Жизнь в пятидесятые годы прошлого столетия в Кронштадте текла размеренно и четко. А поскольку город это исключительно военный, а в ту пору он и городом-то не был и даже официально назывался крепостью, то и все в нем было подчинено непосредственно интересам флота и военной службы. В памяти еще очень свежи были воспоминания о прошедшей войне, поэтому всему, что касалось боеготовности, боевой и политической подготовки, организации службы и воинской дисциплины, уделялось самое пристальное и серьезное внимание. Не говоря уже о воинских частях и кораблях, даже в самом городе невозможно было встретить матроса, а тем более офицера, который бы вел себя недостойно, нарушал общественный порядок или форму одежды. А если такое все-таки случалось, то оценка этому давалась самая жесткая, и меры принимались соответствующие.
Тем не менее, рестораны все-таки работали, и по вечерам товарищи (так и хочется на нынешний манер сказать «господа», но язык не поворачивается, поскольку тогда такого понятия и в мыслях не было) офицеры, особенно, если они еще и не были обременены семейными обязанностями, могли расслабиться в свое удовольствие. Но если это не мешало службе, то к этому относились с некоторым снисхождением и особо во внимание не принимали.
Конечно, рестораны во множественном числе для Кронштадта, тем более той поры, - слишком громко сказано. На весь город их было буквально два-три, и все они тщательно контролировались комендантской службой. Так что, если кто-то и выпадал из общего, так сказать, русла, несколько потеряв над собой контроль, то его быстро локализовали.
Но это не означало, что его тут же забирали в комендатуру. Туда определяли тех, кто или совсем, как сейчас говорят, съезжал с тормозов, становился неуправляем и начинал буянить, или терял ориентацию и был неспособен добраться до дома или части самостоятельно. Если же человек просто немного перебрал, не рассчитав свои силы, но по большому счету был адекватен, то его могли еще и проводить до места назначения, чтобы по дороге с ним ничего не случилось.
Были, правда, и такие, кто все никак не мог выйти из штопора, в который они вошли после войны, осознав, что она, проклятая, кончилась, и они при этом остались живы. Да и женщин свободных и лишенных перспектив на устройство своей личной жизни было многократно больше, чем представителей мужского пола. Но надежд они (эти женщины) все-таки не теряли, стараясь любыми путями решить этот непростой вопрос. Поэтому у желающих возможностей расслабиться и отдохнуть в обществе прелестниц за бутылочкой горячительного было предостаточно и без ресторанов.
Правда, далеко немногие в ту пору имели отдельные квартиры. Поэтому и почти всё, что происходило, помимо ресторанов, тоже было на виду.
Сами офицеры тоже далеко не все имели квартиры, а жили, большей частью холостые – на кораблях (подводники – в расположении части, в казарме), а семейные – в общежитии на Флотской улице или в коммуналках. Поэтому и с этой стороны контроль тоже был достаточно четким, и командованию о каждом шаге в этом направлении не позже чем наутро становилось известно. Тем более что хватало и таких, кто, так и не отделавшись от привычки сталинского периода, считал своим святым долгом проинформировать начальство…
Капитан-лейтенант Синицкий был пропагандистом политотдела Кронштадтской крепости уже не первый год. Человеком он был весьма своеобразным – не слишком успешным по службе, но старательным до того, что даже если сам готовил какой–то материал для выступления начальника политотдела на каком-нибудь совещание, сборах, семинаре, собрании или конференции, то все равно непременно садился в первый ряд и тщательно конспектировал все, что говорил начпо. Не гнушался он и того, чтобы принести начальнику «в клюве» что-нибудь «жареное».
Начальник, как правило, морщился и в душе высказывал Синицкому все, что он по этому поводу думает, как ему неприятна и эта информация, и сам Синицкий, но информацией пользовался. Тем более что, по большому счету, она была достаточно реальной, объективной и оперативной и помогала своевременно реагировать и наводить порядок.
Жил Синицкий с женой, двумя детьми и тещей в общежитии на Флотской. Причем комната его была расположена на первом этаже сразу же у лестницы, а окно располагалось прямо у входа.
Теща его была женщиной деревенской и по старой привычке любила посидеть у окошка. А поскольку по преклонности возраста она еще и страдала бессонницей, то находилась на своем наблюдательном пункте почти круглосуточно. В силу этого, а также природного любопытства, она знала практически все и обо всех – кто, когда и с кем пришел, в каком состоянии и виде, кто, когда ушел, у кого и что делается дома, какие у кого отношения в семье и так далее, и тому подобное. И, естественно, регулярно снабжала зятя информацией, которую он оперативно доставлял начальству.
В том же общежитии, на той же лестнице жил командир тральщика капитан-лейтенант Трушков. Человеком он был холостым, точнее, разведенным, но как командиру корабля ему все-таки дали комнату в общежитии. Служил он давно, - еще во время войны был командиром эсминца. Его жена не выдержала разлуки и испытаний и во время все той же войны сошлась с каким-то тыловиком. Трушков, хоть и безумно любил жену и детей, простить ей измену не смог. А после развода запил горькую.
Его неоднократно наказывали, привлекали к партийной ответственности, снижали в должности и воинском звании, но он никак не мог найти душевного успокоения. Правда, в последнее время решил все-таки взяться за ум и изменить свою жизнь, и вот уже примерно месяц не пил. Тем не менее, на очередном собрании партийного актива, где командиры кораблей, являвшиеся поголовно членами партии, естественно, присутствовали как самые активные партийные штыки, начальник политотдела устроил ему форменный разнос.
Задохнувшись от возмущения и праведного гнева, Трушков не выдержал и, вскочив со своего места, стал отчаянно доказывать, что он уже забыл, когда в последний раз употреблял спиртное.
- У Вас, видимо, от пьянства уже стали появляться провалы в памяти, если Вы не помните, что было буквально позавчера! – Парировал его выпад начальник политотдела.
- Да позавчера я и с корабля-то не сходил, - возразил Трушков.
- Как это «не сходил», если мне совершенно конкретно доложили именно о Вас, что Вы заявились в общежитие в час ночи в непотребном виде? – Настаивал начпо.
- Это можно проверить по вахтенному журналу. – Стал объяснять Трушков. – У меня скоро сдача курсовой задачи, поэтому я уже несколько дней с корабля не сходил, проверял вахту, организацию службы, готовил документацию. А позавчера вечером и ночью я проигрывал несколько корабельных учений. А в общежитие вообще не ходил!
- Синицкий, - уперся начпо не предвещающим ничего хорошего взглядом в своего пропагандиста, который, как обычно, находясь в первом ряду, старательно конспектировал каждое слово своего начальника. Он – начпо – не мог допустить, чтобы то, что он вещает с трибуны, было так публично и позорно опровергнуто. Поэтому он не просто не подумал о том, что раскрывает своего информатора, а решил именно с его аргументированной помощью поставить на место этого зарвавшегося нахала, посмевшего возражать ему и оспаривать его слова прямо на собрании партийного актива.- Ну-ка, расскажите, как было дело.
- Именно так и было, товарищ капитан первого ранга! – Вскочил со своего места Синицкий. – Мне теща рассказала. А теща врать не будет!!!
Подслеповата уже была теща и в первый раз в жизни обозналась. Но авторитет ее у зятя был непререкаем!
