То, что осталось от Евсея, старший велел собрать в мешок и отвезти жене. Если сказать по правде, то и везти особо было нечего и мужики настаивали на том, чтобы сказать: мол, ушел до′ветру, и как в воду канул. Но Порфирий, поставленный хозяином во главе лесорубов, настоял на своем.
Долго голосила убивающаяся по кормильцу Федора, проклиная и господ, и проснувшегося не по времени медведя, да и самого Евсея ругала. Ведь просила же, ведь уговаривала не ходить с лесорубами. Как сердце чуяло. Не послушал. Мечтал, что как получит расчет, так и крышу покроет, и жене, первой красавице на всю округу, полушалок праздничный справит, и детишек, трое их у него, чем побалует.
Все сделал…
Успел только мешок с нехитрыми пожитками разобрать. Как самого молодого, отправили его за дровами, курень протопить, вот там он с шатуном и встретился.
После похорон мужа Федора слегла. Ладно, соседка сердобольная оказалась. Жили они с мужем не бедно, а вот детей им Бог не давал. Так она и ребятишек к себе забрала, и за женщиной ухаживала.
Только к весне сумела молодая вдова выйти на улицу. А как жить дальше – не знала. Так хотелось рядом с мужем лечь, да только детей на кого оставить? Одни они с Евсеем были на всем белом свете.
Ребятишки маленькие, бегают да без конца спрашивают, когда тятя придет.
«Не придет — плачет Федора, — и как нам дальше жить не подскажет». А жить как-то надо было. Все мало-мальские припасы заканчивались и надо было куда-то внаймы идти. Чтобы и самой выжить, да и детей голодом не заморить. И пошла Федора в батрачки, а деток соседка так у себя и оставила. Уж больно они ей к душе пришлись.
«Куда ты с ними, - сказала, - заработаешь чего, принесешь. А не принесешь, так и без того прокормим»
Поплакала Федора, покричала, да делать нечего. Пошла «в люди» наниматься. Первое время работала у барина, с которым Евсей ее сговорился, да только тот волю взять решил над вдовой. Надо сказать, что слава первой красавицы не зря за Федорой шла. Ни бо-лезнь, ни см-е-рть мужа не смогли пригасить красоты ее необыкновенной. И хоть шел ей в ту пору 33-й год, и родила троих, а все ее за девочку несмышленую принимали. И никто не мог мимо глаз ее смоляных да косы русой, что у колен заканчивалась, пройти.
Бывало, пойдет она с подружками на речку купаться, как распустит косу, так и утонет вся в шелковом дурмане.
Не однажды сватались к ней после смер-ти мужа, и с тремя детьми брали, только не могла никак она представить, что вместо любимого, другой с ней рядом лежать будет. Может быть и хотела пойти, чтобы жилось полегче, да только не могла себя пересилить.
А когда в наймички подалась, да когда хозяин руки распускать начал, да горы золотые обещать, поняла Федорушка, что быть беде. Что не совладает она с мужиком здоровым. Решила к другим уйти, да не тут-то было. Прижал ее хозяин в сенцах, и пригрозил: «Уйдешь, на всю округу так ославлю, ни в один дом не пустят».
Пошла Федорушка к соседке, которая ей к тому времени заместо сестры стала, и рассказала ей про свою беду. И совета попросила. А что тут посоветуешь, коль заступиться некому. Позвала соседка мужа. Долго думали и решили, что надо Федоре из родных краев куда подальше уходить. А там, глядишь, и успокоится окаянный.
А куда идти, когда нигде никого нет?
И тут вспомнил сосед, что под Тюменью у него родственник дальний живет. Старый совсем, но зато при домишке и огороде.
Написал записку деду, да в ночь и проводили Федорушку.
Как уж она добралась до места, одному Богу известно. Только поспела как раз вовремя. Принял ее родственник соседский как родную. Да мало того, что угол дал, так еще и к богатею местному в прислуги пристроил. За племянницу выдал. А у того как раз накануне помощница ушла.
Стала она у богатея того работать, и понять не может: то ли работает, а то ли в свое удовольствие живет. Семья, кроме хозяина, сын да жена. Федорушка ко всякой работе привычна, хоть в поле, хоть в хлеву. А тут только по дому помогать. За порядком смотреть, да еду готовить.
Начала Федорушка после дороги да после голодухи в форму приходить и такой красавицей стала, что женихи табуном повалили. Правда, многие, узнав, что трое детей у нее, на попятной шли, но были и такие, что не хотели отступать. Да только Федорушка никому надежды не давала. О Евсее своем тосковала.
И все вроде бы хорошо у нее шло. И с дедом уже разговор затевала, чтобы деток привезти, и добро от него получила, да тут беда, откуда и не ждали, грянула.
Стала она замечать, что хозяйский сын, Данила, как-то по-особенному на нее смотрит. Сначала внимания не обращала, парню-то только-только восемнадцать исполнилось, а когда поняла, что у него интерес к ней мужской появился, уже поздно было.
Стал он ее преследовать, но не охальничал, замуж звал. Первое время отшучивалась она. Парнишка-то, почти на 15 лет младше был, а потом замечать начала, что приятны ей его ухаживания стали. Поняла, и испугалась.
Долго думала, как поступить, и решила все, как есть, хозяину рассказать. Не заслужил он своим отношением к ней, чтобы она его обидела.
Выслушал ее хозяин молча, спасибо сказал и денег дал. Она за год бы столько не заработала, а потом попросил ее уйти из их местности. Не хотела Федорушка деньги брать, да только уговорил тот ее. А в ночь подогнал сани к ее дому и велел извозчику увезти ее туда, куда она сама скажет. Только сыну ничего не говорить.
Распрощалась женщина со ставшим ей как родной отец, стариком, и уехала. Всю дорогу до дома проплакала. Боялась прежнему хозяину на глаза показываться, одна радость была — деток увидит.
А когда приехала, узнала, что барин по осени из поездки в город не вернулся. Взяла Федорушка грех на душу — порадовалась такому облегчению и пошла к барыне показаться. А та, помня какая она хорошая работница была, в дом позвала. Не нравилась ей нынешняя прислуга.
Конечно же, женщина с радостью согласилась. И стала жизнь налаживаться. Служить у барыни — одно удовольствие было. Денег, что как отступные от парня получила, хватило и избу починить, и сарай поставить, и козой с курами обзавестись. Дети, привыкшие к соседям, на два двора жили. Кажется — вот оно, счастье-то пришло, да только нет-нет, да вспомнятся Федоре глаза да губы Данилушкины. И накроет истома тело, по ласке мужской изголодавшееся. Хоть криком кричи.
И стала она подумывать, чтобы предложение о замужестве принять, которых, как и прежде, немало было. Да только не лежала душа ни к кому. А без любви, только ради того, чтобы тело успокоить, ой как не хотелось.
Полгода думала. Только в один из вечеров заходит в хату, а на лавке Данила сидит. Черный весь, заросший. Она и глазам своим не поверила. Села напротив, смотрит на него и плачет. А он поднялся с лавки, встал перед ней на колени, и тоже заплакал.
«Не гони», — говорит. — Прогонишь, уйду. Но домой не вернусь, сгину где ни будь. Так как нет мне без тебя жизни».
А куда ж погонишь-то, когда сердце от счастья замерло и дышать нечем стало.
Одно огорчало — проклял отец Данилу, отказался сыном считать. Сказал, что только тогда простит, когда он с ведьмой его околдовавшей расстанется. Несколько раз Данила ездил к старикам, помириться хотел, внучку показать, да так ни с чем и возвращался. А потом бросил он эту затею и так и не узнали они, как те жизнь свою закончили и кому богатство немалое досталось.
А им и без богатства ихнего хорошо жилось. Данила, несмотря на то, что господским сыном был, оказался смекалистым и трудолюбивым. Всему быстро учился и за любую работу брался. Так что жили они по тем временам хорошо и прожили долгую и счастливую жизнь.
PS: Данила, несмотря на то, что был младше жены почти на пятнадцать лет, ушел из жизни намного раньше. Да и после его смерти прошло уже более сорока лет, но я до сих пор вспоминаю с каким трепетом он относился к своей красавице Федорушке. Вспоминаю, и благодарю Бога за то, что я стала свидетельницей этой чистой и светлой любви.
Что-то не хочется мне с этой волны уходить))
Предлагаю вам почитать ПОТРЯСАЮЩИЕ рассказы о любви.
Потрясающие не потому, что я их написала, а потому, что в них живет ЛЮБОВЬ. Тем более написала я их по реальным историям любви.