З. – это деревня Ярцевского района, Смоленской области. Я приехала туда в 1970 году, сразу после окончания пединститута. Наш выпуск распределяли в села Смоленщины, да еще несколько мест дали в аулы Северного Кавказа. Малокомплектная восьмилетняя школа, в которой я должна была работать, располагалась рядом с большой трассой и недалеко от города, так что это было хорошее распределение. В деревнях мне приходилось бывать и раньше: каждую осень студенты более месяца проводили на сельхозработах. Наша деревня З. была сравнительно небольшой. Окаймленная с двух сторон негустым лесом, она тянулась от трассы вглубь, улица имелась только одна, зато длинная. Школа находилась в середине этой улицы, на пологом пригорке. Улица поднималась к школе, потом спускалась от нее… Так что школа была во всех смыслах «деревнеобразующим предприятием», если можно так выразиться. В ней учились дети из нескольких окрестных деревень, даже за пять километров ходили через лес десятилетние школьницы. Но все равно учащихся не хватало, школа была малокомплектной.
В один год со мной в школу поступила работать еще одна молодая учительница – математик. Ее звали Нина. Нас поселили вместе. Дом, куда нас привели, был одним из лучших в деревне. Бревенчатая пятистенная изба, недалеко от школы. Хозяева, Евдокия Никитична и Николай Федорович, скорее, контрастировали друг с другом. Она – довольно крупная, в платочке, в длинной юбке, со спокойным приветливым лицом, склонная к шутке, терпеливая. «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет» – это про нее сказал поэт. Он – невысокий, вечно небритый, с седыми волосками вокруг лысины, суетливый и любитель прикрикнуть. Возраст было трудно разобрать, но, наверно, обоим за пятьдесят. Хозяина все в деревне звали почему-то Ходя. И жена его так называла тоже. Уже ближе к зиме, когда мы обжились и почти сдружились, я спросила, что означает прозвище. Оказалось, Ходей называли в тридцатые годы китайцев, торгующих вразнос мелкими дешевыми товарами… А ведь подходило ему это имя…
С Евдокией Никитичной они познакомились, кажется, вскоре после войны. Эту бедно одетую девушку, с большими рабочими руками, с настороженным взглядом исподлобья, Николай увидел в другой деревне, в доме своих дальних родственников, куда зашел почти случайно. И стал после этого в ту деревню заглядывать – хоть и не так близко, шел все равно.
«А как было на нее внимания не обратить! – восклицал в этом месте рассказа Николай Федорович. – Как не обратить, если она станет за занавеской и смотрит оттуда? Выглянет, посмотрит так быстро-быстро, да и спрячется вновь». «Я в тот год только из Сибири пришла. – вступала хозяйка. – И сестры, и родители – все к тому времени умерли. Голод, холод! Как привезли нас, ссыльных, как выгрузили в степи – это еще в начале тридцатых, я маленькая была… Но тоже все делала, помогала. Как выжила еще! Да меня берегли все, и батька, и матка, и сестры старшие – сами поумирали раньше… Землянку сперва рыли, два года жили в ней. Хибарку малую батька с маткой поставили на третий год только. Тяжело очень было. А после войны я решила в родные места идти. Страху меньше стало сразу после войны. Пришла, вот знакомые приютили. Боялись и я, и они, что узнают, откуда я. Их ведь тоже по головке не погладят: зачем прятали. Замуж вышла – тогда легче стало».
Евдокия Никитична была из семьи ссыльных кулаков. В другой раз при просмотре по телевизору какого-то сериала она сказала: «Я вот иной раз смотрю – и думаю. Ну, что в кино показывают, что они враги – это я понимаю. Они с обрезом, стреляют – это кулаки, да… А мы ни в кого не стреляли, никаких обрезов у нас не водилось, за что нас было ссылать?» Говорила она это задумчиво, спокойно, без намека на злобу или обиду. Старалась понять – и не понимала.
Изба была поделена на две половины. Сразу возле входа – кухня с большой русской печью. Кроме печи, там был деревянный стол и лавка. Там мы все обедали, столовались мы с Ниной у хозяев. Утром – каша или жареная картошка с яйцом, в обед – щи и картошка. Осенью щи часто на курятине, в остальное время обычно на солонине (она оказалась очень невкусной, надо сказать, да и вредной для желудка). К вечеру хозяйка уставала и готовила, как правило, молочный суп. «Ну, что вам сегодня сготовить?» – спрашивала она иногда, и вид у нее при этом был виноватый. «Молочный суп!» – отвечали мы с Ниной, хотя надоел этот суп хуже горькой редьки. Евдокия Никитична отправлялась к печке, повеселев: сделать молочный суп ей было легче всего, в том-то и фишка. Вообще, молока можно было пить сколько хочешь – корова своя. Иногда и в обед тоже был молочный суп.
Спали хозяева на печи, а мы с Ниной в отгороженном от кухни «зале». В зале стояли две железные кровати, большой стол, за которым мы готовились к урокам, и шкаф. Помнится, однажды вскоре после зимних каникул мы сидели вечером вдвоем за этим столом, готовились к завтрашним урокам, а хозяева ушли куда-то. И вдруг дверь открылась и вошел страшный мужик. В валенках, в склокоченной непонятной шубе, из-под низко надвинутой шапки чуть видно было совершенно пьяное лицо. Пробормотав нечто невнятное, он, не снимая одежды, уселся на лавку. Сидел, опустив голову в шапке. Время от времени вскидывался и что-то коротко бормотал, бубнил про себя. Было страшно. Шепотом посовещавшись, мы решили не обращать внимания – к урокам готовимся, и точка. Он сидел довольно долго, потом ушел. Выяснилось все, когда вернулись хозяева. Оказывается, это был ряженый! Шли святки, и отец нашего ученика Коли Иванова пришел в вывернутом наизнанку полушубке. Ждал хозяев, был сильно пьян.
Мы мало с кем познакомились в деревне. Знали только родителей учеников, и то не всех – из дальних деревень родители никогда в школу не приходили, да и наших мы знали не всех. С коллегами-учителями общались, конечно. Учителя были интересные. Самый заметный – директор, Андрей Иванович. Он был дока. Все понимал, со всеми мог поддержать разговор. В щегольском чешском костюме, в начищенных до блеска тонких штиблетах – а в школе зимой было холодно, мы, бывало, и в валенках на уроки ходили. Безупречно вежливый, знающий тонкости конъюнктуры, он оберегал от закрытия эту малокомплектную школу много лет. Он был большой патриот З. Будучи учителем географии, помнится, объяснял нам с Ниной, что на этой земле все можно вырастить, такие прекрасные эти дерново-подзолистые почвы. Школу он вел твердой и при этом в меру податливой рукой. Спорил с ним только Петр Евстигнеевич, учитель истории. Они были примерно одного возраста, однако антиподы. Буйная прическа, демократичный свитер под пиджаком, а в мороз и валенки – как это контрастировало с отглаженной лысиной директора! Споры этих двоих на педсоветах, думаю, слышали и дети за тонкой стенкой… Запомнилась добрейшая Анна Васильевна, учительница биологии… Она осталась в памяти на всю жизнь – как образец тактичности, самоограничения и лояльности ко всем без исключения. «Такие мы незавидные!» – восклицала она при любых неурядицах, как бы принимая их, соглашаясь, беря вину на себя. Она заставляла посмотреть на жизнь под углом какой-то женской каратаевщины, и этот взгляд остался с тех пор для меня одним из важных критериев жизненных оценок, даже можно сказать, вошел в характер, несколько подправив холерический темперамент. Учительница младших классов Анна Артемовна была похожа на императрицу Екатерину II: румяная, белая, всегда кстати говорящая свое веское слово…
К нам с Ниной все в этой школе относились хорошо. Позже я узнала, что так бывает не всегда. Порой к молодым учителям придираются. Где-то ближе к февралю приехавшая из района инспектор РОНО, молодая девушка, видимо, тоже не так давно окончившая вуз, улучив момент, когда в учительской никого, кроме нас с Ниной, не было, стала участливо расспрашивать, все ли у нас благополучно, не гнобит ли нас директор. «Нет, все хорошо, к нам, напротив, очень хорошо все относятся, помогают», – правдиво отвечали мы, но инспектор не верила. «Вы не бойтесь, – подначивала она, – скажите. Я вас защищу, я смогу принять меры. Я сама в свое время от этих стариков настрадалась». «Вы, должно быть, проголодались с дороги!?» – обратился к ней вдруг возникший рядом Андрей Иванович. Когда он успел войти? Наверно, только что? «Пойдемте к нам! Жена уже накрывает на стол, пообедаете – что же Вы голодная назад поедете?» – настаивал директор. Она, покраснев от неожиданного его вторжения, отказалась: «Нет-нет, я быстро доберусь до дома. Уже пора». Директор всех проверяющих угощал прекрасными домашними завтраками и обедами, это было нормальное сельское гостеприимство, разве что с совсем маленьким оттенком угодничества по отношению к начальству. А как без него?
Школа была малокомплектной, такие нередко закрывали. В моем шестом классе училось 8 детей, в седьмом – 6, в восьмом, если не ошибаюсь, – 11. Дети были, конечно, всякие. Помню очень способного мальчика из 8 класса, Сашу Морозова. Математичка Нина его тоже очень хвалила. Саша собирался выучиться на агронома – такая у него была мечта. Надеюсь, что так и получилось, у Саши для высшего образования было все. В моем шестом классе прекрасно учились две девочки: Лена и Таня. Лена хотела стать врачом, а Таня учителем. Я была убеждена, что они вполне достойно могут поступить в вузы и прекрасно их окончить. Я и сейчас это утверждаю. Однако Лена стала медсестрой, а Таня учительницей начальных классов, в вузы они не поступили. Не знаю в чем дело, но считаю это несправедливым. Учили мы их, вроде, нормально, но вот не дотянули… Может, они и не пробовали поступать, ведь учеба в вузе и тогда предполагала 5-6 лет дополнительно на родительской шее, а в сельской местности люди жили, в основном, бедно. Часто вспоминаю и других детей, особенно из моего шестого… Какую мы выпускали газету! Как мы катались на лыжах зимой! Как собирали по весне «сморчки»!
И почему, почему я уделяла своим детям так мало внимания?! Нужно было уделять много больше! Дети там были очень благодарные, после я таких уже не встречала. Они радовались любому вниманию. Школьная газета была для них праздник. Они повторяли фразочки из моих доморощенных юмористических стихов (про каждого ребенка как-то сочинила по четверостишию, ведь их было так мало). Когда я однажды заболела в городе и отсутствовала две недели, они начали ходить встречать меня – а вдруг приеду? Они очень радовались, когда я стала выдавать им на дом книги из школьного книжного шкафа. Однако хватило меня не надолго – ведь регулярная выдача книг – это дополнительная большая работа – и я опять закрыла шкаф на замок. Нет, не с полной отдачей я работала в школе…
Я прожила там всего год. Летом наша маленькая деревенька утопала в зелени, а зимой в снегу. Днем, в зависимости от времени года, дорога на единственной улице искрилась от притоптанного снега или зарастала мелкой травкой. Ночью в любое время года она погружалась в кромешный, неизбывный мрак. Слабо светились лишь некоторые окошечки… Каждый выходной я ездила в Смоленск. Смоленск стал мне казаться очень красивым, ярким и полным огней. В субботу вечером автобус въезжал в город, город сверкал огнями, и это был праздник. В пуховом платке, в большой шубе я, сельская учительница, выходила из автобуса, восторженно оглядывала городскую суету… Когда возвращалась в свою деревню поздно вечером в воскресенье, шла в темноте почти наугад, и у подножия школьного холма меня почти всегда останавливала большая непривязанная собака. Иногда мне удавалось ее обойти. Иногда я останавливалась, мы долго стояли друг перед другом, она лаяла, я смотрела, не решаясь шагнуть вперед. Как-то раз, отчаявшись, я постучалась в домик директора, располагавшийся рядом, и Андрей Иванович, взяв фонарь, лично проводил меня мимо собаки, на него она не лаяла.
В одноэтажной деревянной нашей школе зимой было холодно. Помещения отапливались круглыми железными печками – кажется, одна печка на два класса. Топили дровами. Участие в заготовке дров принимали и учителя. Так, накануне 7 ноября, перед началом каникул, все учителя отправились в лес, рубили деревья, обрубали ветки… Разумеется, основной запас дров закупался, наша работа по заготовке была дополнительной – дров много не бывает. Истопник дядя Витя растапливал печи рано утром, еще до занятий. Маленькие оконца мы тщательно заклеивали. Но все равно было холодно. Помню, я все норовила прижаться к печке спиной и диктовать урок оттуда.
Это был грустный, иногда тоскливый, но полный новизны год. В крещенские морозы у нас в доме поселились куры, а потом и теленок. Ходя, то есть Николай Федорович, огородил курам небольшое пространство возле печки, теленок вообще был привязан. Куры негромко разговаривали друг с другом, скребли лапками, разгребая нечто невидимое на полу, теленок, в основном, полеживал молча, наслаждаясь домашним теплом. Когда давали еду, он громко и с удовольствием чмокал. В библиотеку, в кино я могла ходить только по выходным, приезжая в Смоленск…
Так прошла зима, отшумела весна. К лету я твердо решила уезжать из деревни.
Я и теперь не уверена, что поступила тогда правильно. Там, в З., в сельской школе я была нужна. В городе я не смогла устроиться не только в школу, но даже в детский садик. Прошло 5 лет, прежде чем я снова получила работу по специальности, и то лишь благодаря своему незаурядному упорству. Про З. я вспоминала – вначале часто, потом значительно реже, потом, казалось, забыла совсем.
Однако все же не совсем. Недавно мне захотелось посмотреть – что там теперь в З., существует ли школа, кто ею руководит и как вообще поживает моя родная в некотором смысле деревня. Открыв ссылку в интернете, я обрадовалась: существует, вот оно мое З.!
И прочитала: в З. проживает 6 (шесть) человек. Уже давно нет нашей малокомплектной школы, не тянется между мелколесьем длинная деревенская улица: на пригорок, потом с пригорка. Не бегает по ночам единственная в деревне собака, не горит свет в отдельных низеньких оконцах посреди общего мрака... Рядом с бывшей деревней, прямо на шоссе, расположился ярко освещенный современный гостиничный комплекс – для проезжающих, спешащих по этой оживленной трассе за границу ли, в Москву ли… Номера от полутора тысяч, в каждом номере душ, при гостинице имеется прекрасное кафе и биллиардная. Те шесть человек – может, кто-то из моих шестиклассников, а может, их дети, скорее всего, обслуживают этот комплекс.
Но бродят, бродят вокруг комплекса тени. И однажды позвонит в заграничный дверной колокольчик элегантный господин в старомодном чешском костюме, в начищенных штиблетах – проездом в Париж, возможно. «Я директор Андрей Иванович», – скажет он. И проникновенно спросит портье: «Почему же столько земли пустует? У нас прекрасная, прекрасная земля. У нас в З. на наших древесно-подзолистых почвах все растет. Что прикажут, то тотчас и начинает расти. Почему бы вам не засеять эти поля кукурузой? Если прикажет районное начальство, тут прекрасная кукуруза вырастет! Далеко, высоко заколосятся ее поля!» А за ним появится сердитый учитель истории Петр Евстигнеевич. «Это что за безобразие?! – воскликнет он темпераментно. Это что за безобразие здесь понастроили вместо советского колхозного хозяйства?! Кто посмел?! Всем десять лет без права переписки!» И добавит, совсем уже грозно сдвинув брови: «Тра-тата-тудыть растудыть-разэтудыть!» И, зардевшись от таких его слов, станет нашептывать на ухо милая девушка из РОНО: «Скажите, скажите мне, какие здесь нарушения! Вот увидите, я передам кому надо и все устроится!» «А не перекусить ли нам яичницей? – предложит тотчас Андрей Иванович. – Зачем волноваться, господа! Мои куры снесли сегодня свежайшие яйца!» И зашумят невесть откуда взявшиеся куры: «Да! Таких яиц нет ни в Москве, ни в Париже! Пустите, пустите нас в современный гостиничный комплекс, в номер за полторы тысячи рублей с душем. Мы замерзли на улице, мы хотим погреться и расплатимся яйцами…» И замычит, зачмокает губами теленок. А за животными тут как тут появится Евдокия Никитична, ведя за руку своего Ходю. «У нас не было обреза! – скажет она задумчиво. – Мы ни в кого не стреляли! За что же нас?» И разведет руками кроткая Анна Васильевна: «Что ж тут сделаешь! Такие мы незавидные!»
Автор: Людмила Горелик, профессор Смоленского государственного университета
Источник: научно-популярный журнал "Край Смоленский" 2019г., № 7. – С. 58-60.