Льву Толстому 9-го сентября исполнится 195 лет
Из дневника читателя
Много раз пытался я вести дневник, а потом это дело как-то глохло. Может быть сила мысли не та. Или, может быть, когда мысль вызываешь искусственным и досужим образом, мало от того толку бывает. Но есть один процесс, когда мозг по-настоящему пульсирует. Это когда выпадает редкое счастье быть читателем настоящей книги. У меня лично это вызывает то же искристое состояние в голове, как после первой рюмки хорошей водки. И думается легко. Только почти сразу всё и забывается. Ведь не всякий же человек, выпив рюмку, сразу может взяться описать ту крылатую лёгкость бытия, которая за этим следует. Одного человека, правда, я знал по имени, который вслед за первой рюмкой сразу и написал. Это был атташе какой-то иностранной державы в предреволюционной России. Он тогда попробовал водку в первый раз: «Она прошла по моему горлу, как факельное шествие», — написал он.
По-моему, шикарно сказано.
Вот и тема для дневника. Не надо никаких помпезных «дневников писателя», не надо дневников обывателя. Ведь можно просто писать дневник читателя.
Вот, например. Читал я упорно некоторое время сочинения и прочие записки Константина Циолковского. Не стану говорить о том, каким предстал передо мной сквозь эти строчки сам КЭЦ, это отдельный разговор, но один эпизод из его жизни годен для осмысления в дневнике читателя.
Есть в воспоминаниях Циолковского совершенно замечательный момент, относящийся к его раннему периоду. В Москве, в библиотеке встретил он удивительного служителя Николая Фёдорова.
«Он давал мне запрещённые книги. Потом оказалось, что это известный аскет, друг Толстого и изумительный философ и скромник. Он раздавал всё своё крохотное жалование беднякам. Теперь я вижу, что он и меня хотел сделать своим пансионером, но это ему не удалось: я чересчур дичился», — написал позже Константин Эдуардович в автобиографии.
Идеи их, Фёдорова и Циолковского, при полном различии были в чём-то и сходны. Фёдоров мечтал воскресить всех умерших и вернуть их из Царствия Небесного к живой жизни на земле. Именно это и должно было стать главной задачей науки близкого будущего. Циолковский, предчувствуя перенаселение земли и оскудение природы, хотел переселить живое человечество, наоборот, поближе к Царству Небесному.
Однажды Лев Толстой рассказывал об учении Фёдорова членам Московского психологического общества. На недоуменный вопрос: «А как же уместятся на маленькой Земле все бесчисленные воскрешённые поколения?», Толстой ответил: «Это предусмотрено: царство знания и управления не ограничено Землёй». Это заявление было встречено смехом...
А Толстой, между прочим, предсказал тут появление чудаков или гениев, вроде Циолковского и тех, кто потом, вдохновившись его мыслями, а чаще вовсе независимо от него торили уже крутую тропу в небо.
Фёдоров до самозабвения любил свою работу. А его эрудиция не знала границ. С ним советовались писатели и историки, поэты и математики. Слава о Николае Фёдорове шла по Москве, его называли мудрецом, богословом, философом. Лев Толстой сказал о нём: «Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком». Познакомившись в 1881-м году с Фёдоровым, великий писатель пометил в дневнике: «Ник. Фёд. — святой. Каморка. Исполнять? Это само собой разумеется. Не хочет жалованья. Нет белья. Нет постели».
Этот Н.Ф. Фёдоров оказал на мировоззрение К.Э. Циолковского заметное влияние, прежде всего, укрепив у него интерес к космосу, который вошёл потом составной частью в его философию космизма. Пожалуй, и в быту и личной жизни Фёдоров мог так же повлиять на Циолковского. Оба жили в пещерных (в смысле религиозного ухода от мирских благ) условиях, годных для святых старцев и подвижников.
Как-то он, Фёдоров рассказал К.Э. Циолковскому, мелкую деталь, которую тот отметил в своей автобиографии. Деталька, однако, оказалась настолько впечатляющей, что замечательный писатель Борис Садовский нашёл нужным развить её в одном из своих романов. В этом романе ему нужны стали строго документальные факты, которыми он хотел рассказать о диковинках ушедшего времени. Из помеченного Циолковским вышло вот что:
«Прошлой зимой посетил он, Лев Толстой, библиотеку Румянцевского музея. — “Однако сколько здесь книг: хорошо бы всё это сжечь”. Библиотекарь Николай Фёдорович Фёдоров, бледный старик с голубыми глазами, спокойно усмехнулся: “Седьмой десяток живу, такого дурака не видал”. Был бы Толстой и впрямь дураком, если бы обиделся. Он смеялся. И всё-таки Фёдоров ему неприятен по многим причинам. Прежде всего, это строгий православный: он верует во все церковные таинства, в воскресение мёртвых и страшный суд. А главное: жизнью своей исполняет всё то, о чём только мечтает граф. Ютится в тёмном подвале, носит лохмотья, питается чаем с булкой, деньги раздаёт. И постоянно он весел, как инок афонский, как ангел Божий…».
Так маленькая личная запись Циолковского становится крупным литературным фактом. С этого момента начинается его влияние на писательское воображение. Александр Беляев и Николай Заболоцкий были первыми, кто сделали идеи Циолковского источником собственного вдохновения. Потом были Алексей Толстой, Иван Ефремов, Геннадий Прашкевич и многие ещё. Так что его влияние на литературу можно считать ничуть не меньшим, чем влияние на романтику освоения космических просторов.
Циолковский до конца своей жизни помнил удивительного мудреца и бессребреника Николая Фёдорова. Доказательством может служить вот такая фраза, которой он исчерпывающе определил для себя окончательную суть Льва Толстого: «Великий мудрец, а в жизни великий глупец»