На старом Донском кладбище нет запаха горя,
Но есть запах смерти.
Спелые яблоки падают к мраморным плитам,
Но пахнут, опять же, не гнилью,
А терпким вином.
У каменных ангелов все ещё врезаны ноздри,
И целы запястья,
Поздний вьюнок обогнул их три раза под шеей,
И в трещинах мшистых заплакал,
За тех, что не станут.
Вот тут у нее ни рождения нет, ни ухода,
Но есть эпитафия,
Под ней очертания старой усадьбы и сада,
Где, может быть, есть её больше,
Чем здесь, у гранита.
Над кладбищем солнце безжалостно давит на кроны,
Жужжат всюду осы,
Сухая трава не пускает наверх молодую,
Не время, не время -
И вечер, и август.
И в этой траве, а точнее в её обесцвеченном фоне,
Твоя фотография в цвете,
В широких очках и ужасно чернеющих джинсах,
Как будто журнал 90х,
Страница за коркой.
И ты не впечатан ни в крест, ни в гранит и ни в камень,
Не круг и не ромбик.
Ты просто висишь над землёй и асфальтовой коркой,
В жаре оплавляясь по краю,
Как в фильме зажевана пленка.
