АННОТАЦИЯ
Основано на реальных событиях. Персонажи данного очерка Не вымышлены. Они реально существовали, и некоторые живы-здоровы по сей день. Фамилии и инициалы изменены. Сие произведение смело приоткрывает дверь в мир Большого Учёного Сельского Хозяйства. Главный герой, от лица которого идёт повествование, является собирательным образом группы студентов зооинженерного факультета 1994-1998гг. Местами используется ненормативная лексика, прошу понять и прошу простить, описание некоторых событий без неё невозможно.
ВВЕДЕНИЕ
Думаете учиться легко? Совершенно верно, легко. Труднее, и гораздо, делать вид что ты учишься, тем более если твоя персона является студентом какого-нибудь сельскохозяйственного заведения. ВУЗа или техникума. Ага, знакомо, да? Но пыльно и серо. Ну так я тряпочкой протру и напомню…
Зоотехник – благородная специальность, потому что кушать хотят все. Но неблагодарная, потому что не все соображают кто предоставляет возможность кушать вкусности и мнякости, а не дрова из сарая. И все ли знают каким трудом столь ценные продукты добываются? Так я отвечу тем кто до сих пор уверен, что отбивные творожок, сырок и сало можно отыскать в капусте, рядом с детишками. Господа! Эгоисты и обжоры! Жрёте вы только благодаря неким дяде Ване и тёте Даше всея Руси всех доярок и зоотехников, давящих сапогами навоз, вкалывающих по 18 часов ежедневно без выходных, и не видящих прелестей светской жизни. Что самое смешное, так это то, что попасть в такое добровольное рабство рефлексов и желаний тоже тяжело. Взяткой и сексуальной улыбкой не обойдешься. Вот что рассказал бы вам любой студент зоофака, я например:
Сначала я четыре года кровью и потом поступаю, разгрызая вступительные экзамены. Наконец! Я из абитуриента превращаюсь в студента, и упиваясь счастьем и гордостью, месяц знакомлюсь с новой жизнью. На самом интересном месте административная верхушка, в лице обитателей деканата, тормозит наши впечатления и отправляет всех счастливчиков затыкать прорехи российского агропрома на грязные картофельные поля дорогой Родины, напоминая, тем самым, что мы есть патриоты своей страны и бесплатная рабочая сила. Дали два часа на сборы. Я справедливо решаю, что они все Там полные идиоты, от ректора до вахтёра. У меня с собой только тетрадь и пачка сигарет, а живу я в другом городе! Пытаюсь объяснить, боже, я – сама наивность. В ответ: «ГАВ-ГАВ!!!», послали «в», указали «на», пригрозили отчислением. О ОТЧИСЛЕНИЕ! Любимая угроза профессорской шайки. Студент-первокурсник всё равно, что брошенный в сугроб котёнок, дрожит и боится. Господи! Зубы сводит от страха вылететь едва переступив порог института. Это же жуть! Прогуляешь пару – отчислим, опоздаешь – отчислим, косо глянешь – отчислим, а раскроешь рот не для сдачи зачётов, считай что уже получил аттестат обратно. На организационном собрании первокурсников 31 августа, перед первым в нашей жизни семестром, «дорогой» и «любимый» декан Гусев Сергей Феоктистович, стянув лысую кожу с затылка на хелицеровый аппарат, скалится, как он обычно делает произнося своё коронное: «Думаете у коня на бегу диафрагма хлюпает? Глупость! Это у него препуций подпрыгивает от аллюра чвок-чвок-чвок!», и сегодня, увидев нас первый раз, он сладко тявкает из-за кафедры: «Если вы потеряете зачётку – мы вас отчислим, если пропадёт студенческий билет – отчислим, если преподаватель на вас пожалуется – отчислим, будьте покойны! А так, учитесь, влюбляйтесь, женитесь и размножайтесь». Забегая немного вперёд, вот что скажу: сейчас с высоты прожитых лет я точно знаю, что у нас были классные учителя, включая самых отъявленных гадов, как нам тогда казалось. Они учили нас ЖИТЬ! Грех на них обижаться. Но всё же было на мой взгляд два человека, являвшихся откровенной нечистью, просто с человеческой точки зрения. Так вот Гусев один из этих двоих, не зря мы ему после вручения дипломов гроб подарили… А наш коллектив , тем временем, в области ползает по полям, собирая картошку. И он же самопроизвольно разделяется на тех кто не Пьёт, но может выпить, и тех кто Пьёт и не просыхает. Я оказался в первой категории, очень довольный собой и ею. Обретаю друзей, среди них оказываются и те, что зовутся «друзья на всю жизнь», и за шиворот схватят, упасть не дадут, и телом закроют, чтоб башку не оторвало… Начинается война с любопытными и загадочными преподавателями. Соберём некоторых в кучку и поведуем о том, как заканчивался замечательным летом 1996 года четвёртый семестр моей студенческой жизни.
ИСТОРИЯ
Каждый преподавателище свёрнут по фазе на свой лад. К примеру профессор кафедры кормления Сахаревич Ятаган Маркович как-то самолично повинился: «Знаете, я не просто попал в сельское хозяйство, а свалился с третьего этажа на голову ректора института и он меня совратил…», « … думаете Сахаревич дурак? Да уж не глупее коровы…». Не знаю, что с ним сделал ректор, но временами, даже чаще чем вы предполагаете, мне казалось, что интеллект жвачного был повыше этой еврейской табуретки. Но куда ему до доцента кафедры истории Супонева Карпа Ильича. Вот уж действительно историческая личность. Огромный розовый старик, седой, с улыбочкой извращенца. Этот озабоченный старпёр – главный мафиози института. Стоит, крутит декану пуговицу на пиджаке, а кругом студенты смотрят, хихикают. Ильич назидательно «втирает» Гусеву, так что слышно даже в библиотеке: «Ты чегой-то, Феоктистыч, изобрёл этакое? Что это за «платная пересдача экзаменов»? Глупость якая! Чем студенту к тебе в звероклетку на третий этаж шастать, выслушивать твои гнусные морали, да листик экзаменационный прикупать, лучше б поставил оный хлопец мне бутылёк и видать зачёточка засверкала б у него трифаном. И преподавателю приятно и студенту не обидно. А кто учиться хочет, дак ёлы-палы, головой кумекать будет, а , Феоктистыч?» Гусев краснеет, зеленеет и покрывается пупырышками от собственного бессилия и неудобства. Студенты гогочут в кулачки, а у зверушки с лысины мыло стекает и глазёнки белками вывернуть норовят: «Да-да, Карп Ильич, что говорить, ну я побежал, а то график собьётся, комиссия скоро». Проблеял и сиганул без пуговицы.
Ильич как преподаватель – херовато, зато Воланд из него хоть куда…
… - Кашина, а Кашина, чегой-то у тебя фамилье такое? Кашу варить не могёшь, небось? А чегой-то у тебя, Петров, шляпу как будто молью объело?..
- Сидоров, иди читай доклад.- Голос от которого извилины в агонии скручиваются.
- Карп Ильич, он у меня маленький, - несмело,так, Сидоров встаёт.
- А меня не колышет какой у тебя! Большой или маленький! Это жена у тебя под одеялом будет разбираться. Марш доклад читать!
… - Трушкин, была ли в 1945 году в Японии абсолютная монархия?
- Что, Карп Ильич, простите? – решился переспросить оппонент.
- У тебя лекции есть?
- Есть.- недоумённо разводит руками Трушкин
- Во-о-он!!!- и палец-сарделька в дверь, волосы дыбом.
- Карп Иль…
- Во-о-он!!!
Или вот, опаздывает Эльвира Барыгина на двадцать минут первой пары, аккурат на историю:
- Где ты была, Эльвирушка?
- Да вот, Карп Ильич, автобус сломался, пробки на дорогах, я ж в области живу, - оправдывается красавица.
- Враньё. Остальные этим же автобусом ехали, вона усе как зайчики в трамвайчике по задним партам здеся и тута. Где ты была?
- Бабка с утра прихворнула, скорую пришлось вызывать.
- Красиво фигаришь. Куда ж сломанный автобус исчез? Если б твою ягусю скрутило, ты б вообще не приехала. Где ты была? Третья и последняя попытка.
Эльвира, не выдержав, бросает в сердцах:
- ТРАХАЛАСЬ!
- О, уже теплее. Только это пятиминутное дело, голубушка, где ты была остальные пятнадцать минут? Или их было четверо?
… сдача зачётов у агрономов. Кстати, в мироощущении зоотехника, агроном – агностическая профессия. Как говорят зооинженеры: « был бы дождик, был бы гром – на хер нужен агроном». Эти двое дружить могут только за стаканом водки, в остальное время их общение выглядит так: «какого пирамидального Хеопса ты мои пастбища потоптал своими сиськокопытными?! Потому что от тебя, чучело соломенное, жратвы для моих бурёнок не допросишься, вечно у тебя, то солнце всё пожгло, то в дожде всё раскисло». Так вот, сдаёт агроном зачёт по отечественной войне 1812 года.
- Ну-с, молодое дарование, сколько фуражира осталось в обозах Наполеона после его отступления за пределы реки Березины?
- Э-э. Ну-у. Мало.
- Исчерпывающе. – пауза, Ильич что-то обдумывает,- Но не кошерно. Ты ж агроном, точность – вежливость зверобоя. У вас всё в центнерах с га должно быть. Ну ничего, мы тебя педантичности научим… Сколько ступенек в чкаловской лестнице?
- Э-э. Да откуда ж я знаю.
- Ты живёшь в Нижнем Новгороде, сикарашка. И должен знать всё о главных исторических местах родного города. Дуй на площадь Минина и считай ступеньки, ошибёшься хоть на одну – поедешь сызнова. И скажи спасибо, что не живёшь около Бородинского поля. Заставил бы пересчитать всю луговую тимофеевку. И фуражира у Наполеона, к тому времени, было столько же сколько извилин в твоей балде, то есть ни х…я! Жрал он прошлогодних кузнечиков из под снега, да великое множество русских люлей, коими его щедро одаривала братва Дениса Давыдова!
Но хуже всего, если на экзамене Карпу Ильичу стало скучно. Вот тогда – земля прощай. Так было с одним студентом-механиком. Вот он сидит, ногти грызёт, все губы обкусал. В билете три вопроса, а знаний – ноль. Чувствует, бедняга, что горит его очко синим пламенем, чует запах потных портянок, слышится ему гавканье прапора: « А ну, шмакодявки, круглое носить, квадратное катать, одуванчики стричь по шаблону и закройте рот – трусы видно…», хруст кирзовых сапог обрастает грибами не долетая до пола. Не хочется в армию, а учиться не можется, да ещё у подлого Ильича глазки блестят – гадость какую-то обсасывает, сейчас ужалит, падла, в самую десяточку-у-у! Супонев хитро насвистывает что-то и крутит в ручищах дохлую зачётку двоечника. «Всё равно ни хрена не знаешь, пустая голова, чего б с тобой вытворить?» И вдруг, улыбнувшись словно гиена в вакууме, ШВЫРК зачётку в форточку и вот она прям туда, в жухлую осеннюю листву, глину, да кучу мокрых раскисших окурков, и спорхнула, рассыпая тройки. Студент сидит в натуре обалдевши, раскрывши рот, а сказать ничего не сумевши. Ильич злорадно ставит таймер на своих здоровенных, как кремлёвские куранты, часах:
- Если через четыре минуты доставишь свою какашку ко мне на стол, то вляпаю тебе четвёрку, чтоб уписался от счастья, а нет так пойдёшь башку брить.- Рявкнул Супонев, приподнимаясь.- Ну чё сидишь, фрикаделька, время пошло!!!
Механик срывается с места с жутким грохотом, мелькает между партами, переворачивая стулья и продолжает увеличивать обороты, окрылённый полученным шансом, подходящим более для кафедры физкультуры по перевоспитанию юных алкашей в стремительных пожарников. Всего четыре минуты, а впереди десять лестниц от пятого до первого этажа, круг до заднего двора, да ещё неспеша прогуливающиеся по всему институту прилежные студенты, учителя и технички с вёдрами, а потом предстоит ещё обратный маршрут, причём наверх. Для справочки, студент – существо скользкое и живучее. Отрубишь голову так у неё ноги вырастут. Неудержимая способность к выживанию в самый последний момент, до которого жизнь – безумный рай на колёсах где царит грандиозный секс со всем что движется, и голодный желудок в который летит всё что не прибито. Сопровождается весь этот арсенал человеческих грехопадений погоней за деньгами, коих у студента всегда либо Нет, либо Нет Совсем. Без них не будет женской сиськи и бяки во рту перед тем самым последним моментом, когда страждущего рвут и кусают страшной жизнедеятельностью слова «завтра экзамен». Нет ничего более страшного и волнующего, чем идти с похмелья на зачёт. Борьба за существование в рамках студенчества не просто необходимость. Это – форма жизни. Именно поэтому, перемазавшись глиной с прилипшими листьями, и оставляя за собой густо грязные следы, раскрасневшийся спринтер возвращается к издевателю с зачёткой уже через три минуты тридцать секунд. А что дальше? А дальше в графе «оценка» пишется обещанное «хор», ставится рядышком «Супонев», а грязные джинсы уже уносят этого шустрого тушканчика обмывать радость. Вот оно как. Хоть до Москвы туда и обратно от восхода до заката на своих двоих, лишь бы троечку получить.
Кстати, Ильич, волшебно до ереси, общается с сотрудницами у себя на кафедре. Иду я как-то по одному из многочисленных коридоров, где-то в районе кибернетиков, ну тех самых, что любят заниматься поисками интеграла в половых актах коровы и хомячка, так вот, а впереди маячит хрупкая фигурка самой элегантности и скромности института. Госпожи Кулачёвой, что культурологию вбивает христианскими методами в головы балбесов-перваков. И вдруг позади меня, где-то вдалеке, как взойдёшь по лестнице, раздаются громоподобные тяжёлые шаги, будто слон муравейник по кафелю размазал в трёхкрестовом аллюре. Стены дрожат, да пол вздрагивает, а следом сокрушительный для среднего уха рёв.
- Э-эй!
У меня трясутся коленки от внезапного ужаса. Оборачиваюсь и прижимаюсь к стене с портретами великих физиков-биотехников. Ильич несётся по коридору за Кулачёвой, и вытянув вперёд руку с ладонью-сковородкой, орёт:
- Э-эй! Стой! Э-эй, да погоди!-
Культуре-то и невдомёк, что эти звуки родов мамонта по её душу. Идёт и ухом не шевельнёт, только мыслишки бегают: «Ну, молодёжь пошла!». Как же. К ней, чтобы обратится, нужно поклониться, поцеловать ручку, расшаркаться. А «молодёжь», в образе демонически большого старика Супонева, догоняет милашку и дружески опускает ей на плечо свою килотонную лапу:
- Привет!-
Кулачёва в ужасе приседает, скривобочившись да выкатив, чуть подведённые золой из печки, глаза и оборачивается на это гипер приветствие:
- Здра-авст-твуйте, Карп Ильич. – Чуть-чуть мёртвым тусклым голоском вытекает встречное желание здравствовать. В штанишках у её явно потяжелело.
- Нам бы с вами «часы» надобно разделить. – Объявляет Супонев с улыбкой синего кита.
- После второй пары, ладно? Извините, тороплюсь. – Вздрагивает женщина. Где у нас тут туалетик? Жаль мадаму, а что поделаешь?
Есть совсем иные типчики, преподающие не менее сочные науки.
РАЗВЕДЕНИЕ
Другое дело Гладышев. Мировой растяпа! Лысая песочница с кафедры разведения, причём совершенно бесформенная, в брюках не по размеру и на засаленных подтяжках. Ходит, что наждачка по цементу. Шарк, шарк – ноги не подымаются…
… - Здрасте, Василий Фёдорович!-
- А-а? – Поворачивается бильярдный шарик потной лысиной и шарит по тебе молекулами очков. Всё время сползают. Только поправит, а стекляшки – вжик и на носяре, где щетинка рыжеватостью пробивается. Так ничего и не поняв, и никого не узнав, елозит по институту дальше.
Память у него отменное качество. Потому как наблюдается полное её отсутствие.
- Василий Фёдорович, я к вам, шестой блок сдавать, - говорю.
- А ты кто?
- Здрасте Новый Год. Гуреев я!
- Ну, ну. – И моргает прям мне в лицо. – А чё нужно?
Во мордочка, как будто девственность увидел.
- Я же говорю, шестой блок сдавать. –
- Чё?-
- Блок!!! –
- Какой Блок? Тот что Цветаеву трахал? –
- Бог с вами! Оставьте классиков в покое. Учебный. Шестой. По инбридингу и видам скрещивания. –
- А-а. Ну, ну. Я сейчас, я это, погляжу в журнале, - и вот лазит по страницам, что блох у собак давит. – Ты Гуреев, да? –
- Ага. С утра был. –
- А тебя в списке нет, - растерянное такое выражение, мля. Ну и зоркость!
- Точно. Ластиком стёрли. Я уж третий год учуся и глаза вам мозолю. –
- А? –
- Я, говорю, быть того не может! –
- Нету. – А ведь глядит прям в мою фамилию.
- Да вот же я. – Кажу пальцем.
- И правда. Ах, да! Ну? –
- Что «ну»? Блок я сдавать пришёл. Шестой. –
- Гм. А у тебя четвёртый не сдан. По экстерьеру. –
- Я ж вчерась отчитался!!! –
- Разве? Хотя … может. Я на бумажке писал, а бумажку ту потерял. –
- А я чем виноват? Это не моя проблема. –
- А чё там было? –
- Думаю оценка. –
- Оценка? Какая? –
- Академическая. Четвёрка. –
- Обмануть хочешь? Я не помню. –
-Зато я помню, - говорю почти сквозь зубы, проглатывая «вашу мать». – Ставьте! Два раза сдавать не буду! Я не магнитофон! –
- Но ты же сдавать пришёл? –
- Да, но шестой, который не сдавал. –
- Так что оба сразу? –
- Один! – Моё терпение кончается.
- Какой? –
- Шестой!!! – Я уже рычу.
- А четвёртый? –
- Вчера сдал! – Сжимаю кулаки.
- Не записано. –
- Найдите проклятую бумажку! –
- Какую? –
- На кой писали. –
- Шестой блок? –
- Четвёртый!!! –
- А шестой когда сдавать будешь? –
О, Господи!!! Ну и шизоид, промокашка! Напиться в стельку и сдохнуть!
Вбегает секретутка деканата. Отец, в своё время, говорил мне, что когда он учился на физтехе, их секретарша была для них как вторая мама. Счастливчик. Наша секретарша – моя первая изжога! Маленькая, мерзкая лизоблюдина, с очками не меньше маски акваланга, а зубы – заброшенный церковный погост с покосившимися надгробиями, и вот шепелявит:
- Вашилий Фёдоровиш, жде ведомошть ошенок жа куршовые работы штудентов? Вше шроки вышли. Мне перет Гушевым отшитоватша! –
- А чё она говорит? – Это он у меня решил спросить. Я разозлился на обоих и снял под столом ботинки. Может вонь моих потных, заношенных, не стираных месяц носков прояснит что-нибудь в его голове? Ага. Щас! У него очки потеют, а мозг, если он вообще есть, не дышит. Я ему перевожу. Лезет в стол.
- Вот. Возьмите. –
Она берёт, возвращая на место выпадающие протезы, глядит, замирает.
-А жде у Журеева ошенка? – кладёт ведомость перед затуманенным взором Гладышева, тыча в мою фамилию под четвёртым номером. Мамочки мои! Чувствую, я весь вспотел температурой не выше абсолютного нуля по Кельвину. Только этого мне ещё не хватало! За курсовик оценка тоже исчезла! Да я его сейчас удавлю, к чёртовой матери! Меня всего колбасит и колет от желания зафаршмачить отборными пятиэтажными матюками его гнусные очки и волосатые уши.
-ГДЕ?! – Говорю. – Где оценка? Я чё ксерокс, в натуре, чтоб каждый день курсовики печатать! По моему здесь кто-то дров наелся!
- А ты сдавал? – Невинно так спрашивает меня. Не больше, не меньше чем старческая рассеянность. НО почему Я!!!
- Неделю назад ещё! – Как мне хотелось добавить куда бы я его трахнул будь он бабой!
- Сейчас погляжу. – Встаёт из-за стола как ржавый эспандер усилием неволи.
- Времени нет, - отрезает секретутка. – Штавьте ему «не явилша». –
- Как так «не явился»?! – Обалдеваю я и, следом, взрываюсь – Я точно знаю наперёд, сегодня кто-нибудь умрёт, я знаю где, я знаю как, я не гадалка, я МАНЬЯК!!! Ищите мою работу!!! –
Рылся, рылся – нашёл таки, негодник.
- И правда сдавал. А чего ж я не заметил? Батюшки! Уж проверено! Кажись моя подпись стоит. – Щурится как микроскоп на спирохету, а затем головой качает, - Не. Не моя. Завкафедры. Льва Палыча. Да не, моя. Моя! Иль нет?
Господи! Да профессор давно проверил десять раз. Ещё похвалил меня, давеча, зато что хорошо сдулоскопировать’ умею. Там даже оценка стоит его на титульном листе. Четвёрка. Ага, стоит то четвёрка, а в ведомость эта бездна забвения ляпает мне тройку! Ну и шут с ним. Только б отвязаться от тебя. Поубывал бы усих, хлопцы!...
‘ Сдулоскоп – прибор для точного копирования текста или рисунка. Представляет из себя таз со стеклом сверху, внутри лежит настольная лампа. Главное чтоб не дрожали руки. Пользоваться прибором с похмелья - крайне не рекомендуется.
КОРМОПРОИЗВОДСТВО
Мама дорогая! Весь обед проадреналинил у этого Маши-Растеряши. Ну ничего, после кормопроизводства наверстаем. А вот то самое, чуть выше написанное, что выгравировать не можно – язык сломаешь, напоминает тренировку зрения у окулиста, дикции у логопеда и памяти у психоаналитика. Не шизика ли посудите… Сидишь. Перед тобой горстка всяких разных семечек. И вот ты, как в детском садике, раскладываешь их на кучки, зёрнышко к зёрнышку, что похожи, потом читаешь специально обученный толстый, на полтыщи страниц, определитель этой гадости и нецензурно выражаешься примерно так:
- Хиперикум перфоратум. – Сие Зверобой продырявленный.
Или
- Мелилотус оффицинале. – Тобишь Донник Лекарственный (Жёлтый)
А вот
- Дешампсия каспитоза. – А сие Щучка дернистая. Закочкаренность от неё повышенная.
И вот так полтора часа расклеиваешь в тетрадочке все косточки и пылинки, словно на ромашке гадаешь, пытаясь запомнить 250 названий этих херипериков. На дьявола мне энта латынь?! Я и так не идиот и разбираюсь, что съедобно для коровы, а что нет. Что питательней, что калорийнее, что в период стельности пихнуть, а что этой твари божьей в период лактации навалить, или в сервис-период’.
Сижу. Скучаю. Идиотничаю. В рот семечек этих наберу и через трубочку, из разобранной ручки, в соседа плююсь. Глядишь, и ему не скучно – есть чего из-за шиворота вытряхнуть. А плоский, как девальвированный рубль, и сальный будто чеснок в грудинке, смугляшка-рогоносец Тишкин Георгий Петрович, в простонародии Мятлик, сидит за столом и жуёт соломинку. Кострец безостый. Это я про травку в его абстрактных зубках гуторю. И вот тихонько он так вздыхает:
-Эх, грибочков бы щас маринованных, масляточков склизеньких. –
Мечтатель. Ладно- ладно. Высоко сижу, далеко гляжу. Я всё уразумел, в порядке нынешних вещов. Грибочков захотел, волчара! Будут тебе маслятки. А мне зачётикс хотца. Можно не маринованный, можно БУ, боюсь за новый Мятлику весь лес на дом привезти придётся. Глядишь, и не понадобится запоминать всю эту латинскую хератозу. Сутки спустя прыг к нему на кафедру. Чайник кипит, дым колесом, рядышком Сапожник сам с собой в шахматишки режется. Я к Тишкину:
- Я вам тут грибочков припёр. Угостить хочу. – И БАЦ на стол трёхлитровик. Кушай – не дрищи.
- Гуреев, слышь, не надо прекрати!
Иди ты. Буду я твои фальшивые закидоны слушать.
- Кушайте на здоровье. Я пошёл… - и к двери.
- Забери, я пошутил… - уже слабее, сечёшь?
- Я тоже. Бон Апети. – и громко сиганул с кафедры.
Хи! На зачёте все зубрят, потеют, а я билет взял, для виду погрустил, произнес невзначай: «Суиллус Лютеус»’’, и глянь-ка, Мятлик уже в моей книжке-копилке подвигов пишет «зачтено». А говорил «пошутил». Вот они грибочки вкуснястые, шутки в сторону.
’ сервис-период – период жизни коровы от отёла до осеменения. Составляет не более 60 дней.
’’ Suillus luteus – гриб маслёнок обыкновенный
МЖФ
Я вижу вам уже нравится наша бессмертная шарага, толи ещё будет. Так, зачёты вроде бы в кармане, допуск с сессии я правдами и неправдами получил, а на сердце тяжело. Впереди четыре экзамена, которые я легально способен сдать не более чем двоечник правила дифференцирования. Первый мой камешек – МЖФ, что значится как «механизация животноводческих ферм». Иначе говоря, понятие о том, что скрипит, сопит и дёргается в ржавых судорогах на фермах без помощи похмелившегося скотника или толстозадой доярки: доильные аппараты, вакуумный насос, навозный транспортер, а так же всевозможная полевая техника и навесное оборудование, в большей степени простаивающее из-за вечного пьянства и отсутствия горюче смазочных материалов. А я даже не знаю как устроен жижесборник! Думаете я озадачен? Самую малость. Я уже купил пухлый курсовичок у Янтарёва Лазаря Ивановича, это тот самый хрен, что целый семестр показывал какие гайки нужно крутить чтоб потекло. И теперича жажду дармовой экзаменационной оценки в обмен на литр и много пива. Кстати, дабы не обидеть доцента, отмечу: Янтарёв, хоть и бездонный алкаш, но специалист отменный. Его руками собраны все способные к движению агрегаты на фермах учхоза, разработана обширная и доходчивая учебная программа по курсу «МЖФ», включающая в себя все нюансы и детали, вплоть до раскрытия тайн расположения в сенохранилищах потайных уголков с заначками из бутыльков и стакашков. Ценный мужик и хороший препод. Однако, приступим к событиям:
Я, окрылённый имеющимся курсовичком, содержимое которого я просто перебросил в другие корки, не утруждая себя переписыванием текста, бегу вниз в «склянку» механиков, где по расписанию должен, но не обязан, проводить занятия ( боже какая наивность ) Янтарёв. Спускаюсь. Стою перед дверью. Стучусь, дергаю – закрыто. Моё пылкое предвкушение халявы постепенно обвисает и беспомощно вякает попытками не захлебнуться в клыкастой клоаке с именем «паника». Уговаривая этого хищного зверя не подступать к флажкам, я сжимаю и разжимаю кулаки как разминающийся онанист. Вдруг! Ухо уловило в аудитории скомканное и нерешительное движение. Дудки! Там кто-то есть! И этот кто-то уже обхаживает Иваныча, заперевшись для верности на ключ.
- Открывайте, двоечники, - кричу и молочу в дверь. – Не у вас одних зачётка горит!
Два щелчка, и из приоткрывшейся двери, высунулась озабоченная, как ежемесячное лицо женщины, морда:
- А, это ты. – протянула она облегчённо. – Заходи. Только концерт окончен. Мы его доконали. –
- Отвянь. – Протискиваюсь внутрь.
Христос Всемогущий! Янтарёв, упитый в дупель, лежит фейсом в стол, распластав грабли по пустым бутылкам и запотевшим стаканам. Естественно вулканический храп, естественно всё вздрагивает и звякает, а доцент непотребного вида всё больше зарывается в яблочные огрызки и раздавленные солёные огурцы. Струйки рассола стекают на пол, образуя жалостливые, кислые лужицы.
- Ё-моё! Вы чё с ним сотворили? –
- Ну, прикинь, мы к нему с бзякающими пакетами. Ставь, типа, оценки, а мы тебе ставим на стол, во,понял? Ага. А он нам говорит, типа…
Другой, что выглядывал в дверь, перебил:
- Кончай словоложеством заниматься! Ты грамоту на заборах учил, видать. Беда у нас, Кешка.
- Ну! Послал вас к матушке?- обеспокоился я.
- Хуже. Его снимают. Увольняют, понимаешь?! За пьянство. Сволочи! Нашли крайнего! Умный алкоголик – опасный алкоголик, въезжаешь? Завтра его ведомости станут туалетной бумажкой. Он сегодня последний день в силе, и как видишь уже не в силах. –
- Телега? – озлился я – Кто бумагомаратель? Кому пришла в голову такая пакость? –
- А мы знаем? Девка какая-то. Даже у самого пошлого самца не повернулась бы рука рисовать на доцента в деканат.
- Жаль мужичка, не спорю. Но нас, любимых и неповторимых, ещё больше. Я разбираюсь в МЖФ не более чем Янтарёв в бинарном оружии. –
- Он мне только за курсовик успел расписаться… - начал парнишка.
- А вы тоже хороши! – Оборвал я его. – Сначала дела с него, а уж потом угощайте! –
- Мы так и хотели. Аон, дескать, мне сто грамм поправиться требовательно. Налил себе бокалище, во-он тот, кудыть три по сто влезет, и засадил как газировку. Сидел, трепался плакался, а потом и растёкся по столу, как пластилин по сковороде. –
Я окинул взором помещение «склянки». Повсюду стояли огромные макеты рубилок, сеялок, копалок, косилок, молотилок, подавалок, раздавалок и дробилок. Заглянул за фуражир и молочный танк.
- Давайте засунем его в КДМ – 2. Он через пару часов очухается децл, силосом закусит, глядишь, разум к нему и вернётся ненадолго, тут мы явимся и перетряхнём его.
- Не влезет он в КДМ. Голова вывалится. – Возразил речистый парнишка. – Тарасюк, типа, зайдёт, ага, увидит это привидение, во, и сгиббонится в родильном порезе. Чтоб я сдох! Ему я на столе, в натуре, не в падлу. –
- Подождём, братва, нам спешить некуда. Это наша последняя с ним стрелка. –
- Ты, стрелочник! Сюда хороняка с кафедры может в любую секунду нагрянуть. Куда ты, под паркет может залезешь?
Однако, иной альтернативы у нас не было. Ну-с, ждём-с. До первых признаков жизни-с. Когда же пивная бочка, с кладезью талантов и ума, произвела на свет божий первый членораздельный звук, за последние два с гаком часа, весь наш обкурившийся, и изнасилованный волнением, коллективчик отпетых ученичков, принялся выколачивать пыль из костюма доцента. Мы утюжили и колбасили его минут двадцать. Наконец, левый глаз Янтарёва обрёл некоторую стабильность и замер, ковыряя на мне дырочки. Продираясь сквозь паутину похмелья, долго формировавшаяся мысль достигла всё же языка, отчего последний неповоротливо шевельнулся, родив мучительную, но не лишённую смысла фразу:
- А ты откуда? Их было двое. –
- Я добрая фея. Пивка на хвосте принесла. Головка, небось, ой как бобо? Я знаю метод Каса Ебланки. Слыхали? Гляньте, вот сюда попадают бутылки с пивом, - я выставил на стол холодную, зовущую и сказочную бальзаму, - а сюда оценки и автографы, - я раскрыл зачётку, - раз, два, три - ёлочка гори! –
- У вашего брата нюх как у крота. – мужик совершенно очевидно оживился, и даже пытался улыбнуться. – Помню тебя, помню. Курсовик-то написал?
- Разумеется. Всю ночь глаз не смыкал, старался как первоклассник. Да вот неувязочка приключилась. Вареньеце я кушал параллельно столь похвальному занятию. Уронил карандаш, а нагнувшись, тяпнул локтём баночку клубничного, оно всё расползлося по страничкам. Листать неможно совершенно, по факту их полного склеивания. Уж простите, только ягодки осталися по краям. – Я сделал самое виноватое выражение на своём наглом табло, ковыряя в носу.
- Эх и беспредел, молодой человек. – Покачал головой Лазарь Иванович, расправляя плечи и смахивая с подбородка огуречные семечки. – Давай сюда эту промокашку. –
Я отдал ему, склеенный, безусловно преднамеренно, курсовик, сожалея о истраченном варенье.
- Искусно сляпанная «кукла». Ну да ладно. Тарасюк всё равно не доберётся до ваших произведений липового искусства. Чего тебе ставить, умник? –
- Нечто среднее между положительным.-
- Четвёрку, значит. Ну и запросы у вас… Писачку дай! –
Он коряво расписался мне в экзаменационном листе и зачётке:
- Ни к чему не притрагивался,ох, бездельник. Ты хоть знаешь, что я последний день работаю? Скажите, вот что я плохого сделал тому человеку? Столько лет я учил вас студентов, помогал, прощал. Даже неуче у меня не было. И такие как вы неплохо соображали. Потому, что заинтересовать мог…
- Лазарь Иванович! Поверьте, мы сами ошарашены!
- Ладно, ладно. Я-то не пропаду. У меня есть работа. Хорошая. А вот вас кто будет учить уму разуму? Этот молодой недоносок Строгачёв, который только консервы умеет открывать зубами? Или может Тарасюк – стопроцентный теоретик? А в нашем деле практика - самое важное. Все же остальные – старики, из них песок щебечет. Вся моя годами разрабатываемая программа погибнет! Вот что жалко. Вас, ребят, жалко! Э-эх, давайте ваши зачётки, всё для вас сегодня сделаю. С музыкой уйду. Сегодня я ещё силён. –
Когда в графе «теоретический курс» моей зачётки появилась первая и трудная надпись, я буквально почувствовал как из моей задницы высыпался килограмм гвоздей.
- Выпейте со мной, ребят. Напоследок. – Он зевнул жутким перегаром.
Наш мирный междусобойчик был беспардонно нарушен требовательным стуком в дверь.
- Лазарь Иванович! Я знаю вы здесь! Откройте! Что у вас там такое? 33-ю статью в трудовик захотели? – Отчеканила, словно налоговая полиция, Тарасюк. Сквозь её металлический голос пробивался чей-то ещё, слабый, исподтишка, но стукачески подлый, бабий, тьфу!:
- … я знаю, я видела. Он там с мальчиками, они к нему с пакетами пришли… - и какая-то возня. Возня двух человек: Аллигатора в женской юбке и паршивой девки.
«Ах ты, сучка!!! Я узнал твой заговорщицкий, проститутский голосок! Это уже не в первый раз ты подставляешь студентов и преподавателей. Лишь бы Гусев под крылышко взял. Стерва! Берегись, я найду способ тебе напакостить, у меня фантазии хватит сделать это изящно и красиво.» - Прорычал я и мысленно, в смертельной судороге, прижал к себе зачётку, намереваясь перегрызть глотку всякому кто посмеет её у меня отобрать. Мои товарищи по несчастью застыли в архаическом преступном ужасе, панически соображая, что их ждёт если эта худосочная преподша ворвётся сюда и увидит весь пейзаж, граничащий с порнографией на железнодорожных рельсах. Тут будет пассаж похлеще горбачёвской перестройки. Нужно было исчезнуть во что бы то ни стало, вплоть до перехода в газообразное состояние!
- Иисусе! Мамуля! Что нам делать?! – пропищал один.
- СВАЛИВАТЬ! – Констатировал я с максимальным героизмом.
- Как?! Куда?! –
- А вот это, знаешь ли, соответствует матерному синониму цензурной фразы «никого не волнует». Ясно?
Янтарёв покинул стол, превратившись в загнанного в угол, нажравшегося снотворного вместе со слабительным, кабана. Вращая красными похмельными глазками и устало вздрагивая телом,он разродился:
- Ребята! Прячьтесь в аппаратах! Лезьте в ИГК. –
В измельчитель грубых кормов? Я не солома, мать твою! Эта дура найдёт способ включить агрегат и это уже будет не ИГК, а ИНС. Измельчитель несчастных студентов. А вслух рявкнул:
- Мудота. Она заглянет под каждую паркетину. Есть другой, более смелый вариант. Это лаборантское здание всего лишь двухэтажное. Спрыгнем в траву из окна. –
- Спятил?! – Кинулся на меня один из собратьев.
- Как хочешь. Я не желаю беседовать с этой корягой. Меня здесь не было. – Я уже открывал шпингалеты и задвижки на свежепокрашенных рамах широкого окна.
- О, чёрт! – он закусил палец, метаясь по кабинету.
- Помогайте, кретины! –
- Молодцы! – Обрадовался Янтарёв. – А я уберу нашу пирушку. - И он принялся швырять склянки и стаканы в стол. – Не волнуйтесь. Я сделаю так, что о вас и речи не будет. Бегите скорей… -
После того как моя задница спикировала с подоконника в бурный палисадник, и секундой позже ноги уже барахтались в георгинчиках и шиповнике, я испытал огромное облегчение от того, что наш незаурядный экзамен миновал времяпрепровождение на четвёртом или пятом этажах любой аудитории главного корпуса. Честное слово, колючки и порванные штаны просто дырка в трусах по сравнению с отнюдь не пушистым асфальтом вокруг нашей канарейки. Кстати, нырять с десятиметровой вышки в кафельный бассейн без воды могут только перепившиеся баптисты и сперматозоиды. Считая себя чем-то более организованным, и будучи здравомыслящим человеком, я мысленно поблагодарил Янтарёва за выбор кабинета.
ФИЗИОЛОГИЯ
Благополучно избежав всех напастей и толков со стороны руководящей, всем этим курятником, верхушки, я упёрся в очередную , строго последовательную экзаменационную крепость, именуемую «физиология». Нельзя сказать, что и здесь я как баран прохлопал ушами лекции и пропьянствовал все практические занятия. Нет. В моей очаровательной аналитической и талантливой голове, думающей со скоростью десять тысяч матерных мыслей в секунду, кое-что осело и даже порядочно, но запылилось толстым слоем кристаллического страха перед человеком, который должен был нас экзаменовать через пару деньков. Объясню почему:
Во-первых, это не просто профессор, а академик, причём единственный во всей нашей великой академии незаменимых наук.
Во-вторых, это стра-ашный профессор Крабов Сидр Михайлович. Жуткий человечище не щадящий малейших неточностей, кромсающий и режущий насмерть за любое более пятисекундное молчание на экзамене. Если ты раскрыл рот и, не подумав что-то ляпнул невпопад, то твои роковые эскапады запихнут тебе обратно равномерно по другим отверстиям организма. И подавишься ты своей необразованностью, и будешь кашлять до тех пор, пока на тебя сверху из деканата не упадёт твой аттестат. Чтобы сдать экзамен этому живому инквизитору требовалось как минимум довести свой мозг до параноидальной истерики, в течение беспрерывной недельной зубрёжки толстого, будто кухарка, учебника от самой первой страницы, начиная с родословной его автора и библиотечного номера, и последней, кончая датой сдачи в набор и размером тиража этого зловещего орудия современных гимназических пыток. Именно по этому мои ноги подгибались, словно бамбуковый мосток под ротой солдат, при одном лишь упоминании ужасающей фамилии: «КРАБОВ». Его клеши будто тут же впивались мне в мошонку, скручивая из неё макраме. Не желая испытывать судьбу я возложил надежды лишь на две соломинки:
Первая – академик был не грех промочить свою лужёную глотку и хлобыстал как лошадь.
Вторая – накачать эту газонокосилку могли только определённые сотрудники нашего учреждения. Так как на работе он квасил только с ними. Лишь тогда он становился добрым и лишь на мгновение. Любая попытка рядового студента звякнуть у него над ухом парой бутылок горячительного без посредников расценивалась как попытка глобального оскорбления чести преподавателя, гордости учёного и личности самого трезвомыслящего язвенника на свете. Дуэль на пистолетах с разрывными пулями обеспечена. Но, к счастью, я был знаком с нужным мне посредником…
ГЕНЕТИКА
Это был самый великий и хитрожопый прохвост во всей нашей многоуважаемой академии. Генетик с кафедры разведения. Счастливцев Феликс Фёдорович. Приятный в общении худой лысый с бородкой человечек, удивительно быстро располагающий к себе, крутой халявщик и невозмутимый хромоножка. Да уж, воля у него ай-яй! Случилось ему по молодости позвоночник сломать. И, казалось бы, усё – инвалид. Но не сдался, и каждый день гантели, эспандеры, тренажёры, в конце-концов встал на ноги, правда остался хромым. Что ж, флаг ему в руки, но… Феликс Фёдорович не просто так, думается мне, стал вездесущим «посредником» и спасителем студентов. То есть, я хочу сказать, поначалу он делал это не из желания погреть ручки и заставить студенческие ряды «особо лучших» вкалывать на себя. Нормальный мужик, с руками растущими из нужного места, в таких услугах не нуждается. Причина как раз в обратном. Этот необыкновенный субъект совершенно ничего не умел делать руками. В быту его рейтинг был близок к отрицательным значениям абсолютного нуля. Что делать с голой женщиной он безусловно очень даже знал, «ничего не умел» имеется в виду всё то что касается инженерной мысли бытовухи, начиная с простого забивания гвоздей, коих он не мог отличить ни от шурупов, ни от шпилек, ни от чего либо подобного назначения. Молотком Феликс попадал исключительно себе по пальцам. Топор? Пазы сделать? Из топора же вроде кашу варят, а ПАЗЫ это кажись автобусы такие… Его руки росли даже не из жопы, а из какой-то мистической клоаки с очень узкой специализацией. Счастливцев не понимал разницы между гаечным ключом и дверным; пассатижами и щипчиками для прореживания бровей; стамеской и лопаткой для переворачивания блинов на сковороде. Для него завернуть винт или просверлить отверстие тоже самое,что для меня выучить его генетику на уровне Менделя и жонглировать ею как скотники матерными падежами. Короче, там где заканчивалась генная инженерия и начинались повседневные бытовые обязанности, заканчивался и сам Феликс Фёдорович и начинался полный пендык! В этом вина чёртовой генетики. Потому что в детстве и юности, как раз когда мы учимся забивать гвозди, чтоб потом жёны нас не пилили, голова Феликса была забита и занята только этой самой генетикой, биологией и еже с ними. Стоит ли говорить, что именно по этой причине Счастливцеву пришлось спекулировать студентами. Должен же кто-то закручивать в доме гайки? А нахаляву, за простую помощь в экзаменах, курсовых, зачётах, отработках станут валяться под ванной, сверлить стены и вкручивать лампочки, только студенты. Квартира Феликса Фёдоровича представляет собой полный винегрет благодаря стараниям любителей попить пивка на откосе вместо посещения умных лекций. При этом едва ли у Счастливцева можно найти что-нибудь достойно выполненное. Кругом «тяп-ляп» и «по-фиг». Потому, что для рождённого, очевидно, ногами вперёд преподавателя генетики этого достаточно и вполне достойно качества «сунь в панасоник». Потому, сам он на такие подвиги не способен, а кошелёк, при этом, сохраняет свой объём. Очевидно, на определённом этапе наш генетик сообразил, что за отмазку студент может не только вычистить унитаз, но и насрать в штаны мэру города, лишь бы был необходимый стимул. Успешная сессия – вот супер стимул! Тут Феликс Фёдорович дошёл в своей страсти к эксплуатации до того, что припахал всех двоечников вести свою предвыборную программу в академию чёрт знает каких негодяев. Упорство – великая вещь. Он, таки, едва не превратился из доцента в депутата. Помешал недостаток финансирования. Между прочим, в его квартире газовая плита переставлена моими собственными руками, за обещание помиловать меня в лице замдекана, ну и конечно, за экзамен по генетике. Не будь я от природы ответственным за свои поступки и не обладай я ловкими, много чего умеющими делать, руками, тяжко пришлось бы преподавателю. Попадись ему другой «специалист», то взлетел бы на воздух вместе с газовой плитой и квартирой. Как-то раз, из чисто дружеских побуждений, сколачивая ему неплохую меблишку, я попросил у него маленький металлический уголок, забыв с кем имею дело. Знаете что он мне припёр? Чугунную опору для ванны! Ключевые слова «маленький» и «уголок» не нашли адаптации в его голове, а произошла визуализация рамы от автомобиля. Я вежливо отверг его попытки считать, что он нашёл полезную для меня вещь. Пифагор, строгавший рубанком доски в соседней комнате, обратился к нему с просьбой принести отвёртку, Счастливцев вернулся с анкерной вилкой от ходиков. Но у любой медали есть оборотная сторона. В случае с Счастливцевым она заключалась в том, что можно было часами забивать один гвоздь, при этом курить, болтать, играть в шахматы, лизаться с бабой, выпивать и закусывать, запудривая мозги несчастному доценту кафедры разведения, уверениями, что это НЕВЕРОЯТНО ТРУДНАЯ ЗАДАЧА, ДОЛГАЯ И КРОПОТЛИВАЯ РАБОТА, ТРЕБУЮЩАЯ ТОЧНОГО РАСЧЁТА СИЛЫ И НАПРАВЛЕНИЯ УДАРА МОЛОТКА, вплоть до ТЕХНИЧЕСКИХ ЧЕРТЕЖЕЙ, которые в действительности больше всего напоминали всем известную игру в «крестики-нолики», о существовании которой Феликс Фёдорович даже не подозревал. От таких «помощников» Счастливцев постоянно страдал, но духом не падал. Нравился он ребятам и за другие свои действительно хорошие качества. Весёлый и, не в ущерб близким, наглый он притягивал к себе. Общаться с ним всегда было просто и легко. В разговоре часто забываешь, что он учитель и старше. А вот девушки его ненавидели.
Как-то раз шла у нашей группы пара практики по разведению во главе с Гладышевым. Некоторые от скуки уже стали стрелять в него арбузными косточками, когда эту паутину разорвал громогласный, весёлый голос Счастливцева, устремившись в открытую дверь вместе с аккуратненькой острой бородкой:
- Эй ты, старая перечница, привет! Где мои заочники? Это ты их своей лысиной распугал? А, фабрика грёз? –
На своих уроках он доводил студентов до слёз… от смеха…
- … Петров здесь?
- Нет. –
- А где он? –
- Болеет. –
- Ага. Ставим «П»
- Что за «П», Феликс Фёдорович? –
- «П» значит Пьёт. Так, а Бобров тут? –
- Его тоже нет. –
- Уже второе занятие. Ставим «ОП» -
- А это что? –
- Опять Пьёт. Ну ничего, на экзамене я его похмелю. А сильный опохмел приводит к длительному запою. Ёлкин куда провалился? –
- И его нет. Ему тоже «ОП»? –
- Нет. Ему «ЁПРСТ». Ёлкин Пьёт Ром С Товарищами. Так, Гуреев, к доске сходи. Задача: Спрогнозируй потомство от гетерозиготных родителей с диплоидным набором аллелей. Наследование аддитивное. Записывай данные… ну что смотришь? Рисуй Шишечку Марса и Венерическое Зеркало!
Понятно всё это беззлобно, под дружный хохот аудитории.
- … приведём пример. Некая собака, а точнее сука по кличке Целка, ну что вы хохочите?... –
Итак, вернёмся к нашим баранам. Мне вновь понадобилась помощь этого специалиста по увещеванию самых лютых крокодилов нашего института. Подвернулся случай. На горизонте, с очередным авантюрным проектом, появилась белобрысая фигура коренастого Пифагора, которая идеально смотрелась как в скотничьем прикиде, так и в шикарном деловом костюме.
- Боишься Краба? –
- Я боюсь только СПИДа и психов. Он почти псих, и я не хочу с ним встречаться. –
- Логично. Тогда вот что. Феликсу на даче под печку нужно залить фундамент. Из шести колодцев. Осилим? –
- Не переломимся. Когда? –
- Послезавтра в 11.30 на второй платформе вокзала встретимся и поедем электричкой. –
- А цемент, песок, кирпич, лопаты – есть у него вся эта канитель? –
- Говорит есть. –
- Ты уверен, что он понял о каких инструментах и материалах идёт речь? –
- Проверено, мин нет. –
Я предвкушал трудовой отдых и развлечения. Боже, как я ошибался! Но всё расскажу по порядку. Вначале позволю себе некоторое лирическое отступление, в качестве разнообразия, и хотя бы просто потому, что ехал я с чувством полной эйфории и на меня производил фантасмагорическое впечатление буквально каждый предмет по пути.
… Сойдя с железнодорожной насыпи я погрузился в окружающую меня, ещё не тронутую урбанизацией, можжевеловую эстетику, успокоительный гомон птиц и деревенское эхо. Растоптанная дорога словно пережила хорошую взбучку, до того была вдоль исхлёстана пересекающимися, отливающими медью бороздами, что придорожные кусты с травой были сплошь забрызганы глиной. Конный ли отряд тут пронёсся с яростными тачанками, или может фашисты с визгом отступали, только видать всё это воинство тут же и провалилось невесть куда, потому как далее дорога кукожилась в кудрявую колею, и поспешно обрастая зеленью, срывалась с бугров в рычащий чертополох, из коего на другую сторону лужайки петляла нитка тропы. Рядом валялась бутылка с грязным стеклом и раскисшей этикеткой, да старые гниющие кирзовые сапоги, издали симулирующие как минимум несчастный случай, а вблизи вполне автономные, демонстрируя агрессивность оскалившихся ржавых гвоздей в растрескавшихся подмётках. Вот, разве что они да бутылка остались от пьяных орд красно-бело-зелёных с вальтерами. А далее раскрывались обширный пруд и длинное, как корабль, сооружение на дальнем его берегу. Продавленное и дырявое строение чётко отражалось в зеркале воды суровой неподвижностью, проткнутое нето обломками моста, от которого сохранились пеньки свай по берегам, нето останками каких-то сумасшедших потусторонних ныряльщиков. Старое доисторическое серо-зелёное бревно залегло как крокодил в центре пруда. Меж тем тропа дугой огибала пруд и шарахалась в сторону от старой развалюхи, некогда владевшей чертами шикарной избы. Теперь она выглядела как пробитый скрипучий драккар, на фоне свежесмолистых лакокрасочных особнячков. В небе вдруг расплылся алюминиевый блин с розовой трещиной, и стерня сухо заблестела. Мигнули в разбитом окне два осколка стекла, дом сжал рот сгнившим порогом дверного проёма и выпучил левый глаз с изувеченным рудиментом ставни.
- Много чего домик повидал. – Произнёс Пифагор. – Тени входивших в него так и копошатся, небось… -
Если подойти ближе, то видно, что сквозь окно в боковой стене внутрь развалюхи падает свет на развалившуюся русскую печь, с которой свисают космами драные тряпки и паутина, нашпигованная сухими листьями и щепками, а на остатках лежанки, вместо традиционного деда, возлежит бревно из осевшего потолка.
- Изба-старуха челюстью порога жуёт пахучий мякиш тишины… - Вспомнились мне есенинские строки.
- Местная реликвия. Память об ушедших предках. – Задумчиво почесал бородку Счастливцев.
- Глянь вокруг, – предложил Пифагор. – Строятся по проотцовым чертежам, ну прям Китеж! –
Сгорая от любопытства улицезреть дачу преподавателя, я ускорил шаг. Вскоре прибыли. Такое же лоскутное одеяло, скажу я вам. Фундамент от Юдашкина, крыльцо от Моисеева, стены от Спартака. Ну, а крыша… крыша небо голубое.
- Недостроена ещё, - небрежно бросил Фёдорыч. – Неплохо, правда? –
- Ну, да. Да.- Когда он отвернулся, Пифагор крутанул пальцем у виска и скорчил на лице комикс.
Верандочка маленькая, аккуратно неаккуратненькая, засыпанная цементом и алебастром. Повсюду валялись мятые вёдра, кое-где лишённые либо дна, либо собственного объёма. В углу, будто гордый унитаз, пестрел самопальный плетёный стул, периодически язво-зелёный и грязно-красный, меняя цвет в зависимости от настроения владельца и степени загаженности мелом и обойным клеем. Я повернулся вправо и распахнул кухонную дверь, при этом на башку мне немедленно свалилась куча затхлой и прогнившей пакли. Вытряхивая из волос лишайники, я огляделся. На груде битого кирпича в углу восседала проржавевшая до бескультурья двухкомфорочная электрическая плитка. Пыльная посудка всяческая, на вроде-как полочках, и прочее барахло, венчаемое внизу двумя рваными матрацами. Далее следовала комната. О комната! Толстые половые доски, скрипящие как простреленный контрабас, и пара кроватей с облупленными никелированными шарами. По середине круглый одноногий стол-Сильвер, заваленный бутылками, заплесневелыми хлебными корками и луковичной шелухой. Едва одетые в ломаную ДВП стены, стыдливо уходили в потолок, кое где сиротливо торчала пара гвоздей, с мертвецки повисшими на них фуфайками и драными спецовками. Струилась лапша электропроводки, со следами повсеместных скруток, и заканчивалась на потолке рукопашно-газетным плафоном. В общем обстановка перевоспитания бездельников в безбожников, причём таковой она и останется если генетик не совершит акт самосожжения своей неутолимой скупости.
- Ах, они негодники! – Воскликнул преподаватель, увидев стол и его содержимое. – Ах, пьянчуги! Они ж ничего не сделали! Во, только Мутный фундамент под печку стал сооружать. –
Мы с Пифагором оглянулись на правый угол комнаты, и я понял, что прелюдия ещё не закончилась. Там половые доски были коряво выпилены, и кривопрямоугольная, если позволите, дырища, открывалась влажным глинистым подполом, не более метра вглубь. Самое главное чудо строительного извращения находилось именно в этой могиле.
- Что это?! – Недоумённо спросил я, показывая пальцем на зигзагообразные нагромождения силикатного кирпича.
- Это фундамент. – Сказал Счастливцев так, как если бы прозвучало: «Чё вылупился? Фундамент никогда не видел?», при этом будто демонстрировал золотую медаль чемпионата.
Сколько я не смотрел на эти гиперболические рудименты заливного основания, причём нашвырянного прямо на грунт, без песчаной подушки и битумной промазки с полным отсутствием арматуры, сделанного уродливее некуда, я не мог найти ни малейшего признака несущей конструкции в этой спьяну и впопыхах изготовленной баррикаде, место коей больше всего надлежало в музее абстракционизма с табличкой «фундамент говённый обыкновенный, выполненный говёнными руками с говённым настроением говённого пофигизма». Я, думаю, ни один самый парализованный и звезданутый на голову прораб не смог бы возвести сие фантастическое безобразие. Присев на краю пропасти и наклонившись, я ткнул пальцем в слой застывшего цементного раствора между двумя недокирпичами. Мой указательный на всю длину проник в серую массу, убедившись, что растворчик оказался не крепче выделений при насморке.
- Один к шести, вместо положенных один к трём. – Прокомментировал Пифагор. – Мутный, наверно, очень рад, что стибрил мешок цемента. –
- Опустите, пожалуйста, синие шторы,
Медсестра всяких снадобий мне наготовь!
Вот стоят у постели моей кредиторы,
Молчаливые: Вера, Надежда, Любовь. – Пропел я.
- Рулады выводим? – Радостно заметил Феликс. – Это хорошо. Помогает. –
- От этого не поможет. –
- Что? –
- Я, спрашиваю, кто вам фундамент делал? – Громче спросил я.
- О! Настоящий специалист. – Донеслось уже из-за стены. – Мутный. Мастер – что надо. Я ему литровину ставил. –
Мы с другом переглянулись:
- Отважный человек и осторожный. –
- Зарежет мастерски. –
- Само собой. –
- Один – дурак, другой помешан. –
- А ты обоим им под стать. –
- Всегда надменна красота. –
- Да, но жестокость некрасива. –
- По настоящему он Живопыро. –
- Оно и видно. –
И мы захихикали. Наш спонтанный диалог Лопе де Веги оказался очень к месту.
- Вы разрешите мне внести некоторые изменения? – вновь громко спросил я, сквозь смех.
- Ну, если считаешь нужным. –
- Да ты что?! – Резко перестал хихикать Пифагор, и ткнул меня в бок. – Это уже на целую сессию тянет! –
- Прости, Пифа, но я не могу равнодушно смотреть на этот кошмар с улицы Вязов. Можешь не участвовать, исправлю что смогу, чтобы тому же барану Мутному, в будущем, не было мучительно больно за своё шарлатанство. –
- Думаешь рухнет? –
- Обязательно рухнет. И придавит нашего благодетеля. Поверь мне, в строительных СНИПах я разбираюсь. –
- Может хоть тогда он поймёт, наконец, что хороший труд должен хорошо оплачиваться. – Ворчал Пифагор. – А насчёт Мутного не надейся. Ему никогда не будет больно, потому, что он алкаш и похерист. – Как бы там ни было, а друг был согласен со мной. Проклятая Совесть!
Посовещавшись, мы решили произвести разделение труда следующим образом: мы с Пифой работаем, а Счастливцев кашеварит и развлекает нас анекдотами. Весь вечер оказался занят поисками песка. Казалось бы что может быть проще! Но однако, во всей деревушке невозможно было отыскать даже горсть этого материала. Фёдорыч заверил нас, что немедленно покажет нам место, где песочка можно нарыть в количествах более безумных чем в пустыне Каракум. Он затащил обоих в буреломный лес, Сусанин херов, и ткнул пальцем в какое-то вонючее болото, где ничего кроме торфа, ила, камышей и прорвы лягушек не было.
- Феликс Фёдорович! А где же песок?! –
- Да вот же! – Тот же взгляд,что и с фундаментом, и Счастливцев указывает на кучу лосиного навоза, с видом терпеливого учителя, доказывающего,что ноль иногда бывает Буквой «О».
- Это?!?! –
- Конечно. –
- А ты говорил, что мин нет. – Проворчал я.
- Сапёры тоже ошибаются. –
- Только один раз. – Рыкнул я снова.
Спорить – обидеть. Деликатно согласившись, что говно это тоже песок, мы до седьмого пота взялись за поиски необходимого. Через три часа, с помощью отборного мата, тачки и воли всевышнего нам удалось нагрести к крыльцу дома хорошую кучку галимого песочка, перекопав весь лес в округе. Остаток вечера прошёл в беспробудном пьянстве. Однако, прежде чем Щастливчик выставил на стол три стакана и бутыльброд, имела место новая серия фильма диких, гастрономических ужасов:
К моему глубочайшему сожалению я и мысли не смел допустить, что кулинарные способности Мутанта не намного опередили строительные. Даже обезьяну можно научить варить макароны. Худо-бедно. Пусть несолёные, развалившиеся, но всё-таки съедобные. У Счастливцева такие условные рефлексы не желали возникать под воздействием любых экспериментов. Скажу больше, готовил он ещё таинственней чем забивал гвозди. Пока мы носились по деревне в поисках песка, на кухне пыхало фыркало и булькало. Я с блаженной истомой предвкушал царский ужин, судя по запахам. Чуть позже запах с чарующего обвалился до кисло-горького с ароматом гари и копоти, а мой аппетит не утихал. Однако, случилось ужасное: В комнату вошёл Счастливцев с огромной сковородой, поставил её на стол и распахнул крышку, выпустив оттуда по меньшей мере Горелыча. Мало того, что в воздухе стоял фугасный штейн, просто вообразить себе более странное, невероятно пресное блюдо из жареных макарон с котлетами нельзя. Приложив немало усилий, чтобы разогнать от сковороды чёрный дым, я увидел следующее: макароны сгорели, а котлеты превратились в два блестящих уголька. Я конечно понимаю, что зола – источник кальция и минералов. Только сейчас я хотел ЖРАТЬ!!! По настоящему! Белки, жиры и углеводы, а не ворох неорганических удобрений. Я не фикус, чёрт возьми! А человекообразное и сочное! Пифагор жалостливо и скучно оглядел аппетитно хрустящего палёными макарошками преподавателя. Угольки котлет стремительно исчезали в его пасти, откуда шёл треск и грохот перемалываемых дров. Я обиженно облизал ложку и принялся грызть те самые завалявшиеся плесневелые хлебные корки, твёрдые как гранит, но в любом случае куда более съедобные чем дефлопе от Фёдорыча. Ещё через секунду я с ужасом понял, что завтра нас ждёт настоящая голодовка если за ночь этот мусоропровод не прочтёт книгу о «вкусной и здоровой пище». Куски полусъедобного хлеба кончались. Превратить себя или Пифагора в кухарку означало полную капитуляцию с реабилитацией фундамента, да чёрт бы с ним, только к сожалению, как выяснилось позже, господин генетик пустил на высокотемпературные эксперименты абсолютно все оставшиеся продукты. Я готов был послать его в лес за подснежниками, но боялся, что после встречи с ним двенадцать месяцев не выйдут на работу ни в текущем, ни в будущем году. Настроение падало как температура свежего покойника. Процесс психоделических умозаключений сумел, наконец, притормозиться только последовавшей пьянкой. Вот наливочки были у Феликса Фёдоровича, что надо! Мы так увлеклись, что очень скоро бурные возлияния и массовые разговоры закончились тем, что мы с Пифагором стали заботливо укладывать на кровать совершенно бесчувственного наставника. Генетик-неандерталец храпел как дизель-электропоезд, Пифагор же потерявший ориентацию, повис на мне не в состоянии передвигать ногами и отождествлять окружающие предметы с их назначением. Я, не ясно где, обнаружив фонарик, вывернул лампочку под газетным плафоном, так как выключатели в этом доме отсутствовали. Проводку тянул очередной мутный суперспециалист из команды супергероев сельхоза. Стараясь не рухнуть я, придерживая Пифагора, аккуратно двинулся в сторону кухни, избегая при этом близко подходить к яме с печным фундаментом. Достигли веранды. Жёлтый диск фонаря изломался на брёвнах в тёмном углу за мешками с цементом и, прихватив скелет плетёного стула, лёг на дощатую дверь, за которой нас терпеливо ждали гостеприимные многострадальные матрацы… Вот так и закончился первый день нашего трудового отдыха…
На следующее утро наши голодающие желудки стали буквально деградировать под давлением отсутствия жратвы, физического труда и похмелья. Я старался победить изжогу увеличением темпа строительства. Я разобрал почти две трети фальсифицированного фундамента и переделал. В качестве отсутствовавшей арматуры использовал весь валяющийся повсюду хлам. Потом мы с Пифой насыпали в колодцы песка, в качестве подушки, и стали гнуть спины, заливая пустоты раствором. Счастливцев плавал в пруду и ловил головастиков. Пропотев и обессилив, как два жеребца после ипподромного тренинга, мы уже ни о чём другом как о еде думать не могли. От помешательства нас спасла Татьяна, Феликсова жена, которая словно повелению бога приехала на дачу с продуктами. И мы ЕЛИ. ЕЛИ и ПИЛИ. Было уже некуда, но мы ЕЛИ. Нам было стыдно, но мы не могли остановиться и ЕЛИ. Татьяна сначала улыбалась, а потом начала хохотать:
- Вы, что не знали с кем поехали? Феликс! Ты инквизитор! Смотри до чего довёл ребят! Как чувствовала, надо ехать кормить вас тута. Господи, как здесь гарью-то воняет. –
- Немножко пережарил котлетки и рыбу. Плитка хорошо работает, шельма. Танчик, ты не переживай, мы поработали, выпили, закусили чем бог послал. Смотри какой фундамент соорудили, Мутный обзавидуется! –
Татьяна только покачала головой:
- Ещё и спаивал мальчишек, безбожник! –
- Да они ж взрослые пацаны. Молодчики. Немножко «за встречу», чуть-чуть «с приездом», и самую малость «на посошок»… -
- Да ты глянь, сколь тут напито! –
- Душа принимает капельку не ради пьянства окаянного, а дабы не отвыкнуть! – Многозначительно заявил Феликс Фёдорович, потирая свою бороду, в которой застряло сало, перья зелёного лука и хлебные крошки.
Мы курили на улице и мельком слушали их препирательство. Я сказал:
- Оскар Уайльд говорил: «Хорошо подобранная бутоньерка – единственная связь человека с природой». –
- Это ты к чему? –
- Татьяна – его бутоньерка. – Я закрыл глаза. –
- Наша, кстати, тоже. –
- Угу. –
Как бы там ни было, а Крабов поставил нам четвёрки, завоёванные потом и голодными судорогами. Однако, насколько человек может быть нищ, наг, бос и хер я понял позднее… На феликсовой даче мне снились ночью гельминты, бычьи цепни, ленточные черви, клещи, блохи и кишечные палочки размером с нефтяной танкер. Все ползут к тебе, хотят тебя сожрать, стучат зубами. Из их утробы идёт вонь и течёт липкая слюна. Появляются очкастые спирохеты с бородой и жутко шепелявят: «… это фундамент! За встречу! Я ему литровину ставил!... Это фундамент!!!». Это напоминало мне старинные гравюры, изображающие сцены вакханалий и искушений. Я просыпался, бегал блевать, а нечем… На следующий день мне привиделось огромное гинекологическое кресло, в котором сидел Гамлет в образе Смоктуновского, заговорщицки подмигивал мне и рычал: «Быть или не Быть», и тут же: «Не БЫТЬ». Из него вылезало нечто кошмарное и бесформенное, шепча: «О тяжкий груз из мяса и костей… Матки, целки и вагины – нету круче дисциплины!» Это означало лишь одно. Меня ждали гинекологические ужасы, иначе говоря – АКУШЕРСТВО.
АКУШЕРСТВО
Сексопатология моего положения заключалась в том, что я не знал кому сдавать. Толи большому, как Красная Площадь, Гурову Глебу Авдеевичу, толи алкашу и зоофилу Шаблонову Юрию Павловичу. Первый был слишком умным и строгим профессором, а второй псих и полная скотина. Договориться с Гуровым было нельзя в силу его прозрачной невзяточности, важности и антипатии по отношению к «благодетелю» Счастливцеву, а с Шаблоновым рядом слишком сильно возникало искушение нарушить божью заповедь «не убий». Избиения не помогали. Шаблончик продолжал издеваться над студентами и вытворять всяческие дикие безобразия. Ума не приложу, как ему всё это сходило с рук в институте?! Что его хранило? Это отправляло студентов в полный нокаут. Даже милиция боялась к нему прикоснуться, будто он ходячий лишай. Что ж, почти так. Я вам нарисую эту образину: Вечно грязный, вечно оборванный и небритый месяцами, с подбитыми глазами. От него несёт перегаром так, что можно спички запалить на расстоянии, а уж как от него воняет обоссанными, завалявшимися окурками, так это полное амбре. Пыльный мешок с проросшей картошкой, совершенно отталкивающий от себя типчик. Этот сумасброд жутко издевается над студентами самыми извращёнными способами. Например, после ответов на немыслимые вопросы, следует на посошок:
- Рисуй формулу никотина! - И плешивые кротообразные глазки сверкают долбаными электрическими разрядами.
- Юрий Палыч! Это органическая химия! Другая дисциплина! –
- А меня это не волнует. Вы изучали тему гетероциклических соединений и, как специалисты, обязаны знать воздействие их на организм животного! Как, не зная структуры и свойств вещества, вы это поймёте? –
- Какое отношение никотин имеет к акушерству? –
- Прямое. –
- Что, курящая кобыла никогда не станет отцом? –
- Щас договоришься, оболтус. Вот будете изучать пчеловодство, а ни один из вас не знает формулы пчелиного яда. –
- Пусть этим занимаются фармацевты. Моя задача получить его, сохранив численность и жизнеспособность пчелосемей! Но если хотите… цепь состоит из активной молекулы милитина и двух молекул кислотных остатков аденина, соединенных с ним двойными неполярными связями… -
- Нарисуй! Ни хрена не нарисуешь. –
- Я могу схематично изобразить. –
- Недостаточно. Придёшь в следующий раз. В другой жизни. –
- Я буду жаловаться в деканат! У меня пятнадцать человек свидетелей в аудитории… -
- Валяй. И можешь тогда забыть про диплом. –
Конечно, там же сидит лысое говно Гусев. Оскалится как бес и тявкнет: «Преподаватель на вас жалуется. Хамите, оскорбляете. Отчисляем, отчисляем…»
Вы заметили в этой беседе хоть что-то акушерское? И так заканчивался опрос любого студента. Он выгонял с уроков за малейшие проступки, отправлял в деканат за письменным, повторяю ПИСЬМЕННЫМ, разрешением на продолжение посещения занятий от самого декана за любые промахи. А там же лысое говно Гусев: «О! Это уже второе разрешение ты просишь! Какие невоспитанные детки подрастают! После третьего приходи за аттестатом…»
Кроме того, у Шаблонова очевидно больной разум и извращённая сексуальность.
- Коитус делиться на несколько стадий: возбуждение, эрекция, проникновение, эякуляция. – во время подобных объяснений Юрий Палыч при каждом слове совершал движения круче любого порноактёра.
Две девушки со слезами на глазах рассказывали как во время сдачи зачётов по искусственному осеменению коров, Шаблонов, шантажируя бедняжек отсутствием соответствующей записи в зачётках, заставил их наблюдать собственноручное изнасилование коровы на мясокомбинате. Вас ещё не затошнило? Ну так у меня в запасе целый арсенал потрясающих безобразий «милого» преподавателя. Вообще он четыре года продержался в нашей академии исключительно отсутствием конкуренции. Заменить, всё же неглупого акушера не могли. Некем. Чему-то он всё таки учил, безусловно если забыть про безнравственность. Шаблонов постоянно пользовался этим монополизмом. Его дважды чуть не прирезали на бойне заодно с коровами, множество раз пытались утопить в навозе, его выбрасывали с четвёртого этажа администрации мясокомбината, совершали попытки закончить его блядское существование на этом свете с помощью электрошока, ему выбили все зубы и пересчитали рёбра. Но эта тварь продолжала жить, мешая другим, изводя окружающим нервы и портя кровь.
Сейчас мы вплотную подобрались к моему непосредственному столкновению с этим типом. С самого начала я понял, что у него только одно правило – никаких правил. А, значит, сдать гинекологию так как это обычно делают ни черта не получится, и не только у меня. Чтобы в корне предотвратить безобразия и исключить собственное унижение на глазах у сокурсников, я весь семестр поил и кормил этого бражника, питая уверенные надежды на его клятвенные обещания выставить мне экзамен. В день такового случилось следующее:
Шаблонов явился в институт пьяный в говно. Прошланговав по коридору, он заперся у себя в аудитории. Ему многие ставили, и не мало. Однако, Юрий Палыч всех послал в разные ужасные места, сказав, что ничего подобного и быть не могло, и вообще, сейчас пожалуется декану за дачу взятки при исполнении… А когда ему открыто посоветовали именно это сделать, попутно блеванув декану на стол или в декольте секретарше, акушер заявил, что он мастер спорта по самбо и, мол, всех мля по самое татами. После этого получив в глаз и по яйцам он, будучи самым жалким трусом из трусиков, поспешно ретировался через лаборантскую. Господи! Почему хорошего алкаша Янтарёва выгоняют после первой же кляузы, а на это чмо нет никакой управы?! Температура в моей жопе поднялась на шесть градусов, потому, что если я не получу экзамена, то расстанусь с титулом студента по той простой причине, что сдавать уже придётся по настоящему, как по началу и хотелось, правда. Самому Гурову Глебу Авдеевичу – авторитету к которому с литроболом не придёшь, а учить-то я не чёрта не учил, надеясь на эту образину Юрия Палыча! Потому, зная пути отхода Шаблонова из института в мир другой, где царят трах, водка и стрептококки по углам, я поймал его у чёрного хода позади библиотеки:
- У вас экзамен ещё не кончился, - заметил я.
- А насрать. Они все идиоты, халявщики и педерасы. Не уважают меня. Ты один мой друг… -
Боже! Да в гробу я видел таких друзей, их бы за х…й и в музей! Мне было противно от его руки у меня на плече, но приходилось терпеть.
- Вы мне кое-что обещали. Уже давно обещали. Помните? –
- Да, да. Слушай, мне надо выпить, и моей бабе тоже. Поставишь литру, проводишь нас до дома, чтоб менты не сцапали, и я тебе поставлю экзамен, ладно? –
- Ну, ладно. Только, повторяю, у вас экзамен. Уйдёте и вас выгонят. Тогда ваше вето в моей зачётке, да и в ведомости, станет под большим вопросом. Вам не кажется, что стоит вернуться и сделать над собой усилие? –
- Нет! Не кажется! Послушай, эти проблемы я беру на себя. Всё будет в порядке, поверь. –
Не понимаю, как это могло случится. Но я ПОВЕРИЛ! ИДИОТ! Хотя, если честно, я просто хотел верить, как агент Малдер «I WANT TO BELIEVE». Дальше начался просто голливудский триллер, от которого даже Тарантино навалил бы в штаны целый самосвал батончиков «Марс». Матерь Божья! Ну и подружка у него! Цыганка не цыганка, чучмечка не чучмечка, хрен её разберёт. Плоская как отражение в зеркале, тощая как килька в томатном соусе. Рожа, Боже! Старая пицца со следами плесени и слипшиеся пучками, вызывающе разноцветные, волосы. Вся в синяках, многослойных заношенных юбках, гиена с кривыми ногами, обе ноги – левые. Это было так пошло и омерзительно, что я хотел сгореть, провалиться на месте, испариться отсюда к чёртовой матери, только не идти рядом с ними! Чёрт с ним с экзаменом! Мля, на меня смотрят, оглядываются. Студенты видят в каком потрясном обществе я провожу время. Господи! Скорей в автобус! О, маршрутка, какое облегчение! Расплатившись за троих я сел подальше. Началась первая часть «марлезонского» балета: Шаблонов пристал к какому-то мальчугану лет двенадцати.
- А ну, сопляк, уступи даме место! – И он схватил парнишку за воротник, приподнимая. Бледный мальчик даже и слова не мог вымолвить от растерянности. Этой даме можно уступить место только в катафалке. Какой-то гопник опередил меня, схватив Юрия Палыча за руку:
- Ты чё, бычара, маленьких обижаешь? –
- Тебя не спросили! – смело, но глупо.
- Ты на кого хлеборезку открыл, кекс протухший? Сядь на место и не вякай! – тяжёлая рука вколотила Шаблонова в сиденье. –
- Юрочка, - проблеяла шаблоновская крыса. – Ну зачем так, родной? Лучше дай мальчику на шоколадку.
И Юрочка, шлангуя по всему автобусу, подбегает к водителю, падает на стойку, поднимается, и его сальная рука, словно хищный экскаватор, вгрызается в коробку с деньгами за билеты. Шаблонов заграбастал целую жменю, аж меж пальцев торчали червонцы.
- На! – Протянул он туеву хучу денег мальчику. – Купи себе шоколадную фабрику. –
- Эй, ты! – Возопил водитель. – А ну, верни на место! Слышь, кретин?! –
- Не гавкай! – Рявкнул Шаблонов и тут же получил кулаком в ухо от того самого гопника.
- Положь деньги на место, или я тебя на задний мост намотаю, плесень!
- Да вы что?! Сговорились все сегодня? Только бить и умеете. –
- Сядь и засохни! –
В автобусе зрело мощное негодование, некоторые косились уже на меня с репликами вполголоса: «а ведь это он их в автобус посадил…» А Шаблончик сел с надутым видом рядом со своей бабой. Спокойно он сидел всего минуты полторы, потом повернулся к своей уродине и взялся с ней лизоблюдствовать. Отвратно, с хрюканьем. Следом началось раздевание. Демонстрировалась грязная плотская порнография. Вы когда-нибудь видели как в пакете с мусором занимаются сексом две ободранные плешивые крысы? Кульминация достигла апогея и ужасная порнуха прекратилась под страшные матерные слова всего автобуса и четыре удара Шаблонову по морде. Их рассадили по разным углам. Акушер выглядел затравленным и жалким. Для полноты картины ему не хватало только разреветься и нагадить в штаны.
- Дайте мне апельсинчик, - всхлипнул Юрий Палыч после учиненного хулиганства. – Вы ещё пожалеете. У меня есть могущественный друг, он вас покарает. - Шаблонов мял в руках беззубый и сальный гребешок своей самки.
- Ну и кто твой друг, педрило ты конское? – Нахмурился гопник.
- Сатана!!! – Пискнул акушер. Гопник загоготал, разряжая напряженную атмосферу в автобусе.
Успокоившись, Шаблонов подозвал меня и шепнул:
- Мне нужно достать два миллиона. Хочу киллера нанять, чтоб пришил подлеца Гурова. Помоги кокнуть профессора! –
С этой минуты я понял, что имею дело с шизофреником. Бог знает, что он ещё захочет вытворить. От этого человека нужно было срочно избавляться. Себе дороже. Когда мы вышли из маршрутки он потребовал немедленно купить водки.
- Хрен тебе. Сначала оценку. –
- Купи! Потом сможешь поразвлечься с моей кралей. Нюся, тебе нравиться этот молокосос? –
Меня охватил столбнячный ужас когда Нюся двинулась ко мне, размахивая своими коростами, и облизывая струпные губы. Я отшвырнул её от себя и повернулся к Шаблонову. Тот с криком бросился её защищать. Вот тут ниточка моей глупости лопнула окончательно. Я словно пришёл в себя от всех потрясений. Не раздумывая размахнулся и отправил извращенца правым апперкотом в палисадник к муравьям и мухам.
- А-а! – Заверещала костлявая замарашка.
- Закрой поддувало, жаба! Или рядом положу! – Я плюнул, проматюгался, развернулся и растаял в деревьях палисадника. Больше я эту мразь, слава богу, никогда не видел. Мне было обидно, херово и отвратительно до ужаса. Ублюдок закончивший казанскую сельхозакадемию, человек с учёной степенью и неглупыми мозгами опустился до низшей ступени человеческого мышления, стал алкашом, кретином и злобной сикарашкой. Разменял свою жизнь на кусок говна и подвал с плесенью. Потерял рассудок и уважение, превратился в паразита, хама и безбожника. Можно быть тупым и убогим, но всегда нужно оставаться человеком. Этому нас учил Алексей Максимович Горький в своём бессмертном произведении «На Дне». Что теперь делать, я не представлял. Камикадзе, вот кто я. Выход один – идти к Гурову и рассчитывать на чудо. Гуров – прекрасный преподаватель. На его лекциях все сидели открыв рты и распахнув уши. Он рассказывал предмет как свою жизнь. Не было чего-то с чем бы он не столкнулся в акушерстве за свою великую практику, даже у слонихи в цирке шапито роды принимал, а потом матку ей вправлял, убрав с глаз долой местного,потерявшего сознание от испуга, ветеринара.
Я постучался в чёрную кожаную дверь кафедры тем самым условным стуком, который был известен лишь немногим людям. Я запомнил его случайно, когда Юрий Палыч, напившись как свинья, приполз в академию и постучался в эту дверь, шифруясь. Был перерыв и я прогуливался в коридоре. Меня чудом не заметили. Дверь распахнулась и Шаблонов провалился в кабинет, откуда немедленно донёсся яростный ор: «Уберите это говно из моего кабинета!» и Юрий Палыч вылетел обратно как бумажный самолётик: «Чтоб я не видел тебя здесь больше в таком виде! Шестёрка!»
И вот теперь я точно также шифруясь, тихонько постучал условно в эту дверь. У меня был бонус. Я был абсолютно трезв, но страшно напуган. Послышался голос Глеба Авдеевича и звук отодвигаемого стула. Шаги. Щелчок и дверь открылась.
- Ты кто? – Спросил хорошо известный мне доцент кафедры ветеринарии. Его челюсти дожёвывали солёный огурчик. Белый халатик был ему откровенно мал. Я понял, что если буду трястись как заяц, то меня встряхнут и выбросят. Я сбросил с себя оцепенение и набрался наглости:
- Я свой. Мне к Глебу Авдеевичу. Срочное дело. Разрешите? –
Выгнать меня он не мог. Во-первых, из-за моей наглости, а во-вторых, потому что я уже увидел профессора за его столом, и ветеринар это понял.
- Ну, заходи. –
- Кто к нам пожаловал? – приветливо, подобострастно поинтересовался слоноподобный Гуров, облизывая губы и макая в соль картофелину. Огромный как Геракл Глеб Авдеевич, спортсмен и штангист, сидел за своим , подобающем ему в важности и размерах столом, аккуратно закусывал и неторопливо разглядывал меня поверх мощных очков. Его белые как снег волосы были красиво уложены в деловой причёске, а костюм с массивным содержимым, покрывал невероятных размеров халат, из которого вполне можно было бы сшить пару простыней. Властное, уверенное выражение лица умного и смелого человека таило в себе сейчас любопытство и смех. На столе размещались порезанная на газетке солёная скумбрия, картошка, пара огурцов и бутылка со стаканом. Его ни сколько ни смутило моё присутствие, наоборот. Он улыбался.
- А-а-а! – Громогласно протянул профессор. – Я тебя знаю. Угощайся. По какому вопросу? –
- Спасибо, не до еды. Шаблонов напился и уехал домой не принимая экзаменов. –
- Я в курсе. Это мы порешаем, будь спок. От меня что-то требуется? –
- Немного. Оценка. Посмотрите у него в журнале, - решился я.
Гуров лихо рассмеялся:
- Отчаянный ты мужик, я смотрю. Ты ведь в питомнике РОВД работал, как я слышал? –
- Не врут. Инструктором. –
- Замечательно. Значит роды у сук принимал и в практическом акушерстве собак разбираешься?
- Вроде как. –
- Ладно. Давай зачётку, и ответь мне только на один вопрос. –
Я возликовал и протянул мою коллекцию трояков. Гуров раскрыл её и стал в ней расписываться под физиологией.
- При каком заболевании будешь вводить препарат Бицилин-3? –
- При путерификации и идиопатическом аборте. -
- Молодец. А что если и стрептомицинчика вдобавок всадить? –
- Нельзя. Бициллин теряет свои свойства под действием антибиотиков этой группы. Лучше 40 процентную глюкозу или 10 процентный раствор глюконата кальция, - отчеканил я.
- Ну вот и молодчага. Слушать умеешь. Держи, вот твоя пятёрка. Будь здоров и лечи собак. – он отдал мне зачётку.
- Спасибо. – Я засиял. – До, свидания. –
- Счастливо. –
Пять! Пять! Я не верил своим глазам, поглаживая книжечку. Гуров – человек. Настоящий мужик. Всё понял и выручил, хотя ничем мне не был обязан. Фильм ужасов закончился «хэппи-эндом» и я помчался домой.
ЛУГОВОДСТВО
Мне оставалось сдать один единственный экзамен по луговодству. Главному члену кормодобывающей бригады кафедры растениеводства Сапогову Николаю Семёновичу. Вот уж где эксцентрическая личность театрала и шутника. Совершенно невообразимая логика и мышление, нештатное поведение, делают этого человека одновременно интригующим и опасным. Его манеры незаурядно проводить лекции и принимать экзамены, сделали ему репутацию бравого солдата Швейка. Таращит глаза, приседает, размахивает руками, корчит рожи, и приводя конкретные примеры правил на практике, так глубоко и настырно вгрызается в самые невообразимые сравнения, что порой забываешь о чём он ведёт речь, лишь смех застилает глаза.
- Вот вы говорите «пшеница»! – Голосит Николай Семёнович. – Да. Много пользы. А самая главная? Для агронома и зоотехника? Какие пастбища, какие коровы?! Агроном и зоотехник не люди что ли? Кто сказал «гидролизные дрожжи», так молодец , уже теплее! Ну, чего лепечешь не смело? Так и скажи, мол, самогон, Николай Семёныч! Наш, русский, мутненький буль-буль. А чем его мням-мням? – И подставляет ухо аудитории, где хохочут студенты.- А? Какая рыба! Самая лучшая рыба это колбаса, но таки чем закусить мутненького с целебным ароматом сивушных масел? Силосом? Уже лучше чем рыба. Так. Хлеб! Молодец, два хода бонус тебе на экзамен. Конечно, хлебец из оной пшеницы! Во… -
- Какой формы зерно у лисохвоста? Ну, думай думай. Вот что у тебя на штанах?
У студента краснеют уши, потому что рядом хихикают девушки.
- Ну, что? Что на ширинке? Да пуговицы, вот что! А какой они формы? Круглой, недотёпа! Понял теперь? –
… - один тут мне пишет: «чтобы провести поверхностное улучшение луга надо подкосить, профрезеровать, подсеять да камешки убрать». Молодец, знает дело. Но дальше всё испортил, дурило: «А затем перепахать всё мелкой бороной». Ну не чумовой ли ты браток? Да ежели я пойду на рынок, куплю грибочков, пожарю, намариную, а потом выкину всё это в мусоропровод. Думать надо, ребятки, думать!
На экзаменах он играет со студентами в шахматы, угощает чаем и предлагает закурить. Такой междусобойчик порой затягивается часа на три, четыре, а в коридоре человек десять дожидаются своей очереди. Ну, а ежели ты в шахматы играть не умеешь, то в картишки перекинемся. Закон простой: Если ты по билету ответил, то шахматная партия носит чисто житейское значение. А вот если знаний нет, выигранная партия принесёт желанный трояк. Такой вот добрый, неординарный преподаватель.
Выиграв две партии в шахматы я получил четвёрку и закончил сессию.
ВЫВОДЫ И ПРЕДЛОЖЕНИЯ
Тяжело учиться было только откровенным балбесам. Автору этой работы было просто трудно. Он работал по 12 часов барменом за стойкой и при этом учился на дневном отделении. Таких было много. Нам приходилось пользоваться услугами посредников и ходить к учителю с вкусными пакетами. Но не «без царя в голове» и мы никогда не платили за оценки. Мы учились ЖИТЬ. Знаете, есть хорошая пословица: «Глупец ленив своей плотью, а ленивый глуп своим мозгом». Автор на третьем курсе взялся за ум, и втёрся в учёбу с головой. Повзрослел. Поумнел. После госэкзамена выбрал самую сложную тему дипломной работы. Она была очень интересной. Став аспирантом развил работу в диссертацию. Не бойтесь принимать решения. Хороший результат происходит только из трудолюбия, а иначе можно оставлять за собой только руины и пафосные беспочвенные речи…
... Баю-баюшки баю, я кормление сдаю,
Если препод мне приснится,
То со мной пи...ец случится,
И тогда не излечиться...
15.09.1998 г.