Кадр из советского диафильма о Юлиусе Фучике. 1953 год
8 сентября исполнилось 80 лет со дня казни Юлиуса Фучика (1903—1943), чехословацкого журналиста, коммуниста. Сейчас для нас наиболее актуальны, вероятно, вот эти слова Фучика:
«Разлагающийся капитализм заполнил мир ужасами, и эти ужасы угрожают каждому смертельной бедой. Нет силы, которая удержала бы этот строй, кроме вашей слепоты. Нет силы, которая удержит его, если вы прозреете».
Выдержки из тюремного репортажа Фучика, написанного в нацистской тюрьме Панкрац, куда его заключили 24 апреля 1942 года:
«Становишься внимательным к каждому звуку, и даже появление клопа на выбеленной стене для тебя событие. Убиваю его, этого самоотверженного сожителя в камере, в которой я должен быть единственным живым существом, но я не уверен, нет ли где-нибудь в излучинах «Закона об охране республики» наказания за такое преступление. Ведь это же всё-таки государственный клоп».
«В этом нет уже ничего страшного. Что ни вечер, слышишь, как внизу, в коридоре, выкрикивают фамилии заключённых. Пятьдесят, сто, двести человек в кандалах, которых через минуту погрузят на машины, как скот, предназначенный на убой, и отвезут за город, в Кобылисы, на массовый расстрел. В чём вина этих людей? Прежде всего в том, что они ни в чём не виноваты. Их арестовали, ни к чему серьёзному они не причастны, и их показания не нужны ни по одному делу, и, значит, они вполне пригодны для расправы. Сатирические стишки, которые один товарищ прочитал девяти другим, привели в тюрьмe всех десятерых за два месяца до покушения. Теперь их казнят... за то, что они одобряют покушение».
«Мелкий почтовый чиновник, арестованный по ошибке, стоит внизу у стены и ждёт, что его сейчас выпустят на волю. Он слышит своё имя и откликается на вызов. Его присоединяют к колонне приговорённых к смерти, увозят за город и расстреливают. На следующий день выясняется, что должны были казнить его однофамильца. Тогда расстреливают и однофамильца — и всё в порядке. Стоит ли тратить время и точно выяснять личность человека, у которого отнимают жизнь! К чему это, если задача состоит в том, чтобы уничтожить целый народ!»
«Кто не побывал в 1942 году в Панкраце, тот не знает и не может знать, что такое гуляш! Регулярно, даже в самые трудные времена, когда у всех заключённых бурчало в желудке от голода, когда в бане мылись ходячие скелеты, когда каждый — хотя бы глазами — покушался на порцию товарища, когда и противная каша из сушёных овощей, приправленная жиденьким томатным соком, казалась желанным деликатесом, в эти трудные времена регулярно, два раза в неделю, по четвергам и воскресеньям, раздатчики вытряхивали в наши миски порцию картофеля и поливали её ложкой мясного соуса с несколькими волокнами мяса. Это было сказочно вкусно! Но не только в этом дело: гуляш был ощутимым напоминанием о мирной человеческой жизни, был чем-то нормальным в жестокой противоестественности гестаповской тюрьмы. О гуляше говорили нежно и с упоением — о, кто поймёт, как дорога ложка хорошего соуса, приправленного ужасом медленного угасания!»
«Они копошились, словно кролики, легкомысленные и милые. Словно кролики! Схвати и вытащи одного из них — остальные забьются в уголок, а через минуту, смотришь, уже снова начали свою возню, снова хлопочут и радуются, полные жизни».
«Как-то я загадал, что если по дороге я увижу девять пар хорошеньких ножек, то вернусь с допроса живым».
«Большие бляхи со свастикой на лацканах мундира декларируют убеждения, которых нет. Эти бляхи — лишь вывеска, за ней прячется жалкий чинуша, которому надо как-нибудь просуществовать эти годы. С обвиняемым он ни добр, ни зол, не засмеётся и не нахмурится. Он при исполнении служебных обязанностей. В жилах у него не кровь, а нечто вроде жидкой похлёбки».
«— Ты ещё веришь в победу коммуны?
— Конечно.
— Он ещё верит? — спрашивает по-немецки начальник отдела.
А долговязый гестаповец переводит:
— ...он ещё верит в победу России.
— Безусловно. Иного конца быть не может».
«Он поставил ставку на нацизм. Оказалось, что он ставил на дохлую лошадь».
«Была и другая разновидность того же типа: эти по своей инициативе никого не истязали, но и не помогали никому. Они беспокоились только о собственной шкуре. Это делало их отличным политическим барометром. Они сухи и строго официальны с заключёнными? Можете быть уверены: немцы наступают на Сталинград. Они приветливы и заговаривают с нами? Положение улучшается, немцев, очевидно, побили под Сталинградом. Начинаются толки о том, что они коренные чехи и что их силой заставили служить в гестапо? Превосходно! Наверняка Красная Армия продолжает наступление — уже за Ростовом! Такой уж это народ: когда тонешь, они стоят, засунув руки в карманы, а когда тебе удаётся без их помощи выбраться на берег, они бегут к тебе с протянутой рукой».
«Самым низким интеллектом обладает домашняя кошка, которая может понимать только сто двадцать восемь слов. Ах, какой гений кошка по сравнению со Сметонцем, от которого панкрацкая тюрьма слышала всего четыре слова».
Почтовая марка Чехословацкой ССР с портретом Фучика. 1958 год
Ещё из высказываний Юлиуса Фучика:
«Разлагающийся капитализм заполнил мир ужасами, и эти ужасы угрожают каждому смертельной бедой. Нет силы, которая удержала бы этот строй, кроме вашей слепоты. Нет силы, которая удержит его, если вы прозреете».
«Фашизм и война — последняя «мудрость» капитализма. И именно поэтому люди так наглядно убеждаются в его разложении».
«Об одном прошу тех, кто переживёт это время: не забудьте! Не забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас. Придёт день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю. Я хотел бы, чтобы все знали: не было безымянных героев... Тот же, кто из праха прошлого хотел соорудить плотину и остановить половодье революции, тот — лишь фигурка из гнилого дерева, пусть даже на мундире у него сейчас золотые галуны! Но и этих людишек надо разглядеть во всём их ничтожестве и подлости, во всей их жестокости и смехотворности, ибо и они — материал для будущих суждений».
«Человек не становится меньше от того, что ему отрубят голову». (Из последнего письма родным 31 августа 1943 года).
«Правда победит, но необходимо ей решительно помогать».
ПРОДОЛЖЕНИЕ