Благодарю за лайк и подписку.
Предыдущая глава
Примерно в одно время с Фёклой проснулся и Илья. Котелок раскалывался на мелкие кусочки. Дополнительно где-то очень близко работал перфоратор. Глюк не сразу сообразил, что ремонтно-строительные работы происходили в его голове.
– Мда, меня хоть няня предупреждала, что не надо пить кружками, а ему, бедному, и сказать некому, – услышал он тихий голос.
Пушкин уже пару часов отдыхал от субботника в квартире Амадеева подопечного и иногда вслух комментировал состояние Ильи. А тут отвлекся и не заметил, что Глуковский проснулся.
Похмельный Илья изумлённо смотрел на своего нового друга, который сидел в его рабочем кресле. Он готов был поклясться на своей плохо насыщенной гемоглобином крови, что пил вчера в гордом одиночестве.
– Ну что, Илюша, плохо тебе? – жалостливо спросил Сергеич.
– Сань, будь человеком, сбегай в магаз – трубы горят.
– Ага, только разбег возьму… Илья, как тебе не стыдно… ты же поэт! Впрочем, трезвый поэт ещё большее недоразумение, чем поэт пьяный… – философствовало наше всё. – Завязывай. Давай чего-нибудь жирного и соленого на завтрак и кофе покрепче. А потом я тебя порасспрашиваю.
– О чём?
– О поэтическом сообществе. Я человек новый, мне же интересно, кто у вас тут с кем, кто за что, ну, и кто что из себя представляет… пойдём на кухню.
По прошествии некоторого времени в желудке поэта современности утвердилась яичница из четырех яиц с остатками докторской. Глюку даже полегчало, и теперь он, закинув ногу на ногу, повествовал поэту пошлого про мирок стихоплётов столицы.
– ...вот… ну Кирюха, рыжий – ты его видел – с которым я в клубе сцепился, он раньше песни писал, ну, тексты в смысле, в основном рок, а теперь остепенился, преподает в каком-то институте основы поэтического творчества. Правильный стал – аж противно.
– Илья, а ты вчера вспоминал Боровича. Я, каюсь, о нем не слышал, но... он тоже поэт? – Пушкин решил провести разведку, как просил его Палыч.
– Не, Сань, Димка, он про заек...ха-ха-ха… – Глюк было захихикал, но, увидев недоумённый взгляд друга, осёкся и продолжил серьёзно. – Он написал книгу рассказов, очень хороших. После неё журналисты обозвали его Чеховым двадцать первого века…
Пушкин изобразил понимающее лицо и поддакнул.
– Это очень лестное сравнение… надо бы прочесть.
– Да вон в шкафу стоит, читай на здоровье… – Глюк махнул рукой в направлении стены, за которой предполагался шкаф с книгами. – Кстати, я тут собирался с ним пересечься. Хочешь компанию составить?
– Только, если это удобно. И без выпивки!
– Ну, Сань, как так без стопарика? Мы четыре года не виделись… – обиженно прогнусавил Илья.
– Ну вот так. Друг, – Сергеич для установления контакта преодолел себя и произнес-таки слово, которым Глюк постоянно именовал его в своих мыслях, – а у тебя, вообще, какие цели, стремления в жизни? Ну, чего ты от неё хочешь: славы, денег, потомства…
– Ух ты ж блин, какие вопросы пошли. Ну насчет потомства я ещё успею, а слава и деньги… кто ж их не хочет? Тем более, что они всегда приходят вместе…
– Не скажи. Вот у Христа слава такая, что никому не снилась, а он ведь был нищим.
– Ну да, не поспоришь. Знаешь, Саня, задумчиво сказал Глюк, – хочу стихи хорошие написать, чтоб их через сотни лет знали и читали. Я, в общем, не только хочу, но и делать пытаюсь. У меня даже тайная тетрадь есть. Но за хорошие, мать их, стихи денег не платят. Сейчас главное хайп поймать и в соцсетях отметиться. Вот знаешь, за муру типа «рис и тортилья – день сижу в сортире» деньги платят, и даже на публике исполняют. А что-то более интересное и возвышенное нужно очень небольшому числу людей.
– А ты хочешь попасть в круг этих людей? Я заметил, ты популярен в своей тусовке…
– Может и хочу, только как?
– Ну для начала, привести себя в человеческий облик, чтоб люди не шарахались… например, помыться, постричься, не ходить зимой в магазин в шлёпанцах…
– ????? Ты откуда знаешь… как ты вообще здесь оказался? Я вчера пил один…
– …
– И не надо мне говорить, что я допился до ручки, впустил тебя в квартиру и не помню этого, – Глюк подпрыгнул на табуретке и снова сел.
– В общем так, я тебе сейчас скажу, а ты либо примешь это, либо не примешь и выкинешь из головы, но тебе придется с этим смириться. Пока я не доделаю свою работу, я из твоей жизни никуда не денусь…
Глуковский подскочил, как ужаленный, и отпрыгнул к окну, разве что на подоконник не залез.
– Ты это, – взвизгнул Илья, дико вращая глазами, – ты если из этих, заднеприводных, то катись отсюда, пока я тебе шею не свернул. Я нормальный! Я баб люблю!
Сергеич недоуменно уставился на Глюка.
– Задне… что? Я не понял, – растерянно спросил отец современного русского языка.
– Ну, гомосек?
– Сек…? Я никого не секу. Телесные наказания, вроде, запрещены…
– Ну, хватит уже прикалываться. Ты пидор?
– Какой ещё... пи… дор… помидор? Илья, я не понимаю твою реакцию… объясни нормально…
– Ты голубой?
– Я, Илья, смуглый. Голубой, или точнее синий, скорее ты…
– Да ты издеваешься! Короче, нравится дебила изображать, пожалуйста, спрошу, как дебила. Ты мужеложец? Ты специально ко мне в друзья набивался, чтоб трахнуть, когда я выпимши буду?
– Ах вот ты о чем! – теперь уже Пушкин взвился, как осой укушенный, – ты точно допился. Я – бардаш[1]! Охренеть можно! У меня жена и четверо детей… были. И вообще, странно, что тебе эта мысль первой пришла в голову. Стало быть, ты боишься, что тебя примут… как это по-современному… за гея? Раз боишься, значит есть основания…
Солнце русской поэзии вовремя успело отпрыгнуть в коридор, иначе быть бы ему битому табуретом, и рвануло по квартире. Трехминутный забег Пушкина и Глюка закончился очень резко. Сергеич не успел к двери. Между риском быть пойманным или разоблаченным, он выбрал… Да ничего он не выбрал. Он просто забыл о мерах предосторожности и шагнул сквозь стену в соседнюю комнату. И замер. Глюк тоже замер. В состоянии ступора он зашёл в комнату, в которой растворился Саня…
– Ты кто?
– Спокойно, Илья, я Пушкин… Александр Сергеевич. Согласен на Саню. Я умер после ранения на дуэли десятого февраля тысяча восемьсот тридцать седьмого года. Но сейчас я временно нахожусь на земле по поручению Бога. Он считает, что ты талантлив и отправил меня помочь тебе развить талант и направить твою жизнь в нужное русло. Фух… Сказал…
– … – тишина говорила сама за себя.
Цвет лица Ильи сменился с зелёного на пунцовый.
– Спокойно, стоять, фу… – выкрикнул Сергеич, пятясь к окну, – я неуязвим, я прохожу сквозь стены, телепортируюсь на любые расстояния и знаю наперед все твои мысли. Святая вода тебя не спасет. Смирись и позволь мне тебе помочь…
[1] Оскорбительное наименование гомосексуалиста во времена Пушкина
Следующая глава