Это случилось год назад. После конференции в Красной поляне я решил принять приглашение своего старинного друга отдохнуть на лоне дикой природы Абхазии. Признаться, меня сильно утомила унылая чреда конференций и однообразных консультаций, потому идея отдохнуть в глуши в окружении первозданной природы казалась идеальным предложением. До моего сорокового дня рождения оставалась неделя - идеальное время переосмыслить прожитое и подумать, как доживать оставшееся.
Последнее время идея того, что дальше будет именно дожитие, уже несколько раз приходила мне в голову. Я гнал ее, как назойливую муху, но она раз за разом возвращалась ко мне перед сном пожелать беспокойной ночи. Мой отец умер незадолго до рождения моего сына. Мой дед умер в год моего рождения... Так появилась семейная легенда о том, что мужчины в нашем роду не видят внуков. Легенда в последнее время из случайного стечения обстоятельств постепенно превращалась в пророчество.
Как бы то ни было, но такси стремительно несло меня по разбитому Сухумскому шоссе, объезжая диких коров, лежащих прямо на дороге. Веселый кавказский водитель, как выяснилось, мой ровесник, на чем свет стоит ругал на разных языках дорожников, рогатую фауну и ее обильные лепехи, которыми, по его мнению, эту трассу и ремонтировали последние тридцать лет. На относительно ровных участках он хвастался молодой русской женой, которая приехала на неделю в республику с университетскими подругами и так и осталась жить, не устояв перед его обаянием.
Я слушал его вполуха, но никак не мог сосредоточится на своих мыслях. Меня никак не покидала мысль, как кавказские мужчины быстро взрослеют. Выглядел он лет на двадцать старше меня, и я втайне завидовал его бесконечной энергии. В итоге я сдался и решил поучаствовать в разговоре, чему Давид, так звали моего водителя, несказанно обрадовался и поведал свою историю, уже не обращая внимания на дорожные злоключения. Он был на грани после того, как жена самым подлым образом предала его: уехала к сестре в Москву с их единственным сыном, да так там и осталась, то ли не выдержав сурового быта, то ли встретив свою школьную любовь. Он, вопреки суровому виду, оказался очень ранимым человеком: страдал, стремительно спивался и жил мечтой о мести, даже вынашивал планы кровавой расправы. А однажды забрел в мятежном состоянии души в храм, где хотел предъявить Всевышнему, ну и попутно выместить злость на ком-нибудь из его служителей. Встретился ему в храме Григорий, один из немногих этнических грузинов, оставшихся служить после кровавого конфликта в начале 90х. Все условия для идеального шторма сложились как нельзя лучше. Однако, даже во время идеального шторма есть пространства для промысла Божьего, и ушел Давид весьма озадаченным. По его отзывам Григорий был святой... Как у них сложился разговор, Давид не распространялся, только сказал, что батюшка сказал, если тот месяц пить не будет, судьба его сложится по воле Божьей самым лучшим образом, и найдет он свою любовь, а сердце обретет долгожданный покой.
Человек я совсем не религиозный, но история была красивая, тем более, что действительно по прошествии месяца он встретил свою Катю. Шел он как-то вечером в грязной спецовке со стройки у брата и встретил ее, сидящей одиноко на лавке под фонарем, читающей “толстую книгу”.
- Что хочешь узнать в такой толстой книге? - незатейливо начал он свой разговор.
- Откуда берется пыль и куда уходит любовь, - огрызнулась она и попала.
Давид увидел в этом знак судьбы и со всей прямотой и настойчивостью своей натуры насел на Катю - интеллигентную питерскую тихоню, интроверта и зануду. Каким образом ее, домоседа и книжного червя, вчерашние сокурсницы вытащили отметить окончание университетских мучений не вспомнит уже никто... Она тут же сбежала от них и уединилась с книгой. В Питер она не вернулась. Как сошлись эти два очень разных человека, я так и не понял. Катя, по всей видимости, была не избалована мужским вниманием в своем книжном мире, а тут харизма, напор, обаяние. Возраст Катиного папы выяснить не удалось, потому мне пришлось довольствоваться только догадками. Особенно восхитило Давида, что “среди русских есть порядочные девушки” - он был у Кати первым и поклялся, что она у него будет последней. Хвастовство его былыми похождениями и рассказы о легкой доступности наших соотечественниц на курорте я опущу, потому что в таких разговорах вымысла гораздо больше чем правды, тем более, что все это он рассказывал исключительно с целью показать, что его Катя особенная.
Рассказ как раз дошел до своего финала, который в сказках звучит, как жили они долго и счастливо. В том смысле, что сыну Гарри уже два года, а Джону 3 месяца. Я расплатился, поблагодарил и вышел, пожелал всего доброго ему и семье. В этой дороге я как-то сроднился с ним. Есть в нем трудно описываемое обаяние, рожденное в слиянии грубости и нежности. Именно это на самом деле, полагаю, зашло в сердце Кати. После трудного рабочего дня она читает ему и детям толстые книжки, он любуется ее тонкими пальцами, перелистывающими страницы и пропадает с головой в ее мире, следуя за ее голосом... Будь счастлив, случайный попутчик...
Друг встретил меня у калитки перед старым, обшарпанным домом, его обнимала младшая дочь - подросток лет четырнадцати, с пухленькими щечками в обрамлении спутанных волос. Улыбчивая, открытая, она первая со смехом бросилась мне на шею...
- Дядя Олег! - Как я соскучилась.... - Папа так ждал вас - места не находил.
- Оу, как ты выросла, Линда! - я вспомнил, как первый раз держал ее за пухленькие щёчки спустя неделю после ее рождения, как беседовал в путешествиях с начитанным не по годам ребёнком....
Виталий, в образе почтенного отца семейства, с большой окладистой бородой, обильно усеянной сединой, степенно подал мне руку, после чего по-мальчишески, озорно подмигнул и крепко обнял меня. Мы дружим большую половину жизни. Он талантливый психиатр, гениальный терапевт и просто огромной души человек. Как бы не била его жизнь, он проявлял феноменальную стойкость, и наперекор судьбе сохранил добрый нрав.
Мы прошли во двор. Старый сад замер в полуденной жаре... В самом конце на лавочке сидела девочка-подросток и читала толстую книгу.
- Катя, поздоровайся с дядей Олегом, - прокричал Виталий.
Катя медленно подняла глаза, заложила прочитанное место пальцем, так же медленно встала и едва слышно прошуршала: “Здравствуй”.
После чего все также медленно прошла мимо и, не проронив более ни слова, зашла в свою комнату...
Катя - дочь от первого брака. Совершенно не похожа на сестру. Виделись мы до этого раз или два, и я ее совершенно не узнал. Она только закончила свой университет, и за хорошую учебу отец наградил ее поездкой на юг, чему, по всей видимости, она была не очень рада. Катя старше Линды почти на десять лет, но выглядит младше.
- Ты это видел? - озабочено спросил Олег.
- Что-то случилось?
- Нет, она все время такая.
- Печально.
- Я все перепробовал, и по святым местам ее возил и даже бесов изгонять возил... Отчитка не помогла. Она не реагирует. Мне кажется, я теряю дочь. Поработай с ней.
Мне стало жаль залипшего в пубертате тинейджера. А после рассказа об обряде изгнания бесов я едва сдержал хохот, представив в красках реакцию Кати на весь этот религиозный кипишь. Хорошо, что сдержал, Виталию явно было не до смеха...
- У нее есть запрос? - спросил я.
- Какой к черту запрос?! - Выругался Виталий. - У меня запрос! Верни мне дочь... Я ее НЕ ЧУВСТВУЮ. Она плачет, она истерит, она все воспринимает в штыки!!!!
- Ты знаешь правила не хуже меня, - сухо осадил его я, - мы работаем с запросом от клиента, мы не причиняем добро по просьбе родственников.
- Хер там, у меня вся клиника забита клиентами “по просьбе родственников”!!! - взревел он, и от образа почтенного отца семейства не осталось и следа - это был снова мой друг: буйный, страстный, прекрасный.
- Ты сам понимаешь, что это другое. Это принудительная медицина - пережиток прошлого, которую при всем уважении к тебе, я презираю! Ты помнишь, есть критерии: опасен для себя и опасен для общества - здесь этого нет.
- Тогда просто помоги мне как друг, - проговорил он сдавлено.
- Поработать с тобой я могу. Ты хочешь?
- Это потом. Просто поговори с ней... По-мо-ги - одними губами сказал он.
- Я сделаю, что смогу. Но это просто разговор.
Поздним вечером Катя вышла из своего убежища. Тощая, все в тех же джинсах не по погоде и худи с принтом из корейских мультфильмов. Даже для абхазской ночи это было перебором...
- Скучаешь, Олег? - обратилась она на ко мне на ТЫ. Даже мои любовницы обращались ко мне на Вы... даже в момент интимной близости. А тут на тебе - Папа просил поговорить со мной. Будешь править мне мозги?
- Ты готова платить?
- Еще чего?! - оскалилась она
- Тогда никакой терапии - с детства отлюбил бесплатный труд. Могу поболтать о том, о сем...
- Болтай, я не против.
Решительно. Я отвык от панибратства. Эта дерзкая ящерица меня уже не в шутку раздраконила! Впрочем, виду я не подал, и мы продолжили. Слово за слово мы вели неспешную беседу. Никакой терапии, просто разговор. О литературе, о кино, о музыке. Мы делились историями из жизни. Она оттаивала, ее монологи становились длиннее и наполнялись деталями. Я избегал всего, что связано с семьей и ее нынешним положением - просто разговор “за жизнь” и истории из жизни ее и моей. Я поймал себя на мысли, что мне хочется с ней быть откровенным, несмотря на ее колючесть. В полчетвертого ночи я спросил:
- Ну что, расходимся?
- Я могу поговорить до четырех. Завтра опять по монастырям - отец хочет, чтобы мы с сестрой знали, куда ставить свечи после его смерти. Как же я устала от этого...
- Айда со мной завтра в Гагру покурим кальян, позагораем. Ты курила кальян?
- Нет.
Мы еще поговорили обо всем и ни о чем и разошлись. Наутро религиозный пыл моего друга поутих, и каким-то чудом он оставил ее на мое попечение и сам продолжил свой православный хадж.
Мы загорали, пили Пина Коладу, перебрасывались редкими замечаниями и созерцали. Домой возвращались к четырем утра - это было наше время. Ничего особенного. Я чувствовал, что это общение непосредственное, общение затягивает меня во что-то густое и вязкое, как карамель. Это что-то давно дремало в глубине моей души и теперь проснувшись, заспанное, неуклюже выбралось на свет. Мой друг стоически терпел наш платонический роман и совсем отстал от нее со своей метафизической миссией.
Мы сидели бок о бок в разных заведениях, неспешно беседовали, она робко курила кальян, ковыряла вилкой в принесенном блюде - ничего более. Она надевала вечернее платье неизменно с кедами. Мне это казалось очень милым. В один вечер я пригласил ее на медленный танец. Играл жуткий шансон, впрочем, в милой саксофонной аранжировке. Я держал ее руку с тонкими, длинными, аристократическими пальцами и любовался этой рукой. Это было настолько трогательно и интимно: ресторан у моря кипел разношерстной публикой, и мы вдвоем такие разные, в медленном танце, в совершенном уединении. Наши губы едва не пересеклись, но я вовремя отстранился – это была запретная любовь. Много раз я жалел об этом долгими питерскими вечерами и каждый раз отрезвлял себя тем, что поступил правильно.
Настало время прощаться. Счастливый отец несколько раз переспросил серьезно, не позволил ли я себе чего лишнего и, окончательно успокоившись, горячо поблагодарил.
- Катю как подменили! Сколько я тебе должен? - ты не работаешь бесплатно, я помню.
- Ничего - я не работал.
- Расходы? Клубы, развлечения... ?
- Ничего, - повторил я, - у тебя великолепная дочь - береги ее.
- Друг, ты лучший - я всегда это знал. Признаюсь, я пригласил тебя с корыстным умыслом - я ждал чуда. Я получил чудо. Точно ничего не было?
- Если бы что-то было, я бы просил уже ее руки у тебя, религиозный диктатор, - отшутился я, а в сердце защемило той забытой с институтской скамьи болью.
Последней я прощался с Катей. Она стояла поодаль, в своих неизменных джинсах и дурацкой толстовке. Я обнял ее одной рукой, она меня, - старинные друзья, блин. Сказал напутственные банальности, поцеловал в висок, она не отпускала. Я сказал еще что-то очень стерильно-правильное. Она не отпускала - повисла очень неловкая пауза. Запретная любовь - это когда не можешь даже сказать, что по-настоящему чувствуешь.
- Ты лучшее, что было у меня, - выдавил я, - наши немногословные разговоры будут еще долго со мной.
И поцеловал в висок, в этот раз чуть дольше и теплее. Она отпустила. Записала мой номер, по которому, конечно же не позвонила.
С Катей мы больше не виделись. Мне предложили отличное место в Санкт-Петербурге, я переехал и с головой ушел в работу. Связь с Виталием свелась к дежурным поздравлениям и редким поверхностным звонкам, в которых о Кате не было ни слова.
Ненадолго я вернулся в родной город, уладить кое-какие финансовые дела. После суетного дня, уже сидя в своем кабинете, я разбирал бумаги, среди них был невскрытый пакет с фотографиями, которые я заказал сразу по приезду. С них на меня застенчиво смотрела Катя... В сердце защемило, - забытая струна пронзительно задребезжала внутри. В один момент в кабинете стало необыкновенно душно, я отложил бумаги и вышел на улицу... Побрел по проспекту, свернул на набережную. Вечер спустился на город, и он расцвел огнями фонарей. Я шел без какой-то конкретной цели, взгляд скользил по лицам прохожих, деревьям, тяжелой цветущей воде водохранилища. И вот на одной из лавок я увидел ее. Катя сидела на лавке под фонарем и читала толстую книгу... Она совершенно не изменилась, все те же драные джинсы и футболка с принтом из дурацких корейских мультфильмов. Я подошел. Все внутри меня затрепетало, и не нашел ничего умнее, чем с кавказским акцентом спросить:
- Что хочешь узнать в такой толстой книге?
