуж раньше старших сестер, за знаменитого поэта. Раньше они считали, что и богато живет сестрица, потому что Наташа никогда не жаловалась им в письмах на постоянное отсутствие денег. Теперь увидели. Наташа то и дело занимала у них деньги на самое не­обходимое. Но они еще и завидовали успеху в свете младшей сестры. Никто их не воспринимал как девиц-невест, все видели в них только сестер мадам Пушкиной. Это их просто бесило.
Теперь уж просили они брата прислать не только коляску, а и верхо­вых лошадей для летних прогулок. Наташа писала брату: «Начал ли ты заново переделывать коляску, можем ли мы надеяться ее иметь для катанья чо масленице, за эту коляску мы тебе свечу поставим из благодарности; не вздумай у нас ее отнять для своего свадебного эки­пажа. Я вас прошу, сударь, сделать так, чтобы Матильда была у меня этим летом, я тоже упрямая, и не скоро ее уступлю; дай бог, чтобы вы понрави­лись графине так же, как Матильда нравится мне».
Матильда давно была верховой лошадью Наташи, уж не молодая Девяти лет вороная английской породы. Они как-то привязались друг к Другу. И Матильда всегда радовалась летом приезду Наташи в Полотняный, беспрекословно слушалась ее, и оба были довольны друг Другом. Теперь Наташа собиралась здесь выезжать с сестрами, чтобы выгуливать их перед женихами, поэтому требовала свою Матильду в
Пе
тербург.358
А пока Наташе нездоровилось. Она опять проходила все муки токси­коза беременности: тошноту, рвоту, боли с угрозой выкидыша.
Тошнота закончилась, пошли нарывы по всему телу. Это у нее с детских лет. Какая-то инфекция сидит в ней, ждет благоприятных условий. И стоит Наташе простудиться, как инфекция выходит мно­жеством гнойных нарывов. Они очень болезненны и долго не прохо­дят. А теперь, на последних месяцах беременности, она боялась, что обострение инфекции повредит малышу. Он уже во всю жил в ней, вел себя бурно.
-  Опять толкается, - говорила она мужу.
Пушкин радостно прикладывал ухо к ее животу. «Сын, сын, по энер­гии его чувствую, сын будет».
Ох, как Наташа любила Пушкина в эти минуты, прощая ему все, что затрудняло ее жизнь...
Великий пост закончился, балы возобновились, а Наташа плохо себя чувствовала. «Кое-как ковыляя», она все-таки сопровождала се­стер, но только в салоны. А на балы они выезжали с княгиней Вязем­ской, вывозившей дочь Мари. Вокруг вились кавалеры: Валуев - «при­мерный молодой человек», который станет потом мужем Мари, графом и министром внутренних дел, (а пока он не делал предпочтений, ухажи­вал за всеми девушками, и сестры имели на него виды), Александр Го­лицын, сослуживец братьев Карамзиных, штабс-капитан лейб-гвардии конной артиллерии, Александр и Аркадий Карамзины - артиллеристы и... кавалергард Дантес.
Сестрам удалось-таки заманить к себе в гости пассию брата Дми­трия графиню Надежду Чернышеву вместе с ее сестрами Пален и Кругликовой.
Сестры Гончаровы сами радовались, что знатные дамы соизволи­ли приехать к ним, а уж замолвиться о Дмитрии и вовсе не решились. Надеялись, что встречи продолжатся и тогда можно будет поговорить о брате.
И действительно, гостьи пригласили Гончаровых к себе на чай. Очень тщательно все трое сестер собирались к графиням, делали прически. Когда были уже готовы к выезду, Наташа пошла проститься с детьми и увидела, что няня укладывает Сашку в постель.
-  Что такое? — удивилась она, — еще не время спать.
-  Да он, Наталья Николаевна, с утра все хныкал и хныкал, - говори­ла няня Прасковья. — Я потрогала головку, а у него — жар.
Наташа подошла к сыну, дотронулась до лба мальчика и поняла, что он тяжело заболел.
-  Я - сейчас, - сказала она няне и вышла из детской. Сестры ждали ее уже в прихожей.
-  Милые мои, — с извинительной улыбкой начала Наташа, — я не могу ехать, Сашка тяжело заболел.
359

_ Как?! Когда мы уже оделись?!
- Да. Прасковья не сразу заметила, что у него жар. Только сейчас и поняла, и мне еще не успела сказать. Жар большой. Я не могу оставить его в таком состоянии.
_ Что скажет Дмитрий?!- с укоризной посмотрели они на младшую сестру. - Только начали складываться отношения, графини нас ждут, а мы не соизволим приехать...
_ Девочки мои, я понимаю, как все это печально, но поймите, я не могу оставить Сашку в таком состоянии на Прасковью.
Сестры едва сдерживали свое огорчение, чтобы не выплеснуть его на­ружу. Понимали, что Наташа права. Но они так старательно одевались, так настроились на визит к графиням ... И что теперь о них подумают
там?!
На следующий день они все-таки поехали к графиням, все объяснили, извинились, но через полчаса графини их вежливо выпроводили, сказав, что на этот день у них другие планы.
Графини оказались злопамятными. Катерине надо было идти по де­лам в Эрмитаж. Требовалось сопровождение, а так как графиня Пален тоже должна была там быть, то Катерина и попросила захватить ее. Па­лен согласилась. Но в назначенный день прислала Катерине записочку с отказом, написав, что у нее заболел ребенок.
Катерина нашла сопровождающего и была удивлена, увидев в Эрми­таже и Пален.
«С тех пор мы еще не виделись», - писала Александра.
В письме Дмитрию она подчеркивала, как они с Катериной стараются ему помочь, налаживая контакты с Надин, а Таша в миг все разрушает, сознавала свою непорядочность в этом, и каялась брату: «Яне пропустила ни одного события, ничего не утаила, ничего не прибавила, и вот почему все это пахнет низостью, мне самой стыдно. Но так как, видишь ли, в этом мире ничего не делается задаром, я хочу теперь получить вознаграждение, которое мне полагается. Шутки в сторону, дорогой Дмитрий, если ты в ближайшее время не приедешь, пришли нам, сколько можешь, мы совершенно без денег... Мы все три у твоих ног, умоляем вас не медлить...»
Мать просила дочерей купить ей в столице модную шляпку, для брата Сережи они шили у портнихи новый костюм. Дмитрий поручил сестрам получить за него деньги у одного купца и рассчитаться по векселю со сво­им доверенным. Но девицы, совершенно неопытные в делах, сплоховали.
Присланный от купца человек спросил, какой монетой они предпочи­тают расплатиться. Александра сказала - любой. И купец тут же восполь­зовался неопытностью девушки, прислал долг платанами, которые уже с 1832 г. изымались из обращения, так как оказались дороже металла, из которого сделаны. А сумма, ими оплаченная, была больше шести тысяч.
Потом Александра пошла в гостиную, где как раз в гостях была и тетушка Загряжская, рассказала все.360
Тетушка ахнула:
—  Ах вы мои несмышленыши! Посылай скорее вслед кого-то и гово­ри, что надо ассигнациями заплатить.
Александра послала своего берейтора Тропа.
Но, надо же было такому случиться, что именно в это время тронулась Нева, а купец жил на другом берегу.
Александра была в отчаянье, как она оправдается перед братом?! Вы­ручила, как всегда, тетушка Екатерина Ивановна. Она отправила к купцу свое доверенное лицо. И дело было распутано.
И пост прошел, Пасха наступила. Солнышко пригревало, снег таял, теперь уже не столько коляска была нужна, сколько верховые лошади для прогулок верхом, потому что все уже перебирались на дачу или подыски­вали ее.
Наташа все же не отказывалась заполучить коляску в Петербург, торо­пила Дмитрия с верховыми и седлами для них.
Брат Иван, живя в столице, проигрался в карты.
-  По следам деда идешь, — корили его сестры. Они и рады были бы помочь брату, но сами, как всегда, сидели без денег.
А Иван подумывал взять отпуск в армии и отправиться в Полотняный к старшему брату, так как ни на обмундирование, ни на жизнь средств у него не было. И жил он пока тоже у Пушкиных.
В квартире теперь Пушкину не было никакого покоя. Его стесняло все: постоянная толпа людей в квартире, шум и гам, увеличивающиеся расходы.
Раньше Наташа знала, что Пушкина нельзя трогать, если он ходит молча по комнатам. Она понимала, что он просто разминается от долгого сидения за столом, но весь в работе, и его не надо разговорами выводить из этого рабочего состояния. Теперь дома невозможно было и шага шаг­нуть, чтобы не встрясть в разговоры. Всюду были люди. Они заговарива­ли с ним, теребили его.
Несмотря на трудно проходящую беременность, Наташа хлопотала о любимом младшем брате Сергее. Они дружили с детства.' Погодки, при старшинстве и наивности Наташи, душевно были ровесниками. Оба очень честные, бесхитростные, требовательные к себе, застенчивые. Они всегда поддерживали и защищали друг друга.
Пушкин тоже сразу полюбил Сергея Гончарова, Сергей совсем не стеснял его, часто и подолгу живя у Пушкиных. Наташа мечтала пере­вести Сергея на службу в Москву, умоляла в письмах к Дмитрию похло­потать за младшего брата: «...постарайся вытянуть Сережу из трясины в которой он увязнул. На бедного мальчика тяжело смотреть, он даже поте­рял обычную свою жизнерадостность. Дела его плохи, денег нет; что такое 250 рублей в месяц для офицера, который должен как-никак содержать лошадей и прислугу. Буквально он питается только черным хлебом, отказы
361  отказывает себе во всем и еще делает долги. С отчаяния он хочет даже оставить службу, а Маминька, которой он сообщил о своем намерении, вот что ему ответила: «Ну, конечно, Сережа, если твое здоровье этого требует, так и сделай». Теперь скажи мне, что он будет делать без службы ? Молодой человек совсем погибнет, а он так много обещает и мог бы когда-нибудь стать кем-то. Ради Бога, вытащи его из Новгорода. Будь он в Москве, квартира и содержание ничего не будут ему стоить, он сможет жить в нашем доме, там же питаться и содержать своих людей; тогда денег, которые ему дает Маминька, ему хватит, иначе, клянусь тебе, этот бедный мальчик погиб­нет совершенно... У него приступы меланхолии, как у брата Ивана, и пол­ное разочарование в службе. Ради Бога, спаси его, я не могу думать о моем несчастном брате спокойно. Эти проклятые деньги, деньги, деньги и всегда деньги, без них никогда ничего нельзя достигнуть».
Сергея удастся перевести в Москву, и Наташа очень радовалась этому.
Пушкин поручил Наташе выписать из гончаровской библиотеки нужные ему для работы книги. Наташа составила список и ждала оказии, чтобы переправить его брату. Она все время шутила в письмах:
«...посылаю эту бумагу в твою столицу»,- спрашивала, что поделывает Иван и просила «нашу коляску отправьте как можно скорей».
Весной Пушкин и всегда-то бывал болен, нервен, теперь же раздра­жение стало его постоянным спутником. Работать он не мог, отдыхать не мог. Захотелось сбежать ото всего этого хоть на немного туда, где тиши­на, покой и добрые тихие соседи, - в Михайловское. Но Наташа должна была вот-вот родить...
Пушкин попробовал закинуть удочку тетушке:
-  Повязан теперь по рукам и ногам. Уехать бы в деревню, но нельзя... Екатерина Ивановна строго посмотрела на него:
-  А не от жены ли хочется сбежать?
-  Может, и от жены, точнее - от родов, - честно признался Пуш­кин. - Боюсь я родов ужасно, не могу переносить криков Таши. Они Убивают меня. Но все-таки не из-за этого хотел бы уехать. Чувтвую, что скоро взорвусь от той многолюдности, которая торжествует сейчас в квартире.
-  Я вас понимаю. Пушкин обрадовался:
-  Катерина Ивановна, дорогая, посмотрите за Ташей? Я мигом сле­таю в Михайловское, и развеюсь, и дела улажу. Обещаю, к родам Таши вернусь. Вы поможете мне уговорить Наташу? Мне не хочется огорчать её накануне родов.
Наташа всплакнула немного при сообщении тетушки. Приближались роды. Наташа опять волновалась. И решение Пушкина съездить хоть на недолго в Михайловское ее ужасно расстроило.
Не понять было беременной женщине, матери уже двоих детей, вся жизнь которой сосредоточена на семье и детях, мятежной души поэта.362
Его душа требовала полета. Чтобы работать, надо было уединиться, уне­стись в далекое...
Наташа боялась родов, не скрывала этого и пугала тем самым мужа Многие женщины в то время умирали при родах. От мужа, конечно, тол­ку мало. При первых ее родах он сам чуть не умер, не в силах переносить душераздирающие крики. Теперь, она видела, всячески старался отсут­ствовать при ее новых родах. Наташа чувствовала, что и сейчас Пушкин боится приближающихся родов больше, чем она. Пусть едет и дела ула­дит в деревне... Слабы мужчины. Ей будет страшнее рожать без Пушки­на, но и его надо пожалеть.
И к Пушкину Наташа вышла спокойная:
—  Поезжай, Саша, развейся, коль это тебе так необходимо. Пушкин обнял и поцеловал свою красавицу:
—  Душа моя, спасибо. Спасибо, моя умница. Я мигом слетаю, и, обе­щаю тебе, к родам вернусь, - и он крепко обнял жену.
Не поняли Пушкина и родители, когда он зашел к ним проститься перед отъездом.
—  Жена скоро родит, а ты куда-то несешься. Всякий раз перед родами. Да еще в такую дурную погоду! И все это единственно ради удовольствия путешествовать! — выговаривала ему Надежда Осиповна.
Сергей Львович поддерживал ее.
Но Пушкин уже дорогой начал отходить душой. Он знал, что так бу­дет. Стоило ему сесть в коляску, как всё, что душило его в Петербурге, отступало, и он несся душой вместе с лошадьми в другую жизнь, в другие думы.
Он мог просто молча смотреть в окно пролетки, но голова его уже ра­ботала, и он жил жизнью своих героев. А дорога, со всеми ее оврагами, речками, деревеньками, отпечатывалась у него в голове, чтобы вспом­ниться потом в тот момент и в том месте, где это потребуется для новой книги.
—  Господи, как у вас тут хорошо! - была первая фраза, которую он, с дороги, уставший и запыленный, сказал, ступив на порог к Осиповым в Тригорском.
Прасковья Александровна Осипова предложила Пушкину не тратить время на поездку в Михайловское и остановиться у них в Тригорском. Пушкин с радостью согласился.
—  А там-то, там-то в Петербурге, какая тоска зачастую душит меня!
Потом он жаловался, как плохи его дела, как он мечтает жить в дерев­не, но царь не отпускает. Но он все-таки мечтает купить в этих местах ма­ленькое имение и поселиться в нем навсегда. Но и на имение денег нет-Он должен был Осиповой две тысячи рублей и говорил, что приехал про­сить об отсрочке. Она соглашалась еще подождать.
Пушкин вновь записал несколько псковских народных песен, кото­рые собирал давно и хотел издать книжкой. И почти сразу же заторопился
363 
обратно, говорил, что обещал приехать к родам жены. Получалось, что в дороге он проведет времени больше, чем в деревне.
Зачем ехал, никто не понимал: ни Осиповы, ни Вревская, находящая­ся сейчас в Тригорском.
А Наташа была уверена, что он и поехал в Тригорское ради Вревской. Он в Петербурге к ней тайком ходил, когда она приезжала, и теперь, вес­ной, заскучал.
А Пушкин волновался за жену.
Все родственники осуждали Пушкина за отъезд: жена на сносях, бе­ременность тяжело переносила, а он... С имением можно было подо­ждать...
Роды начались раньше срока. Акушерку Пушкин, уезжая, поселил в их квартире, чтобы рядом была, чтобы не посылать глупых слуг искать ее.
Роды были очень тяжелыми, и Наташа радовалась, что Пушкина нет рядом, иначе он мучился бы еще больше, видя ее страдания.
14 мая 1835 года Наталья Николаевна родила второго сына. Малыш появился здоровым, а мать была очень слаба и несколько дней не встава­ла с постели.
Пушкин вернулся на другой день после родов и носился по кварти­ре - счастливый. И оттого, что все закончилось благополучно, жена жива, сын здоров, и оттого, что сын родился, но больше всего оттого, что всё свершилось без него, что ему не придется слушать диких криков жены, страдать от страха за нее...
Долго спорили супруги, как назвать сына. Наталья Николаевна хоте­ла назвать Николаем, в честь своего отца. Пушкин еще первого сына со­бирался назвать Гаврилой в честь предка Гаврилы Пушкина, положившего начало фамилии, или Григорием, тоже в честь своих предков.
Наталья Николаевна согласилась на Григория.
Отписали Наталье Ивановне о благополучном завершении родов и новом внуке.
Наталья Ивановна так обрадовалась новому наследнику, что присла­ла дочери тысячу рублей, чем очень порадовала супругов.
Ждали на крестины новорожденного Григория брата Дмитрия, и Ка­терина, в какой уже раз, напоминала Дмитрию, чтобы он скорее прислал коляску и шаль для Наташи, «...обещал еще к Пасхе, потом к 1 мая... я уве-Рена, что ты даже и не подумал ее отправить», — упрекала она брата.
Наташа после родов не выходила даже из комнаты. Так ей нездорови­лось. И сестрам приходилось постоянно искать, кто бы их сопровождал на балы и в салоны.
Простудилась и внезапно умерла служанка сестер Полинька, испол­нительная и трудолюбивая девушка. Сестры очень горевали по ней.
Пушкины опять поселились для лета на Черной речке. Сестры жили с ними.364
Теперь им для прогулок требовались лошади, прислать которых они давно просили Дмитрия. Наконец, послали к нему слугу Трофима, что­бы он сам привез лошадей. «Пушкин ради Христа просит нет ли для него какой-нибудь клячи, он не претендует на что-либо хорошее; лишь бы при­стойная была...», — хлопотала Александра за тезку.В Полотняном у Гон­чаровых был конный завод.
Пушкина сестры приплетали в письмах нередко. Уверены были, брат не откажет ему. Хоть Дмитрий и не очень был доволен зятем, считал, что муж должен достойно содержать семью, Наташа не жалуется, но похоже что семья постоянно сидит без денег. Однако Дмитрий был благодарен Пушкину за то, что тот взял сестер к себе. Это давало надежду выдать их замуж. Поэтому на все просьбы Пушкина он откликался обязательно и бумагу ссуживал в счет будущих оплат. И лошадь теперь скоро прислал. А сестрам взамен умершей служанки Полиньки — Сашку Кивую. \\ ко­ляску, наконец, и верховых лошадей для сестер, и седла, и мундштуки, и чепраки, и прочее... Сестры были в восторге.
Однако ахнули, увидев присланных братом лошадей. Это были не те лошади, которых они ждали. У каждой из них в Полотняном была своя любимая лошадь: у Наташи— Матильда, у Катерины —Любушка, у Алек­сандры - Ласточка. Но их среди присланных лошадей не было.
Оказалось, что Любушка только что ожеребилась, и роды были так тяжелы, что она едва выжила. Ласточка тоже недавно ожеребилась, и ее рано использовать для верховой езды.
С посыльным вернулась и шляпка, купленная для Натальи Иванов­ны. Мать сердилась на дочерей и в первую очередь на Ташу, которой поручала покупку, что шляпка слишком светлая.
Наташе и так нездоровилось, а тут еще эта оказия. Где взять деньги на новую шляпку?
Опять выручила тетушка Екатерина Ивановна:
—  А давай-ка ее мне, мне она очень даже нравится. — И она выкупила шляпку.
-  Ах, тетушка, миленькая! - только и могла сказать Наташа, обнимая Екатерину Ивановну.
Шумно все вместе отправились на прогулку в коляске. И Ната­ша - тоже. Впервые после родов.
Но не напрасно, видно, Дмитрий так долго не слал коляску, ссылаясь на ее неисправность. Так и не успел ее подновить. Рессоры были совсем изношены, и на каждой рытвине Наташа и тетушка вскрикивали от боли. Сестры были рады и такой коляске. Они готовы были и пострадать ради выездов на публику.
Александра, шутя, писала брату: «...я читаю все книги, какие толь­ко могу достать... прогуливаюсь по саду или сижу на балконе и смотрю но прохожих.... У меня множество женихов, каждый Божий день мне делают предложения, но я еще так молода, что решительно не вижу необходимой
365 
торопиться, я могу еще повременить, не правда ли? В мои годы рискованно исходить такой молодой замуж, у меня еще будет для этого время и через десять
лет...»

Дмитрий думал иначе и собирался забрать сестер обратно в Полотня­ный: слишком дорого они обходились ему.
Женихов по-прежнему не было, Александре было уже 24, а Катери­не 26.
Сестры в ужас пришли от намерений брата, и Александра выговари­вала ему: «.. что это у тебя за причуды, что ты хочешь нас... вернуть? Не с ума ли ты сошел, любезный братец; надо будет справиться о твоем здо­ровье, потому что и о семье надо подумать: не просить ли опекуна?., я хочу знать, в порядке ли твоя голова...Жалко, а мальчик был не глуп, видный со­бою, статный. Ужасный век!..»
В июле на острова приехал двор, и теперь каждую неделю на водах в Новой деревне устраивались балы.
И Пушкины, и сестры Гончаровы были введенны в самое изыскан­ное общество сестрой и тетушками. С августа'были там и кавалергарды, и... Дантес.
Последний не отходил от сестер Гончаровых, включая Наталью Нико­лаевну. Все дамы были от него без ума. А Наташе он казался очень само­надеянным. Ломается, всех забавляя. И шутки часто грубоваты.
Вскоре двор перебрался в Петербург, а Пушкины еще оставались на даче. Все втроем сестры совершали прогулки верхом.
И опять Пушкин мечтал уехать жить в деревню и для работы, и для экономии. Долги росли. И это так подавляло Пушкина, что он толь­ко и думал теперь об этом. Долг был уже шестьдесят тысяч рублей. И Пушкин не уменьшал его, а, перезанимая, отдавал одним, задолжав Другим.
И Наталья Николаевна, видя, как страдает муж, дала ему свое согла­сие, хотя деревенские неудобства при возросшей семье ее очень пугали. Главное, она не хотела оставаться в Петербурге без Пушкина надолго, она очень тяжело переносила его, даже небольшие, отлучки. Все время ее преследовал страх потерять Пушкина, ей было спокойно только тог-Да, когда муж был рядом. Разлука была тяжелее нужды. Наташа верила, что если она рядом с Пушкиным, то с ним ничего не случится. А Пушкин еще не расставался с мечтой хотя бы на несколько лет уехать в деревню, Поправить материальные дела. Он написал Бенкендорфу, для царя:
«Я вижу себя вынужденным положить конец тратам, которые ведут только к долгам и которые готовят мне будущее,полное беспокойства и затруднений, если не нищеты и отчаяния. Три или четыре года пребывания с деревне мне доставят снова возможность возвратиться в Петербург и взяться за занятия, которыми я обязан доброте его величества. Я был осыпан благодеяниями государя, я был бы в отчаянии, если бы его величество366
увидел в моем желании уехать из Петербурга другой мотив кроме мотива абсолютной необходимости. Малейший признак неудовольствия и подозре­ния был бы достаточен, чтобы удержать меня в положении, в котором я нахожусь; в конце концов я предпочитаю испытывать затруднения в своих делах, чем потерять во мнении того, кто был моим благодетелем, не как государь, не из чувства долга и справедливости, но из свободного чувства благородного и великодушного благоволения».
Письмо Пушкин отправил 1 июня 1835, и в этот же день император наложил на письме его свою резолюцию:
«Нет препятствий ему ехать, куда хочет, но не знаю, как разумеет он согласить сие со службою. Спросить, хочет ли отставки, ибо иначе нет возможности его уволить на столь продолжительный срок».
Опять уйти на волю не удалось. Жить без жалованья, да еще со столь­кими долгами, семейству было уже невозможно. Жизнь в Петербурге продолжалась.
Тогда Пушкин придумал еще один ход для того, чтобы выйти ча­стично из материального затруднения. Он опять пишет в июле Бенкен­дорфу:
«Государю угодно было отметить на письме моем к вашему сиятель­ству, что нельзя мне будет отправиться на несколько лет в деревню иначе, как взяв отставку. Предаю совершенно судьбу мою в царскую волю, и желаю только, чтоб решение его величества не было для меня знаком немилости и чтоб вход в архивы, когда обстоятельства позволят мне оставаться в Пе­тербурге, не был мне запрещен».
И спустя несколько дней:
«Император, удостоив взять меня на свою службу, сделал милость определить мне жалованье в 5000 руб. Эта сумма огромна, но тем не менее не хватает мне для проживания в Петербурге, где я принужден тратить 25000 р. И иметь возможность жить, чтоб заплатить свои долги, устро­ить свои семейные дела, и, наконец, получить свободу отдаться от забот моим работам и занятиям. За четыре года, как я женат, я сделал долгов на бООООрублей.
Единственные способы, которыми я мог бы упорядочить мои дела, были — либо уехать в деревню, либо получить взаймы сразу большую сумму денег... Благодарность для меня не является чувством тягостным и моя пре­данность персоне государя не затемнена никакими задними мыслями стыда и угрызений, но я не могу скрывать от себя, что не имею решительно ника­кого права на благодеяния его величества и что мне невозможно чего-нибудь просить».
Пушкину дали из казны взаймы только тридцать тысяч рублей, что­бы уплатить долги чести. А погашать этот новый долг, казна решила самостоятельно, прекратив выплату Пушкину ежегодных пяти тысяч за службу.

Глава 14 АИ ДА БАБА ЭТА ТАША!
Наташа хлопочет о делах Полотняного завода и помогает Пушкину. Пушкин рвется в Михайловское. В эту осень Пушкину не работается. Переписка. Пожар в квартире Пушкина. Болезнь матери Пушкина. Возвращение. Сплетни. Начало «Современника». Кавалергарды вокруг сестер Гончаровых. Письмо Дантеса.

368
Дела брата Дмитрия Николаевича Гончарова, и без того тяже­лые, еще более осложнились. Осложнились тяжбой с Усаче­вым.
Еще в начале века дед Афанасий Николаевич сдал свои полотняные и бумажные заводы в аренду калужскому купцу Усачеву. Арендатор обязы­вался выплачивать хозяину определенную сумму. Шли годы. Афанасий Николаевич не очень утруждал себя проверками, и арендатор пользовал­ся этой безхозяйственностью: сначала выплаты задерживал, потом вовсе перестал платить и накопил сто тысяч долгу перед хозяином.
Теперь Дмитрий пытался вернуть деньги через суд. Только судебные волокиты на Руси долгие и бестолковые, особенно в провинции.
Суды требовали денег. Дмитрий Николаевич, по натуре человек не очень хозяйственный, и так получил в наследство от деда долг в полтора миллиона, а тут еще большие судебные издержки. Он впал в отчаянье.
И ему стала помогать опять Наташа. Ей еше и двадцати трех лет не ис­полнилось, а она фактически стала в хлопотах о хозяйстве главой семьи. Всех своих братьев и сестер старалась пристроить, всем помочь. Пушкин удивлялся своей тихоне, ее энергии, стремлению всех взять под свою опеку.
А она просто не могла смотреть, как страдает Дмитрий, и от его безде­нежья - вся их большая семья. Сама она, как замужняя дама, получала от брата за свою долю менее полутора тысяч рублей, тогда как сестры - по четыре с половиной тысячи. Но не собстенная выгода двигала ею, когда она принялась хлопотать по делу Усачева, вовлекая в него и Пушкина.
-  Таша, ты знаешь, как я занят, и уезжаю опять. И ты уже мать троих детей. Я знаю твое доброе сердце, но нельзя же брать на себя все дела По­лотняного Завода, к тому же ты почти ничего от него не имеешь.
—  Саша,—ласково уговаривала мужа Наташа, — ну кто поможет Дми­трию, кроме меня?! Сестры не имеют веса в свете. Маминька отступилась и болеет. Иван и Сережа свои жизни никак не устроят. Остаюсь одна я. Вернее, мы с тобой. Ты можешь поговорить с министром юстиции Даш­ковым - вы с ним в хороших отношениях -  с министром внутренних дел Блудовым. Тут всего-то и надо - просто обратить внимание сильных мира сего на это дело, чтобы взяточники-чиновники почувствовали вни­мание сверху к этому делу и прекратили волокиту.
Пушкин не мог отказать своей Мадонне, хотя ему очень не хотелось ставить себя в зависимость от высоких лиц:одно дело сыграть с ними пар­тию в карты и поболтать, другое дело - просить за кого бы то ни было.
Но теперь Пушкин уезжал в Михайловское, и она, отрываясь от детей, бросилась решать дело Дмитрия.
И дело сдвинулось с места. Был в Петербурге назначен суд. Наталья Николаевна нашла адвоката Лерха и просила брата Дмитрия быстро приехать, потому что дело требовало его присутствия на суде.

369 
«Постарайся приехать до отъезда моего мужа, - писала она Дми­трию, - который должен в скором времени уехать в деревню; он тебя направит к нескольким своим друзьям, которые смогут чем-нибудь помочь в этом деле. Как только получишь это письмо, немедленно выезжай, не теряй ни минуты, время не терпит!» Она боялась, что хорошего адвоката Лерха перехватит противная сторона, поэтому велела брату по приезде в Петер­бург тут же отправиться к адвокату и договориться с ним.
Однако Дмитрий сообщил, что приехать сейчас не может, и тогда На­талья Николаевна взялась за дело сама.
Стояло прелестное лето. Гулять бы и гулять по прекрасным окрестностям Черной речки, а она принялась ездить в город, чтобы встретиться то с одним, то с другим чиновником.
Дмитрий прислал ей документы. Наташа сняла с них копии. Пригла­сила адвоката Лерха домой. Дала ему для ознакомления копии бумаг и очень просила взяться за это дело.
Кто откажет такой милой, очаровательной и уважительной женщине?
Но и очарование Наташи не помогло. Через несколько дней Лерх вер­нул Наталье Николаевне бумаги с вежливым отказом: он не может взять­ся за дело потому, что оно уже рассматривалось в Москве, и что только с разрешения государя дело может повторно слушаться в Петербургском Сенате.
Наталья Николаевна расстроилась. Ей совсем не хотелось обращаться к государю с просьбами, она и так с трудом сдерживала его ухаживания.
И она пошла к сенатору Бутурлину. Они с Пушкиным не раз бывали на балах у Бутурлиных, и сенатор согласился прочитать принесенные ею бумаги.
Наташа с волнением ждала результата. А Пушкин ей выговаривал свое недовольство: негоже такой красавице ходить с просьбами, так мож­но напроситься на оскорбительные предложения.
Наташа ласками уговаривала мужа не волноваться. Она умеет себя Держать, никто не посмеет оскорбить ее, тем более, что просит она не за себя и мало с этого дела имеет выгоды.
Бутурлин пригласил ее и сказал, что дело их - правое, а Усачев - просто мошенник. И предложил Наталье Николаевне встретиться со статс-секретарем Госсовета Лонгиновым, попробовать взять прошение Дми­трия обратно и написать Его Величеству прошение от своего имени, так как ее имя имеет больший вес.
Одновременно Наталья Николаевна хлопотала по заданию супруга.Он попросил ее договориться с братом Дмитрием о поставке ему бумаги для издания журнала «Современник».
Хлопоты перед правительством о газете, которую Пушкин намеревался издавать, были очень долгими. Так что, когда ему сообщили, что госу-370
дарь не разрешает ему издавать газету, Пушкин даже обрадовался. К тому времени он совсем потерял интерес к газете.
А теперь он возмечтал издавать журнал. Исключительно в коммерче­ских целях. Чтобы зарабатывать.
И Наташа помогала ему, как могла. Сейчас она писала брату Дми­трию:
«Мой муж поручает мне, дорогой Дмитрий, просить тебя сделать ему одолжение и изготовить для него 85 стоп бумаги по образцу, который я тебе посылаю в этом письме. Она ему крайне нужна и как можно скорее; он про­сит тебя указать срок, к которому ты сможешь ее ему поставить. Ответь мне пожалуйста как только ты получишь это письмо, чтобы он знал подой­дет ли ему назначенный тобою срок, в противном случае он будет вынужден принять соответствующие меры. Прошу тебя, дорогой и любезный брат, не отказать нам, если просьба, с которой мы к тебе обращаемся, не предста­вит для тебя никаких затруднений и ни в коей мере не обременит...»
Встретиться с Лонгиновым помогла тетушка Загряжская. Лонгинов тут же назначил Наталье Николаевне встречу. С волнением и надеждой шла Наташа на встречу с статс-секретарем. Тот был уважителен и при­ветлив. Сказал, что дело их не рассматривалось еще и вообще лежало в забвении. Что он извлек его только накануне, познакомился, стоит на их стороне, что выставит дело на рассмотрение, но для положительного ре­шения надо еще, кроме его, много голосов. Надо потерпеть. И успокоил Наталью Николаевну, что опись имущества им пока не грозит до того мо­мента, как дело завершится.
Домой Наташа примчалась, как на крыльях. И, едва войдя в квартиру, принялась обнимать и целовать сестер.
— Он обещал, он обещал...
Саша и Катрин, не поняв еще, что обещал Лонгинов, но очень за­интересованные в положительном решении вопроса, иначе им придется вернуться в Полотняный, радовались и обнимались с сестрой.
А Наташа, рассказав сестрам все в подробности, тут же села писать письмо Дмитрию, чтобы успокоить его в отношении имущества. Описи не будет до решения вопроса.
Кроме Лонгинова надо было собрать еще шесть голосов для решения вопроса. Теперь Наташа старалась узнать, кто эти люди, нет ли среди них ее знакомых. А более всего, что за человек помощник Лонгинова, честен или его можно «подмазать».
И себя Наташа не забывает, можно сказать пользуется моментом и просит Дмитрия одолжить ей несколько сотен рублей, потому что она якобы перерасходовала оставленные мужем. На самом деле она опять хлопотала за сестер. Брат нерегулярно высылал им свои пособия, и они постоянно сидели без денег. Вот Наташа и решила, что после таких хлопот по делам Полотняного Дмитрий просто не посмеет отказать ей. Но она опять заботилась не о себе.
371  
Седьмого сентября Пушкин уехал в Михайловское. Целую неделю не писал даже писем. Отходил от столичной жизни. Проходил пешком по десЯть верст. Или скакал верхом десятки. Добивался душевного равновесия И, только успокоившись, сел за письмо Наташе. Но оно шло в сто­пицу почти неделю. Так что Наташа две недели не имела вестей от мужа, волновалась и очень сердилась на Пушкина. Наконец, письмо от Пуш­кина пришло.
«Хороши мы с тобой. Я не дал тебе моего адреса, а ты у меня его и не спросила; вот он: в Псковскую губернию, в Остров, в село Тригорское. Сегод­ня 14 сентября. Вот уж неделя, как я тебя оставил, милый мой друг; а толку в том не вижу. Писать не начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестан­но думаю о тебе, и ничего путного не надумаю.
Жаль мне, что я тебя с собою не взял. Что у вас за погода! Вот уж три дня, как я только что гуляю то пешком, то верхом. Эдак я и осень мою про­гуляю, и коли Бог не пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе, не сделав ничего. Прасковьи Александровны еще здесь нет. На днях ожидают ее. Сегодня видел я месяц елевой стороны, и очень о тебе стал беспокоиться. Что наша экспедиция ? Виделась ли ты с графиней Канкриной, и что ответ ? На всякий случай, если нас гонит Канкрин, то у нас остается граф Юрьев; я адресую тебя к нему. Пиши мне как можно чаще; и пиши все, что ты де­лаешь, чтоб я знал, с кем ты кокетничаешь, где бываешь, хорошо ли себя ве­дешь, каково сплетничаешь, и счастливо ли воюешь с твоей однофамилицей. Прощай, душа, целую ручку у Марьи Александровны и прошу ее быть моею заступницею у тебя. Сашку целую в его круглый лоб. Благословляю вас всех. Теткам Азе и Коко мой сердечный поклон. Скажи Плетневу, чтоб он написал мне об наших общих делах».
«Вот опять у него не пишется, - думала Наташа. - Сам тоскует, я без него с ума схожу. Ясно, что лучше сидеть дома и работать дома. Обоим было бы спокойнее».
21 сент. 1835 из Михайловского. «Жена моя, вот уже 21-ое, а я от тебя еще ни строчки не получил. Это меня беспокоит поневоле, хоть я знаю, что ты мой адрес, вероятно, уже узнала. Не так ли ? К тому же и почта из Петербурга идет только раз в неделю. Однако я все беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает вообра­жение, когда сидим одни между четырех стен или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова кружится. А о чем я думаю ? Вот о чем: чем нам жить будет ? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит Бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30000. Все держится на мне да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны.
Что из этого будет, Бог знает. Покамест грустно. Поцелуйка меня, авось горе пройдет. Да лих, губки твои на 400 верст не оттянешь. Сиди да горюй - что прикажешь! Теперь выслушай мой журнал: был я у Вревских тре-

372
тьего дня и там ночевал. Ждали Прасковью Александровну, но она не бывала. Вревская очень добрая и милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш псковский архиерей. И незаметно, что она уж не брюхата; все та же, как ког­да ты ее видела. Я взял у них Вальтер Скотта и перечитываю его. Жалею что не взял с собою английского. Кстати: пришли мне, если можно, Essays d'e M.Montagne— 4 синих книги, на длинных моих полках. Отыщи. Сегодня пого­да пасмурная. Осень начинается. Авось засяду. Жду Прасковью Александров­ну, которая, вероятно, будет сегодня в Тригорское. - Я много хожу, много езжу верхом, на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то дается овес к которому они не привыкли. Ем я печеный картофель, как маймист, и яйца всмятку, как Людовик XYIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов, встаю в 7. Те­перь требую от тебя такого же подробного отчета. Целую тебя, душа моя и всех ребят, благословляю вас от сердца. Будьте здоровы».
Сестры застали Наташу в слезах. По письму в руках поняли: дело в Пушкине, или скучает их сестренка, или Пушкин что-то обидное на­писал.
Конечно, обидное написал. Она и так его ревновала к ранее люби­мой - Вревской. В молодости он был влюблен фактически во всех тригорских женщин. С самой старшей, хозяйкой семейства Осиповой, дружил до сих пор, переписывался, встречался и в Тригорском, и в Пе­тербурге, куда она изредка приезжала. Ну, она теперь уж очень в годах. К ней Наташа Пушкина не ревновала. А вот к дочери ее, Евпраксии Вревской, очень ревновала.
Ясно было, что Пушкин расстроен свиданием с Евпраксией: ускольз­ает от него юный соблазнительный образ девушки - пишет: «Вревская стала такой наседкой! Всегда окружена детьми, которые без умолку кричат и горланят с утра до вечера. Что за скучный дом!»
Вот они, мужчины! Дети им - помеха. Сбежал от одной семьи, детей своих, их гомона и криков, но с утра до вечера сидит в чужой семье, с чу­жой женой, с ее детьми занимается, а своих бросил. И с собственной же­ной ему заниматься неинтересно.
Однако сестер Наташа не стала посвящать в свои печали. А, уединив­шись, на коленях просила Господа побыстрее вернуть ей мужа домой.
Теперь уже Пушкин беспокоился за семью, потому что почти месяц от них не было весточки: « Что это, женка ? Вот уже 25-ое, а я все от тебя не имею ни строчки. Куда адресуешь ты свои письма? Пиши во Псков, её высокородию Прасковье Александровне Осиповой для доставления А.С.П., известному сочинителю — вот и все. Так вернее дойдут до меня твои пись­ма, без которых я совершенно одурею. Здорова ли ты, душа моя ? И что мои ребятишки ? Что дом наш, и как ты им управляешь ?Вообрази, что до сих пор не написал я ни строчки; а все потому, что не спокоен. В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая со­сновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть

молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего;' все кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком. Например, вчера мне встретилась знакомая баба, которой не мог сказать, что она переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, со-старился да и подурнел. Хотя могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод был. Все это не беда; одна беда: не замечай ты мой друг, того, что я слишком замечаю. Что ты делаешь, моя краса­вица, в моем отсутствии? Расскажи, что тебя занимает, куда ты ездишь, какие есть новые сплетни etc. Карамзина и Мещерские, слышал я, приеха­ли. Не забудь сказать им сердечный поклон. В Тригорском стало простор­нее Евпраксия Николаевна и Александра Ивановна замужем, но Прасковья Александровна все та же, и я очень люблю ее. Веду себя скромно и порядочно. Гуляю пешком и верхом, читаю романы Вальтер Скотта, от которых в вос­хищении, да охаю о тебе.
Прощай, целую тебя крепко, благословляю тебя и ребят. Что Коко и Азя ? Замужем или еще нет ? Скажи, чтоб без моего благословления не шли. Про­щай, мой ангел».
Тридцать тысяч император Пушкину дал на бумаге, а их еще надо было получить. Но Пушкин так и уехал в Михайловское, не получив. Сделать это за него должна была Наташа.
Как-то к ней явился курьер жены министра финансов Канкрина. На­таша обрадовалась, что получит, наконец, деньги. И как же горестно была разочарована, когда вместо обещанных тридцати тысяч получила только 18231 рубль. Ей объяснили:десять тысяч с процентами было удержано в погашение предыдущей ссуды в двадцать тысяч, выданной на печатание «Пугачева».
Итак, Пушкин нажил еще один долг в тридцать тысяч, получив лишь восемнадцать. И Наташа начала раздавать долги, за которые ее уже дав­но терзали: булочнику, молочнице, доктору, сестрам, у которых она уже полно назанимала.
Тяжело заболела Катерина Ивановна Загряжская. Барахлило сердце.
Сестры теперь целыми днями сидели у нее во дворце.
Как-то к вечеру Наташа вернулась домой и уже в прихожей почувствовала запах гари.
- Что такое? Что случилось? - Не раздеваясь, Наташа побежала по комнатам прямо в детскую.
Дети были в порядке. Няня сообщила, что в комнатах девушек был пожар. Наташа бросилась туда, сестры — за ней. На окне висела обгорев­шая штора.
Слуги ничего толком не могли объяснить. Все обвиняли истопника, считая, что он, топя печь, возможно, пытался прикурить от полена или щепки и задел штору. Штора вспыхнула, а истопник, испугавшись, не знал, что делать, пока на его крик не прибежали слуги. Пламя быстро потушили, но штора уже непригодна.

374
-  Пушкин непременно обвинит нас в пожаре, - сказала Катерина
-  Скорее всего, - поддержала Александра.
Наташа стала бояться оставлять квартиру без присмотра. Написала о происшествии мужу, и он точно обвинил служанок сестер.
Очередное письмо Пушкина было печальным.
«Душа моя, вчера получил я от тебя два письма; они очень меня огорчили Чем больна Катерина Ивановна? Ты пишешь ужасно больна. Следственно есть опасность? С нетерпением ожидаю твой бюллетень. Все это про­исходит от нечеловеческого ее образа жизни...Канкрин шутит -а мне не до шуток. Государь обещал мне Газету, а там запретил; заставляет меня жить в Петербурге, а не дает мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы душевные, бросаю за окошко деньги трудовые и не вижу ничего в будущем. Отец мотает имение без удовольствия, как без расчета; твои теряют свое, от глупости и беспечности покойника Афанасия Николаевича. Что из этого будет ? Господь ведает.... Я провожу время очень однообразно. Утром дела не делаю, а так из пустого в порожнее переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу. А ни стихов, ни прозы писать и не думаю. Скажи Сашке, что у меня здесь белые сливы, не чета тем, которые он у тебя крадет, и что я прошу его их со мною покушать. Что Машка ? И каковы ее победы ? Пиши мне также новости политические. Я здесь газет не читаю, в Английский клуб не езжу и Хитрову не вижу. Не знаю, что делается на белом свете. Благословляю вас — будьте здоровы. Це­лую тебя. Ты видишь, что я все ворчу; да что делать? Нечему радоваться. Пиши мне про тетку — и про мать».
Наташа злилась на Пушкина: у него не пишется в Михайловском, вроде как опять мы мешаем, тоска о нас, так зачем там торчать?
Я тут кручусь с детьми, судами, с его издателями, а он только письма нам и пишет. Лучше бы дома был. Рядом. А там, небось, опять влюбился, летит на парах любви, вот ему и не пишется, а любовную тоску к нам в письмах изливает.
Печальны были думы Пушкина, таковыми были и стихи.
Однажды, странствуя среди долины дикой, Незапно был объят я скорбию великой И тяжким бременем подавлен и согбен, Как тот, кто на суде в убийстве уличен. Потупя голову, в тоске ломая руки, Я в воплях изливал души пронзенной муки И горько повторял, метаясь как больной: «Что делать буду я? что станется со мной?» И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно. Уныние мое всем было непонятно.
375

При детях и жене сначала был я тих И мысли мрачные хотел таить от них: Но скорбь час от часу меня стесняла боле; И сердце наконец раскрыл я поневоле.
«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! -Сказал я, - ведайте: моя душа полна Тоской и ужасом, мучительное бремя Тягчит меня. Идет!..»
2окт. 1835 г. Из Михайловского.
«Милая моя женка, есть у нас здесь кобылка, которая ходит и в упряжи и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет ее что на дороге, как она закусит поводья, да и несет верст десять по кочкам да оврагам - и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама.
Получил я, ангел кротости и красоты! Письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованны­ми у т-те Katherine. Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела. Жду от тебя писем порядочных, где бы я слышал тебя и твой голос - а не брань, мною вовсе не заслуженную, ибо я веду себя как красная девица. Со вчераш­него дня начал я писать (чтобы не сглазить только). Погода у нас портит­ся, кажется, осень наступает не на шутку. Авось распишусь. Из сердитого письма твоего заключаю, что Катерине Ивановне лучше; ты бы так бодро не бранилась, если б она была не на шутку больна. Все-таки напиши мне обо всем и обстоятельно. Что ты про Машу ничего не пишешь? Ведь я, хоть Сашка и любимец мой, а все люблю ее затеи. Я смотрю в окошко и думаю: не худо бы, если вдруг въехала во двор карета — а в карете сидела бы Наталья Николаевна! Да нет, мой друг. Сиди себе в Петербурге, а я постараюсь уж поторопиться и приехать к тебе прежде сроку. Пиши мне обо всем. Целую тебя и благословляю ребят».
Такой бесплодной осени, считал Пушкин, у него еще не бывало. Пи­салось через пень колоду. «Для вдохновения, — думал он, — нужно сердеч­ное спокойствие, а я совсем не спокоен».
А Наташа, хоть и сердилась, что Пушкин в Михайловском бездельни­чает, продолжала хлопотать по его делам. Теребила Дмитрия с бумагой. И тот постарался. Скоро из Полотняного Завода пришли подводы с бу­магой. Привезли сорок две стопы. Заказ еще не весь был выполнен, но на первый номер «Современника» хватит. И Дмитрий прислал бумагу, согласившись подождать, когда Пушкин сможет расплатиться.
Родители Пушкина все еще жили на даче, не торопясь нанимать квартиру- Но уже похолодало, и они приехали в Петербург. Пока не наняли                                                                          квартиру, остановились Надежда Осиповна у своей подруги детства а Сергей Львович у давнего приятеля Федора Толстого.
И только они вернулись в столицу, как Надежда Осиповна слегла. Она давно страдала печенью. А тут началось что-то невообразимое, откры­лись такие сильные боли, что Надежда Осиповна кричала на всю кварти­ру круглые сутки, не давая спать не только своим, но и соседям.
Подруга послала за Наташей. Наташа привезла доктора Спасского Он сказал, что виновата печень, назначил лекарства, но они никак не по­могали.
- Камни идут через протоки, и тут только операция может помочь, но хирургия пока слаба при этом заболевании.
Петербург загудел: «Мать Пушкина умирает у чужих людей, в нище­те, не на что даже доктора хорошего пригласить, а жена поэта имеет свою ложу в театре, на каждом балу в новом роскошном платье и в ус не дует. Страдания свекрови ей нипочем».
Все это носилось вокруг Наташи, а она об этом ведать не ведала, све­кровь навещала регулярно, доктора своего Спасского оставила при све­крови на все время, хотя детям нездоровилось, то одной, то другому. Де­нег у Наташи у самой совсем не было.
Пушкину сообщили о тяжелой болезни матери, сказали даже - при смерти. И он тут же бросился в Петербург.
Конечно, отношения с матерью у него всю жизнь были тяжелые. Он чувствовал себя всегда чужим для матери. С раннего детства она всегда была недовольна им, его манерами, образом жизни, легкомыслием, не­желанием жить, как все служить.
Даже когда вся Россия зачитывалась его стихами, она считала сти­хи мужа и его брата Василия Львовича более значительными, чем стихи сына.
Когда Пушкин, наконец, женился, Надежда Осиповна была рада, на­деялась, что теперь сын остепенится, внуков народит. Так оно и получа­лось. Теперь уже отец и мать стали нагружать Пушкина проблемами сво­ими, дочери и младшего сына. Признали таким образом старшего сына главой семьи.
И все-таки, кроме упреков, Пушкин ничего от матери не слышал-И тем не менее с детства мечтал о нежной матери, о ее ласке, добром слове. И с каждым годом, взрослея, все больше понимал мать, не очень счастливую с малохарактерным отцом, не умеющим вести хозяйство, фанфаронистым, а не деятельным, с годами становящимся брюзгливым-
Участившееся нездоровье матери волновало Пушкина. А сообщение о смертельной болезни поразило в самое сердце. Всю дорогу он молил Господа, чтобы мать была жива до его приезда, чтобы он успел попросить прощения у нее живой за все обиды, которые причинил ей.
377
Мать была жива, когда Пушкин добрался, наконец, до Петербурга. Ей даже чуть полегчало. Она рада была видеть сына, расспрашивала о Михайловском, общих знакомых.
А тут еще на Пушкина обрушились сплетни, ему не постеснялись ска­зать прямо в глаза упреки в роскоши жены и нищете родителей.
Пушкин возмутился:
- У бедного батюшки 1200 душ крепостных, а я действительно ни­щий. У жены моей нет ни крепостных, ни имений. Ложа в театре - те­тушкина, а вовсе не наша. Платья свои Наталья Николаевна не покупает, наряды тоже — забота тетушки Екатерины Ивановны, желающей видеть свою любимую племянницу краше всех. Маман сама не хочет жить у нас очень беспокойно: холодная квартира, полна посторонних людей и детей, которые постоянно болеют, кричат на всю квартиру или носятся с криками по ней, когда здоровы. И дети в таком возрасте неуправляемы. Их нельзя утихомирить призывом «бабушка болеет», они будут рваться к ней. Да и живет маман совсем не у чужих людей, а у своей подруги дет­ства. Так что в сплетнях чистая злоба.
Он не стал сообщать чужим злобствующим людям, что причиной бо­лезни Надежды Осиповны, скорее всего, был младший сын Левушка.
Перед самым заболеванием мать получила от него письмо: сидит он, как всегда, без денег, даже письмо не на что отправить. За Левушку толь­ко что уплатили долг в двадцать тысяч. А он опять кутит в Тифлисе, про­саживая по десяти тысяч за ночь.
Надежда Осиповна любила Левушку, как обычно любят младшень­ких, винила себя за его грехи. И, конечно же, то, что Лев опять без де­нег, а взять их для него им негде, ввергло ее в такую тоску, что печень ее взвыла.
Из деревни пришла тысяча рублей, которая тут же пошла на доктор­ов и лекарства. Посылать Левушке было нечего, и это ввергало Надежду Осиповну в неизменную тоску.
Резкие боли отступили, но печень ныла постоянно. Надежде Осипов­не оставалось жить еще полгода. Но этого никто не знал.
Все радовались, что ей лучше. Сергей Львович стал подыскивать квар­тиру.
А для сестер Наташи наступил второй бальный сезон. Их уже при­знали. Их приглашали так часто, что девушки уже не радовались пригла­шениям. В прошлом сезоне протанцевали до дыр несколько пар обуви. Теперь опять просили у старшего брата Дмитрия помощи. За сестер хло­потала перед матерью и Наташа. Только хлопоты оказались напрасными. Сердитая на старших дочерей Наталья Ивановна отказалась помогать, они не просили прощения за грубость, не писали матери, все общение Шло через Дмитрия и Наташу. И Наталья Ивановна не хотела прощать их строптивости, грешной гордыни. А потому, обласкав в ответе всегда заботливую младшую дочь, помогать дочерям она отказалась.378
Теперь Александра и Екатерина хлопотали перед братом. Дмитрий в ответ жаловался на долги, предлагал сестрам вернуться в Полотняный или хотя бы в Москву, в которой жизнь значительно дешевле, а женихов не меньше. Но Катерина писала в ответ, что, даже когда ей во сне снит­ся, что она возвращается в Завод, она приходит в такой ужас, что сразу просыпается вся в слезах и бывает счастлива уже только оттого, что это был сон.
Светская жизнь вертелась. Балы, конные прогулки, на которых се­стры Гончаровы просто блистали как великолепные наездницы.
Наташа с сестрами не ездила, она опять была беременна и опять тя­жело переносила первые месяцы. Но ее подруги стали подругами и се­стер: Софи Карамзина, Мари Вяземская, дочь Петра Вяземского. И кавалеры... Валуев ухаживал за Мари Вяземской, и они потом поженятся. Кавалергард Дантес, красавец-француз, он привлекал девушек уже сво­им нероссийским происхождением. Но он был еще и отличный кавалер. Галантен, подвижен, ухаживал сразу за всеми девушками, сыпал компли­ментами. Но сестры Гончаровы чувствовали, что к ним всем троим он давно проявлял повышенный интерес.
Сначала сестры решили, что он вьется вокруг Наташи, мимо нее не мог пройти ни один кавалер. Но сейчас Наташа не участвовала в их кон­ных прогулках, а Дантес, по-прежнему ухаживая за всеми девушками, вился все-таки около сестер Гончаровых.
Екатерина влюбилась в него с первого взгляда, но не делилась этим даже с Ташей. Потому что не было у этой ее любви никакого будущего.
Пушкин был прав, говоря Наташе, что все по-прежнему будут влю­бляться в нее, а сестер на ее фоне просто не заметят. Так и получалось. Покрутившись вокруг сестер Гончаровых из-за Наташи, они исчезали, поняв, что взаимности красавицы им не добиться. И вот только Дантес задержался около них и без Таши. И у Катерины уже начала теплиться надежда: а вдруг...
А Наташа мучилась то от тошноты, то от несварения... Четвертая бе­ременность, а так тяжело проходит...
Пушкин старался не беспокоить беременную жену своими про­блемами, но настроение у него было отчаянное. В Михайловское он ехал, надеясь хорошо поработать, наработать и издать новое. Но ему там не писалось, а потом болезнь матери заставила вернуться. Так что теперь ему нечего было предложить издателям, а с деньгами было - хуже некуда. У него было уже больше семидесяти тысяч дол­гов: сорок восемь из казенной казны и двадцать девять заняты были у частных лиц.
Надо было что-то предпринимать. Зарабатывать. Теперь он надеялся заработать изданием журнала. Друзья поддерживали его замысел, обещали помочь материалами, Гоголь, Одоевский, Плетнев...

379  
Наташа была непротив, беспокоили только предстоящие расходы.
деНег не было, все чаще она занимала деньги уже у слуг, чтобы купить
то-то необходимое для детей, не тревожа Пушкина. Она видела, как ему тяжело. Как он всегда теперь печален. Как он стыдится смотреть ей в
глаза, как тяжело он переживает, что не может хоть как-то обеспечить
семью.
Наташа обратилась к матери за помощью, просила назначить ей со­держание подвести рублей в месяц, на детей только подчеркивала Ната­ша. Но Наталья Ивановна отказала ей «под предлогом плохого состояния финансов».
Начался бальный сезон. Наташе немного полегчало, и она опять принялась вывозить сестер. И теперь вокруг них постоянно вился Жорж Дантес. Ровесник Натальи Николаевны. Блестящий офицер-кавалергард.
веселый, очень общительный и разговорчивый, галантный, как все
французы. Он нравился женщинам уже потому, что был француз, а тут
еще полно достоинств. И то, что много, болтая, притом совершенно не
умея говорить по-русски и понимать русскую речь, он, бывало, попадал
впросак, всех только веселило.
С ним было весело. С ним было приятно. Он отлично танцевал. По­тому все двери столицы были для него открыты, везде он стал желанным. Молодые девушки в него влюблялись. Замужние были готовы завести ро­ман.
Такой успех в обществе сделал его несколько самоуверенным и даже чуть развязным, что, удивительно, еще больше сделало его интересным. И Екатерина Гончарова вовсю строила ему глазки.
Вроде бы Дантес заметил это, так она думала, потому что вертелся около сестер Гончаровых больше, чем вокруг других. Ухаживал за всеми тремя. Думали, кто же из них его интересует? А может, Идалия Полетика, потому что кузина часто бывала с ними?
Дантес, действительно, влюбился: влюбился в замужнюю женщину, потому скрытничал. Ухаживать за замужними женщинами было модно. Это придавало кавалеру особый шарм в глазах девушек, невест, а уж сре­ди молодых мужчин это становилось нормой.
20 января 1836 года Дантес писал своему покровителю Геккерну: «До­рогой друг мой, я действительно виноват, что не ответил сразу на два до­брых и забавных письма, которые ты мне написал, но, видишь ли, ночью танцуешь, утром в манеже, днем спишь, вот моя жизнь последних двух недель, и предстоит еще столько же, но что хуже всего, что я безумно влюблен!Да, безумно, так как не знаю, как быть; я тебе ее не назову, потому что письмо может затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты будешь знать ее имя.
Но всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня, мы не можем видеться до сих пор, так как муж бешено ревнив: поверяю тебе это, дорогой мой, как лучшему другу и потому, что знаю, что ты примешь380.
участие в моей печали, но ради Бога, никому ни слова, никаких попыток разузнать, за кем я ухаживаю, ты ее погубишь, не желая того, я буду безутешен. Потому что, видишь ли, я бы сделал все на свете для нее, только чтобы ей доставить удовольствие, потому что жизнь, которую я веду последне время, - это пытка ежеминутная. Любить друг друга и не иметь возмож­ности сказать об этом между двумя ритуальными кадрилями - это ужасно  я, может быть, напрасно поверяю тебе все это, и ты сочтешь все это за глупости; но такая тоска в душе, сердце так переполнено, что мне необхо­димо излиться хоть немного. Я уверен, что ты простишь мне это бесрасудство, я согласен, что это так, но я не способен рассуждать, хотя мне было бы это очень нужно, потому что эта любовь отравляет мое существование Но будь покоен, я осторожен, и я был осторожен до такой степени, что до сих пор тайна принадлежит только ей и мне (она носит то же имя, как та дама, которая писала тебе обо мне, что она была в отчаянии, потому что чума и голод разорили ее деревню), ты должен теперь понять, что можно потерять рассудок от подобного существа, особенно когда она тебя любит. Повторяю тебе еще раз - ни слова Брогу, потому что он переписывается с Петербургом, и достаточно одного его сообщения супруге, чтобы погубить нас обоих... Вот почему у меня скверный вид, потому что помимо этого, ни­когда в жизни я себя лучше не чувствовал физически, чем теперь, но у меня так возбуждена голова, что я не имею ни минуты покоя ни днем, ни ночью, это-то мне и придает больной и грустный вид, а не здоровье. До свиданья, дорогой мой, будь снисходителен к моей новой страсти, потому что тебя я также люблю от всего сердца».
Влюбился он в Идалию Полетику, замужнюю любвеобильную ма­ленькую, очень хорошенькую, блестяще умеющую крутить мужчинами. Как родственница сестер Гончаровых, она часто пребывала в их компа­нии, а Дантес крутился вокруг них всех, за всеми ухаживая, и никого не выделял.
Идалия тоже влюбилась в кавалергарда. Но рядом всегда был муж. Надо было тщательно скрывать увлечение. Одной Таше Гончаровой она доверила свою тайну и даже привлекала ее к организации свиданий. Таша была на середине беременности и служила невинным защитником свиданий.
Наташе все это не нравилось, но отказаться помочь кузине она не могла. Потворствовала. Хотя ей было в это время совсем не до того.
Пушкин принялся за издание журнала. По вечерам заглядывал на не­много на балы..
И если Наташа блистала в модных сногсшибательных платьях, то Пушкин удивлял всех неухоженностью в одежде, своим небрежным ви­дом: шляпа была старенькая, на бекеше сзади на талии недоставало пу­говицы.

in.ru/publ....0-10735

Глава 15 ТУЧИ НА НЕБОСКЛОНЕ
Радости и огорчения. Дуэлянтские страсти. Дантес ухажи­вает за Наташей. Смерть матери Пушкина. Похороны на Псковщине. Опять Москва. Рождение дочери. Страдания и болезнь Наташи. Пушкин просит Брюллова писать Наташу.

382
Наташа, победа! - вскричал Пушкин, едва войдя жене.
Побед было теперь не так много, и Наташа еще не зная, в чем дело, но видя огромную радость Пушкина, обнимаю­щего и целующего ее, уже радовалась вместе с ним.
- Что, что, Саша?
Император позволяет мне издавать журнал! Теперь только работать и работать, и мы начнем освобождаться от долгов. Я планирую зараба­тывать по 60000 в год.
В освобождение от долгов она уже слабо верила, потому радость не­много потускнела. Заработать такие деньги, какие задолжал Пушкин, не имея постоянного заработка, почти невозможно. Так она думала, но мужу про эти свои печальные мысли ничего не говорила.
Через несколько дней Пушкин уже горевал, что ненавистный ему министр народного образования Уваров стал попечителем журнала и назначил цензором его «самого трусливого, следовательно, и самого строгого» Крылова. Правда, сначала хотел назначить Никитенко, и это было бы благоприятно для Пушкина, но профессор русской словесно­сти Петербургского университета Никитенко отказался, за что изви­нялся перед Пушкиным.
И в те же дни разгорелись страсти вокруг эпиграммы Пушкина «выздоровление Лукулла», в которой Пушкин вылил всю накопившу­юся на Уварова желчь. Имя не было названо. Но все поняли на кого написана эпиграмма. Даже царь, покровительствующий Уварову, осу­дил Пушкина.
Наташа переживала все это больше мужа. Ну с кем он воюет?! С цар­скими любимцами! Император так милостив к нему. Зачем изливать желчь? Этим ничего не добьешься. Надо быть терпеливым с врагами. К этому нас призывает Господь.
Но Пушкин не может без язвительности, много злости в нем, поэто­му так трудно живется. И он же первый и страдает теперь. Уваров тре­бует его к себе для объяснений. Пушкин сказал, что ни за что не пойдет. Что-то будет?!
А тут еще профессор Казанского университета Жобар, восхищен­ный эпиграммой Пушкина, перевел ее на французский и прислал пе­ревод Пушкину. Хорошо хоть не опубликовал! Пушкин укротил его, отговорил публиковать. И русская пресса шумит, а тут и зарубежная поднялась бы.
Все беды ходят одна за другой. Муж сестры Ольги Павлищев, счи­тая, коли Пушкин взялся издавать журнал, значит, при деньгах, прислал зятю требование заплатить ему за причитающуюся его жене часть Болдинского имения.
Пушкин рассвирепел:
383 
_ Это что же за мужик! Свою семью малюсенькую содержать не может я сам имею от Болдина только убытки, а ему вынь да положь! Наташа успокаивала мужа и советовала вообще не отвечать пока Павлищеву. Может, потом и появятся деньги, а пока...
Пушкин так и поступил. И Ольга, узнав о письме мужа от матери,
отчитала его:
_ Пушкины сами в больших долгах. А издание «Современника» пока только - новые расходы.
А вскоре Пушкин получил письмо от владельца французского книж­ного магазина Беллизара, у которого постоянно брал книги, и часто - в цолг. Владелец извещал Пушкина о том, что еще за 1834 год он задолжал магазину 1100 рублей, в 1835 году прибавилось еще, и теперь долг со­ставляет 2172р.9О к.
Дома экономили на всем. Пушкин видел, как жена урезает расходы на детей, ему горько было это видеть. Он во всем обанкротился. Обещал своей принцессе царствование, а пока она только рожала и экономила на всем. Ему никак не удавалось обеспечить семью должным образом. И то, что Наташа безропотно, без упреков, переносила постоянное без­денежье, еще больше заставляло его страдать от своей материальной несостоятельности.
Он стал необычайно нервен, вспыльчив по пустякам, зажигался и никак не мог погаснуть.
Наташа боялась разговаривать с ним, как бы невзначай не коснуться чего-то страшного, затаившегося в его сердце. Но и без нее раздражите­лей хватало.
В столицу приехал давний московский знакомый Пушкина, тот са­мый сосед Гончаровых по Полотняному, за которого Наташа хотела выдать замуж Катерину, Семен Семенович Хлюстин. Конечно, явился к Пушкиным. Пушкин встретил его радостно. Только разговоры ли­тературные скоро приняли тоже печальный оборот. Хлюстин сообщил Пушкину, как в печати обвиняют поэта-издателя в плагиате. Пушкин вскипел.
Наташа слышала, как кричал Пушкин, но не знала, что на следую­щий день Пушкин получил от Хлюстина вызов на дуэль. Дело было не­правое и обидное для Пушкина. Он издал молодого автора, которому отказали другие издатели, чтобы поддержать начинающего писателя и немного заработать самому. Фамилию, с согласия автора, не указал. Был на книге только издатель. И Пушкин, и автор надеялись, что так Книга лучше будет расходиться.
Но враги Пушкина всегда были начеку. И начали писать статьи, одну за другой, обвиняя Пушкина в плагиате, что он якобы выдает чужое произведение за свое. Начинающий издатель, Пушкин не знал, как надо осторожничать с авторским правом.384
Весь гнев Пушкина, с оскорбительными словами, нечаянно и вылился на подвернувшегося под руку Хлюстина. Хорошо, что тот рассказал о ссоре их общему другу Соболевскому, и Соболевский, уже не впервые, погасил пожар.
Пушкин был рад такому исходу. Еще одна дуэль обошла его сторо­ной. Но, видно, время наступило такое, дуэльное настроение не отпу­скало поэта. Он реагировал теперь слишком горячо на всякую крити­ку в свой адрес. Враги старательно использовали это состояние поэта подкидывали дровишек в костер. Кто-то сообщил, что член Государ­ственного совета князь Репнин дурно говорил о Пушкине в обществе. Мнение общества Пушкин, с одной стороны, презирал, с другой - был очень зависим от него. Дурные разговоры о себе воспринимал как уни­жение его достоинства, чести.
С самого начала замужества Наташа поняла эту слабость Пушки­на, все годы старалась внушать ему спокойное отношение к подобным сплетням, но ничего у нее не получалось. Это было сутью Пушкина, и его слабостью с детства — несамодостаточность, зависимость от обще­ственного мнения.
Она была права. В письме, которое Пушкин послал Репнину, — весь Пушкин:
«Князь, с сожалением вижу себя вынужденным беспокоить Ваше Сия­тельство; но, как дворянин и отец семейства, я должен блюсти мою честь и имя, которое оставлю моим детям. Я не имею честь быть лично известен Вашему Сиятельству. Я не только никогда не оскорблял Вас, но по причи­нам, мне известным, до сих пор питал к Вам искреннее чувство уважения и признательности. Однако же некий г-н Боголюбов публично повторял оскорбительные для меня отзывы, якобы исходящие от Вас. Прошу Ваше сиятельство не отказать сообщить мне, как я должен поступить. Луч­ше нежели кто-либо я знаю расстояние, отделяющее меня от Вас, но Вы не только знатный вельможа, но и представитель нашего древнего и под­линного дворянства, к которому и я принадлежу; вы поймете, надеюсь, без труда настоятельную необходимость, заставившую меня поступить та­ким образом.
С уважением остаюсь Вашего Сиятельства нижайший и покорнейший слуга Александр Пушкин».
Князь поступил, как и подобает князю. Скрытому вызову на дуэль не придал никакого значения. Лишь усмехнулся, пожалел, что такой большой поэт так слаб в своем болезненном самолюбии, успокоил его И написал, что «гениальному поэту славу принесет воспевание веры рус- ской и верности, а не оскорбление частных лиц».
На масленице, когда балы перед Великим постом достигают апогея, Наташа уже не выезжала. Живот стал огромным, ребенок почти посто­янно шевелился, не давая отвлекаться от него.

385 
_ Хулигана родишь, - смеялся Пушкин, припадая ухом к животу Наташи, - казака-разбойника.
' — Акушерка говорит, что будет девочка, — возражала Наташа и все-затруднялась, для кого готовить приданое: для мальчика или для
девочки.
Тяжелое настроение мужа передавалось и ей, поэтому она постоянно чувствовала недомогание, не хотела выходить на прогулки, за что Пушкин ругал ее, много лежала.
С наступлением Великого поста балы прекратились. Теперь встреча­лись только по салонам и совсем не танцевали. Сестры Гончаровы под наблюдением кузины Идалии Полетики ездили к Карамзиным.
Там тоже стал появляться Жорж Дантес. Дантеса привез в дом матери Андрей Карамзин, они где-то очень подружились. Про Дантеса ходили в обществе интригующие слухи. Будто бы он во Франции поссорился с отцом из-за своих революционных настроений, отец выгнал сына из дому. Сын решил ехать в Россию, но по дороге смертельно заболел. И умер бы, если бы его не спас проезжавший мимо Нидерландский по­сланник Геккерн. Посланник проникся жалостью к молодому, очень красивому человеку, которого владелец постоялого двора уже почти не кормил, надеясь, что безденежный постоялец скорее умрет.
Геккерн приласкал юношу, подлечил и повез в Россию, ибо тоже на­правлялся туда.
И в России австрийский посланник сумел быстро пристроить Данте­са в императорскую гвардию с достойным чином. А дальнейшего успеха в обществе Дантес добивался уже сам, к этому у него были большие способности. За короткое время он стал вхож во все салоны, пригла­шался на придворные балы, женщины в нем души не чаяли, и многие были влюблены, как и Катерина Гончарова.
Пушкин тоже с Дантесом приятельствовал. Они оба были масте­ра по острословию, получали от такой перепалки, на потеху зрителей, большое удовольствие.
И Наташа радовалась тому, что Пушкин, хоть в таких шутливых сло­весных поединках, на время отвлекается от своих тяжелых мыслей.
На балы Наталья Николаевна уже не выезжала, а кружок Карамзи­ных, самых лучших друзей, посещала и — часто, без Пушкина, ему некогда было.
И тут все вдруг заметили, что Дантес буквально не отходит от Наташи. и не только не скрывает своей влюбленности в нее, но и, потеряв голову, рассказывает о ней тому-другому. Это уже стало не нравиться, и пошли сплетни, осуждающие Наталью Николаевну за кокетство.
Она почувствовала себя грешницей. Да, было, сказала бы она на суде. Но что было? Как-то еще на балу она, действительно, пококетничалала с Дантесом, увидев, как Пушкин увивается за очередной пассией, даже не взглянув за весь бал в сторону жены. Ей хотелось вызвать рев-386
ность мужа, но он так и не заметил ее кокетства с молодым кавалергардом.
Перед Дантесом она себя виноватой не чувствовала. От большого успеха у женщин он стал чванлив, дерзок, порой даже нахален. Так что проучить этого красавчика она не считала грехом.
А Дантес возомнил о взаимности и принялся ухаживать за Наташей открыто, говоря всем, что они оба влюблены.
Наташа поняла, что совершила большую глупость, объяснила Дан­тесу, что она — замужняя женщина, любит Пушкина, что у нее трое де­тей и скоро будет четвертый, что она ему не пара. Дантес не считал это препятствием для любви.
Матери Пушкина становилось все хуже, и Пушкин теперь посто­янно бывал у родителей. Переживал и отец. Сергей Львович похудел, осунулся и признавался сыну, что с ужасом ждет ухода жены, совсем не представляя, как он будет жить один.
Надежда Осиповна уже не вставала. И Пушкин, сидя на краешке ее кровати, подолгу разговаривал с матерью. Прожив всю жизнь в кон­фронтации, они теперь очень сблизились.
Надежда Осиповна, хоть и заботилась по-прежнему больше о Ле­вушке, сознавала, что слишком баловала младшего сына и теперь плохо и ей, и ему. Она просила у Александра простить ей такое долгое непо­нимание его, за то, что часто судила его, а это - Божье дело.
-  Маман просила сегодня у меня прощения, - рассказывал Пуш­кин Наташе, возвратясь от родителей, со слезами на глазах. - Навер­ное, скоро преставится.
-  Совсем   необязательно,   -   успокаивала,   обнимая   его,   Ната­ша. - И хорошо, что вы помирились. Я рада за тебя, - говорила она с ласковой улыбкой, целуя мокрые от слез глаза Пушкина. Такой Пуш­кин был ей особенно мил и вызывал лавину нежности.
Но кризис наступил, действительно, скоро. 29 марта 1836 года На­дежды Осиповны не стало.
Сергей Львович был безутешен и совершенно неспособен к органи­зации похорон жены. Пушкин все взял на себя, и организацию, и рас­ходы.
Он твердо решил выполнить желание матери лежать у стен Святогорского монастыря, около Михайловского, хотя это требовало допол­нительных расходов. Сам повез гроб с матерью на Псковщину. Купил землю для могилы матери, да и для себя - тоже. Он вдруг почувствовал, что хочет лежать рядом с матерью, здесь, в тишине рощ, которые он так любил, под покровом святогорских монахов, где уже лежали его предки-дед Осип Абрамович Ганнибал и бабушка, мать матери Мария Алексееевна Ганнибал, любимая бабушка, которая одна из всей семьи лелеяла своего чернокожего внучонка, предсказывая ему большое будущее.

387 
Вроде бы, предсказание сбылось. Пушкин стал большим поэтом. В этом он был уверен. Только вот нужен ли кому его талант, любят ли и уважают ли? В этом он очень сомневался. Уж слишком тяжко было у неГо на душе. И все меньше хотелось теперь продолжать жить, хотя де­тей и жену он очень любит  и только они согревают его холодеющую
душу-
Заглянув к Осиповым в Тригорское после похорон матери, Пушкин
| говорил:
-  Вот такая моя судьба. Всю жизнь матери было не до меня, все Ле­вушку своего она нежила, а меня только ругала всегда и за все. И вот недавно мы помирились, мать попросила прощения у меня за долгое невнимание, и я был счастлив... И вот матери уже нет, не удалось по­дольше побыть в ее нежности.
Выпили емки (смесь рома и вина) в память Надежды Осиповны. И Пушкин помчался в Петербург. Надо было заниматься подготовкой «Современника».
И Пушкин, схоронив мать, побыл дома совсем немного и опять за­собирался в Москву. Наташа дулась. Опять перед ее родами он уезжал... Ну, ясно, что он боится родов, но не обязательно присутствовать на них, а быть где-то поблизости. Без него так страшно рожать.
Но Пушкин уверял, что ехать в Москву совершенно необходимо:
-  Мне надо найти в Москве комиссионеров, продавцов журнала, надо найти московских авторов...
Наташа грустно кивала головой, изображая согласие.
-  И не на слуг оставляю тебя, с тобою сестры, тетушка рядом.
И в конце апреля умчался в Москву, обещая вернуться к Наташиным родам.
А Наташа села писать письмо Дмитрию: « Ты не можешь пожаловать­ся, не правда ли, что я плохой комиссионер, потому что как только ты поручаешь мне какое-нибудь дело, я тотчас стараюсь его исполнить и не мешкаю тебе сообщить о результатах моих хлопот. Следственно, если у тебя есть какие ко мне поручения, буть уверен, что я всегда приложу все мое усердие и поспешность, на какие только способна.
Теперь я поговорю с тобой о делах моего мужа. Так как он стал сейчас журналистом, ему нужна бумага, и вот как он тебе предлагает рас­читываться с ним, если только это тебя не затруднит. Не можешь ли ты поставлять ему бумаги на сумму 4500 в год, это равно содержанию, которое ты даешь каждой из моих сестер; а за бумагу, что он возьмет сверх этой суммы, он тебе уплатит в конце года. Он просит тебя также, если ты согласишься на такие условия (в том случае, однако, если это тебя не стеснит, так как он бы был крайне огорчен причинить тебе лишнее затруднение), вычесть за этот год сумму, которую он задолжал тебе за мою шаль. Завтра он уезжает в Москву, тогда, может быть, ты его увидишь и сможешь лично с ним договориться, если же нет, то пош-388
ли ему ответ на эту часть моего письма в Москву, где он предполагает пробыть две или три недели. А сейчас, после того как я исполнила пору чение моего мужа, перейду к поручениям моих сестер. Катинька просит тебе передать, что ты еще ничего не ответил ей касательно ее лошади Любушки; раз она здорова, отправь ее немедленно и б е з отгово­рок, а также и лошадей Спасского, чтобы отправить Любушку, а также всю сбрую на три дамских лошади. И еще она просит не забыть послать письмо Носову к 1 мая. Я поручила Сашиньке, дорогой Дмитрий, попросить у тебя к тому числу 200рублей; если можешь их мне прислать, я тебе буду благодарна.
Надеюсь, что ты сдержишь обещание и приедешь к нам в мае месяце, я приглашаю тебя в крестные отцы, так как именно к этому времени я рас­считываю родить. В ожидании удовольствия тебя увидеть, нежно тебя целую».
На дачу переезжали уже без Пушкина. На Каменном острове сня­ли два дома, флигель и крытую галерею, все на одной усадьбе. В одном доме Наташа сделала на первом этаже кабинет для мужа, рядом с ним - гостиную, в которой он может встречаться с друзьями. Себе вы­брала комнату наверху.
Во втором доме поселились сестры и дети. Наташа убирала детей подальше от Пушкина, чтобы они не тревожили его своими криками и беготней.
И, чему Наташа особенно радовалась, во флигеле разместилась те­тушка Екатерина Ивановна.
Суета, нервное переселение последних дней отступили, когда она вышла на балкон своей комнаты и увидела чудную панораму с Большой Невкой и скользящими по ней парусниками, Елагин остров с прекрас­ным дворцом, сады Новой деревни на том берегу.
Великолепные парки, множество каналов - все это делало острова особенно красивыми.
У моста на Елагин остров был большой, хоть и деревянный, Каменноостровский театр. Говорили, что на лето уже приехала в театр фран­цузская труппа.
Подумала: «Скоро сюда приедет двор, кавалергарды, заработает те­атр, заиграют оркестры, начнутся балы, будет много женихов для се­стер...»
Только все это будет не для нее. Она чувствовала, что, даже если роды пройдут благополучно, она долго не выберется из этого нездоровья, которому, она была уверена, очень способствовал очередной отъезд Пушкина.
Наташе хотелось поскорее выдать сестер замуж. Пушкин все более тяготился посторонними в доме, настроение у него было постоянно пасмурное, и он предпочитал такое настроение прятать в одиночестве.
389
 - Пушкин в долгах, а жена нанимает дачу вдвое дороже прошлогод­ней - судачили завистники.
А Москва с приездом Пушкина загудела. Его приглашали в каждый дом. Тут не только трех недель, которые Пушкин планировал провести Москве, а и месяцев не хватит. Пришлось отказываться от приглаше­ний. Посещал только близких друзей: Чаадаева, Баратынского, Раев­ского, художников, артистов...
Доброта, восторг, с которыми его везде встречали, отогревали его уставшую от интриг, печалей и заботы о деньгах душу. Он снова ожи­вился, стал остроумен, искрист в речах — ожил. И Наташа почувствова­ла это оживление мужа в первом же письме: «Вот тебе, царица моя, под­робное донесение: путешествие мое было благополучно. I мая переночевал я в Твери, а 2-ого ночью приехал сюда. Я остановился у Нащокина. Квар­тира у него щегольская. Жена его очень мила. Он счастлив и потолстел. Мы, разумеется, друг другу очень обрадовались и целый вчерашний день проболтали Бог знает о чем. Я успел уже посетить Брюллова. Я нашел его в мастерской какого-то скульптора, у которого он живет. Он очень мне понравился. Он хандрит, боится холода и прочего, жаждет Италии, а Мо­сквой очень недоволен. У него видел я несколько начатых рисунков и думал о тебе, моя прелесть. Неужто не будет у меня твоего портрета, им писан­ного? Невозможно, чтоб он, увидя тебя, не захотел срисовать тебя; по­жалуйста, не прогони его, как прогнала ты пруссака Криднера. Мне очень хочется привезти Брюллова в Петербург. А он настоящий художник, до­брый малый, и готов на все. Здесь Перовский его было заполонил; перевез к себе, запер под ключ и заставил работать. Брюллов насилу от него удрал. Домик Нащокина доведен до совершенства - недостает только живых че­ловечков. Как бы Маша им радовалась!»
Особенно Пушкин зачастил к Брюллову. Ему давно нравился этот  художник. Теперь, после долгого пребывания за границей, Брюллов вернулся в Россию. Он жил у Витали, с которым Пушкин был дружен. И Пушкин возмечтал заполучить Брюллова к себе, чтобы он написал портрет его Наташи.
«Вот уж три дня как я в Москве, и все еще ничего не сделал: архива не видал, с книгопродавцами не сторговался, всех визитов не отдал... Что при­кажешь делать? Нащокин встает поздно, я с ним забалтываюсь — глядь, обедать пора, а там ужинать, а там спать - и день прошел... И про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не вполне доходят до меня, по­тому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих, однако  видно, что ты кого-то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостию, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел: скромность есть лучшее украшение вашего пола...При сем пакет Плетневу, для "Современника", коли цензор Крылов в пропустит, отдать в комитете и, ради Бога, напечатать во втором номере. Жду письма оттебя с нетерпением; что твое брюхо, и что твои390
деньги ? Я не раскаиваюсь в моем приезде в Москву, а тоска берет по Петербургу. На даче ли ты ? Как ты с хозяином управилась ? Что дети ? Эко горе! Вижу, что непременно нужно иметь мне 80000 доходу. И буду их иметь. Недаром же пустился в журнальную спекуляцию...Сейчас получил от тебя письмо, и так оно меня разнежило, что спешу переслать тебе 900 руб. Ответ напишу тебе после, теперь покамест прощай. У меня сидит Иван Николаевич».
Только Наташа прочитала письмо от мужа, как принесли письмо от Одоевского: «Простите меня, милостливая государыня Наталья Никола­евна, что еще раз буду беспокоить Вас с хозяйственными делами "Совре­менника ". Напишите, сделайте милость, Александру Сергеевичу, что его присутствие здесь было бы необходимо, ибо положение дел следующее:
1.  Плетнев в его отсутствие посылал мне последнюю корректуру для просмотра и для подписания к печати, что я доныне и делал, оградив себя крестным знамением, ибо не знаю орфографии Александра Сергее­вича — особенно касательно больших букв и на что бы я желал иметь от Александра Сергеевича хотя краткую инструкцию; сие необходимо нужно, дабы бес не радовался и пес хвостом не вертел.
2.  У нас нет инструкции касательно размещения статей.
3.  Теперь Плетнев уехал на дачу, в типографии и 1-ую и 2-ую корректу­ру отправляют ко мне; я рад помогать Александру Сергеевичу, но вот три важных обстоятельства: 1-ое и главное: я большой не мастер держать корректуру, а оригинал исполнен ошибок, и мое искусство будет вредно для "Современника»; 2-ое: я, как на беду, завален теперь срочною работою, так что не успел даже написать статьи о "Ревизоре", что необходимо; 3-ье: я сам послезавтра еду на дачу, и от сего корректура будет тянуться нескончаемые веки.
4.  Помещать ли статью Казы-Гирея "Персидский анекдот", или ожи­дать приезда Александра Сергеевича ?
5.  Шесть листов "Современника " уже отпечатаны. 7-ого листа кор­ректуру я подписал сегодня. За сим в типографии нет более бумаги. Где ее взять?
6.  Гуттерберговой типографии нужны деньги, ибо мы платим всем работникам с листа и этим только имеем возможность печатать скорее других типографий.
Наконец 7-ое и самое важное, если Александр Сергеевич долго не прие­дет, я в Вас влюблюсь и не буду давать Вам покоя. Ваш нижайший слуга и богомолец Одоевский».
«Ах уж этот Владимир Федорович!», - подумала Наташа. Князь Одоевский боготворил Наталью Николаевну, так что слова были не­пустые. Но никогда он не позволял себе на деле поухаживать за женой приятеля, Пушкина.
Теперь Одоевский принимал самое деятельное участие в издании «Современника», знал, что жена Пушкина не только в курсе дел по журналу,
391  
но и помогает мужу, особенно в его отсутствие, поэтому и обратился к ней, чтобы не задерживать издательский процес.
 Шел последний месяц беременности Наташи. Она уже боялась уда­ться от дома. Но было необходимо срочно ответить на все вопросы Одоевского. Наташа еще раз внимательно с карандашными пометками почитала письмо, чтобы понять, какие вопросы она сумеет решить без
Пушкина и какие вопросы надо быстрее послать ему.
Усадила сестру Александру переписать письмо Одоевского и по­слала его с лакеем к Плетневу. Плетнев, по существу, был кормильцем их семьи. Много лет вел все литературные и денежные дела Пушкина. Не отказался от этого и, став профессором университета. Потому что чень хорошо понимал, с кем имеет дело. С гением. И студенты любили профессора не только за его увлекательные лекции, а и за то, что он - ближайший друг Пушкина. Плетнев не раз спасал Наташу, когда Пушкин отсутствовал, выдавая ей без разрешения Пушкина небольшие ссуды, чтобы как-то выйти из затруднительного материального положения. И не раз Наташа вела через Плетнева дела мужа.
А пока лакей ездил к Плетневу с письмом, Наташа писала самому Пушкину, прося быстрее ответить на вопросы Одоевского. И Пушкин оже поторопился с ответом:
"Очень, очень, благодарю тебя за письмо твое, воображаю твои хлопоты, и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев. Они ужасный моветон, как говорит Гоголь, то есть хуже нежели мошенники. Но Бог нам поможет. Благодарю и Одоевского за его типографические хлопоты. скажи ему, чтоб он печатал как вздумает - порядок ничего не значит, что записки Дуровой ? Пропущены ли цензурою ? Они мне необходимы — без них я пропал. Ты пишешь о статье Кольцовской. Что такое? Кольцовской или Гоголевской? — Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть. Впрочем, то неважно. Вчера был у меня Иван Николаевич. Он уверяет, что дела его идут хорошо. Впрочем, Дмитрий Николаевич лучше его это знает. Жизнь моя пребеспутная. Дома не сижу - в архиве не роюсь... Еду хлопотать по делам "Современника". Боюсь, чтоб книгопродавцы не воспользовались моим мягкосердечием и не выпросили себе уступки вопреки строгих твоих предписаний. Но постараюсь оказать благородную твердость. Ну, прощай. Целую тебя и ребят, будьте здоровы. Христос с вами».
Наташа писала Пушкину свое возмущение. Она тут с огромным,как он любил говорить, брюхом хлопочет о «Современнике», издании и продаже, а муженек в Москве бездельничает. Ездит по салонам, ветречается с друзьями... А у нее Гришка заболел.
«Что это, женка? Так хорошо было начала и так худо кончила! Ни строчки от тебя; уж не родила ли ты ? Сегодня день рождения Гришки, поздравляю его и тебя. Буду пить за его здоровье. Нет ли у него нового братца или сестрицы ? Погоди до моего приезда. А я уж собираюсь к тебе. В архивах сидел и принужден буду опять в них зарыться месяцев на шесть, что тогда

392
с тобою будет ? А я тебя с собою, как тебе угодно, уж возьму. Жизнь моя в Москве степенная и порядочная. Сижу дома — вижу только мужеск. пол. Пешком не хожу, не прыгаю — и толстею...С литературой московскою ко кетничаю как умею; но Наблюдатели меня не жалуют. Любит меня один Нащокин. Но карты мой соперник, и меня приносят в жертву. Слушаю толки здешних литераторов, дивлюсь, как они могут быть так порядочны в печати и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною ? Право боюсь... Заказываю Брюллова к себе в Петербург — но он болен и хандрит Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности; я гово­рю: у меня дома есть красавица, которую когда-нибудь мы вылепим...Все зовут меня обедать, а я всем отказываю. Начинаю думать о выезде. Ты уж, вероятно, в своем загородном болоте. Что-то дети мои и книги мои? Каково-то перевезли и перетащили тех и других? И как перетащила ты свое брюхо ? Благословляю тебя, мой ангел. Бог с тобою и с детьми. Будьте здоровы. Кланяюсь твоим наездницам. Целую ручки у Катерины Ивановны. Я получил от тебя твое премилое письмо — отвечать некогда — благодарю и целую тебя, мой ангел».
Брат Дмитрий прислал на Каменный остров ладных лошадей для се­стер и Пушкина. Сестры теперь ежедневно выезжали под покровитель­ством замужних подруг. Две лошади скучали без выездов, Наташина и Пушкина.
Пушкин застрял в Москве, никак не возвращался, Наташе нездоро­вилось и она тосковала без Пушкина и часто плакала.
Наташа решила просить брата Дмитрия, чтобы он ей выплачивал такое же пособие, как сестрам. Они получали 4500 рублей в год, а она только 1120. Решила посоветоваться с Пушкиным.
"Жена, мой ангел, хоть и спасибо за твое милое письмо, а все-таки я с тобою побранюсь: зачем тебе было писать: это мое последнее письмо, бо­лее не получишь. Ты меня хочешь принудить приехать к тебе прежде 26-го. Это не дело. Бог поможет, "Современник " и без меня выйдет. А ты без меня не родишь. Можешь ли ты из полученных денег дать Одоевскому 500-Нет ? Ну, пусть меня дождутся - вот и все. Новое твое распоряжение, ка­сательно твоих доходов, касается тебя, делай как хочешь; хоть, кажется лучше иметь дело с Дмитрием Николаевичем, чем с Натальей Ивановной. Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург скрепя сердце; боится клима­та и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня У самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи еще порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры и мне говорили-вы не оправдали и тому подобное. Что же теперь со мною будет?.. Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать. Прощай, будьте здоровы. Целую тебя».
393 
Пушкин радовался письмам жены, как ребенок, плакал, целовал письмо и говорил Нащокину, что оно пахнет Ташей, так же сладко, как
она сама.
Нашокин удивлялся. Сам иногда бывал сентиментален и влюблялся постоянно, но чтобы так благоговеть перед любимой женщиной... тако­го он не испытывал, и это пушкинское преклонение перед Наташей и радовало его и пугало.
Наташа в письмах печалилась, и Пушкин засобирался домой. Нащо­кин носил кольцо с бирюзою, охраняющее от насильственной смерти. И очень хотел, чтобы и у Пушкина было такое же кольцо, заказал его, но оно еще не было готово, и Нащокин стал уговаривать друга повреме­нить с отъездом. Пушкин согласился, хотя очень не любил откладывать задуманное.
Еще Нащокин посылал обожаемой им Натали ожерелье в подарок. За ее подарок. Расшитый бисером кошелек для жены. Наташа сказа­ла мужу, чтобы передал Нащокину, что это — подарок. Вот и ожерелье мое - тоже подарок, шутил Нащокин.
Кольцо принесли уже заполночь, выезжать в это время было глупо, но Пушкин так и не сомкнул глаз до рассвета, когда выехал.
Домой Пушкин вернулся в полночь 23 мая, и Наташа уже родила.
Все последние дни перед родами Наташа чувствовала себя отвра­тительно. Гуляя, она простудилась, и теперь ее мучил кашель, болела грудь, и порой она просто задыхалась.
Сестры не отходили от нее. Акушерка - тоже. Начались схватки, но роды не наступали. Боль была невыносимая.
Положение осложнялось нервным расстройством Наташи. Наташа думала, что вот она умирает, а Пушкина нет, и она так и умрет, не по­видав его и не простившись.
-  Ну что за дурные мысли, Таша! - ласково ругала ее Александра, хотя сама была смертельно напугана страданиями сестренки. Хоть она и старшая, а в таком деле неопытная, Наташины крики и ее приводили в отчаянье.
Детей увели гулять, чтобы они не слышали криков. Но день клонил­ся к закату, а роды так и не начались. Наташа устала от ужасно болезненных схваток, от простуды она и так была слаба, а родовые муки со­всем ее обессилили, она даже кричать уже не могла, только стонала.
Заполночь Наташа, наконец, родила дочь. Девочка была малюсень­кая и, как начала плакать, едва родившись, так и не замолкала.
А Наташа, родив, совсем расслабилась. Пушкин так и не приехал, "роды, слава богу, закончились. У Наташи больше совсем не было сил, ей было отчаянно грустно и обидно.
-  Я хочу уснуть, — сказала она всем хлопотавшим вокруг нее -оставьте меня.394
Все ушли, а она еще поплакала и уснула, очень печальная, почти отчаявшаяся.
Так что, когда Пушкин, вернувшись через несколько часов после рождения дочери, влетел к жене на второй этаж, его к Наташе не пу­стили.
Акушерка строго, с упреком заявила:
-  Спят Наталья Николаевна, очень слабы, роды длились несколько часов и они очень устали. С дочкой вас, Александр Сергеевич!
Пушкину хотелось немедленно обнять, зацеловать Наташу, но он развернулся и ушел. Он был рад, что все закончилось благополучно, чувствовал свою вину в страданиях жены.
Проснувшись только к полудню, Наташа сразу спросила, приехал ли муж.
-  Прибыли-с, прибыли, очень огорчены были, что нельзя вас ви­деть. Расстроился очень Алексадр Сергеевич.
Радость теплой волной прошла по телу Наташи, и она хотела встать, привести себя в порядок до встречи с мужем. И... не смогла. Страшная слабость повалила ее опять в постель. Наташа почувствовала, что сил у нее нет даже на то, чтобы сесть.                                                                 j >
Доктор Спасский приехал уже с утра, чаевничал с Пушкиным, pacсказывал ему о трудностях родов, о предродовой болезни роженицы:
-  Рано перебрались на дачу. Май стоял сырой и холодный. Лучше было бы отказаться от прогулок. Но Наталья Николаевна твердила, что обещала вам ежедневно гулять не меньше часа. В этом, простите, был какой-то фанатизм. Неразумно было гулять в такую погоду, до­статочно было бы посидеть немного на балконе и спать с приоткрыты­ми окнами.
-  Она мне не писала об этом, - с горечью говорил Пушкин, чув­ствуя свою вину.
-  Она, Александр Сергеевич, я заметил, вообще старается оградить вас от своих дел, говорит: «У него трудностей своих предостаточно».
Сиделка доложила доктору, что Наталья Николаевна проснулась, за­втракать отказалась, хотела встать, но так слаба, что передумала вста­вать.
Пушкин бросился к жене, едва опередив доктора, и, расцеловав жену, он передал ей подарок Нащокина. Ожерелье очень понравилось Наташе, она даже прослезилась, хотя слезы у нее теперь были очень близко.
-  Я   Брюллова  привез  из   Москвы,  -  радостно  говорил   Пушкин, - поправляйся быстрее, он твой портрет будет писать.
Имя Карла Брюллова гремело не только в России, и позировать ему было большим почетом.
Доктор решил измерить температуру и осмотреть больную, вытес­нив Пушкина из спальни.
395 
Температура не спадала, дыхание было тяжелым, ухудшали состоя­ние больной и последствия родов.
День рождения Пушкина праздновали в спальне Натальи Николаевны потому что она не смогла встать и назавтра.
Брат Дмитрий прислал, наконец, первое обещанное пособие младшей сестренке. И, как всегда, очень кстати.
Наташино недомогание затянулось. Она, хоть и начала вставать с постели, но даже вниз не спускалась и не выходила из комнаты. Детей ей приносили по одному в комнату.
Новорожденная Наташа хорошо сосала грудь кормилицы, хорошо спала. Это радовало маму Наташу.
Пушкину же не терпелось показать жену Брюллову. Он решил, что и момент для написания портрета Наташи подходящий. Она никуда не выходит, сидит дома. Это даже развлечет ее.
И как-то привел к ней Карла Брюллова. Художнику в тот день не­здоровилось, ему не хотелось выходить из дому. Но Пушкин, на правах друга, настоял, вытащил его чуть не насильно на улицу и повез к себе.
Подняли и чуть приодели Наташу. Она вышла к художнику чуть при­чесанная, с очень бледным от долгого лежания без воздуха и прогулок лицом, с потухшим взглядом. Пушкину в таком расслабленном виде она была даже милее, чем в пышном бальном платье.
Однако Брюллов был раздосадован напористостью Пушкина, тем, что почти насильно вытащили из дома, а он и так хандрил, недавно вер­нувшись из Италии, недовольный встречей с России.... Брюллову На­таша совсем не приглянулась.
А Пушкин вздумал и детей всех показать другу, может, тоже в надеж­де, что он напишет их портреты. Детей к этому времени уже уложили спать. Но Пушкин настоял, чтобы детей по одному приносили и по­казывали художнику. Дети, спросонья, плакали. А Брюллов терпеть не мог детских криков, так что все это еще больше его раздосадовало.
—  На кой черт ты женился? — спросил Брюллов.
Пушкин рассмеялся на непонимание товарища, он счастлив семьей, а Брюллов, холостяк, просто не может этого понять, и Пушкин съяз­вил:
—  Я хотел ехать за границу, а меня не пустили, я попал в такое поло­жение, что не знал, что делать, и женился...
«Бедный Пушкин, — подумал Брюллов, он — пропащий человек. Гений не должен жениться».
Карл Брюллов отказался писать портрет Натальи Николаевны и ее Детей. Этим очень огорчил Пушкина, обидел Наташу.
Вяземский привел на дачу к Пушкиным французского дипломата и издателя Адольфа Леве-Веймар. Француз был введен в литературные397
396
круги, женился на родственнице Гончаровых Ольге Гулынской, так стал родственником.
Гость даже позавидовал Пушкину, тому, с какой нежностью представлял Пушкин ему свою прекрасную смуглую Мадонну, слегка заго­ревшую на появившемся наконец-то этим летом солнце, и доктор со­ветовал Наташе больше бывать на солнце.

Глава 16
              ЛЕТО НА КАМЕННОМ ОСТРОВЕ
Увеселительные поездки сестер. Катерина и Дантес. Наташа выздоравливает. Крещение дочери. Неудачи с изданием журна­ла. Свадьба Дмитрия Николаевича. Безденежье. Нервозность Пушкина. Наташа просит у брата денежной помощи. Переезд с дачи в город. Нежданные гости. Женихи сестер.

А дачная жизнь на Каменном острове шла своим чередом, не­смотря на частые дожди. — Ташенька, милая, мы завтра едем в Парголово, — гово­рила Александра, — как жаль, что ты не можешь. Княгиня Бутера сама в отъезде, но через Мещерских приказала открыть для гостей свой дом чтобы мы распоряжались в нем, как нам угодно, провизию мы берем с собой, а стол накроем в гостиной на случай дождя.
И на следующий день рассказывали Наташе, какая прекрасная го­стиная у княгини, как много цветов было расставлено всюду к их при­езду. Николай Трубецкой привез полно дорогих вин в красивых бутыл­ках и очень вкусных.
—  Кавалеры наши аппетитно пробовали Креман и Силлери(вина) и встали из-за стола весьма оживленными, особенно Мальцов и Дантес.
—  Наша Катрин влюбилась в Дантеса, — встряла в рассказ старшей сестры Азя. - Кавалергард не отходит от нее, а Кэт смотрит на него влюбленными глазами. Он, кстати, в мае стал бароном, закончилось оформление опекунства над ним барона Геккерна. Теперь Жорж Дан­тес - барон Геккерн. Один из самых богатых и знатных женихов. Так что, Катрин, держи его в руках.
Кавалергарды находились еще на маневрах, потому кавалеров на островах было пока мало. Из-за болезни Наташи Александра с Кате­риной не могли даже на прогулки выезжать, только встречались в го­стиных с соседями и знакомыми. Но без кавалеров им было скучно. «...у нас только говорильные вечера», - писали они брату. И девушки ра­довались каждой возможности выехать под чьим-то покровительством верхом.
Эти выезды сестер всегда сопровождались восхищенными взгляда­ми. Девицы Гончаровы, с детства уверенно сидящие в седле, были пре­восходными наездницами. Стройные, гибкие, смелые и уверенные, на прекрасных лошадях, в амазонках, - брат Дмитрий позаботился об этом - они останавливали на себе взгляд всех гуляющих.
—  Совершенно очаровательные особы   эти Гончаровы, — говорили мужчины, с чем соглашались даже их жены.
—   Ласточка моя   чудо как послушна, — говорила Александра, лю­буясь своей красавицей и поглаживая ей морду, — идет превосходно, все находят ее очаровательной. Я чрезвычайно довольна Тропом, он, действительно, превосходный берейтор, моя лошадь стала совершенно неузнаваемой. Раньше у нее был такой тяжелый ход, а теперь я делаю с ней решительно все, что хочу, и моя рука, которая всегда опухала после верховых прогулок, теперь не чувствует ни малейшего утомления.
—  Слава богу, что моя милая Любка поправилась, — вторила ей Ка­терина.- Надо нам чаще проверять, как они содержатся.
—  Кучер — молодец, исправно следит за ними.
399 
—  Надо смотреть, хорошо ли их чистят, чтобы никакая зараза не
прилипала.
—  Только вот Дмитрий отучает Л юбку от рыси, а я больше всего лю­блю ездить рысью. В этом есть своего рода кокетство.
—  Да, именно когда мы едем рысью, то производим фурор. Но ухажеров-женихов не было. А лето проходило.
Маневры должны были закончиться только четвертого августа, а пока все с нетерпением ждали традиционных фейерверков. Они про­ходили в середине июля в Красном селе, в военных лагерях. Поговари­вали, что гвардейский корпус внес сообща семьдесят тысяч рублей на их проведение, так что все должно быть великолепно. А потом начнутся балы на водах и танцевальные вечера.
На берегу Большой Невки в Новой деревне в 1834 году было откры­то Заведение искусственных минеральных вод, его сразу прозвали «ми-нерашкой». Построена «минерашка» была на сданных в аренду землях Строгановых. Прекрасный их сад тянулся до самой Черной речки. И в нем было много увеселений.
Задумывалось учреждение как лечебное: в нем были минеральные лечебные ванны, продавалась питьевая лечебная вода разного содержа­ния, были мужские и женские купальни.
И скоро «минерашка» стала центром всей летней культурной жизни островов. Отдыхающие приезжали сюда в экипажах и катались цугом перед музыкальной эстрадой, на которой играл духовой оркестр. А по вечерам тут устраивались балы.
Маленькую Наташу, Натку, крестили только спустя месяц после рождения, 27 июня. Старшая Наташа все еще сидела в своей верхней комнате. Лето было очень дождливое, деревянный дом насквозь про­питался влагой, а в нижних комнатах было сыро. И тетушка Катерина Ивановна категорически запрещала Наташе спускаться вниз.
И впервые после родов Наташа спустилась вниз и решилась прогу­ляться только в день крещения дочери. Она отправилась в церковь в ка-Рете, а сестры гарцевали рядом верхом. Воспреемниками на крестинах были тетушка Загряжская и Мишель Виельгорский.
Прогулка не пошла Наташе на пользу. И она опять перестала выхо-Дить. Так Наташа и просидит дома почти все лето. Тетушка Екатерина Ивановна тоже хворала и не выезжала. Сестры часто ее навещали.
Наташа только к концу лета стала появляться на людях. Верхом ез-ДИть пока не решалась и сопровождала сестер в коляске.
Кавалергарды готовились к возвращению в город и в конце июля затеяли прощальные фейерверки. Наташа повезла туда сестер, в село павловское, где стоял полк. Путь был неблизкий, ехали четыре часа, Несколько раз за дорогу принимался маленький дождичек. Это очень беепокоило Наташу, как бы опять не простудиться, ведь только начала выходить из дома.
400
Но доехали благополучно. Празднич­ный обед был накрыт в специальной палат­ке и оказался превос­ходным. Дам было немного: Наталья Со­ловая, урожденная княжна Гагарина, жена офицера кавалергард­ского полка Григория Петрово-Солового, Идалия Полетика, Жозефина-Шарлотта Ермолова, урожденная
графиня де Лассаль, жена генерал-майора Ермолова, да три сестры Гон­чаровы. Было много дипломатов и иностранцев, офицеров полка.
После обеда все отправились на фейерверки, но хлынул дождь, и дам отвели в избу Солового, откуда из окон они и наблюдали все даль­нейшее. Это очень огорчало дам, особенно расстроилась Катерина Гон­чарова, которая надеялась поговорить с Дантесом, а теперь надежд на это не было.
Однако Дантес несколько раз появлялся под окнами, у которых при­строились сестры Гончаровы, тепло приветствовал Наталью Николаев­ну, которую не видел около четырех месяцев, так что вызвал ревность у Катрин Гончаровой.
Зло о Наташе думала в это время не одна Катрин, а и Идалия По­летика. Ее все больше раздражало особое внимание, которое Дантес уделял ее кузинам и особенно Наташе. Мало того, что та отобрала у всех Пушкина, и у нее, в первую очередь, теперь она причаровывает и прекрасного Дантеса.
Оказалось, что на прощальном фейерверке присутствует сама им­ператрица. Из-за дождя все церемонии были отменены, и императрица тоже пряталась в помещении. Узнав, что тут присутствуют другие дамы, она послала им приглашение на бал в свою палатку.
Но, одетые в дорожные костюмы, дамы посчитали лучше на бал не ходить. Наташа же была еще и в трауре по свекрови. И весь день до ве­чера дамы так и любовались праздником из окон дома Солового, слу­шали духовой оркестр, перекидывались шутками с появлявшимися то и дело под их окнами кавалергардами.
Наташа за эту первую после длительной болезни, долгую поездкУ очень устала. Вернувшись домой, она сразу легла в постель. Пушкин ругал ее, зачем ездила так далеко, ведь только начала выходить из дома. — Вот и лето кончилось, — вздыхала Катерина.
401  
_ Бесполезное лето, - вторила ей Александра.
Кавалергарды после фейерверка уезжали, двор тоже готовился к воз­вращению в город.
Сестры отсылали всех четырех лошадей обратно к брату. Ставить в городе их было негде, а на островах гарцевать теперь было не перед кем.
Настроение у Катерины и Александры было отвратительное. Денег нет. Брат опять задержал их пособия. Деньги, потраченные на пересыл­ку лошадей из Полотняного, - а их Дмитрий вычел из пособий девушек - по существу оказались выброшенными на ветер. Лошади Ната­ши и Пушкина тоже все лето простояли в стойлах.
Дмитрий Николаевич Гончаров нашел себе другую невесту, но от се­стер скрывал: уж очень много они иронизировали в его адрес по поводу
Надин Чернышевой.
Княжна Елизавета Егоровна Назарова нравилась ему и лицом, и ха­рактером. Немножко провинциальная, но скромная и сдержанная. Она хорошо разбиралась в хозяйственных делах, что особенно привлекло Дмитрия, потому что сам он часто просто не знал, как поступить. Те­перь у него мог появиться постоянный советчик в делах.
Никому из родных не говоря, только у матери попросив благосло­вения, Дмитрий в конце июля обвенчался с княжной и только после этого известил сестер о своей женитьбе.
Сестры ахнули. Кто такая эта невестка? Какое влияние имеет на Дмитрия? Как бы под ее влиянием братец не забрал теперь сестер из столицы! И вообще, в любом случае их влияние на брата теперь точно уменьшится, а материальное положение всех ухудшится. Тем не менее в письмах они ласково поздравили брата..
Пушкин опять был озабочен тем, где найти денег в долг. Вышедшие два тома "Современника" продавались очень плохо. За полгода раску­пили едва ли 700 экземпляров, две трети тиража оставались на складе, за который тоже надо было платить.
Пушкин готовил следующий номер журнала, но настроение у него было плохое. Кредиторы требовали обратно занятых у них Пушкиным на типографские расходы денег, а их не было. Они еще не вернулись.
- Пушкин не искусен в книжной торговле, - говорил Одоев­ский, — это не его дело.
А "искусных" для продажи журнала было нанимать не на что. Наташа втайне от мужа занимала денег у сестер и гувернанток, чтобы купить самое необходимое себе и детям.
Пушкин стал закладывать домашние вещи. Он очень похудел, так как отказывал себе в обычной привычке пообедать в трактире, когда обед заставал его вдали от дома, экономил. От постоянного мерзкого
настроения печень его была теперь хронически воспалена. Он пожелтел лицом, и желтизна уже была заметна и на его смуглом лице.

402
Раздражали его теперь пустые разговоры сестер Гончаровых за столом, смех и крики детей и даже музыка.
Он не знал, как выбраться из своих долгов, а родные со всех сторон теребили его просьбами помочь им.
Левушка писал из Тифлиса, что опять весь в долгах, и просил вы­слать денег в счет будущего наследства. А где оно, это наследство?! Пушкин и сам бы нашел ему применение.
Муж сестры Ольги Павлищев, тоже прижатый расходами, снова в грубой форме требовал от Пушкина долю сестры в наследстве по Ми­хайловскому.
И Пушкин решил продать Михайловское. Конечно, он мечтал всей семьей еще пожить там, но вряд ли это получится. Долги не позволят. А значит, надо расставаться с ним. Он написал отцу, который после смерти Надежды Осиповны проживал в Москве: «Я не в состоянии со­держать всех, я сам в очень расстроенных обстоятельствах, обременен многочисленной семьей, содержу ее своим трудом и не смею заглядывать в будущее».
А тут еще заболела няня детей Параша. Наташе не хотелось затруд­нять Пушкина этой заботой, она сама вызывала в долг доктора, сама заказывала в долг лекарства: микстура - 2р.45 к., еще раз эта микстура, сироп - 80 к., опять микстура...
Целую неделю Параша провалялась в постели с высокой температу­рой. Она чувствовала себя очень виноватой перед госпожой и все рва­лась к детям, но допускать ее к детям Наташа не торопилась, даже когда температура спала и нянюшка чувствовала себя нормально.
Пришлось Наташе, с помощью горничной, самой заниматься детьми.
А маленькая Таша тоже все время куксилась, то у нее явно болел жи­вотик, и она заходилась в плаче, то сон покидал ее на целую ночь...
Пушкин, хоть и не участвовал во всех этих осложнениях, занимаясь журналом, но тоже страдал, потому что спать, когда маленький ребенок заходится в плаче, было невозможно. И Наташе уже хотелось, чтобы муж на время куда-нибудь уехал, но он как раз в это время никуда не собирался.
Расходы на лечение няни Наташа решила переложить на брата Дми­трия. Это его крепостная, числится в его собственности... Но Дмитрии рассудил, что расходы должен оплатить брат Параши, наемный Пушкина. Он тоже экономил каждую копейку.
У Пушкина накопилось уже семьдесят семь тысяч рублей долга, из них почти две третьих — по казенной ссуде.
Видя, как Пушкин мучается от безденежья, сама в полной нужде по ведению хозяйства, Наташа продолжала просить у брата такое же со­держание, какое он выплачивает сестрам, — по 4500 рублей в год.
403
«Я не отвечала тебе на последнее письмо, дорогой Дмитрий, потому что не совсем еще поправилась после родов. Я не говорила мужу о брате папаши, зная, что у него совершенно нет денег. Теперь я хочу немного пого-ворить с тобой о моих личных делах. Ты знаешь, что пока я могла обойтись без помощи из дома, я это делала, но сейчас мое положение таково, что считаю даже своим долгом помочь моему мужу в том затруднительном положении, в котором он находится; несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания моей большой семьи падала на него одного, вот почему я вы­нуждена, дорогой брат, прибегнуть к твоей доброте и великодушному серд-цу, чтобы умолять тебя назначить мне с помощью матери содержание, равное тому, какое получают сестры и, если возможно, чтобы я начала получать его до января, то есть с будущего месяца. Я тебе откровенно при­знаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не хочет­ся беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам, и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обе­спечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна. И стало быть, ты легко поймешь, доро­гой Дмитрий, что я обратилась к тебе, чтобы ты мне помог в моей край­ней нужде. Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение; по крайней мере содержание, ко­торое ты мне назначишь, пойдет на детей, а это уже благородная цель. Я прошу у тебя этого одолжения без ведома моего мужа, потому что если бы он знал об этом то несмотря на стесненные обстоятельства в которых он находится, он помешал бы мне это сделать. Итак, ты не рассердишь­ся на меня дорогой Дмитрий, за то, что есть нескромного в моей просьбе, буть уверен, что только крайняя необходимость придает мне смелость до­кучать тебе. Прощай, нежно тебя целую, а также моего славного брата Сережу, которого я бы очень хотела снова увидеть. Пришли его к нам хотя бы на некоторое время, не будь таким эгоистом, уступи нам его по крайней мере на несколько дней, мы отошлем его обратно целым и невредимым.
Если Ваня с вами, я его также нежно обнимаю и не могу перестать любить несмотря на то, что он так отдалился от меня... Не забудь про кучера; я умоляю Сережу уступить мне своего повара пока он ему не нужен, а как только он вернется на службу, если он захочет снова иметь его, я ему тотчас же его отошлю».
Наташа лукавила перед братом. Она посоветовалась об этом с Пушкиным. Он, чувствуя себя очень неудобно при этом, сказал, что это — ее дело, для оплаты портних и модисток.
Наташе не хватало денег не на модисток, а на прокорм семьи. Но она смолчала.

404
Дмитрий обещал помочь, хотя советовал сестре уезжать из столиц чтобы выбраться из долгов. Наташа знала, что уехать Пушкину не даст  император. Да ей самой очень не хотелось уезжать с маленькими детьми на зиму в продуваемый деревенский дом.
Помочь Дмитрий обещал Наташе, но денег в августе не прислал ни ей, ни сестрам. Потому они сидели без денег и хандрили.
Переехали с дачи в город, и Наташа принялась хлопотать о брате Сереже, искала ему место, чтобы устроить его в столице, под своим при смотром. Уже наметились два места: одно через родственников Строга­новых, другое через Вяземских и Канкрина.
"Надо, — писала она Дмитрию, — чтобы он поскорее прислал мне свое решение, тогда я употреблю все свое усердие, чтобы добиться для него выгодной службы. Муж мой просит меня передать его поздравления сво­ей новой невестке. Он тебя умоляет прислать ему запас бумаги на год, и, если ты исполнишь его просьбу, он обещает написать на этой самой бумаге стихи, когда появится новорожденный ".
Дмитрий пожурил сестренку за расточительство, кинул камень в адрес Пушкина, зачем, мол, заводить такую большую семью, если не можешь ее обеспечить, и настоятельно советовал Наташе уезжать из столицы в деревню.
Наташа оправдывалась, что Пушкин давно мечтает об этом и она сама согласна, да только пустые мечты это. Пушкин попал в ловушку. Согласился служить, чтобы иметь постоянный заработок, но заработок так мал, что долги растут и выпутаться из них невозможно - не отпуска­ет император Пушкина даже в длительный отпуск. Это бы ладно, можно уволиться со службы, на свободе он больше заработает. Но император грозит тогда отлучить Пушкина от архивов, в которые запустил благо­даря службе. А без архивов Пушкин не может работать, потому что весь в замыслах и работе над историческими произведениями.
Все это Наташа пыталась объяснить брату. Он этого не понимал. Он, как и все в России, не больно-то уважал людей, не умеющих служить стране, царю. Он сам служил и при этом пытался вызволить огромное хозяйство Гончаровых из плачевного положения.
«Я... тебе бесконечно благодарна за содержание, которое ты был так добр мне назначить, — писала Наташа брату. — Что касается советов, что ты мне даешь, то еще в прошлом году у моего мужа было такое на­мерение — уехать в деревню, но он не мог его осуществить, так как не смог получить отпуск...»
С деньгами было так плохо, что не праздновали именины Наташи. Натальин день, и день ее рождения. Просто отправились все вместе в театр.
Когда вернулись, то удивились, что в их доме горят люстры и там явно шумно, поют мужские голоса, звучат клавикорды...
405
Катерина    просияла,
не Дантес ли? Но дантеса среди гостей не оказалось. Это были Александр Карамзин, Аркадий Россет, кото­рый ухаживал за Алек­сандрии, и друг Данте­са Андрей...
Они объяснили,что уже второй день при­езжают поздравить именинницу Наталью Николаевну и не могут застать Пушкиных-Гончаровых дома, извинились за вторжение.
Александрина, не заглянув к гостям, ушла к себе спать. Она сер­дилась на Аркадия. Она отвечала взаимностью на его ухаживания, хотя он был небогат и чин офицерский пока имел самый низкий. Чины - дело наживное, думала Александра, безденежье тоже не но­вость, живут же как-то Пушкины. Аркадий ей нравился. И все спра­шивали ее, когда свадьба. Но Аркадий почему-то не делал предложе­ния. И Александра сейчас сердилась на Аркадия за то, что он не был в театре, за то, что явился заполночь к ней, как к кокотке, с холосты­ми друзьями.
Пушкину тоже не понравилось это позднее вторжение гостей в от­сутствие хозяев, он зашел взглянуть на непрошеных гостей. Увидев за-|всегдатаев их компании, перекинулся с ними парой слов, извинился, что спит на ходу, и тоже ушел.
Наталья Николаевна задержалась из-за Катрин: нельзя было остав­лять ее одну с подвыпившими кавалерами. Явились друзья Дантеса. |И пусть без него, но Катрин радовалась и этому. Но, видя, как не по­нравилось Пушкину это пьяное ночное вторжение, и Катерина стала уговаривать гостей покинуть их, так как все очень хотят спать.
- Нет, - смеялись гости, - вы обязаны посидеть с нами столько 'времени, сколько мы вас ждали тут.
Наталья Николаевна просидела еще час, уговаривая молодых людей приехать в другой день. Не удалось. Наташа очень устала и вынуждена была уйти, оставив Катрин под наблюдением гувернантки, хотя и это было неприлично. Но и кавалеров одних тоже нельзя было оставлять.
Катерина сидела на диване молча, дуясь на гостей, она надеялась от них узнать что-то о Дантесе, а они будто забыли о своем друге, болтали всякий вздор и ужасно надоели ей, а она тоже устала, и глаза у нее сли­пались.

406
Катерина не слушала пьяную болтовню, а думала о Дантесе  в заметили этим летом настойчивое ухаживанье Дантеса за ней, и она тоже ждала предложения  и боялась, что теперь, став богатым женихом, Жорж не захочет жениться на бесприданнице, найдет богатенькую женушку.

Глава 17 ПОСЛЕДНЯЯ КВАРТИРА
Дом на Мойке. В салоне Карамзиных. Прием у Геккерна. Роковое свидание Наташи с Дантесом. Петр Ланской. Подметные письма. Признание Наташи. Бешенство Пушкина. Вызов Геккерна на дуэль. Хлопоты друзей. Отсрочка дуэли.

408
Пушкин с трепетом шел в дом на Мойке у Конюшенного моста договариваться о новой квартире. Дом принадлежал Волконским. Тут вырос декабрист Сергей  Волконский прекрасный, высокообразованный, чувствующий себя ответственным за судьбу России молодой человек, вышедший на Дворцовую площадь в 1825. Площадь эта совсем рядом от дома.
Тут останавливалась потом, отправляясь за мужем в Сибирь, Мария его юношеское увлечение, Машенька Раевская. Он очень тогда, во вре­мя южной ссылки, сдружился со всей семьей Раевских.
Теперь дом принадлежал Софье Волконской, сестре Сергея. На­следница жила со своим мужем в Зимнем дворце, а дом превратила в доходный. И верхний этаж занимал сенатор Лубиновский, Пушкин был с ним знаком.
Пушкин брал в наем весь первый этаж, от ворот до ворот, двенад­цать комнат. С просторным подвалом. Были еще сарай, сеновал, карет­ная, место в леднике и на чердаке.
Когда-то это было имение Бирона. Он содержал замечательные ко­нюшни, которые так и называли — Бироновы конюшни. И название со­хранилось до сих пор, и конюшни в несколько стойл сохранились, ими разрешалось пользоваться жильцам.
Вход из арки вел в цокольный этаж, там направо, по маршевой лест­нице /девять ступенек/ - в сени, а из них - в переднюю. Из передней дверь напротив вела в большую изолированную комнату, которую Пуш­кин сразу решил оборудовать под кабинет. А через левую дверь можно было попасть в столовую и гостиную.
Из сеней же можно было войти в квартиру и другим способом: слева в сенях была дверь в буфетную, а далее — в столовую, гостиную... В се­нях была лестница и в подвал.
Вообщем-то, квартира была маловата для разросшейся семьи. Но и стоила дешевле. И местоположение квартиры нравилось Пушкину: в центре города и в тихом уголке на берегу реки Мойки.
В подвале было семь помещений с маленькими под потолком окош­ками, выходящими во двор. Тут разместятся кухня, прачечная, ванная И жилые комнаты для прислуги.
Пушкин не стал далее планировать, где что будет размещаться. С ка­бинетом он разобрался, а дальше пусть планируют Наташа с сестрами.
И, заключив договор с хозяином квартиры, Пушкин отправился за семьей.
Приехали с дачи с имуществом на четырех телегах. Хозяйство раз­расталось. Шумно вбежали в подъезд. Пушкин показывал: тут - напра­во, тут — налево, привел всех сначала в свой будущий кабинет. И слуги принялись втаскивать в него мебель.

409 
А девушки торопились дальше. Но Пушкин опять поспешил опере­дить их. Он выбрал комнату для Наташи за стенкой своего кабинета.
их соединяла дверь.
-  Так это ж будет проходная с трех сторон комната! - воскликнула
Наташа, но осмотрелась и согласилась:
-  Хотя, дверь можно будет завесить ковром, станет уютно, и можем ходить друг к другу. А еще я поставлю ширму, и получится маленькая спаленка. А во второй половине комнаты будет будуар.
-  Ну, вот и прекрасно, - обрадовался Пушкин. Ему хотелось, чтобы они могли встречаться с женой, минуя сестер.
Для детской выбрали самую большую, светлую и тихую комнату с окнами во двор. Из нее две двери вели в маленькие комнатки, в кото­рых можно поселить двух нянь.
Сестры на этот раз разместились в одной комнате. К ней еще при­мыкала крохотная гардеробная.
Дворня всегда состояла частично из крепостных, частично из наем­ных слуг. В этот дом привезли двух нянь, кормилицу, четырех горнич­ных, троих слуг, наемного повара, прачку, полотера.
Слуг разместили в подвале, только кормилица и няня жили в комна­тах рядом с детской.
Пушкин любовно обставлял свое рабочее место - кабинет. Заказали стеллажи, измерив предварительно стены. И стеллажи вписались в эти размеры, закрыв стены почти полностью.
До этого книги были свалены на полу в гостиной, мешая всем про­двигаться по квартире. И, когда книги, наконец, разложили по стелла­жам, все облегченно вздохнули. А в стеллажах уже не было свободного места. Около четырех с половиной тысяч книг было в библиотеке Пуш­кина, на четырнадцати европейских языках. Даже в дни безденежья Пушкин покупал много книг, говоря, что, как стекольщик не может обойтись без алмаза для резки стекла, так писатель не может обойтись без книг.
Один стеллаж он поставил перпендикулярно к стене, разделив та­ким образом кабинет на две части, и к нему придвинул диван. Он ча­сто и ночь проводил на этом диване. Важно было встать ночью тихо, Работать, не тревожа жену, чтобы   не упустить возникающие ночью
строчки..
На торцах стеллажей и на маленьких не занятых стеллажами поло­сках стен Пушкин развесил портреты друзей Дельвига, Баратынского, Чуковского. Василий Андреевич давно подарил Пушкину этот пор­трет с надписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, когда он окончил поэму «Руслан и Людмила», 1820. Марта 26. Великая пятница». Картина «Дарьяльское ущелье»,410
привезенная Пушкиным еще с Кавказа, тоже переезжала с ним с квартиры на квартиру и тоже была повешена в кабинете.
Перевозил Пушкин за собой и письменный стол, купленный у Вяземского еще в 1831 году, когда они с Наташей все лето в Царском Селе пользовались мебелью Вяземских. Стол был с выдвижными с двух сто­рон полками, что очень нравилось Пушкину.
На столе он поставил масляную настольную лампу, чернильницу с арапчонком, подаренную ему как-то Нащокиным с надписью: «По­сылаю тебе твоего предка с чернильницами...» Рядом - стакан с перья­ми, обглоданными во время работы, но не выбрасываемыми, нож для разрезания бумаги. У стола - любимое отделанное красным сафьяном вольтеровское кресло с пюпитром, с удобной спинкой и выдвижной скамеечкой для ног. Пушкин купил его еще в 1835 году в магазине бра­тьев Гамбс. Братья делали модную, высокого качества, но недорогую мебель для людей среднего достатка. В этом кресле даже спать было удобно.
Из другой мебели в кабинете была конторка красного дерева, за ко­торой можно было работать лежа, что Пушкин делал постоянно, и еще одно небольшое низкое, обитое зеленым сафьяном кресло, которое легко можно было передвигать то к камину, то к рабочему столу или предлагать гостю. Для разговоров Пушкин пересаживался в вольтеров­ское кресло, чтобы спина за это время отдыхала.
Полюбовался Пушкин своими тросточками, пристраивая их на но­вом месте. Он любил трости, часто пользовался ими на прогулках.
Особенно ему нравились три тросточки. Камышовая, с буквами ПП на пуговице, принадлежавшая когда-то Петру Великому и доставшей­ся ему от предков. Палка с набалдашником, на котором было написано «Пушкин». И трость с аметистовым набалдашником.
А Наташа сначала проследила, как обустраивается детская. Большая, в два окна, выходящих во двор. Там всю комнату застилал большой ко­вер, на котором будут играть дети. Кроме четырех кроваток, разместили низкие стульчики - каждому по росту, этажерку для игрушек, малень­кую полочку для детских книг и стулья для двух нянь. Одной, няне Кла­ве, были поручены Маша и маленькая Натка. Другой Прасковье, Сашка и Гришка. Домашнесть детской придавали еще две клетки с щеглами и канарейкой.
Потом Наташа принялась руководить обустройством своей ком­наты. Сначала в простенке между окнами поставили зеркало-псише с подстольем. Маленький, обитый красным сафьяном, письменный стол, давно приобретенный у тех же братьев Габс, который одновремен­но служил и туалетным столиком. Она поставила на него еще маленькое зеркало, шкатулку и печатку для писем, кошелек, собственноручно рас­шитый бисером, свечи, портбуке - крепление для цветов, прикалывае-

411  
мых к бальному платью, с крохотной вазочкой-непроливайкой, в кото­рую наливали воду, чтобы живые цветы не завяли до окончания бала. Бальными цветами считались ландыши и васильки. А еще на столе раз­местились флакончики с духами, пудреницы и другие мелочи женского
туалета.
Всюду она перевозила с собой и столик-бобик, привезенный когда-то из Полотняного Завода в Москву. На нем она поставила готические часы, которые были модным элементом интерьера, подчеркивающим парадность этой части комнаты. Там же разместила свою шкатулку для рукоделия, с кусочками ткани, нитками, бисером.
Окна этой комнаты выходили на Мойку. Это Наташе очень нрави­лось. Она любила подолгу смотреть на воду и здесь теперь будет подолгу сидеть на низком, широком, как скамья, мраморном подоконнике. Ро­зовые шторы на окнах были в тон обоев комнаты и создавали мягкий уют даже в не обставленной еще до конца комнате.
Так был устроен будуар, половина комнаты. А в другой половине предполагалась спальня, поэтому поставили кровать-кушетку, прикро­ватный столик с масляной лампой из жести с трапециевидным абажу­ром, окрашенным масляной краской, комод для белья и ширму, закры­вающую кровать от будуара.
Пушкин купил для новой квартиры модные готические ширмы «се­рого и орехового дерева» и готические этажерки, одну из которых, с разными безделушками, поставили в будуаре Наташи, а вторую - с ее чудными поделками из бисера - в гостиной. Это была своеобразная ре­клама ее таланта. И редкий гость уходил от Пушкиных, не заказав На­таше кошелек, портсигар, чехол для книги или для трости, а то и целую икону или картину.
Все комнаты в квартире были анфиладные, то есть проходные. Го­стиная была самой большой комнатой в анфиладе. На простенках в ней повесили канделябры с подзеркальниками, что делало ее более светлой. В центре гостиной поставили диван на роликах, отделанный малино­вым камлотом, перед ним - круглый стол на четырех вогнутых ножках, а на нем лампу с желтым абажуром. Вокруг стола расставили стулья. По периметру гостиной разместили кушетку, стулья и банкетки. Еще Уютный маленький уголок оборудовали у печки, с ковриком на полу, шахматным столиком. Вся мебель тоже была габсеновская и выполне­на была в одном стиле. Боком к окну поставили пианофорте (прообраз пианино).
Гостиная предназначалась для приема гостей. Презентативность ей придавали и отличные акварели, развешанные по стенам, которые очень любила Наташа. А также вошедшие в моду обои под ткань, которы|е даже при близком рассмотрении казались тканью.
412
Сестрам было тесновато в одной комнате, но они тоже решили раз­делить ее на две части, чтобы у каждой был свой уголок. Комната долж­на была временами служить и гостиной для приема гостей. Поэтому вся интимность жилого помещения состояла только из двух мягких диванов и туалетных столиков. Диваны, а также секретер, комод и кресла были привезены из московского дома. Гостиной жилую комнату делал и не­большой ковер, постланный посередине комнаты.
Как-то вечером сестры Наташи уехали к тетушке Екатерине Ива­новне. Пушкин работал в кабинете, Наташа рукодельничала.. Пушкин вышел, потягиваясь, из кабинета:
-  Все, больше не могу, устал.
Он подошел к зеркалу в ее комнате и стал пристально рассматривать себя в нем.
Наташа скрывала улыбку, глядя на мужа. Она всегда удивлялась тому, как Пушкин любит прихорашиваться перед зеркалом, и шутила:
-  Ты проводишь перед зеркалом времени больше, чем я.
Но сейчас Пушкин как-то странно замер перед зеркалом, даже на­клонялся к нему, будто что-то, плохо видимое, рассматривал в нем.
-  Что ты там увидел, Пушкин? - спросила Наташа.
-  Подойди-ка сюда, — позвал он ее. Наташа подошла.
-  Посмотри, кто это там рядом с тобой в зеркале? Холодок прошел у нее по спине.
-  Что ты говоришь такое, Саша? Ты там рядом со мной.
-  Нет, я вижу рядом с тобой незнакомого мужчину. Военного. Со­всем незнакомого. Я никогда его не встречал. Средних лет, с генераль­скими погонами, темноволосый, недурен собой... Таша, с какой любо­вью он смотрит на тебя! Да кто же это может быть? Наташа, посмотри!
Наташа пыталась скрыть свое беспокойство о здоровье мужа. А Пушкин долго еще не мог успокоиться. Вовлек ее в поиски незнаком­ца. Перебрали многих известных им генералов и придворных, но Пуш­кин так и не узнал среди них странного генерала из зеркала. Однако это видение, кажется, немного успокоило его. Пушкин радовался тому, что рядом с Наташей стоял не Дантес. Он уже недолюбливал этого самоуве­ренного красавчика, льнущего к Наташе.
Наташа поправилась, и могла бы опять вывозить сестер, но в сентябре-октябре балов еще не было, поэтому все три сестры активно посещали салоны.
Особенно хорошо им бывало у Карамзиных. Теперь там постоянно бывал и Дантес. И он все больше внимания уделял не Катерине, а На­таше, так что над Катериной стали подшучивать:
413 
- Твоя сестра после четвертого ребенка еще больше расцвела, ни один мужчина не может пройти мимо. А Дантес-то, Дантес...
Катерина отходила, было невыносимо это слушать.
Хоть сестры и бывали обычно вместе, сидели, танцевали, но все-таки все заметили, что Дантес не спускает глаз с Натальи Николаевны.
Пока это была игра глаз. Наташу трудно было втянуть в разговор. Она только внимательно слушала всех. И тут уж Дантес, красноречи­вый, как все французы, превосходил всех в шутках и остротах.
Пушкин пропустил это начало ухаживаний Дантеса за женой, он был занят журналом и добычей денег. Не знал он также и об ухаживани­ях Дантеса за свояченицей Катериной. Сестры не посвящали его в свои женские тайны.
В сентябре Пушкины и Гончаровы были на именинах у Софьи Ка­рамзиной. Вокруг Карамзиных уже давно сложился кружок постоянных посетителей, среди которых завсегдатаями были и Пушкины, и Гонча­ровы, и Дантес, а еще много молодых людей.
Дантес все время крутился возле Гончаровых. Танцевал с Катрин, а глазами пожирал Натали.
Наталью Николаевну это начало тревожить: как бы не помешать Кате, она уже считает себя его невестой, только он не торопится делать
предложение.
Наташа делала вид, что не замечает страстных взглядов Дантеса. Пушкин, когда присутствовал, казалось, ни в чем не участвовал, рас­хаживал по углам рассеянный, задумчивый, молчаливый.
Все заметили, как старается Дантес привлечь к себе внимание Ната­ли, и считали, что Пушкин ревнует ее, потому и злой, уединенный.
Всех забавляли ухаживания Дантеса за Натали. Считали, что это игра, перчик, который оживляет общество своими толками, сплет­нями. Никто даже предположить не мог, чтобы Наталья Николаевна от­ветила Дантесу взаимностью, все знали, как она любит Пушкина, часто ревнует его, не без повода, тем более, что Дантес все лето настойчиво ухаживал за ее сестрой, и Натали не может не знать об этом.
Пришла Юлия Петровна Полетика, и Пушкин стал крутиться во­круг нее. Слишком старательно.
«А чего же я церемонюсь? - обиделась Наташа. - Буду и я так же».
Она улыбнулась Дантесу, и он тут же пригласил ее на мазурку.
Танцуя с ним, Наташа следила за мужем, и ее обижало то воркова­нье, которое он вел со старшей Полетикой, совершенно не следя за же­ной. И она тоже стала улыбаться Дантесу, шутить с ним. И кавалергард сразу воспринял это как заигрывание, кокетство. И потом будет напо­минать Наташе об этом вечере, говоря, что она его завлекала.
А Наталья Николаевна об этом даже не думала. Ничего у нее не мог­ло быть с этим холеным самолюбцем. Шутки и остроты его ее развлека-

ли, она любила и пушкинские остроты, сама была не прочь пошутить но только с близкими. И — все. Ничем больше Дантес не мог ее привлечь.
В обществе Наташу прозвали «кружевная душа», считая холодной, неспособной увлечься кем-то, завести интрижку. И теперь жалели уже Дантеса, бедного малого, которому не дождаться взаимного чувства от «кружевной души».
Но Дантес был француз, не мог понять русскую душу, душу русских женщин. Он был уверен, что такая красавица не может любить совер­шенно неинтересного мужчину, каким ему казался Пушкин. То, что уже только за удивительные по силе чувств стихи Пушкина женщины влюблялись в поэта, Дантес даже предположить не мог.
Ему не отказывала ни одна женщина, и недоступность Натальи Ни­колаевны он считал кокетством, особым способом завлечь его, влюбить в себя.
В конце сентября голландский посланник Геккерн пригласил в свой дом Гончаровых на музыкальный вечер. Скрипач Иосиф Арто очень успешно выступал в Москве, теперь давал концерт в столице.
Приглашены были самые, самые...Сестры радовались возможности послушать талантливого музыканта. Наташе, хочешь не хочешь, при­шлось сопровождать их на концерт. Пушкин отказался ехать....
Полномочный министр нидерландский в Петербурге Геккерн, про­исходил из старинного рода, среди дипломатов был почетен, награжден орденом Анны 1 степени. Он коллекционировал старину, хорошо раз­бирался в искусстве, и дом его напоминал музей или картинную гале­рею.
Изысканные костюмы мужчин и женщин подчеркивали особен­ность приема. Гончаровы, все трое, как всегда, были замечательно хо­роши: моднейшие платья, тончайшие талии, удивительно женственные покатые плечи Гончаровых поражали всех и были непревзойденны.
Дантес, возможно, решил, что Пушкина не случайно приехала без мужа, она хочет, чтобы он не мешал им развивать отношения и, забыв про свою невесту, не отходил от Натальи Николаевны.
Княгиня Вяземская, видя, как общество следит за ними и уже осуж­дает, подошла к Наташе и открыто, как старшая подруга, заговорила с ней о Дантесе.
—  Я понимаю, что это - игра, но уверены ли вы, что выберетесь из этой игры без потерь?
—  Мне с ним просто весело, и ничего я ему не позволяю.
—  Это вы так считаете. Мужчины на это смотрят по-другому.
—  И как же?
_ Они называют это соблазнением и потом, получив отказ, обвиняют женшину и даже мстят ей, как совратительнице.
Наталья Николаевна смутилась.
Вяземская не стала портить ей вечер и отошла, подумав: «Пушкин сам виноват. Оставлять такую женщину одну - легкомыслие. К тому же он сам постоянно, на глазах у жены, за кем-то волочится. Может, она просто отомстить ему хочет? Бог с ними».
Концерт получился замечательным, Катерина и Александра возвращались домой возбужденные, а Наташа сидела тихая и молчаливая. Пушкин уже спал, а Наташа долго в тот вечер стояла на коленях перед иконами и молилась. Она просила Господа простить ее за опрометчивое поведение, просила мира душе Дантеса и спокойствия Пушкину.
Столица готовилась к торжествам в честь дня рождения Николая I, которое должны были праздновать 6 декабря. Пушкины обязаны были присутствовать и в церкви по случаю торжества, и на приеме во дворце.
Сестры Гончаровы были приглашены на бал и готовили новые пла­тья. Заказали в Москве знакомой англичанке-мастерице корсеты.
Удовольствие стоило по пятьдесят рублей на душу. Девушки проси­ли Дмитрия заплатить за них, сделав таким образом им подарок к Но­вому году. Только брат не торопился выполнить просьбу. А бал прибли­жался, англичанка корсеты не высылала, покуда не уплатят за работу, и сестры стали просить брата заплатить хотя бы в счет причитающихся им пособий.
1 ноября Пушкин у Вяземских впервые читал «Капитанскую дочку». Все слушали, затаив дыхание. А когда Пушкин закончил чтение, все не сразу заговорили. У Жуковского и Наташи были слезы на глазах.
Сын Петра Вяземского Павел слушал, замерев, а потом вскочил и принялся кричать:
-  Браво! Браво! Никогда не слышал ничего подобного. Вы, Пуш­кин, - подлинный гений!
После этого и всех прорвало. Все поздравляли Пушкина, говорили, что повесть совершенно необыкновенная. Целый пласт русской исто­рии показан через бытовые сцены, через любовь, удивительно лирично, правдиво и ярко.
-  Да, удивительно, гениально просто, - говорил Жуковский. Наташа тоже слушала, затаив дыхание.  Как любовно написана
а! Как много в ней того, что есть в ней. Нет, это не она. Но Пушкин Как будто угадал в ней то, ей казалось, потаенное, что она никогда не Раскрывала Пушкину, а он каким-то образом это увидел...
Все хвалили повесть. Пушкин был рад. А Наталья Николаевна рада за него. Он так мрачен был последнее время, а теперь просветлел.

416
Пришел октябрь, и столица закружилась на балах. Наташа стара тельно вывозила сестер, надеясь пристроить их. У обеих теперь были кавалеры, надо было закреплять отношения, довести до свадьбы.
Только Дантес «доводил» уже свои ухаживания за Наташей до не­приличия. Увеличил к ней свое внимание и император.
Став многодетной матерью, Наталья Николаевна по-женски рас­цвела, из худенькой девочки, которой виделась все прошедшие годы оставаясь такой же волшебно стройной, стала мягкой, женственной буквально завораживая мужчин.
Этот ажиотаж вокруг нее всегда вызывал зависть у женщин, а теперь когда лучший кавалер Дантес тоже закрутился вокруг нее, дамы пришли в неистовство. Сплетничали теперь только о Наталье Николаевне.
—  Натали мстит Пушкину, он ей изменял направо и налево. Теперь она - ему.
—  Говорят, Пушкин ее поколачивает. Посадит на колени, вертит пе­ред носом ножом и требует сказать, с кем изменяла.
—  Чушь какая-то! Она же холодна как рыба. Еще не родился такой кавалер, который растопит эту льдину.
—  Ничего, Пушкин сумел. Сумеет и другой. В тихом омуте черти во­дятся.
Идалия Полетика еще три дня назад пригласила Наташу к себе - по­болтать.
—  Мы давно не говорили про наряды, приезжай.
Наташа уже знала, что кузина сплетничает, болтает о Наташиной связи якобы с императором, об интрижке Пушкина с ее матерью Юли­ей Петровной Полетикой, с графиней Соллогуб и сестрой Наташи Александрой.
—  Зачем ты поддерживаешь отношения с этой злой кузиной? - го­ворила Наташе подруга юности Катрин Долгорукова.
—  Я знаю про ее интриги, мне совсем не хочется ее видеть, но я бо­юсь отказать ей, чтобы еще больше не разозлить ее. И думаю, может, она поменьше станет сплетничать, если я буду поддерживать с нею хо­рошие отношения.
Наташа дружила с матерью Идалии, Юлией Петровной Строгано­вой, женой дядюшки Григория Строганова, которую в свете не очень жаловали. Григорий Строганов сблизился с португальской графиней д'Агу во время служебной командировки, обвенчался с графиней, будучи женатым человеком, привез ее в Россию, жил на две семьи, а после смерти первой жены сделал свою любимую законной женой. Она получила русское имя Юлия Петровна.

417
Однако петербургское общество сплетничало, что эта португалка вовсе не графиня, а бывшая модистка и гризетка. И плоду любви Строганова и графини, Идалии, об этом тоже (говорили. Строганов воспитывал Идалию вместе со своими законными детьми, но она, видимо, чувствовала разницу в их положении и с детства росла с насмешливым умом, а умница была замечательная, и с острым язычком.
Из-за этого злого язычка кузины и избегала встречаться |с нею Наташа, будучи полной противоположностью Идалии.
Вот и сейчас Наташа ехала к Полетике в кавалергардские казармы,   где   Идалия  жила  с мужем, офицером этого полка, очень неохотно, с тяжестью на | сердце.
Идалия получила замечательное образование, выросла в обаятельную девушку с большими голубыми глазами. И замуж ее выдали «за | человека хорошего происхождения и с порядочными средствами». Но Идалия не любила мужа, не считала его мужчиной, называла «божьей коровкой» и изменяла ему направо и налево.
У входа в казарму стоял, как на посту, какой-то незнакомый офицер, но Наташа не придала этому значения.
Слуга провел Наташу в гостиную. И там, неожиданно, из соседней  комнаты вышел Дантес.
Наташа очень удивилась, а сердце у нее будто упало в плохом предчувствии.
-  Где Идалия? - спросила она.
-  Ее нет дома.
-  Как? Она же назначила мне время.
~ Она для меня старалась. Вы так избегаете меня, что я не имею возможности объясниться с вами.
-  В чем объясниться?
~ Вы кокетничали со мной, давали надежду, а потом бросили... ~ По-моему, вы ухаживали за моей сестрой Катрин...
-  Я вас люблю. А Катрин? Катрин - хорошая, но вы затмили ее Я не могу без вас жить. Я умираю, не видя вас хотя бы день...
-  Послушайте,  Жорж,  я  не давала  вам  никаких  надежд, всё это — ваши выдумки. То, что я смеялась вашим шуткам и остротам, совсем не означает, что я симпатизирую вам. Вы это придумали. Я заму­жем, и у меня четверо маленьких детей. Вы задумывались об этом?
-  Я ничего не могу с собой поделать. Я умираю от страсти к вам...
-  Вы просто привыкли одерживать победы, и вам нужны только по­беды.
-  Натали! - он бросился к ней, направившейся к двери, схватил ее за руки и потащил к дивану.
Наташа вырывалась и шипела змеей:
-  Не смейте, не смейте!
Ей удалось вырваться из объятий Дантеса, но он, загородив дверь, выхватил пистолет. Наташа отпрянула, думая, что он собирается убить ее, осиротить ее детей. Она ощерилась, как тигрица, защищающая сво­их детей.
Но Дантес больше не трогал ее. Он заплакал:
-  Если вы сейчас не утешите меня, я покончу с собой. На ваших глазах, и вы, добрая и порядочная, не простите это себе всю жизнь.
Да, она со всеми бывала добра и уступчива. Многие принимали это за мягкотелось, доступность, глупость...
Они не знали, что эта доброта в Наташе - до определенных преде­лов, до того момента, когда наступает угроза ее чести. Пушкин сполна испытал это на себе.
Дантес не узнавал свою Натали. Раскрасневшись от возмущения, сверкая глазами, она готова была умереть, защищая свою честь. Обыч­но тихая и малословная, теперь кричала и обвиняла Дантеса в преда­тельстве, наглости и....
И, к счастью Наташи, на крики в гостиную вышла дочь Полетики. И, пока она здоровалась с знакомыми гостями, Наташа уже выскочила из гостиной, выбежала из дома, крикнула кучера и помчалась домой.
Прогуливающийся у входа офицер проводил ее удивленным взгля­дом. Это был Петр Петрович Ланской, кавалергардский ротмистр, страстный поклонник Идалии Полетики, которая попросила его посто­ять на часах у ее входа, чтобы никто не вошел в квартиру незамеченным в часы тайного свидания..
Ланской никогда ранее не видел Пушкину. И сейчас не рассмотрел, так как она прятала лицо под вуалью. Очень удивился, как скоро она вышла обратно, скорее выскочила, будто за нею гнались, без вуали. с растрепанными волосами, красным разъяренным лицом.
«Кажется,  я  участвовал   в  скверной   истории,  -  подумал Ланской. — Скорее всего, Пушкина попала в ловушку к сестрице».
419
Наташа обрадовалась, вернувшись, что Пушкина дома нет. Она не знала, расссказывать ему о случившимся или нет. Решила, что не надо рассказывать, Пушкин и без того мрачен.
Однако грязные события продолжали развиваться.
На следующий день...
А на следующий день Пушкин получил подметное письмо, диплом «светлейшего ордена рогоносцев», которые на своем заседании под председательством «великого магистра» Нарышкина единогласно из­брали Пушкина «историографом ордена».
Тут был намек не на Дантеса, а на самого царя. Жена Нарышкина была любовницей покойного Александра I.
Так осмеянные Пушкиным льстивые придворные мстили ему, наме­кая, что все царские милости достаются поэту не напрасно, их оплачи­вает за него жена.
Наташа зашла к нему в кабинет и увидела, что он плачет. Она ис­пугалась:
-  Саша, что такое? Что произошло?
-  Ничего, ничего, милая. Кто-то зло шутит. Тебе и читать не надо.
-  Отчего ж ты плачешь?
-  От жалости к злым людям. Они думают, что они правят балом. Ничего подобного. А ну их... Как ты спала? Как дети?
Наташа не стала теребить мужа, сама таилась от него.
Но скоро Пушкин позвал ее к себе в кабинет. Вид его был ужасен...
-  Саша, что случилось? Скажи, я хочу знать...
-  Сейчас узнаешь.
Он посадил ее на колени, обнял:
-  Ты прости меня, дорогая. Я тебе очень доверяю, но я должен знать твердо, изменяла ли ты мне, того требуют обстоятельства.
-  Какие обстоятельства, Саша?
-  Я получил письмо о том, что ты наставила мне рога...
-  Нет, нет, Саша, этого не было! — Она вскочила, встала перед ним на колени, перекрестилась, зарыдала:
-  Не изменяла я тебе, Саша, я люблю тебя и никогда не позволю себе...
~ Я тебе верю, Таша, но чем же вызваны эти письма? Ты мне все рассказываешь?
~ Виновата, виновата, милый, я не хотела тебя тревожить, вчера... Пушкин в гневе вскочил:
~~ Что вчера, почему не рассказала мне? Ставишь меня в дурацкое положение. Я знаю, по глупости, но я тебя так просил быть осторожной...

Саша, все было подстроено, я совсем не виновата... 
— Что было подстроено? Кем?!420
—  Подожди, Саша, я все расскажу. Это Идалия Полетика...
—  Твоя злая кузина? Зачем ты встречаешься с ней?
—  Я нечасто встречаюсь. Избегаю. А тут она велела непременн быть у нее. Родственница ведь, нельзя отказать.
—  Надо было посоветоваться со мной.
—  Но ты, Саша, всегда занят или отсутствуешь. И я не ожидала того что произошло.
—  И что же произошло? Говори. Скорее.
—  Саша, не торопи меня, я все по порядку.
—  Хорошо, только не тяни о главном. Что она тебе сказала на этом свидании?
—  Она ничего не сказала, ее просто не оказалось дома в назначен­ный час.
—  И что же? Что же там случилось?
—  Там оказался Дантес...
Пушкин вскочил и забегал по кабинету:
—  Вот оно, вот в этом письме...
Голос отказывал ему. Пушкин хрипел и метался.
—  Саша, я не изменила тебе.
—  Ты была одна с Дантесом и не изменила мне?
—  Нет, Саша. Дантес выхватил пистолет и склонял меня к этому...
—  Вот подлец, вот подлец!
—  Он грозил застрелиться на моих глазах, если я откажу ему.
—  И ты пожалела его!!!!
—  Нет, нет!!- Наташа перестала рассказывать и только рыдала. Пушкин метался по кабинету.
—  Ну ладно, перестань реветь! Я не могу видеть твоих слез. Я верю тебе, только расскажи, чем все закончилось. Правду расскажи. Под­робно.
—  Я стала вырываться и кричать, и тут вышла дочь Идалии и с удив­лением уставилась на нас. Я воспользовалась замешательством злодея, выскочила из гостиной и уехала домой.
—  Так вот что они удумали! Не дождались твоей измены и решили ее подстроить, чтобы объявить меня рогоносцем. Затея не удалась, но, похоже, письма были сочинены заранее, уж очень скоро они дошли до адресатов...
—  Адресатов?
—  Да, ко мне уже заезжали те, которые получили такое же письмо, и еще неизвестно, по скольким адресам пасквили разосланы.
—  О Боже! — Наташа продолжала плакать.
—  Успокойся, моя милая. Я тебе верю. Я должен обдумать все это и что-то предпринять. Надо положить конец злодейству.

421
Первое, что он дол­жен сделать, решил Пушкин, - расплатиться с каз­ной, то есть с императором. Чтобы у сплетников не было поовода обвинять его в ма­териальной зависимости от императора, якобы пользуюшегося услугами его жены. Он должен был каз­не 45000 рублей. Денег не было. Но Пушкин все-таки принялся писать министру финансов Канкрину прось­бу разрешить покрыть долг данной ему отцом к свадьбе деревенькой из Болдинского имения. Просил не изве­щать об этом императора, иначе тот может не разре­шить. А иначе он «вынужден был бы отказаться от цар­ской милости». Но письмо пока не отослал, потому что был почти уверен, что затея эта не увенчается успехом.
Покоя у Наташи больше уже не было. Подметные письма получи­ли все их друзья: Вяземские, Карамзины, Соллогуб, Россеты, Хитрово, Виельгорский...
Пушкин совсем помрачнел. Он чувствовал себя осмеянным во всем большом свете. Честь, которой он всегда так дорожил, - поругана.
Наташа, глядя на отчаянное состояние мужа, стала опасаться, что он или на себя наложит руки, или убъет кого-то, кто написал эти гнусные "исьма, поэтому следила за ним и всякий раз спрашивала, куда он идет, Когда он собирался выйти из дома.
Пушкин собрался  на именины лицейского товарища Яковлева. ЯКовлев теперь был директором типографии отделения собственной Его Величества канцелярии, и отношения у них были не только друже­ские, а и деловые.
Наташа немного успокоилась, лицейские друзья - хорошие люди, не подольют масла в огонь, не ранят и так растерзанного Пушкина. Можно передохнуть. Она занялась детьми.

Сестры готовились к началу бального сезона, пытались вовлечь в это Наташу, но она уединялась, пряча свое мрачное настроение и свои опасения, ничего не рассказывая им о полученных Пушкиным письмах, Чем меньше людей об этом знает, тем лучше.
Пушкин перед встречей с лицеистами погулял, чтобы привести в порядок свое настроение, поэтому пришел на именины с опозда­нием.
—  Я уж отчаялся, думал, не придешь, - дружески ворчал Яковлев встречая друга в прихожей. - Всего-то и собрались Матюшкин да князь Эристов, все - свои.
Пообедали, стали пить шампанское.
—  Ты что-то сегодня весьма задумчив, - сказал Яковлев, - случи­лось что?
И тогда Пушкин вынул из кармана подметное письмо и протянул другу:
—  Вот посмотрите, какую мерзость я получил.
Яковлев прочитал вслух и стал рассматривать бумагу, на которой было написано письмо:
Бумага - иностранная, по высокой пошлине, наложенной на такую бумагу, должна принадлежать какому-нибудь посольству.
Пушкин сразу подумал о голландском посольстве, которое представ­лял Геккерн, и помчался дальше расследовать дело.
—  Все, я теперь твердо знаю, чьих рук это дело, - говорил он Ната­ше, встречавшей его. — Письма написаны на голландской бумаге, очень дорогой, доставляемой по большой пошлине. Это Геккерн писал.
Наташа расстроилась. Она так надеялась, что дружеская встреча ли­цейских товарищей развеет Пушкина, но он вернулся еще более воз­бужденным.
Так что правильно она сделала, послав во время отсутсвия мужа за­писку брату Ивану в Царское Село, чтобы тот нашел Жуковского и что­бы немедленно приезжали на Мойку.
—  Значит, письма - дело рук сводника Геккерна,- горячился Пуш­кин. — И в этот же день послал ему вызов на дуэль.
Целыми днями теперь Пушкин или где-то пропадал, или сидел, за­першись, в кабинете.
Наташа старалась все время быть дома, чтобы опекать Пушкина. Ей доносили, что Дантес тяжело заболел. Из-за нее.
Старший Геккерн поймал ее как-то у Карамзиных и начал умолять ее бросить мужа и уехать с Дантесом за границу. Она едва сдержала себя, чтобы не дать своднику пощечину. Как он посмел предлагать ей такое.
423  
Наташа узнала о предстоящей дуэли тоже от Геккерна. Он поймал ее у тетушки Загряжской, которая всеми силами старалась предотвратить дуэль. Тут могла помочь и Наташа.       Геккерн объяснял, что, как дипломат, он не имеет права участвовать в дуэли. Значит, драться за его честь должен приемный сын, Дантес. Но Дантес на службе, и до следующего дня, на который Пушкин на­значил дуэль, Дантеса даже не удастся найти и сообщить о поединке. И просил отсрочку дуэли хотя бы на день. А потом стал умолять Ната­шу написать Дантесу письмо, уговаривая отказаться от дуэли. Тетушка оставляла решение за Наташей. Вяземский, который тоже уже был под­ключен, не советовал Наташе писать письмо Дантесу, считая это предложение низким. Она тоже так считала, но медлила не из-за Дантеса, а думая о муже, как он отнесется к этому.
Писать это письмо она все-таки не стала. А мужа уговорила дать Геккернам отсрочку на день..
Иван,  получив записку сестры,  растерялся.  Завтра у него ре­монт-смотр по случаю дня святого Павла Исповедника. В лейб-гвардии гусарский полк приезжает сам император со свитой. Что делать?! Отлучка может стоить карьеры.
Но Пушкин стал уже для Ивана старшим братом, другом, не раз вы­ручал его в трудные минуты. Они часто и подолгу беседовали с Пуш­киным на разные темы, что очень радовало Наташу. А уж Наташа была любимой сестренкой. Сама она постоянно заботилась о нем, а у него помощи просила впервые. Значит, действительно с Пушкиным случилось что-то серьезное.
И больше Иван не колебался. Он решил, что прогуляет только вечернее построение, а рано утром на следующий день вернется на утрен­нее построение.
По этому случаю в полку случился вечером действительно переполох: шутка ли, офицер пропал накануне приезда императора. Нигде его не нашли. Решили, ругая Гончарова на все лады, что молодой офицерзагулялся с девицами и не миновать ему карцера.
Он потом утром и примчится на взмыленном коне, но на построе­ние все-таки опоздает, за что его и отправят прямо в карцер.
Но пока он, получив записку Наташи, тут же отправился к Жуковскому.
Тот ахнул от ужасной вести. Он знал горячий характер друга и тут же поспешил в Петербург.
Заканчивались сутки отсрочки дуэли. Жуковского встретила на пороге пушкинской квартиры Наталья Николаевна, вся в слезах.
~ Василий Андреевич, миленький, как я рада, что Вы приехали, Спасибо! Я не знаю, что делать, Пушкин вне себя, меня не слушает. Жуковский торопливо разделся и пошел к Пушкину в кабинет.424
-  Здравствуй, друг мой! Что это тут делается? Наталья Николаевы вся в слезах...
-  Слезы ее меня теперь не утешают, - сказал Пушкин и стал хо дить туда-сюда по тесному кабинету, задевая мебель, сдвигая ее с места нервно поправляя, рассказывая Жуковскому о подметных письмах.
-  Понял? Они замахнулись на самого императора! Хотят столкнуть меня с государем!
-  Успокойся, милый Александр, дело весьма печальное, но его мож­но решить и без дуэли. В жене уверен?
-  Уверен. Она ни в чем не виновата бедная. Уверяет, что ничего у нее с государем не было. И с Дантесом - тоже. Все это затеи проходим­ца Геккерна да кузины Таши - Идалии.
-  Да, злющая мадам. На ее язычок угодить - печальное дело.
-  Не знаю, что главное в их подлой затее: поссорить меня с импера­тором или добиться нашего развода. Ведь подлец старый Геккерн уго­варивал Ташу бросить меня и с помощью его дипломатических льгот уехать с Дантесом за границу!
Жуковский долго увещевал друга, однако Пушкин был неумолим.
-  Это дело чести и моей, и жены. Я обязан защитить ее. Эти Гек-керны распоясались, творят что хотят. Наталье Николаевне проходу не дают, уговаривают к побегу, райскую жизнь обещают. А я весь в долгах, не знаю, как из них выбраться. И Наталья Николаевна страдает от без­денежья, дети ущемлены... а тут такие соблазны...
Никак не удавалось Жуковскому уговорить Пушкина, а прибли­жался конец отсрочки дуэли, которую Пушкин дал старшему Геккерну. Скоро уже он должен придти.
И Жуковский помчался к Загряжской. Пушкин боготворил тетушку жены, говорил, что она ему - мать родная. Авторитет ее был непререка­ем. Теперь вся надежда была на нее.
Геккерн опередил Жуковского. Когда Жуковский явился к Загряж­ской, она уже все знала и собиралась к Пушкиным.
Явились на Мойку уже втроем. Пушкин усмехнулся, увидев Загряж­скую. Он рад был тому, что Жуковский привез ее, ему хотелось узнать ее мнение.
Теперь Геккерн умолял Пушкина пощадить его только что приобретенного сына, умоляя о двухнедельной отсрочке дуэли. За отсрочку вы­ступали все. Время могло сменить гнев Пушкина на милость. Об этом же просили и Жуковский, и Загряжская.
Пушкин, наконец, согласился. И «комиссия» по примирению заработала в полную силу.
425 
у Пушкина были свои планы. Он решил все-таки как-то погашать долги. Это и так надо было делать, а теперь — особенно. Больше всего его беспокоило в этом деле то, что он, если его убьют, оставит жену без средств для существования и с огромным долгом.
Он вернулся к письму, которое начал писать Канкрину, прося по­гасить свой долг казне путем передачи в казну его нижегородского име­ния.
Пушкин понимал, что лишает семью единственной недвижимости.
Посоветовался с Наташей, Наташа поддержала его, ее тоже тяготила эта зависимость от императора. Дохода от имения почти нет, а забот у мужа с ним хоть отбавляй. Пушкин это делал, прощаясь с жизнью, а Наталья Николаевна - чтобы облегчить его жизнь. Она продолжала надеяться, что дуэли все-таки не будет.
Жуковский забрасывал Пушкина письмами:
«...Ради Бога, одумайся. Дай мне счастье избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления».
-  Вотименно«посрамления»,-говорила и Наташа мужу.-Не буду же я каждому говорить, что ничего не было. Все истолкуют дуэль как защиту твоей чести перед тем, с кем я изменяла. Это ужасно! Милый, послушай Василия Андреевича. Геккерны, конечно, оба подлецы, и даже поэтому недостойны того, чтобы жертвовать из-за них своей жизнью. Дуэли за­прещены. Государь не простит тебя, даже если все закончится благопо­лучно, сошлет.
-  Вот и замечательно, вот и прекрасно будет. Сейчас он меня не от­пускает в деревню, а за дуэль сам ушлет. Поедешь со мной в ссылку?
-  Пушкин, ты все шутишь, а дуэль - не шутка.
-  Нет, дорогая, я совсем не шучу. Я совершенно серьезно тебя спра­шиваю, поедешь ли ты со мной в ссылку?
Пушкин заключил жену в объятия, поцеловал, как он любил, в гла­за, и снова потребовал ответа.
-  Сашенька, милый, Натке всего полгода, даже Маше только четы­ре годика. Куда нам трогаться в дальний путь?! И здесь-то я едва справ­ляюсь. И я, конечно, поеду за тобой хоть на край света, только бы не сейчас, детей бы поднять немного.
Но Пушкин был доволен ответом жены:
-  Ах ты, моя декабристка, ах ты, моя бой-баба...
-  Саша, ты все шутишь, а я в ужасе: вдруг тебя убъет этот подлец, а я останусь с детьми и долгами... Что я буду делать без тебя?!
Пока все держалось в тайне, в узком кругу заинтересованных лиц. Но Пушкин закусил удила. Когда Карамзины, на правах самых близких людей, стали расспрашивать, с чем связаны подметные письма, Пуш­кин рассказал Екатерине Андреевне и Софье Николаевне о своем вы­зове Дантеса на дуэль.426
Они знали о выходке Полетики и Дантеса от самой Натальи Никола­евны. Понимали, что письма были написаны заранее, и должны были констатировать измену Наташи. Измена не состоялась, но письма все-таки были отосланы. Карамзины тоже отговаривали Пушкина от дуэли Но он не отступал.

Глава 18 «Я ЗНАЮ: ВЕК УЖ МОЙ ИЗМЕРЕН»
Отчаяние Пушкина. Дантес делает предложение Екатерине Гончаровой. Неистовство Пушкина. Свадьба Катерины. Смертельная тоска Пушкина.

428
И вдруг старший Геккерн огорошил старающегося примирить стороны Жуковского: - Напрасно особое внимание Дантеса к госпоже Пушкиной принято некоторыми за ухаживание. Барон Дантес делал это с благородной целью, имея намерение просить руки сестры госпожи Пушкиной, Катерины Гончаровой.
Жуковский обомлел. Да, Дантес все крутился возле сестер Гончаро­вых, танцевал со всеми тремя, потешал их своими остротами, но замет­но выделял Натали. И сплетничали уже давно об этом особом внима­нии Дантеса к Натали. И вдруг — Екатерина...
Жуковский решил, что старик Геккерн склоняет сына к этому вари­анту, чтобы спасти его от дуэли, и решил, что это был бы неплохой вы­ход. Что это поможет отговорить Пушкина от дуэли. При этом варианте можно будет выйти из острого положения без ущемления чьей бы то ни было чести.
—  Так пусть ваш сын немедленно делает предложение свояченице Пушкина, - сказал Жуковский Геккерну, - если он хочет прекратить все враждебные отношения и неосновательные слухи.
И Жуковский помчался с неожиданной новостью к Пушкину. Пушкин, как и Жуковский, был ошарашен новостью.
—  Это хитрость старого Геккерна, я в этом уверен, да и нужен ли такой муж Катрин? Он объясняется в любви моей жене, грозится по­кончить с собой от безответной любви, и вдруг — влюблен и женится на другой?! Это — уловка, старание избежать дуэли любым путем. Он еще и двух зайцев убивает при этом: избегает дуэли и, как зять, врывается в мой дом. Я не дам им такой возможности.
—  Что же, ты будешь стреляться со свояком?                      "—  Ой хитрецы! Вот хитрецы! - не успокаивался Пушкин.
—  Таша! — закричал он вдруг своей жене, постучав при этом в стен­ку, за которой была спальня жены.
Наталья Николаевна живо откликнулась на зов. В прихожей, ког­да она встречала Жуковского, он намекнул, что есть, хоть и странные, но обнадеживающие новости, которые помогут избежать дуэли. Более он ничего не сказал. И Наташа мучилась неизвестностью. Хотелось скорее узнать, что за новости. И теперь ее позвали...
—  Ты только послушай, что твой Дантес учиняет. Он вот хочет сва­таться к твоей сестрице. Можешь предположить, к которой?
—  К Катрин, — сказала Наталья Николаевна.
—  Так ты знала? И мне - ни слова?!
—  Нет, его сватовство для меня тоже большая новость. Я только знаю, что Катрин влюблена в этого ловеласа. Но стоит ли выходить за него замуж?
—  Вот и я думаю, что Геккерны все это придумали только для того, чтобы избежать дуэли.
429 
-  Если удастся избежать дуэли, - замечательно. Но такой ценой!
-  А велика ли цена? Может, Катерина Николаевна и рада будет?
-  А давайте ее саму спросим, она ведь дома сейчас? Слуги позвали Катрин.
-  Ну, дражайшая Екатерина Николаевна, — обратился к ней Пуш­кин, едва она вошла в кабинет, - позвольте нам узнать, как вы относи­тесь к молодому Геккерну?
-  А в чем дело? Какое это имеет значение? - она покраснела и го­лос ее задрожал от обиды, что затронули больную для нее тему, и какое право они имеют задавать ей такой вопрос.
-  Катенька, не обижайся, для такого вопроса у Пушкина есть осно­вания, - пыталась успокоить сестру Наташа.
-  Какие основания, Таша, что тут вообще происходит? Зачем меня допрашивать? — она расплакалась.
-  Простите нас, ради Бога, Катерина Николаевна! - продолжал Пушкин. - Дело в том, что вот Василий Андреевич принес нам совер­шенно неожиданную новость от Геккерна, якобы   младший Геккерн безумно влюблен в вас и собирается засылать сватов.
-  Как?! - вскочила Катерина Николаевна.
-  Именно так, дорогая моя свояченица. Для вас, вижу, это тоже большая неожиданность. Но как вы относитесь к этому?
-  Я не хочу обсуждать, - она вскочила и выбежала из кабинета.
-  Вот, - сказал Пушкин. - Я так и знал, что дело со сватов­ством - просто афера, желание любой ценой избежать дуэли. Молодой Дантес — просто трус.
-  Дорогой друг, - начал Жуковский, - вы ошибаетесь, молодой Геккерн готов драться, а все хлопоты по предотвращению дуэли - это дело старшего Геккерна. Отец готов на все решиться, дабы отвратить свое несчастье. Я видел его в полном отчаянье, которого нельзя выду­мать или сыграть роль. Я остаюсь в убеждении, что молодой Геккерн совершенно в стороне...
-  Екатерина Ивановна Загряжская, — доложили слуги о прибытии тетушки.
-  И что же вы тут обсуждаете?! - едва войдя в кабинет, начала За­гряжская. К свадьбе надо готовиться.
-  И вы - туда же! - воскликнул Пушкин. - И вы в сговоре с Геккернами?! Откуда вдруг взялась эта свадьба? Почему раньше никто об этом не знал?
-  А вот послушайте письмо Геккерна ко мне. Он уверяет, что дело это «существует уже давно, что я противился ему по известным вам при­чинам, но, когда вы меня пригласили прийти к вам, чтобы поговорить, и вам заявил, что дальше не желаю отказывать в моем согласии, с усло­вием: во всяком случае сохранять все дело в тайне до окончания дуэли430
... страх опять охватил меня, и я в состоянии, которое не поддается опи­санию...»
—  Мало того, старший Геккерн твердит, что — да, свадьба  вынуж­денная, но это - рыцарский поступок. Что его сын идет на это, чтобы спасти честь любимой женщины Натальи Николаевны.
—  Все это - хитрости, хитрости и хитрости обоих Геккернов, - не сдавался Пушкин. — Сначала старший Геккерн преследует мою жену нашептывая ей, как страдает по ней его сын, уговаривает бросить мужа и бежать с ним за границу, рисует ей разные соблазны, а теперь оказывается, он давно страдает по Катрин и желает немедленно же­ниться на ней.
Пушкин никак не соглашался отказаться от дуэли.
Наталья Николаевна была согласна с мужем, но не говорила об этом, а, как все, отговаривала Пушкина от дуэли.
Она корила себя за откровенность с мужем, считая теперь ее излиш­ней. Ее постоянная правдивость сыграла здесь роковую роль. Не надо было рассказывать Пушкину ни о подстроенном Идалией свидании с Дантесом, ни о нашептываниях ей Геккерна.
Так она считала теперь, а раньше просто искала у мужа защиты от наседавших на нее Геккернов. Вот он теперь и защищает. Не себя за­щищает, а - ее, ее честь. Но как это ужасно! Надо любым способом пре­дотвратить эту дуэль, и свадьба Кэт - наилучший выход.
А Катерина страдала оттого, что Дантес, в которого она влюбилась за время его ухаживания, теперь перекинулся на ее сестру Наташу и пи­сала брату: «...мое счастье уже безвозвратно потеряно; Я слишком хоро­шо уверена, что оно и я никогда не встретимся на этой многострадальной земле, и единственная милость, которую я прошу у Бога, это положить конец жизни столь мало полезной, если не сказать больше, чем моя. Сча­стье для всей моей семьи и смерть для меня — вот что мне нужно, вот о чем я беспрестанно умоляю Всевышнего...»
Все близкие всячески уговаривали Пушкина не мешать счастью сво­яченицы, отменить дуэль.
—  Я не верю в эту свадьбу! Не верю! Это уловка! Чтобы любым пу­тем избежать дуэли.
Жуковский умолял всех и особенно Пушкина хранить все хлопоты в тайне. Он боялся, что вести о предстоящей дуэли дойдут до импера­тора, и тогда Василию Андреевичу не поздоровится. Дуэли запрещены, значит, готовится противозаконное действо, и он, Жуковский, при­дворный человек, участвует в нем, хотя бы и отговаривая дуэлянтов от преступления, и не уведомляет при этом императора.
Среди двух огней находился Василий Андреевич. Он не мог предать лучшего и давнего друга Пушкина, и в самом нем жили старые понятия о чести, разрешаемые еще совсем недавно дуэлью. И царя подводить он не мог. Подолгу службы он обязан был известить обо всем императора.
431
—  Ты меня ставишь в неловкое положение, пощади, — говорил он Пушкину.
—  Прости меня, дорогой Василий Андреевич, но это — дело чести... Чтобы убедить Пушкина в правдивости намерений Геккернов, Ека­терина Ивановна Загряжская назначила им у себя свидание.
Геккерны явились на него вдвоем, что позабавило Пушкина: жених явился с родителями.
Дантес уверял Пушкина, что готов драться, но свататься к Екатери­не Гончаровой он собирался еще до вызова на дуэль. А старший Гек­керн клялся, что, как только Пушкин отзовет свой вызов на дуэль, Дан­тес объявит о помолвке.
Пушкин сдался. Он был рад, что имя его жены ни разу не было упо­мянуто в этих хлопотах, сам не вспоминал его в гневных разговорах. И теперь объявил, что просит рассматривать его вызов на дуэль как не имевший места.
Все вздохнули с облегчением.
Но Геккерн потребовал письменного отказа. И это желание про­тивников Пушкин пообещал удовлетворить, но он вовсе не отказался от мести. Весь этот фарс — а он по-прежнему воспринимал сватовство Геккерна к Катерине как фарс - еще больше воспламенил его нервы.
Пушкин очень уважал Загряжскую, часто с нею советовался, следо­вал ее советам. И теперь его отказ от дуэли был сделан только по на­стоянию тетушки Екатерины Ивановны.
Все участники примирения радовались благополучному заверше­нию дела.
Однако Пушкин не успокоился. Вяземский звал его к себе с объяс­нением, что за письма к нему пришли.
Пушкин не стал ему рассказывать о дуэли, примирении, но лю­бое упоминание об анонимных письмах вызывало в нем ярость и он говорил:
—  Я знаю автора, и через неделю вы услышите, как станут говорить о мести, единственной в своем роде.  Она будет полная, совершенная, она бросит того человека в грязь...
Беспокойство не покидало Наташу. Пушкин явно только делал вид, что успокоился. То и дело срывался на гнев по пустякам.
Наташу поразило срочное желание Дантеса жениться на Катрин. Она, как и Пушкин, считала, что Дантес хитрит, чтобы избежать дуэли и еще - приблизиться к ней. Если недавно он насильно задерживал ее у Полетики, то теперь, будучи вхож, как родственник, в их дом, он будет мучить ее своими признаниями в каждом углу. Жизнь превратится в ад, и Пушкин сойдет с ума от такой близости врага.
Все эти события длились всего неделю. Неделю затишья перед началом нового бального сезона. Он открывался балом для великосветского общества в царском дворце.

432
Когда император хотел через Жуковского передать приглашение на бал чете Пушкиных, Василий Андреевич, опасаясь, как бы Пушкин и тут не выкинул какой-нибудь финт, торопливо сказал императору, что Пушкин еще носит траур по матери и приглашение ему посылать не надо, а вот Наталье Николаевне он с удовольствием передаст.
Наталья Николаевна с марта никуда не выезжала, хотела отказать­ся и теперь, не до балов сейчас, и маленькая Натка, как будто чувствуя взрослые волнения, капризничала, много плакала, плохо ела и не спала ночами, поэтому и Наташа не высыпалась.
Однако Жуковский прислал ей письмо, в котором настаивал, чтобы она непременно была на этом балу, чтобы отсутствие их обоих не вы­звало особого любопытства общества к ним. Известие о подлых пись­мах уже просочилось в свет.
Бал устраивала царская чета, поэтому императрица очень волнова­лась, как все получится. Этот бал задавал тон всему зимнему бальному сезону.
-  Только бы Пушкина приехала! - говорила она. - Если Натали на балу, все кавалеры в этой зале. Она так давно отсутствует на балах.
Пушкина приехала. В белом с черным платье она выглядела волшеб­ницей. Все мужское общество сразу закрутилось вокруг нее.
И Дантес с отцом были тут. И тоже приблизились к ней. И все дела­ли вид, что ничего в эти дни особенного между ними не происходило. И Катрин тут не было, сестер не пригласили. И Дантес пригласил На­ташу на танец.
Отказывать было нельзя. Это вызвало бы повышенный интерес в обществе и пересуды.
—  Теперь мы чаще будем видеться, — шептал Дантес Наташе в самое ухо, — а то вы стали большой затворницей.
Наташа закипела возмущением:
—  И вам не совестно?! Вы — жених Катрин, и по-прежнему говорите мне о своих чувствах.
-  Мужчина может любить сразу нескольких женщин.Вы — моя не­досягаемая любовь. Катерина Николаевна фигурой напоминает мне вас. В вас течет одна кровь, у вас одинаковая привлекательность. Когда я буду с ней, я буду думать, что я с вами...
—  Бедная Катенька.
-  Никакая она не бедная, а очень даже будет обеспеченная, не то, что вы со своим нищим поэтом. Отец дает нам отличное состояние. И вы бы могли...
-  Прекратите!
—  Хорошо, хорошо, только, пожалуйста, не бегайте от меня, мы те­перь - родственники...
Наташу опять передернуло от возмущения.
433 
_ Что-то Пушкина сегодня с натянутым лицом, - отмечали окружающие, - и не улыбается Жоржу, как бывало.
Наташа поторопилась заполнить свою балетную книжку другими кавалерами, чтобы не танцевать больше с Дантесом, но он пожирал ее глазами в течение всего бала. И очень часто оказывался рядом с нею, с кем бы она ни разговаривала, будто подслушивал.
Император и великий князь тоже танцевали с Натальей Никола­евной.
-  Как ваша маленькая? - спрашивал ее император.
-  Благодарю вас, ваше величество! Мы обе прохворали все лето.
-  Так поэтому вас не было видно на летних балах и фейерверках? Сестер ваших видел, а вас - нет.
-  Да, я все лето никуда не выходила, и маленькая все лето кукси­лась, то одно, то другое.
-  Печально. Но вы не расстраивайтесь, маленькие все много хвора­ют, а потом выправляются.
-  Спасибо! Хочется верить в это.
-  Вы по-прежнему восхитительны. Роды идут вам на пользу. Наташа покраснела.
-  И смущение вам - к лицу, дорогая волшебница.
«Хорошо, что государь не знает ничего о том, что творится сейчас у нас в доме, иначе говорил бы со мной в другом тоне», — думала Наташа.
Вроде бы дело шло к свадьбе, но Пушкин продолжал скандал с Геккернами и готовился к дуэли. 16 ноября у Карамзиных было торжество. Праздновали день рождения старшего сына. Присутствовали все Гон­чаровы и Пушкины, а также Дантес.
Наташа чувствовала, что Пушкин - на взводе. Он теперь не мог во­обще видеть Дантеса. И тем более Дантеса, любезно беседующего с да­мами, как ни в чем не бывало.
Она видела, что Пушкин сказал сидящему с ним рядом Соллогубу что-то такое, отчего лицо того вытянулось от удивления. Наташа забес­покоилась, стала прислушиваться, но услышать ей ничего не удалось, очень шумно было в гостиной.
А Пушкин, уже ранее выбравший Соллогуба секундантом, говорил ему:
-  Ступайте завтра к д'Аршиаку. Условьтесь с ним только насчет ма­териальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объ­яснения не соглашайтесь.
Соллогуб остолбенел. Он считал, что дуэли уже не будет, и вдруг...Он хотел спросить Пушкина, не шутка ли это, но Пушкин, видя сомнения Соллогуба, только кивнул, показывая, что все серьезно и разговор на эту тему окончен.
Пушкин уже весело разговаривал с женой, чему-то смеялся, выглядел беспечным, как будто и не было разговора о дуэли.

434
В тот же день вечером был раут в австрийском посольстве у посланника графа Фикельмона. Гости были почти те же, что и у Карамзиных на дне рождения. Компания фактически перекочевала из одной гостиной в другую, едва переодевшись. Только Натальи Николаевны Пушкиной не было. Сестры присутствовали.
Наташа дома допытывалась, о чем Пушкин говорил с Соллогубом Тот отнекивался.
-  Ты все-таки готовишься к дуэли, я это чувствую по твоему взрыв­чатому настроению.
-  Оставь, Наташа, - отбивался Пушкин. Она расплакалась.
-  Все так стараются вас помирить, ты же никого не хочешь слушать совсем о нас не думаешь...
-  Думаю! Только о тебе и думаю, моя драгоценная. Почему ты не собираешься к Фикельмонам?
-  Я не пойду. Я не могу больше смотреть, как ты скрежещешь зу­бами, едва Дантес приблизится ко мне, и не только ко мне. А я не могу ему отказать в танце, разговоре, потому что это вызовет повышенный интерес и удивление у всех.
Пушкин учил ее, как себя вести, уговаривал собираться на раут. А она уговарила его ехать:
-  Поезжай один, скажи, что мне нездоровится, все уже привыкли к моему постоянному нездоровью.
Пушкин поехал один, очень опоздав к началу, поэтому все заметили, когда он появился на рауте, да еще один.
Он сразу направился к Катерине Гончаровой, весело беседующей с Дантесом, увел ее, запретив вообще разговаривать с Геккерном, а удив­ленному Дантесу грубо и оскорбительно сказал:
-  Не смейте подходить к Гончаровым!
Дантес возмутился было, но посчитал лучшим не устраивать сканда­ла и не привлекать внимание общества к их конфликту.
Секунданты, оговорив по настоянию Пушкина условия дуэли, про­должали улаживать конфликт. Геккерны настаивали, чтобы Пушкин отказался от дуэли, не называя причиной женитьбу на Катерине, что ссылка, мол, задевает честь девушки.
Пушкин и на это согласился. Переписал свой отказ от вызова.
Соллогуб помчался с запиской к Геккернам. Радовался, что, кажет­ся, конец мытарствам, конец конфликту.
Геккерны, наконец, согласились объявить о своем брачном наме­рении. Дантес попросил Соллогуба сказать Пушкину: «Поблагодарите его, что он согласен кончить нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем ви­даться как братья».
Оба секунданта отправились к Пушкину на Мойку. Слуга сказал, что господа обедают. Но Пушкин скоро появился в прихожей, услышав знакомые голоса секундантов.
435 
Наташа с тревогой посмотрела вслед мужу. Что там еще принесли?! И не напрасно волновалась. Сначала в прихожей был тихий разговор, потом Пушкин внезапно закричал так, что было слышно в гостиной, и дети затихли и посмотрели тревожно на мать.
-  Напрасно! Никогда этого не будет! Никогда между домом Пушки­на и домом Дантеса ничего общего быть не может.
Так Пушкин прореагировал на слова Дантеса в записке «мы будем видаться как братья».
Наташа вся затрепетала. Сестры переглядывались. Они видели, что все эти дни от них что-то скрывают, но не трогали Наташу. Не хотят по­свящать их в свои семейные проблемы и не надо. У них своих хватает, у обеих этим летом появились кавалеры, свидания с которыми были сейчас затруднены безсезоньем. Но вот уж скоро откроется бальный се­зон, и сестры активно готовились к нему.
Сообщение, что Дантес собирается свататься к Катерине, взволнова­ло обеих. Катя не верила, она, конечно, мечтала об этом. Но, что Жорж сумеет уговорить своего отца взять в жены, бесприданницу, не верила. И, конечно, очень обрадовалась, узнав, что Дантес хочет жениться на ней, однако по-прежнему не верила в такое счастье.Пушкин скоро вер­нулся к столу. Оглядел взволнованную семью, понял, что говорил там слишком громко, улыбнулся встревоженным лицам и сказал с улыбкой:
-  Все в порядке, — и принялся обедать.
Наташа после обеда сразу же потянулась за мужем в кабинет.
-  Саша, что тебя так взволновало? Что нового?
-  Все нормально, Таша. Соллогуб приходил. Все улажено. Дуэли не будет. И Катерина - невеста.
-  Милый, спасибо! - бросилась Наташа на шею мужу. - Слава тебе, Господи! - перекрестилась она на образа.
На следующий день приехала возбужденная Загряжская. Тетушка привезла племянницам новые платья к бальному сезону.
Азя и Катя визжали от восторга, как дети.
Наташа, с улыбкой глядя на их восторги, обняла тетушку, поблаго­дарила за чудное платье и сказала с грустью:
-  Печально начинается новый сезон, даже выезжать не хочется.
-  Ну полно, милая моя! Не все так плохо. Даже наоборот. Дуэли не бывать. И Катенька - невеста. Куда она выскочила, зовите ее...
Позвали Катю.
-  Дорогая Катенька, - торжественным голосом начала Катерина Ивановна! - Вчера вечером у меня были оба Геккерна и они просили твоей руки.
-  Ура! - закричала Александра. Катя заплакала.
-  Ну, полно-полно! - обнимала ее Наташа, - Ты же так этого хо­тела.

436
Пушкин саркастически улыбался.
- А я и сейчас не верю, - говорил он потом жене.— Эта гнусная каналья может сбежать прямо из-под венца. У него же, кажется грудь больна, за границу лечиться собирался, того и гляди уедет за границу.
На следующий день Геккерны опять явились к Загряжской, чтобы услышать согласие невесты.
За пятнадцать минут до их прихода приехал Дмитрий Гончаров Приехал по делам, но попал на помолвку. Он, как старший в семье из присутствующих, и должен был теперь благословить брачующихся, а то уже тетушка готовилась сыграть эту роль.
Екатерина Гончарова была фрейлиной императрицы, а Жорж Дан­тес — кавалергард императорской армии, им надо было испросить раз­решения на свадьбу у императорской четы. Оба получили «добро».
Наталья Ивановна и отец прислали родительское благословение письменно.
На балу у Салтыковых свадьба была объявлена. Пушкины на балу тоже были. Но Пушкин даже не ответил на поклон Дантеса. Наталья Николаевна тоже отворачивалась, чтобы не встречаться глазами с Геккерном.
Катерина Гончарова была счастлива. Ее не посвятили в дуэльные переговоры Пушкина с Геккернами, и она недоумевала, почему Наташа и многие другие не скрывают своей жалости к ней. Она даже решила, что сестра ревнует ее к Дантесу, не хочет терять своего поклонника, и обижалась на Наташу.
Однако приданое готовили все вместе, включая еще тетушку Загряж­скую. Екатерина Ивановна заказала для невесты в Москве за восемьсот рублей шубку из голубого песца, потому что в Москве мех дешевле и красивее. Брат Дмитрий выслал пять с половиной тысяч. Он рад был пристроить еще одну сестру.
Екатерина все боялась, что свадьба расстроится.
- Не знаю ничего более скучного, - говорила она, - чем положение невесты, все хлопоты о приданом - вещь отвратительная. И все-таки мне хочется, чтобы на свадьбу собралась вся моя семья. Ну, маминька, конечно, не приедет, но вот, чтобы присутствовали все братья, я очень хочу.
И Пушкин писал отцу: «У нас свадьба. Моя свояченица Екатерина вы­ходит за барона Геккерна, племянника и приемного сына посланника короля голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде 4 го­дами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и за­бавляет жену мою и ее сестру, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской».
Общество недоумевало, что могло заставить Дантеса жениться на Катерине, тогда как он влюблен в Наталью. Одни увидели в этом «под­виг высокого самоотвержения ради спасения чести госпожи Пушки-
437 
ной». Другие считали, что просто Дантес отчаялся во взаимности Ната­льи Пушкиной и женитьбой на ее сестре хочет войти в дом Пушкины на правах родственника, чтобы чаще видеть свою возлюбленную, а то она почти полгода после последних родов не показывалась на публике.
Многие женщины завидовали Катерине Гончаровой. Дантес был очень завидным женихом. Красавец с прекрасными манерами, острослов, галантен, как ни один русский офицер, а теперь еще и богач. За несколько месяцев до этого Геккерн закончил усыновление его, сделав Жоржа единственным своим наследником.
Пушкин же продолжал скрежетать зубами. Не мог он простить мер­зостей старого Геккерна, нахального ухаживания за женой — младше­го. Ему были отвратительны ложь и лицемерие этих заезжих господ, не уважающих русских традиций и приличий.
Наташа активно занималась с сестрами подготовкой к Катиной свадьбе, думала, что Пушкин вернулся к своим делам. А Пушкин выпу­скал свою желчь на противников в письме к Геккерну. Письмо получи­лось очень длинное и чрезвычайно оскорбительное. Сочинение письма немного успокоило Пушкина. Он не послал письмо адресату. Оно лежа­ло без движения. Только Соллогубу он как-то прочитал его. И Соллогуб понял, что после такого письма возможна только дуэль. Значит, они с Жуковским, примиряя противников, так ничего и не добились.
Жуковский тоже чувствовал, как все в Пушкине клокочет, что до­стигнутый договор сторон никак не примирил его с Геккернами, а даже больше распалил. Что отменил Пушкин дуэль только по одной причи­не - не мешать Катерине Гончаровой выйти замуж. Был уверен, что тут хорошо похлопотала Наталья Николаевна, уговаривая мужа, что для ее старшей сестры - это последний шанс выйти замуж. Да и Пушкин очень хотел повыдавать сестер жены быстрее замуж. Как он и пред­видел, и предупреждал заранее жену, жизнь в одном доме с сестрами очень осложняла их семейную жизнь, а существование самого Пушки­на — особенно.
Так Жуковский, чувствуя, что уже бессилен остановить Пушкина, Рвущегося к дуэли, решил все-таки рассказать императору о несостояв­шемся поединке. Царь был поражен конфликтом, который прошел для него незамеченным, поблагодарил Жуковского за бдительность и вы­звал Пушкина к себе.
Вызвал одновременно и Бенкендорфа, обоих — неофициально.
-  Что ж вы, голубчик, вытворяете?! — начал Николай, едва Пушкин вошел и приветствовал присутствующих. Бенкендорф уже был тут.
-  О чем вы, ваше величество? - начал было, Пушкин.
-  Молчать! - прикрикнул император. - Вы что, не знаете, что дуэли запрещены законом?! Нарушаете закон и других людей принуждаете!
Пушкин молчал. Он понял, что Жуковский, чтобы обезопасить себя, рассказал императору о несостоявшейся дуэли. Жуковский понял,

438
что Пушкин не в состоянии остановиться, потому что неудовлетворен результатом, что дуэли, рано или поздно, не избежать, и теперь с помо­щью императора хочет связать ему руки.
Так оно и было. Жуковский даже просил Николая предупредить Пушкина, запретить ему стреляться, надеясь, что это успокоит и оста­новит Пушкина.
Пушкин пообещал государю «больше не драться ни под каким пред­логом».
Но разве может остановиться человек, если он не видит впереди ни счастливой, ни даже самой простой спокойной жизни?!
«Пушкин видел во всем вздоре, до него доходившем, посягательство на его честь, на его имя, на святость семейного очага и, давимый ревно­стью, мучимый фальшивостью положения в той сфере, куда бы ему не следовало стремиться, видимо, искал смерти».
Ему не сиделось дома, каждый день он к кому-то ехал, будто стре­мясь навстречу сплетням, будто ища обидчиков, желая их мнений, оскорблений, как боец навстречу с врагом, боясь пропустить его, раз­минуться с ним.
Он и Наташу пристрастно допрашивал после возвращения из обще­ства, когда она выезжала без него: что да кто что говорит, рассказывай!
И Наташа видела, что он сознательно бередит свою рану, не лечит ее, а растравливает.
Все его творческие порывы теперь не приносили дохода, а мно­гие — просто не выполнялись. Потому что невозможно работать, когда сердце кипит ненавистью к людям, бесцеремонно и безнаказанно вры­вающимся в его жизнь, порочащим его и его жену. Нет выхода из мате­риальных тягот.
В конце декабря вышел четвертый том «Современника». Радовать­ся бы. Исполняется его мечта - иметь свой журнал. Только журнал, в котором были замечательные произведения современников Пушкина и его «Капитанская дочка», почти не продавался. Две третьих журнала оседало на складах. И поэтому нечем было отдавать долги, взятые на из­дание журнала.
Пушкин уже не мог смотреть в глаза своей Мадонне. Другая жена давно бы ела поедом своего несостоятельного мужа, потому что бывали дни, когда в доме не было ни копейки и не на что было купить молока для малышей.
И вот ему опять нечем расплатиться с типографией, и взять долг не у кого, всем должен.
Наташа не могла смотреть, как Пушкин замыкается, уединяется, но, явно, не работает.
-  Саша, что тебя гложет? Скажи! — строго потребовала она.
—  Нечем рассчитываться с типографией за журнал, рабочие грозят­ся пожаловаться императору.
439
-  Давай что-нибудь придумаем.
-  Что можно придумать, если никто уже в долг не дает, всем дол­жен.
-  Давай что-нибудь заложим.
-  Что?! Что мы можем заложить?!
-  Мои жемчуга, например.
-  Это подарки, и их мало будет.
-  Еще столовое серебро можно, Азя добавит, я думаю. И мою шаль!
-  Таша!
-  Ну что «Таша»?! Я не могу смотреть, как ты мучаешься, Саша. Пушкин взял у Шишкина под залог шалей, жемчуга и серебра 1250 рублей и расплатился с типографией, оставив семью опять без денег.
Истекал срок еще двум заемным письмам Пушкина, под которые он взял у Оболенского 8000 рублей. И пришлось просить Оболенского об отсрочке уплаты, потому что денег для погашения долга взять было не­откуда.
А Наташа по-прежнему волновала его своей красотой и кротостью. Значит, семья и дальше будет расти. И он, клявшийся при женитьбе своей ненаглядной и ее матушке, что сумеет обеспечить ее красоту до­стойно, лишает ее самого необходимого. Он - банкрот.
А светская жизнь катилась своим чередом: балы, рауты, опера, са­лоны...
Везде бывали и Пушкины, и Гончаровы. Только Пушкин объявил свояченице, что никаких ни дружеских, ни родственных отношений между их семьями быть не может.Пусть Дантес не смеет являться в их дом и вообще держится подальше.
Катерина теперь осторожничала. Зная, куда едут Пушкины, она со­общала об этом Дантесу, и они ехали уже в другое место.
Все заметили, что Пушкин везде ведет себя неадекватно. На «пят­ницу» у Военкова явился в темно-кофейном сюртуке с бархатным воротником, «в левой руке он держал черную баранью кавказскую кабар­динку с красным верхом. На шее у него был повязан шелковый платок Довольно густо, и из-за краев этого платка виднелся порядочно измя­тый воротник белой рубашки».
Едва поздоровавшись с присутсвующими, он вдруг бесцеремонно вскочил на диван с ногами, громко, даже повизгивая, хохоча.
Отсмеявшись, вытирая слезы, он сказал озадаченному хозяину:
~ Извините мне мой обычный истерический припадок смеха. Так я всегда хохочу, когда речь идет о чем-нибудь забавном...
На именинах жены Греча Пушкин вообще был не в своей тарел­ке- Явился без Натальи Николаевны, в разговоры не вступал, ходил из Угла в угол мрачный и задумчивый. Побыл всего полчаса и засобирал­ся Домой.440
Греч, сожалея, что Пушкин уходит, вышел в прихожую проводить друга, где Пушкина ожидал его лакей. Тот подал хозяину медвежью шубу, надел на ноги меховые сапоги.
-  Меня все время бьет лихорадка, — сказал Пушкин, старательно укутываясь в шубу, - прямо все время и везде холодно, и я никак не могу согреться. А то вдруг жар подступит. Нездоровится, короче, в на­шем медвежьем климате. Надо на юг, на юг.
«Совсем болен бедный Пушкин», — подумал Военков.
В декабре вернулась в Петербург из-за границы Екатерина Никола­евна Мещерская и возобновила свой салон у Карамзиных. Пушкины были рады, им всегда хорошо было в этом доме.
Мещерская была поражена видом Пушкина. Он пожелтел, осунулся, передвигался какими-то судорожными движениями.
Она верила — Наталья Николаевна чиста перед мужем, но не пони­мает, что муж ее создан из другого теста. То, на что другие мужья в пове­дении своих жен просто не обратят внимания, может довести поэта до болезненного состояния. Что все эти толки, сплетни, пересуды, «вся эта туча стрел, направленных против огненной организации, против чест­ной, гордой и страстной его души, произвела пожар, который мог быть потушен только подлою кровью врага его или собственною его благо­родною кровью».
Итак, даже близкие друзья обвиняли Наталью Николаевну в легко­мыслии, упрекали в том, что она слишком приветлива с кавалерами, раздражая этим своего мужа.
Император тоже не удержался от нравоучений. Как-то во время тан­ца он сказал Наташе:
-  Я вас искренне люблю и очень уважаю, как добрую женщи­ну, но позвольте сделать вам замечание: о вас ходит слишком много комеражей(сплетен). Я советовал бы вам быть сколько можно осторож­нее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности.
Наталья Николаевна, оставаясь внешне спокойной и бесстрастной, вся затрепетала, думая: «А не ваша ли ревность - причина этого раз­говора? Или вы забыли, как страстно ухаживали за мной, да еще с на­стойчивостью властелина. И теперь, небось, думаете, что вот я не усту­пила настойчивым ухаживаниям вас, императора, а уступила какому-то офицеришке вашей кавалерии?!»
Дома она пересказала разговор с императором мужу. Пушкин снача­ла громко хохотал:
-  Сам император наставляет тебя на праведную жизнь. Я обязатель­но поблагодарю его за это при возможности.
И отблагодарил в пушкинском духе. При встрече на балу сказал им­ператору:
-  Спасибо, ваше величество, за добрые наставления моей жене.

441
-  Разве ты и мог ожидать от меня другого? - спросил Николай.
-  Не только мог, - отвечал с хитрецой Пушкин, - но признаюсь от­кровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою.
Николай, так и не найдя, что ответить, промолчал с улыбкой на
устах.
Наталья Николаевна держалась, как прежде, спокойно и с большим достоинством, но взгляд ее был печальнее, чем обычно.
Почти вслед за Пушкиными вошли Екатерина Гончарова с Жоржем Геккерном и Полетика.
Пушкины в течение нескольких недель не сталкивались с Дантесом. Пушкина передернуло. Наталья Николаевна испуганно что-то быстро зашептала мужу.
Хоть этот салон и посещали только друзья Пушкиных, это общество тоже раскололось на две части. Одни жалели Дантеса, он, страстно влю­бленный в Наталью Николаевну, вынужден жениться на нелюбимой, чтобы защитить честь любимой. Они же жалели Натали:
-  Как можно любить этого мавра, который даже на людях готов придушить свою жену.
-  Еще бы! Говорят, что, вернувшись как-то домой, Пушкин застал жену tete-a-tete с Дантесом...
-  Смотрите, как молодой Геккерн следит за углом, в котором нахо­дится Натали, а что рядом невеста - забыл.
-  А я слышала, как на разъезде с одного бала Геккерн, подавая руку своей невесте, завидев рядом Пушкина, специально громко, что­бы Пушкин слышал, сказал Катерине Николаевне: «Пойдем, моя за­конная».
-  А я слышала это же в буфете. Набрав фруктов, Жорж говорил: «Это для моей законной». Напирая на последнее слово.
-  Все это - ерничество.
-  Да, конечно, но тем не менее...
А другие с огорчением отмечали, что Пушкин выглядит невменяе­мым, что такое состояние должно привести к трагедии.
Да и как было не выйти из себя?! Жених Жорж Геккерн на виду у всех театрально крутился вокруг Натальи Николаевны. Пушкин уже не мог этого переносить. Когда Жорж танцевал с его женой, у Пушкина вызывало ярость прикосновение этого подонка просто к руке жены, к ее талии.
Он удивлялся самому себе. Он ранее не подозревал, что вообще спо­собен на такую ненависть к человеку.
И было с чего. Пушкин издали поглядывал, как Дантес крутился возле его жены, и вдруг увидел, как Наташа побледнела. Пушкин хоро­шо знал свою жену. Знал и высоко ценил ее удивительную искренность. И теперь он понял, что Дантес сказал сейчас ей какую-то гадость, и она '       замерла, не в силах защититься от удара.442
Этот тип обнаглел, подумал Пушкин, и скорым шагом направился к жене.
Пока он шел к ней сквозь толпу, Дантес уже упорхнул, а Наташа прячась за веер, чуть не плакала.
—  Что? Что он тебе сказал? Я убью его, - пытал Пушкин Наталью Николаевну.
И все увидели в этом его гневе только то, что Пушкин не в себе. Графиня Юлия Петровна Строганова сказала:
—  У Пушкина такой страшный вид, что я, будь его женою, не решилась бы вернуться с ним домой.                                                              \ \
—  Так сестры Гончаровы — рядом. Защитят.
—  Хороша защита, скорее - наоборот. Тут такие страсти кипят, того и гляди, что сестры сами подерутся из-за Жоржа.
—  Уж не знаю, в отместку или нет, но, говорят, Пушкин вовсю уха­живает за свояченицей Александрой, сестрой жены. Она-то, сказыва­ют, давно влюблена в него была, еще до свадьбы младшей сестры. Уж очень, говорят, горевала, что не ее Пушкин выбрал в жены, а Наталью. Ну, Пушкин и не теряется, оценил влюбленность свояченицы.
Так одни жалели Пушкина и Наталью Николаевну, другие рады были позлословить по их адресу и сочувствовали загнанному в угол рев­ностью Пушкина Дантесу.
Только дома Наталья Николаевна рассказала Пушкину о пошлости Дантеса.
—  У нас с Катей один мозольный оператор, так вот он узнал это и говорил мне:
—  Я теперь знаю, что мозоль жены Пушкина прекраснее, чем у моей жены.
Пушкина тоже поразила пошлая солдатская острота.
И это еще более укрепило его в решении любым способом за­щитить честь, не свою, а — жены. Она не просит об этом, но об этом кричит весь ее обиженный вид. Она — слабая женщина, и как бы Карамзины-Мещерские ни судили ее за мягкость характера, она — женщина, прекрасная женщина. И я обязан защитить ее от этого пошляка и мерзавца.
Соллогубу Пушкин говорил:
—  С сыном уже покончено, теперь мне старичка подавайте, этого паршивого сводника. - «Губы его задрожали, глаза налились кровью-Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения», — вспоминал Соллогуб.
Екатерина виделась с женихом у тетушки Загряжской.

Глава 19 «И ПРЕДАЮСЬ МОЕЙ СУДЬБЕ»
Под доглядом толпы. Пушкин - академик. Свадьба Катерины. Наташа уговаривает Пушкина уехать. В мастерской Карла Брюллова. Смертельная тоска Пушкина. Письмо Пушкина Геккерну. Безумие Пушкина. Данзас везет Пушкина к смерти.

444

Последнюю неделю Дантес болел. И вот поправился. Блед­ный, похудевший, с какой-то печалью в глазах, он появился у Карамзиных и сразу вызвал симпатию у женщин.
Сестры Гончаровы обычно бывали вместе, в центре разговоров а теперь Наталья Николаевна, не желая даже слушать своего верткого поклонника и вызывать ревность мужа, вилась возле Пушкина. А он ходил молчаливый и мрачный, в стороне от разговоров. И Наташа чувствовала себя неловко, неприкаянно.
Все заметили эту неловкость совместного присутсвия Пушкиных и Геккерна. А Жорж, занимая женщин веселым разговором, нет-нет да и посылал в сторону Натальи Николаевны свой страстный взгляд. И все видели, что он по-прежнему влюблен в младшую Гончарову, а не в Катерину. И всех забавлял этот импровизированный спектакль, потому, перешептываясь, все веселились, поглядывая на мрачного, уединяющегося Пушкина, который ставит свою жену в неловкое по­ложение.
Пушкин ушел в кабинет и стал играть в шахматы.
Подошел и остановился возле играющих Аркадий Россет.
Пушкин взглянул на него и спросил:
—  Ну что, вы были в гостиной; он уж там, возле моей жены?
Россет был поражен. Пушкин даже не назвал имени Дантеса, уве­ренный, что Россет поймет, о ком идет речь. И Россет понял и соврал, что не видел Дантеса, а все было именно так, как сказал Пушкин.
Раньше Пушкин радовался, когда дети, заигравшись, невзначай врывались, в его кабинет. И он брал их на руки, то одного, то другого, играл с ними, устраивал карусель, катая на своих руках. Теперь дети его тоже нервировали.
Наташа дала распоряжение няням, чтобы не выпускали малышей из детской и занимали их тихими играми.
Она сама из экономии занималась французским, сначала с Ма­шей, а теперь и с Сашкой, и держала немку-гувернантку в одном лице, которая еще и рисованию учила троих детей, уже и Гришку. На всем приходилось экономить.
Пушкин, если был дома, то сидел, запершись в кабинете, никого не пуская, и слышно было, как он бегает из угла в угол. От звонка в прихожей вздрагивал, выбегал к смотровому потайному окошечку И кричал прислуге:
-  Если письмо по городской почте - не принимать! - Однако тут же вырывал конверт из рук слуги и опять запирался в кабинете, что-то там крича по-французски.
Но дома он теперь бывал редко, старался с утра уйти из дома-И каждый раз, когда Пушкин уходил из дома, Наташа ужасно волно­валась и допрашивала куда и зачем.
445
Теперь, одеваясь к выходу, Пушкин сказал, что едет в Академию.
-  Двадцать девятое декабря,  Новый год скоро,  что у них та­кое? - спросила Наталья Николаевна.
-  Вот пригласительный билет прислали на годичный акт Акаде­мии наук. Избрали меня академиком. Зачем зовут? Что я там буду де­лать - сам не знаю. Хотел не идти, но Краевский уговорил. У него би­лета нет, а побывать там хочет, вот вместе и поедем. Надеюсь, пустят его со мной и без билета, сейчас заедет за мной.
Краевский приехал. «Подали двухместную, четвернею на вынос, с форейтором, запряженную карету», и Пушкин с Краевским отправи­лись в Академию.
«Ну, пусть развеется, - думала Наташа. - Там ничего не должно случиться, и, наверное, ученые не такие интриганы, как светская пу­блика, не будут ранить его досужими сплетнями».
-  А знаешь, - смеясь, рассказывал Пушкин жене, вернувшись из Академии, - вел заседание тот самый Дундуков-Корсаков, о котором я написал эпиграмму. Помнишь?
В Академии Наук Заседает князь Дундук. Говорят, не подобает Дундуку такая честь; Отчего ж он заседает? Оттого, что ... есть.
И сидел он такой лучезарный, в ленте, звездах, румяный и дельные вещи говорил, так что я раскаялся, что написал на него эпиграмму. Фамилия у него дундуковая, а сам мужик - неглуп и, кажется, хоро­ший человек. А Греч что отчудил! С поклоном чуть не до земли бро­сился ко мне  и все причитал:
-  Батюшка, Александр Сергеевич, исполать вам! Что за прелесть вы подарили нам! Ваша «Капитанская дочка» чудо как хороша! - Но не обошелся, бестия, без обычных своих ужимок. Говорил «Только за­чем это вы, батюшка, дворовую девку свели в этой повести с гуверне­ром... Ведь книгу-то наши дочери будут читать!»...
Наташа порадовалась настроению мужа: посветлел, подобрел, сар­казма поменьше стало.
Новый, 1837, год встречали в семейном кругу, гостями были толь­ко брат Наташи Иван да тетушка Загряжская. Дети веселились до самозабвения, не замечая, что взрослые, хоть и улыбаются им ласково, чем-то очень озабочены, но старательно прячут озабоченность даже друг от друга.

446
А у Катерины приближалась свадьба. Катерина была православная и желала сохранить свою веру, а молодой Геккерн хотел остаться като­ликом. Венчание и состоялось 10 января сначала в католической церк­ви святой Екатерины, а потом в православном Исаакиевском соборе
На венчании присутствовали граф Григорий Строганов с супру­гой - дядя и тетка Екатерины, они были посажеными отцом и мате­рью невесты, - были также тетушка Загряжская, братья Гончаровы, сестры Александра и Наталья Николаевна. Пушкин сам настоял, что­бы она присутствовала на венчании, а вот на обед он ей не советовал оставаться. Она так и сделала. Сразу после венчания уехала.
Посаженой матерью Геккерна была графиня Нессельроде, а сви­детелями - князь и княгиня Бутера. В часовне княгини Бутера, жены неаполитанского посланника, и состоялось бракосочетание по като­лическому обряду.
Пушкин на церемонии не присутствовал, а Наталья Николаевна сразу после обряда опять уехала. Но были Александра, Иван, Дмитрий Гончаровы, Екатерина Ивановна Загряжская.
Наталья Ивановна прислала дочери благословение. Она не знала о мрачных событиях, предшествовавших сватовству, и радовалась, что ее старшая дочь теперь пристроена и, кажется, лучше младшей. Ста­новится баронессой, отхватила богатого жениха.
Братья, не предупредив Екатерину, ускользнули, не дождавшись окончания торжества, и разъехались. Это очень огорчило Катерину.
Молодожены поселились на Невском проспекте, в помещении гол­ландского посланника.
На следующий день после венчания Геккерны пригласили гостей на завтрак в нидерландское посольство, где была расположена их квартира.
Гости «были ослеплены изяществом квартиры, богатством серебра и той совершенно особой заботливостью, с которой убраны комнаты, предназначенные для Катрин».
Все зорко наблюдали за новобрачными и старшим Геккерном. Они излучали счастье. Геккерн-отец смотрел на невестку с обожанием, старался предупредить все ее желания. Жорж весь растворялся в ней.
-  Неужели притворство может быть таким искусным? - вопроша­ли друг друга одни.
-  Может! Если учесть еще и то, что госпожа Пушкина отсутствует на торжестве. И ее отсутствие подтверждает, что это — комедия.
-  Нельзя так искусно притворяться, - вторили другие. — Что-то мы просмотрели в этой истории. Может быть, летом, когда Пушки­ной не было она после родов несколько месяцев не показывалась на публике, - так, может,   летом, когда Дантес все время крутился во­круг девиц Гончаровых, и произошло что-то, что мы не приметили.
447
К.атерина-то давно неравнодушна к Жоржу. Но, видно, летом, когда рядом не было Натали, она и сумела приворожить Дантеса.
-  Уж не знаю, искренняя ли любовь у Жоржа, но о приданом не­весты Геккерн, наверное, не без помощи приемного батюшки поза­ботился. Из-за больного отца невесты выделить часть ее наследства невозможно, так он добился того, что Катерине будут выплачивать определенную сумму ежемесячно. И старший брат ее Дмитрий, являюшийся опекуном имения, привез жениху не только официальное согласие родителей Катерины, но и обещание выплачивать ежегодно сестре по 5000 рублей ассигнациями, а десять тысяч рублей тут же вы­ложил на приданое невесте.
Пушкина и это разозлило. Наталье Николаевне он сам делал при­даное и ничего от ее родных так и не получил. И постоянное пособие, получаемое Наташей от старшего брата, в четыре раза меньше полу­чаемого сестрами.
Потом в честь молодоженов устроил обед родственник Гончаровых граф Строганов. Он с удовольствием приветствовал барона Геккерна, радовался за племянницу:
— Нашла себе достойного жениха, не то что красавица Наталья, вы­шедшая за обезьяну. — Он недолюбливал Пушкина и не раз участво­вал в кознях против него, хотя вроде был в приятельских отношениях.
Свадебный обед у Строгановых «был с отличными винами», отме­чали присутствующие. Старший Строганов был посаженым отцом.
Пушкин пришел к Строгановым, не зная, что обед этот в честь мо­лодоженов, думал, что обычный родственный, на которых он неодно­кратно бывал. А Строгановы с Геккернами так и задумали, надеясь помирить враждующие стороны.
Пушкин же, когда это попробовали сделать, сведя его с Жоржем Геккерном, сразу ушел.
Катерина Гончарова, теперь баронесса Геккерн, была счастлива и писала родным: «...говорить о моем счастье смешно, так как, будучи замужем всего неделю, было бы странно, если бы это было иначе, и все-таки я только одной милости могу просить у неба - быть всегда такой счастливой, как теперь. Но я признаюсь откровенно, что это счастье меня пугает, оно не может долго длиться, я это чувствую, оно слишком велико для меня, которая о нем не знала иначе, как понаслышке, и эта мысль - единственное, что отравляет мою теперешнюю жизнь, потому что мой муж — ангел, и Геккерн так добр ко мне, что я не знаю, как им Оплатить за всю ту любовь и нежность, что они оба проявляют ко мне. Сейчас, конечно, я самая счастливая женщина в мире».
Во все время сватовства Пушкин был по-прежнему с Катериной Гончаровой добр, шутлив. Но квартира Пушкиных была закрыта для Жоржа Геккерна. Даже когда он, жених, по традиции приехал покло-448
ниться к родственникам невесты, его не впустили и не захотели даже разговаривать.
Геккернам было запрещено ездить к Пушкиным. А одну молодую жену Дантес к Пушкиным не отпускал. И Екатерина с Наташей виде­лись только у тетушки Загряжской и в свете.
Александра же навещала старшую сестру у Геккернов.
-  Я бываю там, — говорила она Наташе, — не без довольно тягост­ного чувства. Я знаю, что это неприятно тебе и Пушкину. И отноше­ния мои к Геккернам не из близких.
Александра видела, что Катерина, хоть и говорит, что счастлива, прячет печаль в глазах.
Хотя дело с дуэлью вроде бы удалось уладить, Пушкин был мрачен, нервен, вспыльчив, раздражался по пустякам.
Наташа радовалась, когда заходил Плетнев. Ей казалось, что имен­но он по-настоящему предан Пушкину. И она не беспокоилась, когда Пушкин уходил гулять с Плетневым.
-  Ты должен написать записки о своей жизни, - говорил ему Пуш­кин на прогулке, когда они проходили по Обухову мосту.- В тебе есть редкое в наше время качество — благоволения ко всем. Я даже завидую тебе в этом. Как ты думаешь, вся наша жизнь идет по Божьему про­мыслу? Или мы можем сами что-то сделать?
-  Думаю, что все в руках Божьих. В том числе и наши поступ­ки.  Это нам только кажется, что мы сами это делаем. На самом деле все - Божий промысел.
-   Вот и я так думаю. Последнее время мне все кажется, что кто-то настойчиво толкает меня на поступки, которые мне не совсем хочется совершать, - он помолчал, а потом продолжил:
-  А я все-таки делаю это, что мне не совсем хочется делать.
-  О чем это вы? - почему-то встревожился Плетнев. Но Пушкин не ответил, а продолжал уже о другом:
-  Знаешь, очень многое в моей жизни совершалось в день Возне­сения, да еще венчание в день Вознесения и в церкви Большого Воз­несения. Значит есть какая-то таинственная связь моей жизни с этим великим днем духовного торжества. И все это произошло недаром. Вот я и мечтаю воздвигнуть со временем в Михайловском церковь во имя Вознесения Господня.
В начале января в Петербург приехала Евпраксия Осипова, теперь баронесса Вревская, с мужем, бывшее тригорское увлечение Пушки­на. Пушкин, как только узнал о ее приезде, стал чуть ли не ежедневно к ней ездить.
Разговаривая с Евпраксией, он переселялся душой в то давнее, ка­завшееся теперь таким счастливым, время. А ведь он находился тогда в
449
ссылке, и ссылка очень тяготила его, даже до отчаянья порой дово­дила.
Теперь он находился в гораздо более сложной изоляции.
Вревская приехала с мужем и остановилась у своего брата Степана. И Пушкин вместе с ними часами вспоминал свою юность, Михайлов-
ское...
-  Михайловское погибает без ухода, в него нужны вложения, хотя бы дом довести до такого состояния, чтобы в нем можно было жить зимой. А пока я мечтаю приехать туда всей семьей, с детьми, хотя бы летом.
Сначала Пушкин не говорил жене, что чуть ли не ежедневно быва­ет у бывшей своей симпатии. Но она узнала от других, где он бывает, и с обидой выговорила ему.
Пушкин покаялся, сказал, что встречи их проходят только при муже и не носят и оттенка интимности.
-  Мы просто разговаривали.
Но Пушкин не сказал жене, что говорит с Евпраксией о своей беде, о подметных письмах. И очень расстроился, когда узнал, что и в про­винции о них уже знают и судачат.
-  Вот этого я и опасался, - грустно говорил Пушкин, - плохие ве­сти разносятся быстрее хороших. Опозорили меня на всю Россию.
Он просил у бывшей подруги совета, как быть, что делать. Он ей всецело доверял, не боялся предстать перед Евпраксией слабым, по­давленным, она не подумает о нем плохо. Ее мнение о нем останется прежним, несмотря на хулу. Тут можно было расслабиться немного, и это было очень важно для него, а то он уже два месяца был, как туго натянутая струна, которая вот-вот лопнет. И было необходимо хоть на немного ее ослабить.
И Наташа напрасно ревновала его. С любимой женщиной, с же­ной, женой-красавицей, он не мог расслабиться. Как ни бывали они откровенны друг с другом, он всегда помнил, что ему надо удержать эту божественную женщину возле себя, поэтому всегда надо быть на­чеку, достойно перед ней выглядеть. Сейчас же, в такой горячей обста­новке, это стало особенно важно.
А душевная тоска, невыносимая, она тяжелее физической, душила его. Жизнь потеряла всякий смысл.
Казалось, что ничто больше в жизни его не интересует и не может заинтересовать. Писать не хотелось: для кого и для чего?
От жены хотелось спрятаться.
Дети! Он понимал, что обрекает их на нищету, что он - несостояв­шийся отец. Потому и их видеть не хотелось, а хотелось плакать, глядя На их непосредственные милые мордашки.450
И он бежал из дома. Каждый день, с раннего утра. Куда угодно лишь бы скрыться от участливой и ласковой заботы Наташи, чтобы не видеть детей.
Непримиримость Пушкина после того, как казалось внешне, бла­гополучного разрешения событий не понимали даже его друзья.
-  Это уже - каприз! Люди к нему с примирением, а он - в амби­ции!
А враги старались нарочно свести враждующие стороны вместе Приглашали на вечер обе пары и усаживали их поближе друг к другу. Им забавно было понаблюдать за развитием событий.
В этот вечер они оба были дома, никуда не поехали, и Пушкин ни­куда не умчался.
-  Саша, можно к тебе? - зашла к нему Наталья Николаевна.
-  Заходи, радость моя, я бездельничаю. Ничего у меня не идет, ко всему потерял интерес.
Он сидел на стуле, не за столом, и было видно, что погружен в раз­думья.
Наталья Николаевна опустилась на медвежью шкуру на полу у ног мужа, положила голову ему на колени:
-  Давай уедем куда-нибудь на время, — сказала она. Ее вещее серд­це говорило, что все это добром не кончится, что натянутая струна пушкинского напряжения лопнет. И что-то будет?!
Только Пушкин теперь чувствовал, что бежать придется от самого себя, а значит, далеко не убежишь.
Смертельная ставка! Но он всю жизнь был игрок. Карточная игра горячила в нем застывающую кровь, возвращала к жизни, вне зависи­мости оттого, выигрыш был или проигрыш.
И теперь он ставил на кон жизнь. И считал ставку беспроигрыш­ной. Даже если Дантес убьет его, он получит то, чего последние меся­цы так хочет, - смерть. А если он убьет Дантеса, то покончит с ужас­ной интригой, от которой очень устал, освободит свою Мадонну от пошлости Геккернов. А главное, император вынужден будет сослать его в тьму-таракань, и это будет подлинным счастьем. Тогда и работа пойдет, и с долгами можно будет начать рассчитываться.
Наташа тоже, по его расчетам, выиграет в любом случае. Даже по­сле смерти его она не пропадет. Пушкин был уверен, что император­ская чета не оставит Наташу в беде, они так привязались к ней.
А сам он просто не видит выхода из капкана, в который загнали его долги. Он по-прежнему любит Наташу, значит, семья будет ра­сти и будут расти долги. Литературных заработков, которых хватало ему одному на жизнь, никогда не будет хватать на большую семью» на жизнь в столице. А выбраться из столицы ему не даст император.

451
Он знал, что тоска, овладевшая им, не от­пустит его ни здесь, ни в Михайловском, ни в Болдино... Там будет еще хуже. Здесь он пытался развеять ее, или хотя бы приглу­шить, в компаниях друзей, в разговорах и спорах.
-  Ну куда, душа моя, мы сейчас, зимой, можем уехать   с   оравой   детей? С крохотулей      Ташкой? Она вон все болеет.
-   Дети чувствуют на­пряжение взрослых.                /
На следующий день Пушкин пошел в книж­ную лавку. Он всегда лю­бил рыться в книгах,  и
ему всегда хотелось чуть ли не всю лавку книг унести домой. Он и сей­час порылся в книгах, но почувствовал, что и книг читать ему теперь не хочется.
То, за чем пришел в лавку, Пушкин не нашел и подозвал про­давца.
-  О дуэлях у вас что-нибудь есть?
-  Что именно вас интересует? Сочинения или же сами дуэли?
-  Сами дуэли, правила проведения дуэлей.
Торговец был в курсе конфликта Пушкина с Геккернами и спросил участливо:
-  Позвольте полюбопытствовать, Александр Сергеевич, для себя интересуетесь? Или для работы над сочинениями?
-  Для себя.....для себя...
-  Жаль. Не надо бы этого. Поберечь себя надо. Стоит ли того какой-то иностранный офицеришка. Вы цены себе не знаете.
-  И вы в курсе?
-  Да, слышал...
На Пушкина то, что и книготорговец все знает, подействовало больше всего. Все все знают. Все треплют его имя и имя его жены.
25 января Пушкин с Жуковским отправились в мастерскую Карла Брюллова. Брюллов обрадовался их приходу, сразу достал портфель и  альбом  с новыми рисунками.
Акварели были чудесные, и Пушкин с другом восхищались ими.452
Только что законченный рисунок назывался «Съезд на бал к ав­стрийскому посланнику в Смирне». Рисунок был удивительно забав­ным. Смирнский полицмейстер спал на подушке посреди улицы. За ним виднелся лис, который, опершись локтями в подбородок, болтал босыми ногами. Он был тощ, а полицмейстер толст, все выглядели очень комично, и Пушкин, рассматривая рисунок, хохотал, как ребе­нок. Он стал просить Брюллова подарить ему этот рисунок. Но оказа­лось, что рисунок уже куплен княгиней Салтыковой.
Пушкин встал перед художником на колени, стал умолять Брюл­лова:
—  Отдай, голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня; отдай мне этот.
Брюллов обещал нарисовать другой. И пригласил Пушкина прий­ти к нему через день.
А вечером 25 января Пушкин с женой поехали к Вяземским. Даже Вяземский, старый друг, один из лучших друзей Пушкина, не хотел понимать или не замечал, в какую душевную западню попал его млад­ший друг. И не отказывал от дома Дантесу. Так что на вечере у Вязем­ского опять встретились две четы: Пушкины и молодые Геккерны.
Сестры Гончаровы были все вместе, участвовали в общих разгово­рах. И Пушкин был весел.
Разговаривая с Верой Федоровной Вяземской, Пушкин, смотря на Жоржа Геккерна, сказал:
—  Что меня забавляет, так это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что его ожидает по возвращении домой.
-  Что же именно? - настороженно спросила Вера Федоровна. - Вы ему написали?
Пушкин утвердительно кивнул.
-  Его отцу? Пушкин опять кивнул.
-  И письмо уже отослано? Пушкин опять кивнул.
—  Сегодня?
Пушкин потер руки и снова согласно кивнул.
-  Неужели вы думаете об этом? - тревожно спросила Вера Федо­ровна.
Пушкин вскочил и нервно зашептал:
—  Разве вы принимали меня за труса? Я вам уже сказал, что с мо­лодым человеком мое дело окончено, но с отцом - дело другое. Я вас предупредил, что мое мщение заставит заговорить свет.
Пушкин отошел, не желая продолжать разговор, потому что видел, что Вяземская не одобряет его поведение. И это очень обидело его. Даже лучшие друзья перестали понимать его.
453
Когда все стали расходиться, Вера Федоровна задержала Виелыорского и рассказала ему о разговоре с Пушкиным.
-  Надо что-то сделать, нельзя допускать этой дуэли, - сказал Виельгорский и позвал уходящего Перовского.
Вера Федоровна умоляла их не уходить, дождаться ее мужа — он был в отлучке — и вместе что-то придумать.
Они сидели у Вяземских почти до утра, но Петр Петрович Вязем­ский так и не появился.
-  Скорее всего, он у Карамзиных и сидит там обычно до утра, ухо­дя последним, — говорила Вера Федоровна.
А письмо Пушкина барону Геккерну уже было отправлено. И На­талья Николаевна не знала об этом.
На следующий день Пушкины поехали в театр. Там снова были мо­лодые Геккерны и все знакомые, их и Пушкиных.
Пушкин опять остро почувствовал, что просто не в силах видеть Геккернов. Подумал: «Таша права, что, возможно, отъезд что-нибудь изменил бы. Только куда ехать без денег зимой? И кредитороы не от­пустят. И, скорее всего, отъезд ничего не изменит.Надо кончать со всем этим, — подумал он. — Завтра же».
Он увидел баронессу Евпраксию Вревскую.
-  Я - сейчас, - сказал жене, оставив ее в ложе с Александрой, и пошел к приятельнице.
Наталья Николаевна проследила за ним взглядом. Сказала сестре:
-  К баронессе своей пошел.
-  Не сердись, Таша, они старые приятели, к тому же она скоро уез­жает. Она тебе не соперница.
-  Меня огорчает то, что ему теперь со всеми лучше, чем со мной. Словно я - прочитанная книга, и он рвется читать другие...
-  Пушкин, - говорила Вревская, - ты  совсем плох. Ты же силь­ный, ты же — большой умница, возьми себя в руки. Плюнь ты на эти Досужие сплетни, отойди на время от света. Засядь за работу.
-  Вот и жена говорит: «Уедем!»
-  Умница твоя красавица. Самое хорошее сейчас было бы - уе­хать...
Пушкин перебил ее:
-  Куда ехать в январе с маленькими детьми? Михайловское для зимнего проживания вообще не приспособлено. Болдино для такой семьи тоже не годится... И денег нет, Евпраксиюшка, я весь в долгах и Просвета нет. Я буду стреляться.
-  Александр Сергеевич, подумайте о детях! Они так еще малы.
~ Я ничего больше не могу сделать для них. Император, которому Известно мое дело, обещал взять их под свое покровительство, - сказал раздраженно Пушкин и отошел.

454
«Бедная Натали», - подумала Вревская.
Пушкин давно уже написал письмо Геккерну. Оскорбительное, зовущее к дуэли. Кое-кому уже читал из него отрывки. И те видели, что отсылка письма обязательно приведет к дуэли, советовали Пушкину остановиться.
Но он уже закусил удила. Его уже было не остановить. Он уже целе­направленно вел себя к концу. Он потерял смысл жизни.
Он собрался публично оскорбить Дантеса, чтобы тот уже не смог как в первый раз, отказаться от дуэли. Но друзья, с которыми он поде­лился своими планами, желая избежать дуэли, предупредили Дантеса.
На бал к Салтыкову на Малой Морской, где Пушкин и собирался осуществить свой план, Дантес просто не явился. И тогда на следую­щий день Пушкин отослал давно заготовленное письмо.
«Господин барон!
Позвольте мне подвести итог всему, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту нужным. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне крайне неприятен, пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма. Я увидел, что минута настала, и воспользо­вался этим. Вы знаете остальное: я заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что жена моя, удивленная такою трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха; душевное движение, которое в ней, мо­жет быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самом заслуженном.
Я принужден сознаться, Господин барон, что ваша собственная роль была не особенно приличной. Вы, представитель коронованной главы, — вы отечески служили сводником вашему сыну. По-видимому, всем его поведе­нием (довольно, впрочем, неловким) руководили вы. Вы, вероятно, внуша­ли ему нелепости, которые он высказывал, и глупости, которые он брался излагать письменно. Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожден­ного или так называемого сына; и когда больной сифилисом, он оставал­ся дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы ей бормотали: «возвратите мне моего сына/» Вы хорошо понимаете, Господин барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы мое семейство имело ма­лейшее сношение с вашим. Под таким условием я согласился не давать хода этому грязному делу и не опозорить вас в глазах нашего и вашего двора, к чему я имел возможность и что намеревался сделать. Я не же­лаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши родительские увещания-Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего гнусного поведения осме­лился разговаривать с моей женой и еще того менее — обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею самоотвержение
455 
и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шало­пай. Я вынужден обратиться к вам с просьбой положить конец всем этим проделкам, если вы хотите избежать но­вого скандала, перед которым я, поверьте мне, не останов­люсь
Имею честь быть. Госпо­дин барон,
Ваш покорный и послушный слуга Александр Пушкин».
Письмо было написано по-французски и отослано 26 января 1837 года.
Геккерн был на обеде у Строганова, когда ему вру­чили письмо Пушкина. Он опешил.
-  Все напрасно, все на­прасно, - шептал он. - Пуш­кин — безумец.
Он не знал, что делать. Простить такое оскорбление или игнори­ровать - невозможно. Сам он драться с Пушкиным не мог, как дипло­мат, представитель другой страны. Значит, драться придется Жоржу. Он только обрел сына, наследника и вот...
Геккерн пошел к Строганову за советом.
-  Простить такое невозможно, - как в гипнозе бубнил он, - но общественное звание, которым королю было угодно меня облечь, препятствует этому.
Строганов, прочитав письмо, просто сказал:
-  Пусть ваш сын вызовет Пушкина на дуэль.
-  Но как?! - воскликнул Геккерн, - мы с таким трудом уладили Дело и теперь все-таки дуэль?
-  Иного выхода нет, чтобы не потерять честь. И надо призвать к порядку этого сумасшедшего Пушкина. Захватил красавицу, а содер­жать и удержать не может, не по Ваньке шапка. И всех терроризирует своей ревностью.
-  Но он может убить Жоржа.
-  Будем надеяться, что не убъет. Жорж - боевой офицер, а Пуш­кин никогда не служил...
-  А если? И ваша племянница останется вдовой...456
-  При любом исходе одна из моих племянниц останется вдовой Так тому, значит, и быть. Лучше бы вдовой осталась Таша. Эта и с детьми во вдовах долго не засидится.
Геккерн уже вечером прислал своего секунданта — д'Аршиака. Наташа столкнулась с д'Аршиаком у дверей кабинета мужа и ужас­но испугалась:
-  Вы? Что - опять дуэль? - спросила она.
-  Нет, нет, Ташенька. Никакой дуэли, мы еще не завершили до конца прошлые дела!— прокричал Пушкин, распахнув дверь кабинета и втаскивая д'Аршиака в кабинет.
Наташа поверила. Возможно, ей хотелось верить. К тому же, как ей казалось, Пушкин ей не врал. И ответ его был вполне логичным. Тем более, что д'Аршиак очень скоро ушел.
Он попытался выяснить у Пушкина причины дуэли, все же было улажено.
-  Есть двоякого рода рогоносцы, — объяснял Пушкин. — Одни носят рога на самом деле, те знают отлично, как им быть. Положение других, ставших рогоносцами по милости публики, затруднительнее, я принадлежу к последним.
Пушкин готовил себя к худшему. Надо было позаботится о семье, хотя бы на первое время. И он опять отправился к Шишкову, который всегда его выручал, продлевал сроки возврата долга и снова ссужал, хотя долги росли. Попросил у Шишкова опять же в счет Наташиных шалей, жемчуга и серебра еще денег. Шишков поворчал, но дал Пуш­кину еще 2200 рублей.
Стреляться договорились 27 января за Черной речкой, возле Ко­мендантской дачи. Знакомые места. Там, где они снимали летом дачу.
Секунданта у Пушкина еще не было. Его еще надо было найти. Он обещал д'Аршиаку вскорости прислать его.
Пушкин искал секунданта среди иностранцев, ибо не хотелось под­водить соотечественников. Дуэли были запрещены.
Каждое утро к Пушкину заходил Александр Тургенев, который не­давно вернулся из Европы.Они подолгу беседовали в кабинете.
Наташа слышала через дверь, разделяющую ее спальню и кабинет мужа, как они обсуждают статьи для очередного номера «Современ­ника». И это успокаивало ее.
Последний день перед дуэлью Пушкин почти весь день провел У Евпраксии Вревской. Он не мог находиться дома. Наташа чувствова­ла, что он не в духе, что с ним что-то творится. Он не мог сказать ей правду о готовящейся дуэли, она не допустила бы ее. И Пушкин прятался от жены.
457 
Пушкин видел, что она начала его ревновать к Вревской. «Но пусть лучше ревнует, чем узнает правду», - решил он.
А с Евпраксией он мог говорить о предстоящей дуэли, о смысле жизни, о том, стоит ли ему вообще дальше жить...
Наташа запретила лакею принимать при отсутствии хозяев какие-либо письма и записки. И лакеи перешептывались: барина дома нет, и с барином вообще творится невообразимое. Если он дома, то свищет несколько часов сряду, кусает ногти и бегает по комнатам. Но чаще - то приедет, то уедет, загонял несколько парных месячных
извозчиков...
Накануне дуэли, вечером на рауте у графини Разумовской, куда он тоже отправился один, Пушкину явно нездоровилось. Его лихоради­ло, и он то и дело бегал в умывальную и мочил себе голову холодной
водой.
Однако на публике был очень веселый, танцевал, шутил, а Турге­нева пригласил к себе в гости на следующий день, да еще на час, кото­рый будет уже после дуэли.
Игрок был Пушкин. И не только в карты игрок. Когда Пушкин долго говорил с д'Аршиаком, жена Вяземского Вера Федоровна обра­тила на это внимание своего мужа:
—  Тут что-то замышляется.
Вяземский направился к Пушкину, но он тут же разошелся с д'Аршиаком и направился навстречу другу.
—  Что ты опять затеваешь? - спросил Вяземский, кивая в сторону удаляющегоя Д, Аршиака.
—  Да так, кое о чем поговорили.
А Пушкин искал на этом балу секунданта. Обратился к советнику английского посольства Магенису. Тот поинтересовался, из-за чего Дуэль. Пушкин попробовал отговориться, не хочется, мол, распро­страняться по этому поводу.
И Магенис отказался быть секундантом.
Так и вернулся Пушкин домой ни с чем, не найдя секунданта.
Наташа не спала, когда Пушкин поздно вернулся домой от Разу­мовских. Однако вида не показала, лежала тихо и быстро уснула, как только муж вернулся.
Утром она проснулась сразу, как только Пушкин проснулся,он спал в кабинете на диване. Вместе они попили чаю. Пушкин был сдержан, но шутил.
Наташа радовалась, может, мрачность уходит, может, оживет он...458
После чая он сказал:
—  Я поработаю, — и ушел в кабинет. Наташа слышала, как он шуршал бумагой.
«Пишет, значит, - думала она. - Детей надо отвезти к Мещерской-она давно просит, и чтобы не мешать ему».
И она велела няням собирать детей.
Прибежал от кого-то посыльный с запиской для Пушкина.
Наташа спросила у него, от кого. Тот не ответил.
Пушкин тоже не сказал от кого, а взяв записку, скрылся в кабине­те. Что-то писал и отдал записку посыльному.
Видя встревоженный взгляд жены, Пушкин обнял ее, нежно по­целовал и сказал:
—  Ну полно, прелесть моя, все в порядке. Ты куда-то собираешься с детьми?
—  Да, Катерина Мещерская давно просит привезти к ней детей.
—  Ну, вот и замечательно. Занимайся своими делами, а я займусь своими. Вечером встретимся и расскажем другу другу, как мы со свои­ми делами справились. Жди меня к обеду. Я сейчас кое-что еще напи­шу и тоже - вон из дома.
Записку Пушкин получил от д'Аршиака. Тот требовал к себе се­кунданта Пушкина, чтобы обсудить дуэльные дела. А секунданта у Пушкина еще не было, хотя наступил уже день дуэли. И Пушкин написал д'Аршиаку: «Я не имею никакого желания вмешивать празд­ный петербургский люд в мои семейные дела; поэтому я решительно отказываюсь от разговоров между секундантами. Я приведу своего только на место поединка. Так как г. Геккерн меня вызывает, и оби­женным является он, то он может сам выбрать мне секунданта, если увидит в том надобность: я заранее принимаю его, если бы даже это был его егерь...»
Приближался час дуэли, а секунданта у Пушкина все не было. Пушкин нанял сани и поехал к Россету. Но Россета дома не оказалось. Пушкин был в растерянности. И вдруг, проезжая по Пантелеймоновской улице, он увидел Данзаса.
Подполковник Данзас - замечательный офицер, весельчак, ли­цейский товарищ Пушкина. Они не раз вместе острили и каламбури­ли в салонах.
Пушкину очень не хотелось сейчас подводить давнего лицейского товарища. Но Данзас был таким человеком, который ни за что не от­кажет Пушкину, даже если это грозит ему смертью.
И Пушкин остановил сани, окликнул Данзаса, сказал:
— Я ехал к тебе. Поедем во французское посольство, где ты будешь свидетелем одного разговора.

459 
Данзас охотно сел к Пушкину в сани, ни о чем не спрашивая. До­рогой болтали о чем попало, и Данзас даже не предвидел, для чего Пушкин везет его во французское посольство. А при посольстве жил д'Аршиак.
Там Пушкин  поведал суть дела обоим и вдруг сказал:
-  Вот мой секундант, - указал на Данзаса и добавил,
-  Согласны вы?
Что мог ответить Данзас, который почитал Пушкина и считал себя его другом. Он согласился.
Был январский день. Мороз градусов пятнадцать, но сильный ве­тер сводил его на все двадцать. Ветер бросал в лицо колючий снег. Наталья Николаевна с детьми возвращалась домой от Мещерской. На Дворцовой площади, продуваемой вдоль и поперек, ветер особен­но свирепствовал.
-   Мамочка, снег колется больно, - ныла Маша. Сашка смеялся:
-   Неженка ты - Машка
-  Еще немного, дети, и мы - дома. Потерпите, пожалуйста. Ма­шенька, подними воротник, закрой щечки, и снег не будет цара­паться.
-  Хорошо, мамочка. Только поскорее бы домой приехать. Наталья Николаевна тоже уткнулась лицом в меховой воротник, от­вернулась от ветра.
А в это время, в этот самый момент, совсем рядом, навстречу им еха­ли Пушкин с Данзасом. Ехали на дуэль. Пушкин сидел в задумчивости и ничего кругом не видел.
А Данзас так и рыскал глазами, стараясь взглядом поймать кого-то знакомого, кто сумел бы остановить дуэль.
-  Господи, помоги! - молился он. - Помоги остановить это убий­ство! - Открыто он не мог этого сделать. Он был предан Пушкину со­вершенно. И если Пушкин хотел дуэли, то надо было беспрекословно везти его на дуэль. Но душа Данзаса кричала: «Не надо этого делать, невозможно допустить, чтобы Пушкин стрелялся! Пушкин явно ищет смерти, и именно он поэтому будет убит».
И Данзас увидел карету Натальи Николаевны с детьми и воспрянул надеждой, весь потянулся в ее сторону...
Но кареты разминулись в нескольких шагах. Наталья Николаевна сидела, отвернувшись от ветра, и не увидела мужа с Данзасом.
Закричать бы сейчас: «Наталья Николаевна!» И ничего бы не слу­чилось. И Пушкин остался бы жив.
Но Данзас не закричал. Он знал, что Пушкин осудил бы его за это, очень бы осудил. И Данзас не закричал.460
И Наталья Николаевна проехала домой ждать мужа к обеду. А Данзас повез Пушкина дальше — к смерти.
Он потом всю оставшуюся жизнь будет корить себя за это. За то что не окликнул Наталью Николаевну. За то, что не окликнул Голи­цына, которого они скоро встретили и даже перекинулись с ним малозначищими для этой минуты словами.
Он не окликнул, он не позвал на помощь, он не отговорил Пуш­кина.
Он продолжал везти его к смерти...

Глава 20 САМОУБИЙСТВЕННАЯ ДУЭЛЬ
Пушкина привезли. Три отчаянных дня. Царь берет опеку над семьей. Отчаяние Наташи. Пушкин исповедуется и всех прощает. Друзья горюют рядом. Толпы народа на Мойке. Полицейские в доме. Жуткие муки умирающего. Тайное отпе­вание в Конюшенной церкви. Похороны под Псковом. Отъезд семейства в Полотняный Завод.

Погибельное счастье. Глава 20 (окончание)

462
Пушкины обедали обычно в восемнадцать часов. Часы про­били восемнадцать, а Пушкина не было. Александра спро­сила у Наташи:
-  Пушкин будет? Ждать его?
-  Он обещал вернуться к обеду, — сказала Наташа и заплакала.
-  Что ты, Таша?! Вы поссорились?
-  Нет, мы совсем не ссорились. Но у меня ужасная тоска, сердце бо­лит. Он сам не свой, я боюсь чего-то страшного.
Но вот зашумела карета, въехала с набережной в арку. Наташа кину­лась к окошку в каморке, отстранила лакея и, увидев, что это не Пуш­кин, бросила лакею:
-  Никого не принимать. Скажи, что хозяйке нездоровится. - А сама ушла в гостиную, старательно вспоминая, где она видела эту карету.
-  Вспомнила! - вскрикнула она, бросаясь к сестре.
-  Что, что, Таша?!- всполошилась Азя, видя, как испугана сестра.
-  Это карета Геккерна. Он обнаглел, является когда вздумается... Она не успела договорить и испуганно уставилась на входную дверь.
Там вдруг стало шумно, и незнакомые, явно мужские, шаги приближа­лись к гостиной. Сестры торопливо спрятались за ширмами в спальне, думая, что этот наглый старший Геккерн, не послушав лакея, рвется прямо в гостиную, и надеясь, что уж в спальню-то он не посмеет...
Но дверь в гостиную шумно распахнулась, и вошел не Геккерн, а Данзас, прямо в заснеженной шинели:
-  Наталья Николаевна, Пушкин... Сестры торопливо вышли из-за ширмы.
По взволнованному лицу Данзаса, по тому, что этот один из лучших друзей Пушкина, деликатнейший Данзас, ворвался в гостиную без до­клада, Наташа сразу поняла, что с Пушкиным что-то случилось и слу­чилось ужасное...
-  Пушкин стрелялся с Дантесом, ранен... легко...
Наташа поняла, что совсем не легко Пушкин ранен, иначе бы Дан­зас не врывался так. И, чувствуя, что теряет силы, она хотела присесть на диван, двинулась к нему...
-  Куда, куда нести Александра? - торопливо спрашивал Данзас, устремляясь за ней.
-  В кабинет, в кабинет, — коротко скомандовала Азя. А Никита уже вносил на руках Пушкина в переднюю.
-  Что, тяжело тебе нести меня? - спрашивал его Пушкин, а завидев выскочившую Александру, начал успокаивать ее:
-  Ничего, ничего, пустяковая рана, иди к Таше, успокой ее.   Она дома?
И тут он увидел жену, вышедшую в прихожую, бледную, с ужасом смотрящую на него. Пушкин увидел, что она хочет что-то сказать ему и не может, делая судорожные движения губами...
463 
«Бедная моя девочка! - подумал Пушкин. - Что же теперь с тобой будет?!» - А вслух сказал:
_ Как я счастлив, Ташенька, что я - дома. Дорога была так мучи­тельна. Но вот я - дома! И ты возле меня! Будь покойна! Ты не винова­та, я знаю, что ты не виновата...
Никита понес Пушкина в кабинет, а Наташа стала падать.
Александра едва успела подхватить сестру и вместе со слугами по­ложила ее на кушетку.
Когда Наталью Николаевну привели в чувство, она моментально вспомнила, что случилось, начала вставать, чтобы бежать к мужу, но се­стра не дала ей это сделать.
-  К нему нельзя, Таша. Его переодевают, и он сам просил, чтобы к нему никого не пускали.
-  Но как же, Азя?! Как он? Что за рана?
-  Я сама еще, Таша, толком не знаю, меня тоже не пускают, и я за­нималась тобою.
-  За доктором послали?
-  Послали, Таша. Дорогая, ты должна держаться, чтобы не трево­жить Пушкина, ему и так сейчас тяжело. Это же очень больно. Дер­жись!
-  Куда Саша ранен?
-  Не знаю. Вот доктор придет и все объяснит. А ты полежи.
-  Азя, почему Пушкина привезли в карете Геккерна?
-  Данзас сказал, что Дантес легко ранен сквозной раной в руку. А старый Геккерн послал за ним карету на случай тяжелого ранения. Но у Пушкина рана оказалась серьезнее, он уже и сидеть не мог, поэто­му было решено везти его в карете старшего Геккерна.
Приехал Спасский. Чтобы осмотреть Пушкина, его надо было раз­деть.
Еще несколько дней назад Пушкин, явившись к Далю в новом сюр­туке, говорил, смеясь:
-  Эту выползину я теперь не скоро сброшу.
Выползиною называлась кожа, которую сбрасывают с себя змеи. Пушкин надеялся, что этого сюртука ему хватит надолго.
Действительно, хватило до смерти. Сейчас сюртук разрезали на ра­неном Пушкине, чтобы меньше тревожить рану.
Спасский осмотрел Пушкина и понял, что рана смертельная. Одна­ко не сказал об этом ни Пушкину, ни Наталье Николаевне.
-  Подождем Арендта,  я  уже  послал  за ним,  - говорил Спас­ский, — вместе и поставим диагноз.
Шумно ворвалась в кабинет Катерина Ивановна Загряжская:
-  Александр Сергеевич, как же вас угораздило?! Что же теперь с
 Ташей будет, миленький?!

464
-  Виноват, Катерина Ивановна, виноват, только о них и думаю одни они меня на этом свете держат.
Вошел Арендт, и Загряжская удалилась.
. Николай Федорович Арендт прошел Отечественную войну 1812 года делал там множество операций по огнестрельным ранам, «показал себя специалистом высокой квалификации», считался крупным врачом-практиком, успешно пролечил самого императора, за что и был назна­чен лейб-медиком, и теперь всюду сопровождал Николая.
У столичной знати он был нарасхват.
Пушкин давно был знаком с Арендтом, не раз прибегал к его услу­гам и верил ему безоговорочно.
-  Рад видеть вас, милейший Николай Федорович, - превозмогая боль, улыбался Пушкин Арендту.
-  И я был бы рад, если бы вы были не в таком положении... Арендт медленно и очень внимательно осматривал раненого. Он
чувствовал, что пуля уже погуляла в теле Пушкина, «миновала жизнен­но важные органы, пройдя ниже почки и позади петель кишечника», за­тем она, скорее всего, ударилась «о крыло правой подвздошной кости» изнутри, «скользнула по его вогнутой поверхности, отщепляя острые мелкие осколки, и, раздробив крестец, прочно засела в нем».
Пули тогда извлекались с помощью зонда. Тут этот метод был невоз­можен из-за путаного пути пули. Рентгеновские лучи еще не были изо­бретены, и ни один врач при таком ранении не мог бы сказать точно, где сейчас находится пуля, а значит, и операция будет напрасна и даже может ухудшить положение, потому что раненый уже потерял много крови, а операция еще увеличила бы потерю крови. Переливать кровь тогда, по существу, еще не умели. К тому же операция в долгом поис­ке пули могла затянуться, и больной просто умер бы от болевого шока. Эффективные анестезирующие средства не были еще придуманы.
«Конец Пушкину», - подумал Арендт, закончив осмотр.
Тонкий наблюдатель физиономий Пушкин тоже понял это. Но все-таки спросил Арендта:
-  Николай Федорович, скажите мне откровенно, каково мое поло­жение? Каков бы ни был ваш ответ, он не испугает меня. Мне необходи­мо это знать, чтобы успеть сделать некоторые нужные распоряжения.
Арендт молча уложил свои инструменты в чемоданчик, а потом тихо сказал:
-  Рана очень опасная и к выздоровлению вашему я почти не имею надежды.
-  Спасибо, Николай Федорович, за откровенность. Только, пожа­луйста, не говорите об этом жене, ей и так плохо.
-  Это я вам обещаю. И еще, Александр Сергеевич, я по обязанно­сти своей должен доложить обо всем случившемся государю.
465
-  Да-да, я понимаю. И попросите, пожалуйста, государя от моего имени не преследовать моего секунданта.
Данзас вышел в прихожую проводить доктора.
-  Штука скверная, - сказал ему Арендт, - он умрет. Александра Николаевна догнала доктора, торопливо одевающегося,
уже в передней. Спросила, как Пушкин.
Арендт в ответ только пожал плечами и, ничего не сказав, вышел.
Наташу к мужу не пускали. Он не велел, чтобы не напугать ее кро­вью, стонами, он и так едва сдерживал себя. От страшной боли ему хо­телось кричать на весь дом, на всю округу.
Спасский не отходил от раненого. Делал к ране примочки, это долж­но было облегчить его страдания. Однако облегчения почти не было. Боль была ужасная. И Пушкин уже думал, что напрасно затеял эту ду­эль. Невыносимая боль и близкая смерть совершенно изменили его от­ношение к жизни. Он никогда не испытывал такой ужасной, невыно­симой боли.
Раньше ему казалось, что самая страшная, какой может быть боль, -это та душевная боль, которую он испытывал последние три месяца. С нею невозможно было жить. Ее необходимо было прервать любым способом, потому что она душила его, жить с нею дальше было невоз­можно.
Но вот эта, физическая, боль оказалась просто невыносимой, от нее хотелось выть зверем, плакать как ребенок, кричать на весь Петер­бург...
Кричать было нельзя, нельзя вгонять в отчаянье жену и в страх де­тей. Но и терпеть эту адскую боль было невыносимо, и Пушкин теперь мечтал о том, чтобы смерть наступила быстрее, чтобы она избавила его от этой кошмарной муки.
-  Жена, бедная, безвинно терпит, - говорил Пушкин Спасско­му, - и может еще потерпеть во мнении людском.
В кабинет вошли Жуковский и Вяземский, встали в ногах, присталь­но рассматривая Пушкина. Он лежал с закрытыми глазами, но, услы­шав шаги, открыл их, произнес:
-  Ах, это вы. И вам сообщили. Кто еще пришел?
-  Все твои друзья, - сказал Вяземский, - Мещерский, Валуев, Тур­генев...
-  Всем, значит, сообщили. Жду царского слова, чтобы умереть спо­койно.
Вернулся из дворца доктор Арендт. Он отдал Пушкину записку от императора. Государь собственноручно карандашом написал Пушкину: «Если хочешь моего прощения и благословения, прошу тебя исполнить последний долг христианина. Не знаю, увидимся ли на сем свете. Не беспокойся о жене и детях; я беру их на свои руки».

466
-  Слава Богу! - облегченно вздохнул Пушкин,    прочитав записку царя, и перекрестился. Он даже позволил себе всплакнуть немного. — Теперь можно умереть спокойно.
Пушкин послал за священником и велел позвать жену, чтобы сказать ей правду о ране, чтобы не надеялась...
А она уже знала эту правду, она распласталась перед иконами, заливаясь слезами и умоляя Господа спасти Пушкина.
Пушкину сказали, что жена не может подойти. Он удивился: то она сама рвалась к нему, а он не разрешал ей входить, а теперь не является по его зову.
Он не знал, что она несколько раз входила в кабинет, несмотря на его запрет, стояла сзади у изголовья. Пушкин лежал головой к окну и не мог ее видеть. А она, сдерживая рыдания, молча и тихо смотрела на его страдания.
И доктор Арендт, вернувшись из дворца и осмотрев раненого еще раз, сказал ей, что надежд нет никаких. Тогда она и распростерлась пе­ред иконами, вымаливая у Господа и Богородицы свое сокровище.
И теперь, когда он позвал ее к себе, люди постеснялись оторвать ее от молитвы.
-  А что она делает? - спрашивал удивленный Пушкин. - Дома ли она? Боюсь, люди заедят ее, думая, что она была в эти минуты равно­душною. Надо сказать ей правду. Она не притворщица, вы ее хорошо знаете, - говорил он Спасскому, - она должна все знать...
Пришел духовник. Все вышли из кабинета, и Пушкин долго беседо­вал со священником. Пушкин исповедался, причастился. После исповеди он будто посветлел лицом, сказал:
-  Жалею, что не могу жить.
У него не было больше ненависти к Геккернам, ушла и ревность. Все земное казалось мелочным и глупым на фоне приближающейся смерти.
Он вспомнил вещую гадалку, сказавшую когда-то ему: «Если не по­гибнешь в 37 лет от белой головы или белой лошади, то проживешь дол­го».
Какой долгой могла еще быть жизнь! Они могли состариться вместе с Ташей, окруженные детьми и внуками... Ему вдруг очень захотелось увидеть Машку и Наташку шестнадцатилетними, в том возрасте, в ка­ком и он увидел свою Мадонну.
А Сашка с Гришкой? Какими они будут лет через десять-пятнадцать? Как бы прекрасно было увидеть их - юношами... Он сам лишил себя всего этого. Очень глупо поступил. Разве может дуэль исправить подлецов?! Никогда! И вот он умирает, а они продолжают жить.
Но ничего уже не изменить. И особенно печально было от сознания, что действовал он, как мальчишка, а теперь за какие-то сутки повзрос­лел и понял столько, сколько не мог понять и предвидеть за всю жизнь.
467
Бесшумно вошла Наташа и опустилась перед мужем на колени, поцеловала его в лоб и взяла его руки в свои. Она надеялась, что Пушкин выживет
    -Не упрекай себя моей смертью, - тихо сказал Пушкин жене. - Это дело, которое касается только меня.
   -Ты поправишься, милый, - говорила Наташа, едва сдерживая рыдания. - Ты только потерпи, и все будет хорошо. Я молюсь за тебя.
_ На коленях? - спросил Пушкин с улыбкой. Его всегда очень уми­ляло то, как Наташа на коленях перед иконами разговаривала с Госпо­лом или Богородицей.
-  На коленях, милый, - плача и нежно целуя мужа, отвечала На­таша.
-  Спасибо тебе, ангел мой. Прости меня, будь спокойна, ты невин­на в этом, иди, молись за меня, а я отдохну.
Наташа почти выбежала из кабинета, сдерживая рыдания, чтобы не пугать мужа. Едва добежала до комнаты сестер, самой удаленной, - она теперь там жила, чтобы люди не видели ее отчаяния, — и разрыдалась.
Приехала Вера Федоровна Вяземская. Вера Федоровна, Александра Гончарова, тетушка Загряжская не отходили от Наташи, уговаривали ее, накладывали на лоб мокрый платок.
Но Наташа не лежала спокойно, вскакивала, ходила по комнате и все твердила:
-  Это я виновата, я во всем виновата!
И тут же клялась им, что она ни в чем не виновата, что она не из­меняла, что она не кокетничала, что она просто не могла грубо отталки­вать людей, но даже в помыслах своих чиста.
Пушкин не велел ей заходить к нему, говорил, что сам позовет ее.
Наташа не могла ждать этого приглашения, она хотела быть рядом с Пушкиным и рвалась к нему. У входа в кабинет стоял Жуковский и никого не пускал. С глазами, полными слез, она тихо умоляла Василия Андреевича пустить ее к мужу. И вдруг упала перед ним на колени и припала к его ногам. Жуковский вздрогнул, в ужасе посмотрел на Вя­земского, стоявшего рядом, и тот кивнул ему, чтобы пропустил, только тихо, только так, чтобы Пушкин не заметил этого.
И Наташа бесшумно вошла в кабинет, остановилась у двери, к кото­рой Пушкин лежал головой и не мог ее видеть. И какое-то время про­стояла так.
-  Она на грани безумия, - сказал Жуковский Вяземскому. Тот согласно кивнул.
Однако скоро Пушкин почувствовал присутствие Наташи, сказал Спасскому:
~ Жена здесь, отведите ее.
Ему было невыносимо тяжело, и он не хотел, чтобы Наташа видела его страдания.468
Он уже устал терпеть эту невыносимую, уничтожающую его боль И Пушкин решил застрелиться. Когда Данзас, постоянно сидевший v его постели, вышел на немного, оставив возле него человека, Пушкин велел человеку подать ему один ящик письменного стола. Слуга выпол­нил приказание барина, но вспомнил, что Пушкин хранил в столе пи­столеты. Он сразу бросился к Данзасу.
Когда Данзас подошел к столу, ящик был уже пуст. Пушкин вынул пистолеты и спрятал их под одеяло. Данзас потребовал у Пушкина вер­нуть пистолеты. Отдавая пистолеты, Пушкин сказал:
-  У меня нет больше сил переносить эту пытку.
-  Надо потерпеть, - ласково, как ребенку, сказал Данзас. И Пушкин тихо заплакал.
Наташа, почти не вставая, стояла на коленях перед иконами, умоля­ла Господа, Богородицу спасти Пушкина. Она даже не допускала мыс­ли, что он может умереть. Если опасения появлялись, она тут же гнала их прочь, не давая им осесть в сознании.
Все, находившиеся в квартире, уже поняли, что чуда не будет, что Пушкин ранен смертельно. Только Наташа думала по-другому. Счита­ла, что он просто не имеет права умереть.
Народ все прибывал. Дверь в прихожую поминутно открывалась и закрывалась. Это беспокоило раненого. Решили закрыть эту дверь на­глухо. И ходить через буфетную и столовую.
Данзас, который с момента дуэли так и не покидал умирающего дру­га, спросил Пушкина:
-  Не поручишь ли ты мне, что в случае смерти твоей касательно Геккернов?
-  Я не прошу, а требую, дорогой мой друг, чтобы ты не мстил за мою смерть, прощаю им и хочу умереть христианином. Дай-ка, друг, мне лист бумаги, я запишу мои долги, те, что взяты без векселей и рас­писок, под честное слово.
И он сам написал, сколько и кому надо отдать после его смерти.
Ночью никто не спал в доме. Пушкин, измученный болью, иногда забывался то ли во сне, то ли в обмороке, на несколько минут, дольше боль не давала отдохнуть. К утру она становилась все сильнее. Живот раздувало, шло воспаление, и боль усиливалась, а к утру стала невы­носимой. В холодном поту Пушкин корчился от боли, глаза его стали безумными.
-  Зачем такие мучения?! - сквозь зубы говорил он. - Без них я бы умер спокойно.
Опять послали за Арендтом. Он приехал, велел промывать внутрен­ности от воспаления. Но Пушкин уже не мог лежать ни на боку, ни на спине, поэтому промывание для него стало экзекуцией, он едва выдержал эту процедуру, и она совсем ему не помогла, не уменьшила боль.
Утром 28 января Пушкину вроде полегчало.
469
-  Жену, просите жену, - сказал Пушкин.
Наташа вбежала, с плачем бросилась на колени перед мужем, запри­читала, целуя ему руки:
-  Саша, милый, держись! Ты должен жить! Ты должен поправиться! Потерпи, миленький, родной мой, ты только потерпи и поправишься! Тебе очень больно, милый? Я люблю тебя. Прости меня за все, я люблю тебя. Я знаю, что во всем виновата я, прости меня, милый, я не изменя­ла тебе, я люблю тебя, я не смогу жить без тебя, Саша, ты нужен детям, у нас, Саша, такие маленькие дети...
У Пушкина сердце разрывалось от стенаний жены. Он знал, что она ни в чем не виновата. Просто она всегда и во всем считает себя вино­ватой. Потому что она - ангел, она - добрая душа, такая добрая, что не могла дать отпор всяким проходимцам, и они прекрасно этим поль­зовались. И он понимал, что обрекает ее на нищету. Но и если бы он оставался жить, он так же обрекал бы ее с детьми на нищету. И есть на­дежда, что после его смерти ей окажут помощь и царь, и мать, и брат.
-  Император обещал помочь тебе и детям.
Но Пушкин не мог видеть страданий Наташи, поэтому прервал сви­дание. Спросил Спасского:
-  Кто там еще? Зовите!
-  Наташа растерянно встала, озираясь, увидела входящего Жуков­ского и, шатаясь, вышла из кабинета. Она вернулась в гостиную и бро­силась с рыданиями на кушетку. Около нее теперь хлопотала Загряж­ская:
-  Ташенька, милая, держись, ты нужна детям. Нельзя так отчаи­ваться. Лучше иди помолись.
И Наташа опять стояла на коленях перед образами, шепча молитвы и кладя бесконечные поклоны.
Прихожая, буфетная и половина гостиной были забиты людьми, родственниками и друзьями. Не хватало ни стульев, ни кресел, и люди стояли, переминаясь с ноги на ногу, но не уходили, ожидая скорого конца.
Уже утром 28 января весть, что Пушкин смертельно ранен, облетела весь Петербург. И люди шли и ехали на Мойку, толпились у подъезда, на набережной. Даже ночью не расходились, разожгли костры и грелись У них.
В квартиру то и дело кто-то наведывался и, не входя, спрашивал:
-  Что Пушкин? Легче ли ему? Есть ли надежда?
С первого дня возле Наташи была Юлия Петровна Строганова. Толпы простолюдинов у дома напугали ее, и она велела мужу, гра-Фу Строганову, не появляться на Мойке. Как-то она выглянула в прихожую, а там - студенты шумят.
~ Бунт, бунт! - запричитала она. - Студенты пришли оскорблять Жену. - и она послала записку Бенкендорфу с просьбой прислать жан-
470
дармов для защиты вдовы от студентов.
И жандармы вскоре пришли, вызвав возмущение друзей поэта. И они всех спрашива­ли, кто вызвал жандармов.
Наташа в первый день было хотела отправить детей к Строгановым. Но Загряж­ская остановила ее:
- Вдруг Пушкин захочет повидать их.
И дети оставались в квар­тире. Их старательно за­нимали, чтобы не слышно было суеты в квартире, кри­ков отца и стенаний матери. Пораньше уложили спать. Но, только дети уснули, как пришел Данзас и сказал, что Пушкин хочет видеть детей.
Гувернантка под руковод­ством Александры подноси­ла их Пушкину по одному.
Ему уже трудно было говорить. Он только вскидывал на каждого глаза, и это делать ему было уже трудно, клал руку на голову и трижды крестил, благословляя.
Вторая ночь была еще тяжелее, хотя Пушкину казалось, что и до того боль была невыносимой. Ему опять «поставили промывательное». Боль стала такой жуткой, что Пушкин взвился, свалился в конвульсиях с ди­вана на пол и неистово закричал. За стенкой в гостиной спали Алексан­дра, Вера Федоровна Вяземская и Наташа. Вера Федоровна вскочила от крика, бросилась к Наташе, та и прошлую ночь не сомкнула глаз, и в эту только к утру задремала. Но Наташа, изнуренная, не проснулась от первого ужасного крика Пушкина. Пушкин, видно, не владел собой, ужасные крики продолжались, и Наташа проснулась. Она, еще не опра­вившись от сна, удивилась тому, что Александра и Вяземская не спят, а стоят над ней с ужасом на лице.
—  Что случилось?
—  Не знаем, Таша. Кто-то на улице шумел, и мы обеспокоились, как бы это не разбудило тебя.
Криков больше не было. Видно, Пушкин сумел все-таки справиться с болью. И не проснувшаяся еще Наташа упала опять на кушетку и мо­ментально уснула.
471
Потом Пушкину стали давать опиум, и он успокоился.
Даже повеселел. Позвал Катерину Долгорукову, бывшую Малинов­скую, попросил ее съездить к Геккернам, сказать, что он прощает их.
Приехала Елизавета Михайловна Хитрово. Вся заплаканная. Ее не пускали к Пушкину, говорили, что он сам вызывает того, кого хочет видеть. Хитрово потребовала, чтобы Пушкину сказали, что она здесь. Пушкин позвал ее. Она распласталась перед умирающим на полу, цело­вала ему руки и рыдала:
-  Я вам говорила, что поэт не должен жениться, я вам говорила...
-  Вы были правы, - тихо и грустно сказал Пушкин и отвернулся, чтобы скрыть слезы.
Елизавету Михайловну вывели из кабинета.
Жуковский вывешивал на входной двери бюллетени для толпящихся перед домом людей:
«Первая половина ночи беспокойна, последняя лучше. Новых угрожаю­щих припадков нет, улучшения также нет, но и еще быть не может».
Чтобы уменьшить жар, Пушкину ставили пиявки, по двадцать пять штук за раз. Пушкину это нравилось, он принялся сам ставить пиявки, по одной. Наблюдал, как пиявка присасывается, и приговаривал:
-  Вот это хорошо, это прекрасно.
Пиявки помогли. Улучшился пульс, руки, уже совсем холодные, вдруг согрелись.
Всякий раз, когда Пушкину становилось полегче, он призывал На­ташу. Оставался с нею наедине, и они говорили.
-  Ангел мой, я люблю тебя, все это время любил тебя и счастлив, что умираю, любя. - Он подносил ее руки к губам и целовал их.
-  Ну как ты мог, Саша?! - обливаясь слезами, говорила Наташа, це­луя его в глаза, в губы. — Ты не можешь оставить меня, я без тебя умру.
-  Ничего, милая, ничего, моя красавица, император обещал помочь тебе и детям. Ты не смей убиваться. Ты должна поднять наших детей, нашу беззубую Пускину, Сашку, Гришку и Наташку... Как жаль, что я их не увижу взрослыми. Машка с Наташкой, наверное, будут такими же красавицами, как ты, моя Мадонна. Машка - строптивая, а вот Натка, наверное, будет такая же кроткая и добрая, как ты, ангел мой. Как мне жаль расставаться с тобой, родная моя, со всеми вами...
-  Так что же ты натворил, милый?! Если бы я знала об этом, я не по­зволила бы тебе...
-  Поэтому я тебе и не сказал, это было дело чести, мужское дело...
-  Глупое дело, Саша. Разве стоит оно того, что ты натворил?! Разве дороже оно нашей любви, наших детей?!
-  Береги детей, - сказал Пушкин, - это единственное, что я остав­ляю тебе. Не отчаивайся. Поезжай в деревню, носи года два траур, а потом выходи замуж за хорошего человека. Ты так молода. У тебя вся жизнь еще впереди. Я жалею только об одном, что не смогу больше сде-472
лать тебя брюхатою, - он тихо засмеялся, попробовал обнять Натащу но не смог и только притянул ее руки к губам и заплакал.
Наташа, в полуобморочном от напряжения состоянии, с которым она старалась сдерживать в себе крик отчаянья, гладила его голову, целовала, плакала и говорила:
-  Пушкин, ты не умрешь! Не смей умирать!
Он отсылал жену, потом опять звал. Но не мог уже долго говорить и опять отсылал.
А Наташа как тень бродила по квартире, боясь заходить к детям, чтобы не испугать их своим видом.
Каждый раз, уходя от Пушкина, Наташа удалялась в дальную ком­нату, кидалась на колени перед иконой, молилась и рыдала громко, уже не сдерживая себя. И ни тетушка, ни сестра, ни княгиня Вяземская не могли ее успокоить, а плакали вместе с ней и тихо говорили между со­бой:
—  Она невменяемая, она этого не перенесет, что же будет с детьми?!
«Больной находится в весьма опасном положении», — вывесил Жуков­ский на двери очередной бюллетень состояния Пушкина. Люди на ули­це уже плакали. Умирающий их не видел, и они не скрывали своих слез. А все, кто был в квартире, изо всех сил держались, чтобы не тревожить Пушкина слезами.
Часто призывал Пушкин княгиню Вяземскую, просил позаботиться о Наташе.
-  У меня только о ней сердце болит. Она ни в чем не виновата. Она, бедная, терпит, и сколько еще потерпит. Я ведь даже шали ее заложил, и драгоценности, и серебро столовое. И Азины драгоценности. Да, вот цепочку ее не заложил, оставил на потом, да уж теперь не выйдет. Она в кармане, достаньте и отдайте Александре Николаевне цепочку. И пусть она простит меня. И за Наташей посмотрит.
Утром двадцать девятого Арендт сказал, что Пушкин протянет не более двух часов.
Народу на улице собралось уже так много, что невозможно было протиснуться к подъезду и от него. Толпа гудела и нажимала.
Данзас решил, что это уже опасно, и решил обратиться в Преобра­женский полк с просьбой поставить у крыльца часовых.
Пушкин отказался от всех процедур. Руки и ноги у него начали хо­лодеть, только воспаленный живот пылал. Но, похоже, Пушкин уже не испытывал боли. Сознание стало уходить от него. Он позвал к себе Данзаса, но ничего ему не сказал, словно забыл, для чего звал.
Снова позвал жену, сказал:
—  Мне очень хочется морошки. Покорми меня.
Наташа обрадовалась этой просьбе мужа, посчитала это знаком вы­здоровления, бросилась на кухню и вернулась с блюдечком морошки-Принялась кормить Пушкина с ложечки.
473
Пушкин очень любил моченую морошку. И теща прислала им к Но­вому году целую бутыль морошки.
Губы уже плохо слушались умирающего, морошка сыпалась на
грудь...
- Спасибо, милая, - сказал Пушкин. — Иди к себе.
Потом он опять звал жену, но уже ничего не говорил ей, а она все твердила и твердила:
-  Ты будешь жить!! Ты будешь жить!!
А он беспокоился, что плохо выглядит, что Наташа запомнит его ста­рым и уродливым. То смотрелся в зеркало и прихорашивался, а теперь попросил опустить шторы, сказал, что хочет спать, а на самом деле ему не хотелось, чтобы все запомнили его с печатью смерти на лице.
Он еще был жив, но уже ушел сознанием от всех, стоящих около него. Наташа отлучилась как раз на момент смерти, всё молилась.
Обычно ее не отрывали от молитвы, а тут Вера Федоровна Вязем­ская вошла, остановилась и не собиралась выходить.
Наташа поняла, что та пришла сказать, что все кончено. Наташа поднялась с колен, подошла к Вяземской и совсем тихо и будто нехотя спросила:
-  Он умер?
Вяземская взяла Наташу за руки, но молчала, видя, что та находится в какой-то прострации или в безумии.
-  Скажите, скажите правду!
Вяземская отпустила руки Наташи, но все не решалась что-либо сказать. Но Наташа уже поняла это молчание, однако никак не хоте­ла верить в то, что Пушкин уже умер. В каком-то безумии, теперь она схватила Вяземскую за руки, принялась их трясти:
-  Умерли Пушкин? Всели кончено? Вяземская опустила голову в знак согласия.
Наташа как волчок закрутилась по комнате в страшной конвульсии и безумии, повторяя одни и те же слова:
-   Нет, он жив! Он жив! Бедный Пушкин! Бедный Пушкин! Это же­стоко! Это ужасно! Нет, нет! Это не может быть правдой! Я пойду по­смотреть на него!
Она бросилась к Пушкину, упала перед ним на колени, прижалась лбом к его холодеющему лбу, принялась трясти его:
-  Пушкин, ты жив?! Пушкин!
Наташа толкала мужа, теребила, рыдая и крича:
-  Пушкин, Пушкин, ты жив? Ты не можешь меня оставить! Не должен оставлять меня! Сашенька, миленький, не оставляй меня, роднень­кий, хороший мой, я не могу жить без тебя, Пушкин!
На нее смотрело с десяток человек. В ужасе. Все боялись, что она потеряет рассудок, а может, уже потеряла. Все, потрясенные неистовым страданием, молчали. А Наташа никого не замечала. Она никак не мог-

474
ла согласиться с тем, что Пушкин уже умер, потому что до сих пор не допуска­ла мысли, что он умрет молилась, надеялась, ве­рила и теперь не могла по­верить, что все кончено.
Тетушка Загряжская подошла к Наташе, взяла за руки и стала поднимать ее, что-то шепча на ухо. Наташа вздрогнула так, что дрожь прошла по все­му телу, безумными глаза­ми посмотрела вокруг и будто только сейчас уви­дела, что не одна с Пуш­киным, что за ней наблю­дают десятки глаз. Она как-то сразу сникла, при­тихла, послушно встала и пошла за тетушкой вон из кабинета, только совсем тихо приговаривая:
-  Это я виновата, это я его погубила. Какой-то злобный голос произнес:
—  Не зря так убивается, значит, виноватая.
-  Конечно, дыма без огня не бывает.
Тоном, защищающим Наташу, заговорила княгиня Екатерина Ме­щерская:
—  Она виновата только в чрезмерном легкомыслии, в роковой само­уверенности и беспечности, при которой она не замечала той борьбы и тех мучений, которые выносил ее муж. Она никогда не изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина. Теперь, когда несчастье открыло ей глаза, она вполне все это чувствует, и совесть страшно ее мучит. В сущности, она сделала только то, что ежедневно делают многие из наших блистательных дам, которых однако ж из-за этого принимают не хуже прежнего; но она не так искусно умела скрыть свое кокетство и, что еще важнее, она не по­няла, что ее муж был иначе создан, чем слабые и снисходительные му­жья этих дам.
И это говорила Мещерская, салон которой Наташа считала самым дружественным, любила бывать в нем, доверялась этим людям как са­мым близким!

475 
И возле умирающего Пушкина находились вообще в этот момент самые близкие его друзья, и никто и слова не сказал в защиту его жены. Все восхищались только стойкостью Пушкина, умирающего без еди­ного упрека в адрес жены, его нежным отношением к ней, постоянно говорящим всем друзьям, то одному, то другому, что она ни в чем не виновата, что она, бедная, напрасно страдает...
Все восхищались величием Пушкина, погибающего из-за жены, как они считали, и ни словом ни взглядом ни попрекнувшим ее. И никому в голову не приходило, что Пушкин искренне считал ее невиновной, ка­ковой она и была. Он сам захотел уйти из жизни, загнавшей его в тупик. И возмечтал, уходя, наказать и этих наглых Геккернов, а может, и импе­ратора, в чем сам себе не мог признаться. Он делал последнюю ставку, на этот раз ставка была «жизнь или смерть».
И Мещерская считала, что на правах близкого к Наташе человека, она защищает ее. И не понимала жестокости своих слов, и не знала, что абсолютно не понимает Наташу, ее в высшей степени благородных ма­нер, ставших ее сутью не только в результате светского воспитания, а в первую очередь, религиозного. И хорошо, что Наташа не слышала этих слов, а то ей было бы очень горько их слышать от близкого человека, которым она считала Мещерскую.
Только сама Наташа имела право судить себя и судила так, как ни­когда не судил себя ни один человек из всех, окружавших ее. Возможно, этот суд был даже строже Божьего. И он всегда тяжелее Божьего, если искренен.
У Наташи начались конвульсии. Страшные судороги, будто пружи­нами, стягивали ее длинные ноги, бросая их к плечам. Загряжская, не отходившая от племянницы, окаменела от ужаса. Александра бросилась к Наташе и, как веревками, руками стала держать сестру, придавливая ее к дивану. Вяземская помчалась за доктором Спасским.
Спасский тоже содрогнулся, увидев, что творится с Натальей Ни­колаевной.
—  Это на нервной почве, — сказал он потрясенным женщинам и на­сильно втолкал невменяемой Наташе в рот успокоительные.
—  Может, ее в больницу отправить?- спросила у доктора взволно­ванная Вяземская.
—  Нет! — резко одернула ее Загряжская. — Никуда ее отправлять не чадо. Отойдет. Мы поможем.
Наташа не сразу успокоилась. Судороги еще погуляли по ее телу, и она металась по дивану, едва удерживаемая тетушкой и сестрой, чтобы Не свалиться на пол.
Потом судороги стали ослабевать, Наташа пришла в себя, будто проснувшись после летаргического сна. С удивлением осмотрелась, спро­сила:476
-  Что со мной было?
-  Ничего, родная, ничего! Тебе надо поспать, ты очень устала.
-  Да, я очень устала, - покорно сказала Наташа.
Загряжская накрыла Наташу теплыми одеялами, как велел Спас­ский. Теплом умиряют судороги.
Наташа лежала покорно, закрыла глаза и скоро уснула.
Жуковский вышел к людям, осаждающим дом, молча остановился, и толпа сразу замерла до полной тишины. И, хотя он совсем тихо сказал: «Пушкин умер», - услышали даже те, кто стоял далеко от дома и на той стороне Мойки.
И все разом сняли шапки, кто-то пал на колени и принялся неис­тово молиться, кто-то начал рыдать...
Приехали, узнав о дуэли Пушкина, братья Наташи Дмитрий и Сергей.
Судороги потом долго будут возвращаться к Наташе, и Александра с тетушкой научатся удерживать ее на диване и успокаивать.
-  В неподвижных глазах всякий признак жизни потух, - говорила Вера Федоровна Вяземская про Наташу.
-   Ни дать ни взять, сама - покойница, - вторила ей няня. Наташу надолго уложили в постель, и она лежала, не шевелясь, безу­частная ко всей суете вокруг.
А друзья прощались с Пушкиным.
-  Смотри, какое спокойствие на его лице, - говорил Жуковский Вяземскому, - таким его лицо никогда не было. Где то безумие, которое мучило его последние месяцы? Какое-то полное, глубокое, удовлетво­ряющее знание у него в лице, какая-то удивительная мысль на нем раз­лилась...
Через час после смерти явились жандармы, приказали вынести тело из кабинета и опечатали кабинет. И дальше жандармы уже не покидали квартиру Пушкиных.
Граф Строганов, видя полную невменяемость свояченицы, взял все хлопоты и расходы по похоронам на себя.
Жуковский с Вяземским сочинили приглашение на панихиду и по­казали Наташе. Она прочитала, кивнула согласно головой и опять ушла в одиночество.
«Наталья Николаевна Пушкина, с душевным прискорбием извещая о кончине супруга ее, Двора Е.И.В. Камер-юнкера Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей в 29 день сего января, покорнейше просит пожа­ловать к отпеванию тела в Исаакиевский собор, состоящий в Адмиралтей­стве, 1-го числа февраля в 11 часов до полудня».
Исаакиевский собор, не нынешний, тогда был в Адмиралтействе и являлся приходским храмом Пушкиных.

477
«Литературное прибавление к Рус­скому Инвалиду» писало: «Солнце на­шей поэзии закати­лось! Пушкин скон­чался, скончался во цвете лет, в середине своего великого по­прища!.. Более гово­рить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой по­тери и всякое русское
сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть!»
И это маленькое прощальное слово рассердило императора, кото­рый при жизни Пушкина старательно изображал друга поэта. За что та­кая честь «солнце поэзии..»?! О каком великом поприще идет речь, если Пушкин почти всю жизнь не служил?! Писать стишки, это еще не есть поприще.
И всем цензорам было дано распоряжение не пропускать в печать более подобных статеек.
В прихожей установили стол и вынесли туда тело Пушкина. По­том привезли гроб. И Аркадий Россет стал одевать Пушкина в камер-юнкерский костюм. А в это время идущая по квартире как тень Наташа вошла в прихожую. Она сказала:
-  Он не хотел.
-  Что не хотел? — все не поняли.
-  Не хотел в мундире, - тихо сказала она.
-  Но так принято, и все это вряд ли понравится императору, а ему обязательно донесут...
Наталья Николаевна молча взяла мундир и ушла.
Горничная принесла вскоре фрак, в который Пушкина и одели, по­ложили в гроб и установили гроб на столе в прихожей, проходной ком­нате, чтобы посетители могли в одну дверь входить, в другую - выхо­дить.
Жуковский хлопотал перед императором, чтобы семье дали то, что в свое время дали семье Карамзина. Николай I возмутился: «Карамзин был почти святой, а какова была жизнь Пушкина?!»478
479
Но все-таки издал приказ по поводу семьи Пушкина: «1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца очистить от долга. 3. Вдове пенсион и дочери по замужеству. 4. Сыновей в пажи и по 1500 р. на воспитание каждого по вступление на службу. 5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей. 6. Единовременно 10 т.».
Пока не пускали людей с улицы, снимали маску и рисовали покой­ного Пушкина в гробу. Один студент дал монетку дворницкому и упро­сил разрешить срезать локон Пушкина. Народ к дому Пушкина все прибывал. Извозчикам в эти дни не называли даже адреса, говорили:
—  К Пушкину, — и тот знал, куда везти.
Началось прощание с Пушкиным. Круглые сутки десятки тысяч лю­дей шли проститься с Пушкиным: «Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные в лохмотьях...» Кого-то эти «плебей­ские похороны» трогали до слез, других пугали. Знать вообще осторож­ничала с поклонением гениальному поэту, боялись прогневить этим императора. И, только когда всем стало известно отношение императо­ра к почившему, пошла поклониться Пушкину и знать.
Жуковскому говорили, а императору докладывали, что в столице началось волнение. Появились люди, которые громко грозили распра­виться с Дантесом. Из рук в руки ходило стихотворение неизвестного юного поэта Лермонтова, которое потрясало всех своей остротой, глу­боким страданием по умершему и необыкновенно талантливым язы­ком. Стихотворение само запоминалось, проникало в самое сердце.
Александра принесла стихотворение Наташе:
—  Ты должна это прочесть. Оно, на мой взгляд, должно подбодрить тебя.
Наташа не хотела читать, опасаясь новых осуждений в свой адрес. Она так корит себя, что никто уже не смеет упрекать ее, но по настоя­нию сестры начала читать:
Погиб Поэт! - невольник чести, — Пал, оклеветанный молвой, С свинцом в груди и жаждой мести, Поникнув гордой головой!.. Не вынесла душа Поэта Позора мелочных обид, Восстал он против мнений света Один, как прежде... и убит! Убит!., к чему теперь рыданья, Пустых похвал ненужный хор И жалкий лепет оправданья? Судьбы свершился приговор! Не вы ль сперва так злобно гнали

Его свободный, смелый дар И для потехи раздували Чуть затаившийся пожар? Что ж? Веселитесь... он мучений Последних вынести не мог: Угас, как светоч, дивный гений, Увял торжественный венок. Его убийца хладнокровно Навел удар... спасенья нет: Пустое сердце бьется ровно, В руке не дрогнул пистолет. И что за диво?., издалека, Подобный сотням беглецов,             На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока; :             Смеясь, он дерзко презирал
'            Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы; Не мог понять в сей миг кровавый, На что он руку поднимал!..
Наташа не могла читать дальше, она опять разрыдалась. Алексан­дра обняла ее и сама дочитала стихотворение до конца.
Погибший на дуэли приравнивался по православию к самоубийце. Такого и отпевать нельзя было. Строганов, по-родственному, уговорил престарелого митрополита Серафима отпеть Пушкина по-христиански. И горько оплакивающая смерть своего любимого Елизавета Хитрово приложила свои усилия.
Наташа хотела было зайти в кабинет и увидела, что он опечатан. Пуш­кина еще не похоронили, а чужие люди распоряжались в их квартире. В кабинете письма ее к Пушкину, и теперь их будет читать кто угодно.
В восемь вечера двадцать девятого отслужили первую панихиду по Пушкину.
Наталья Николаевна то громко рыдала в своей комнате, то затихала, сбываясь в коротком сне, потом снова бодрствовала.
В три дня до похорон, пока тело Пушкина еще находилось в квартире, в книжных магазинах Петербурга творилось невообразимое, все сочинения Пушкина сметались с прилавков, в том числе только что изданное миниатюрное издание «Евгения Онегина», более трех тысяч ко­торого было распродано в эти три дня. А Смирдин продал за эти дни на сорок тысяч сочинений Пушкина. Ах, как бы пригодилась эта выручка Пушкину в последние дни жизни! И как бы он был рад своими руками вручить их Наташе!480
Народ шел прощаться с Пушкиным с утра до ночи. Десятки тысяч людей. Выражали желание нести гроб с телом на руках до самой церк­ви без траурного катафалка. Кто-то предлагал расправиться с убийцей идти к австрийскому посольству.
В адрес Натальи Николаевны высказывались нелестные слова А кто-то вошел и строго спросил:
—  А убивица-то где?
Он спросил это так громко, что Наташа услышала это из своей ком­наты. И замерла в отчаянье и обиде. Да, она считала себя виноватой в смерти Пушкина. Не уследила, не оценила глубины его страданий, на­прасно была с ним так откровенна, мужчины все понимают по-своему. А при его больном самолюбии, при его постоянной неудовлетворенно­сти собой, своей внешностью, обидами в свете...
Но людской суд подразумевал совсем другое, и под этим судом она не виновна, и было отчаянно горько сознавать, что к боли ее, горю ее еще прибавлялось и это осуждение.
—  Несчастная Натали, - говорила Софья Карамзина, - вид ее раз­дирает душу. Она как призрак, взгляд блуждает, выражение лица столь невыразимо жалкое, что на нее невозможно смотреть без сердечной боли.
Но даже близкие друзья считали Наталью Николаевну впрямую ви­новатой в этой трагедии, потому что мало кто знал подробности, кото­рые Пушкины хранили в тайне: ни о подстороенном свидании Наташи с Дантесом, ни о сводничстве старшего Геккерна, уговаривавшего На­ташу бросить мужа и уехать с Дантесом за границу, воспользовавшись его дипломатическими льготами.
К тому же сама Наталья Николаевна с самой минуты смерти мужа твердила: «Это я виновата. Я его убила», - и так убивалась, что почти все присутствующие в доме Пушкиных считали, что так оно и есть, не напрасно убивается.
На улице перед домом Пушкина кто-то громко читал:
Жена — твой враг, твой злой изменник... К тебе презреньем все здесь дышит... Ты поношенье всего света, Предатель и жена поэта...
Ему вторили:
— Женщина осиротила Россию...
Император, полиция всерьез боялись манифестаций, поэтому было решено  предпринять  множество  предосторожностей.   Университету

481
приказано было зорко следить за студентами, которые непременно, пропуская занятия, собирались идти на похороны любимого поэта. Министр образования Уваров грозился лично проверить в этот день посещаемость лекций студентами.
Было объявлено, что отпевать погибшего будут днем тридцать пер­вого января в Исаакиевском соборе, соответственно и были разосланы приглашения. Но все было перевернуто. Накануне ночью тело Пушки­на, при нескольких родных и близких друзьях, по приказанию жандар­мов, было вынесено на отпевание в Конюшенную церковь. Жандармы окружили маленькую процессию кольцом, да так и вели ее до самой церкви Спаса.
И там к телу погибшего никого более не допускали. Кругом была по­лиция. Пикеты были расставлены даже по дворам домов, чтобы никто не проник к церкви. Но Конюшенная площадь все-таки была запруже­на народом. Однако в церковь не пускали даже высокопоставленных людей и друзей поэта.
Сам начальник штаба корпуса жандармов Дубельт сопровождал сво­их штаб и обер-офицеров, оцепивших и Конюшенную площадь, и на­бережную Мойки.
Наташа была поражена таким обилием жандармов. Это увеличило ее скорбь. Это точно не понравилось бы Пушкину, думала она. И он уж явно не ожидал, что окажется, будучи мертвым, таким опасным для царя. Наташа была плоха. Совсем поникшая, как тень ходила по квар­тире. Тетушка отговорила ее ехать в церковь, тоже опасаясь выпадов студентов в ее адрес. Наташе и самой не хотелось идти в церковь под опекой жандармов. И она только проводила тело Пушкина до улицы и вернулась в дом.
— Бедный Пушкин! — говорили в толпе, — Вот чем он заплатил за право гражданства в аристократических салонах, где расточал свое вре­мя и дарование! Тебе следовало идти путем человечества, а не касты: сделавшись членом последней, ты уже не мог не повиноваться законам ее. А ты был призван к высшему служению.
Церковь была на втором этаже. К отпеванию допустили только тех, кто прямо из квартиры пришел сюда в оцеплении жандармов. Даже близких к императрице и Пушкину графов Бобринских не пустили, го­воря: «Не велено!»
Когда процессия после отпевания стала выходить к лестнице, то первые ряды вдруг остановились, и послышались громкие рыдания. Посреди лестницы, валяясь прямо на ступеньках, громко, отчаянно рыдал князь Петр Вяземский.
Все замерли и молча смотрели на стенания друга Пушкина. У мно­гих потекли слезы, а кое-кто тоже зарыдал громко, не стыдясь, как Вяземский.482
Гроб торопливо вынесли из церкви и отнесли в подвальное помеще­ние церкви, где он стоял до дня, когда, по завещанию Пушкина, его от­правят в Святогорский монастырь.
Наташа написала письмо императору, прося разрешить Данзасу со­провождать гроб с телом на Псковщину. Но император отказал. Он по­считал, что и так, уважая предсмертную просьбу Пушкина, разрешил Данзасу побыть рядом с другом до смертного часа. Теперь Данзас был взят под арест. А сопроводить тело поручили другому другу Пушкина Тургеневу, да еще дядьке Пушкина Никите Козлову.
— С малолетства барина я был приставлен к нему, души в нем не чаял, всюду за ним следовал, и вот в последний путь повезу, - горестно говорил старый слуга.
Перед отъездом на Псковшину гроб решили поместить в ящик, что­бы поездка не походила на похороны и не вызывала ажиотажа дорогой. Жуковский и Вяземский положили свои перчатки в гроб. И даже этот невинный жест был воспринят жандармами враждебно.
Император через Жуковского категорически запретил Наташе ехать за гробом. Было приказано везти гроб на курьерских лошадях днем и ночью, без остановки, всюду были разосланы телеграммы с требовани­ем немедленно предоставлять лошадей. Мороз, метель. Даже мужчины, сопровождавшие гроб, измучились за дорогу.
Во Пскове готовили было торжественную встречу, но она была за­прещена. Тут уже не было Геккернов, для безопасности которых, яко­бы, так тщательно охраняли Пушкина жандармы. Пушкина, мертвого Пушкина, боялся сам император. И до неприличия свернул все торже­ства по случаю прощания с великим поэтом России.
8 февраля вернулись из Святогорского монастыря Тургенев с дядь­кой Никитой Козловым. Наталья Николаевна была еще слаба, но вы­шла к ним.
Они рассказали, как похоронили Пушкина рядом с матерью... При­везли Наталье Николаевне просвиру.
Все прошедшие дни Наталья Николаевна говела. Ездила с тетуш­кой к священнику Бажанову, которого ей порекомендовал Жуковский, исповедовалась, причащалась и подолгу беседовала со священником. «Эти беседы очень умирили ее и... смягчили ее скорбь».
Все эти дни Наташу не пускали к детям, чтобы не путать их ее пло­хим видом. И дети спрашивали, почему маман и папа не заходят к ним. Очень огорчались, когда им говорили, что родители уехали, тревожно прислушивались к шуму и крикам в доме. Однако Спасский посовето­вал лечить Наташу как раз детьми. Сначала к Наташе привели Машу и Сашку. Увидев мать, дети радостно бросились к ней.
483
Наташа замерла от неожиданности. Она так была поражена своими страданиями, что почти не думала о детях в эти дни. И будто просну­лась, когда детские ручонки обхватили ее колени.
-  Почему тебя так долго не было? - теребила Маша мать. Я по тебе соскучилась.
Слезы тихо потекли по щекам Наташи. И она почувствовала, как ужасное напряжение в теле, которое терзало ее последние дни, уходит. Она обняла детей, целовала их и плакала.
—  Почему ты плачешь, мамочка? — обнимала ее Маша. А Сашка с удивлением смотрел, как Наташа плачет. Он первый раз видел мать плачущей.
Плакали и Александра с тетушкой Катериной Ивановной. Они рады были, что сердце Наташи оттаивало под ласками детей.
—  А что Гришка и Ташенька? — спросила Наташа и, не дожидаясь ответа, сама поспешила в детскую.
Теперь Наташа уже не отходила от детей и стала потихоньку поправ­ляться.
Император оплатил по пятидесяти счетам 120000 рублей пушкин­ских долгов. Были выкуплены шали, драгоценности и серебро Наташи и Александры.
Жоржа Геккерна выслали из России. До границы везли под конвоем. Он возвращался домой. Екатерина тоже собиралась вслед за ним в до­рогу.
Наташа хотела остаться жить в столице, не ради балов. Ей просто не­куда было ехать с детьми. Мать в Ярополец не приглашала.. В москов­ском доме жил сумасшедший отец, и детям там было опасно находить­ся. Дмитрий теперь был женат, и жена явно не желала, чтобы две сестры мужа прижились в Полотняном, да еще с такой оравой детей.
Но Дмитрий, хоть сестры и считали его бесхарактерным, не мог бро­сить Наташу в беде и позвал ее к себе. И сам за ней приехал.
И Наташа стала готовиться к отъезду. Собирались ехать с нею и Александра, и тетушка Загряжская.
Все было готово к отъезду, и в доме на Мойке сестры собрались на прощальное чаепитие. Екатерина не бывала у Пушкиных после венча­ния ни разу. Перед отъездом их пришла попрощаться. Оказалось, что она знала о предстоящей дуэли и никому об этом не сказала.
-  Как ты могла?! - кричала на нее Александра. ~ Прости, Таша! — плакала Катерина.
Но Наташа молчала. По Божьим заветам она должна была простить Катерину. Может, больше не увидятся. Но Наташа не могла простить сестpy. Может быть, когда-нибудь потом, успокаивала она свое волнение. Но пока не могла простить. Потому что, Наташа была уверена, знай она о предстоящей дуэли, то сумела бы предотвратить ее.

484
16 февраля Наташа с детьми, сестрой Александрой, с тетушкой За гряжской и братьями выехала в Полотняный Завод.
Даже такое большое горе не умирило сплетников. Удивляясь скоро­му отъезду вдовы Пушкина из столицы, не видя ее на отпевании в церк­ви, кто-то пустил слух, что император насильно постриг ее в монахини и сослал в дальний монастырь.
Всю обстановку квартиры, библиотеку Пушкина Вяземский с Жу­ковским сдали на двухлетнее хранение на склад. Жуковский, по поруче­нию императора, занимался и архивом Пушкина.
Материальной стороной семьи управлять должен был опекунский совет, возглавлял который Строганов.

НАЧАЛО ЗДЕСЬ: http://nerlin.ru/publ....0-10719

ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://nerlin.ru/publ....0-10747